Труд в коммунистическом обществе есть обязанность в том смысле, что каждый работоспособный человек должен быть прикреплен в первичной деловой коммуне. Эта обязанность выражает тот объективный факт, что трудоспособные граждане общества могут приобрести средства существования, лишь работая в деловой коммуне. Здесь социально-экономический факт облекается в юридическую форму и становится средством принудительного труда. Поскольку подавляющее большинство граждан и без юридического принуждения вынуждено и хочет работать, ситуация такого типа, когда гегелевская формула «Свобода есть познанная необходимость», ставшая элементом государственной советской идеологии, имеет силу. Но с небольшим коррективом: осознавая необходимость прикрепления к деловой коммуне (необходимость трудиться), люди не воспринимают эту необходимость как несвободу. Они кажущуюся свободу воспринимают как реальную. Тем более некоторая свобода выбора профессии и места работы для значительной части людей, некоторая интересность пребывания в деловой коммуне, общепринятость этого, передаваемая из поколения в поколение, и другие обстоятельства настолько усиливают иллюзию свободы и скрывают реальную несвободу, что грань между реальным и иллюзорным для поведения людей здесь исчезает фактически. Если здесь несвобода и замечается, то лишь в форме некоей природной неотвратимости.
Фактическое положение обнаруживается здесь (как и во многих других случаях такого рода) лишь в случаях исключительных, лишь в случаях уклонения от общей нормы, а именно — когда отдельные люди имеют источники существования, независимые от работы, и хотят уклониться от работы в деловой коммуне, когда отдельные люди по тем или иным причинам теряют работу и не могут найти подходящую работу по своему выбору. Для таких людей есть специальный термин — «тунеядцы». И есть законы, позволяющие властям привлекать таких людей к трудовой деятельности принудительным порядком, причем — в местах по усмотрению начальства.
Большинство тунеядцев не угрожает существованию общества. Часть из них — уголовники, и они преследуются обычными методами. Часть живет за счет родственников или тоже за счет незаконных (но не разоблачаемых в качестве таковых) источников. Обычно они ладят с властями (взятки, связи, фиктивные документы). И на их существование общество смотрит сквозь пальцы. Но часть тунеядцев становится предметом особого внимания властей, и к ним применяются суровые меры. Это — люди, которые так или иначе вступают в конфликт с обществом (диссиденты, религиозные сектанты, индивидуальные отщепенцы и бунтари). В этом случае принудительность труда обнаруживается со всей его беспощадностью. Причем в таких случаях власти не считаются с тем, что человек трудится дома (например, сочиняет стихи или научные трактаты, пишет картины, преподает математику или языки). Работающим в этом обществе считается только тот, кто прикреплен к деловой коммуне и может засвидетельствовать это документально. Здесь имеются лица так называемых свободных профессий, которые работают индивидуально, независимо от коммун. Но и они так или иначе должны быть прикреплены к каким-то организациям, например — в форме особых договоров.
Человек, никак не прикрепленный к деловым коммунам и являющийся при этом трудоспособным, представляет собою серьезную опасность для общества по многим причинам. Он нарушает стройность рядов тружеников общества, как солдат, идущий не в ногу с ротой, мешает последней идти и вызывает справедливый гнев командиров. Он подает дурной пример прочим людям. Некоторое время тому назад в Советском Союзе появилось довольно много таких тунеядцев. Они заразили своим примером буквально тысячи молодых и даже пожилых людей. Они показали возможность жить независимо от коммун и зарабатывать на существование не хуже, чем в коммунах. И быть при этом свободным человеком. Они показали, что при этом можно прекрасно ужиться с людьми и избежать изоляции. Властям было трудно справится с этой эпидемией тунеядства. И одна из главных трудностей для них тут заключалась в том, что тунеядцы оказались очень полезными для влиятельных кругов общества. Они доставали им нужные книги, которые не найдешь в обычных магазинах, вещи, ювелирные изделия. Они натаскивали их детей по разным дисциплинам, чтобы те могли прилично сдать экзамены в институты. Короче говоря, они стали весьма полезными в сфере обслуживания средних и даже высших слоев населения. Были даже такие тунеядцы, которые сочиняли диссертации для ученых и стихи для писателей. Борьба с эпидемией тунеядства началась более или менее серьезно лишь после того, как в армию тунеядцев влилось значительное число диссидентов. Тунеядцы в некотором роде проложили дорогу диссидентам, открыв и разработав до деталей способы существования в коммунистическом обществе без прикрепления к первичным коммунам.
Главная опасность тунеядства для общества — не уголовная, а социальная: тунеядец уходит из-под контроля первичного коллектива, который фактически является высшей властью общества над индивидом.
Та принудительность труда, о которой я говорил выше, является нормальным явлением и даже предметом гордости общества и предметом зависти для многих людей в некоммунистических странах. Имеются другие формы принуждения, которые сейчас кажутся случайными и временными, но которые имеют тенденцию стать постоянным спутником реального коммунизма. Назову главные из них: 1) принудительная посылка больших масс населения (рабочих, служащих, студентов, школьников, научных сотрудников и т.п.) в деревню, на отдаленные стройки, на овощные базы; использование армии в качестве рабочей силы; 2) огромное число заключенных. Хотя об этих формах и упоминают в обличительной литературе (особенно — о заключенных), однако серьезного социологического анализа их еще не было. А между тем это явление заслуживает самого серьезного внимания, ибо в нем проявляется одна страшная тенденция коммунизма, которую все стараются не замечать или тщательно маскируют, а именно — тенденция к особой форме рабства не в фигуральном, а в буквальном смысле слова.
Изобретатели идеологического коммунизма исходили из целого ряда неявных или явных допущений, описывая будущее общество как рай земной. И в первую очередь они не принимали во внимание того, что в обществе могут оказаться места, где люди добровольно не захотят селиться, и виды деятельности, которыми люди добровольно не захотят заниматься. Идеологи коммунизма вовсю изощряются на этот счет, утверждая, что неприятные работы будут выполнять роботы и машины, а отдаленные места будут связаны с прочими современным транспортом и будут насыщены средствами культуры. Абстрактно рассуждая, все возможно. Но факты, которые по выражению Сталина — вещь упрямая, пока говорят о другом. Несмотря на развитие техники, средств транспорта, средств распространения культуры и т.д., остаются другие факторы оценки людьми своего положения и возникают новые проблемы, которые никто ранее не мог предвидеть. Кто мог предвидеть, например, совокупность проблем, связанных с открытием и использованием атомной энергии?! Каких бы успехов ни достигла наука и техника, все равно в огромных массах населения остается потребность в таких видах деятельности, которые имеют низкий социальный престиж и сравнительно плохо вознаграждаются. А главное — в силу самой социальной иерархии населения значительная часть последнего должна занять такое положение, по отношению к которому все прочие ступени иерархии выглядели бы благом. Чтобы жалкая жизнь коммунистического общества казалась обещанным раем, должен быть ад, с которым люди могли бы сравнивать свою жизнь и наслаждаться тем, что они по крайней мере не в этом аду. Такого рода социально-психологические факторы игнорировать при рассмотрении коммунистического общества ни в коем случае нельзя. Они порой играют роль неизмеримо более важную, чем факторы ощутимо-материальные. Так что если даже допустить, что в стране нет плохих мест жительства и работы, они будут изобретены специально в силу социальных законов этого общества. Концлагеря сталинских времен имели одной из причин бессознательное исполнение воли этой социальной необходимости. То, что они давали даровую рабочую силу — рабов, это очевидно.
В Советском Союзе до двадцати миллионов человек на те или иные сроки каждый год посылается на уборочные работы в деревни, в строительные отряды на различные стройки, на овощные базы в городах. А какие человеческие силы растрачиваются на регулярно проводимых субботниках! Что же касается заключенных, то подавляющая часть их — не хронические уголовники, а обычные граждане, совершившие преступления в силу стечения обстоятельств, часто — вынужденно. В Советском Союзе практически невозможно жить, не совершая преступлений. И число заключенных зависит здесь не от числа преступлений, а от способности милиции находить преступников и способности судов осуждать то или иное количество людей. Эти же факторы в свою очередь зависят от установок высших властей и от потребности в рабочей силе в таких местах, в которых могут работать только заключенные, т.е. рабы.
Подчеркиваю, что я говорю о достаточно большой и обычной коммунистической стране, а не об исключениях. Возможно, что среди коммунистических стран маленькая страна займет исключительное положение, и таких явлений в ней не будет. И в самых больших странах возможны районы с исключительными условиями. Но в коммунистическом мире в целом такие исключения не отменяют его общих тенденций.
Сама благородная идея обязательного труда в реальном ее исполнении в больших массах людей имеет неизбежным следствием тенденцию к раздвоению людей в самом фундаменте человеческого бытия: для одних людей труд становится рабской повинностью, для других — удовольствием. На одном полюсе общества концентрируются люди, ведущие активную социальную жизнь со всеми ее соблазнами, а на другом концентрируются люди, обрекаемые на рабское и скотское существование. Коммунизм не ликвидирует эту поляризацию. Он лишь меняет ее формы и даже усиливает. По моим предположениям со временем армия рабов в коммунистических странах может превысить цифры сталинских времен. Мы не имеем фактических данных о Китае. А что происходит там?