Песнь девятнадцатая

Круг восьмой – Третий ров – Святокупцы

О Симон-волхв^[230], о присных сонм злосчастный,

Вы, что святыню божию, Добра

Невесту чистую, в алчбе ужасной

Растлили ради злата и сребра,

Теперь о вас, казнимых в третьей щели,

Звенеть трубе назначена пора!

Уже над новым рвом мы одолели

Горбатый мост и прямо с высоты

На середину впадины смотрели.

О Высший Разум, как искусен ты

Горе, и долу, и в жерле проклятом,

И сколько показуешь правоты!

Повсюду, и вдоль русла, и по скатам,

Я увидал неисчислимый ряд

Округлых скважин в камне сероватом.

Они совсем такие же на взгляд,

Как те, в моем прекрасном Сан-Джованни^[231],

Где таинство крещения творят.^[232]

Я, отрока спасая от страданий,

В недавний год одну из них разбил:

И вот печать, в защиту от шептаний!^[233]

Из каждой ямы грешник шевелил

Торчащими по голени ногами,

А туловищем в камень уходил.

У всех огонь змеился над ступнями;

Все так брыкались, что крепчайший жгут

Порвался бы, не совладав с толчками.

Как если нечто маслистое жгут

И лишь поверхность пламенем задета, –

Так он от пят к ногтям скользил и тут.

«Учитель, – молвил я, – скажи, кто это,

Что корчится всех больше и оброс

Огнем такого пурпурного цвета?»^[234]

И он мне: «Хочешь, чтоб тебя я снес

Вниз, той грядой, которая положе?

Он сам тебе ответит на вопрос».

И я: «Что хочешь ты, мне мило тоже;

Ты знаешь все, хотя бы я молчал;

Ты – господин, чья власть мне всех дороже».

Тогда мы вышли на четвертый вал

И, влево взяв, спустились в крутоскатый

И дырами зияющий провал.

Меня не раньше отстранил вожатый

От ребр своих, чем подойдя к тому,

Кто так ногами плакал, в яме сжатый.

«Кто б ни был ты, поверженный во тьму

Вниз головой и вкопанный, как свая,

Ответь, коль можешь», – молвил я ему.

Так духовник стоит, исповедая

Казнимого, который вновь зовет

Из-под земли, кончину отдаляя.^[235]

«Как, Бонифаций^[236], – отозвался тот, –

Ты здесь уже, ты здесь уже так рано?

На много лет, однако, список^[237] врет.

Иль ты устал от роскоши и сана,

Из-за которых лучшую средь жен,^[238]

На муку ей, добыл стезей обмана?»^[239]

Я был как тот, кто словно пристыжен,

Когда ему немедля возразили,

А он не понял и стоит, смущен.

«Скажи ему, – промолвил мне Вергилий: –

«Нет, я не тот, не тот, кого ты ждешь».

И я ответил так, как мне внушили.

Тут грешника заколотила дрожь,

И вздох его и скорбный стон раздался:

«Тогда зачем же ты меня зовешь?

Когда, чтобы услышать, как я звался,

Ты одолеть решился этот скат,

Знай: я великой ризой облекался.

Воистину медведицей зачат,

Радея медвежатам, я так жадно

Копил добро, что сам в кошель зажат.^[240]

Там, подо мной, набилось их изрядно,

Церковных торгашей, моих предтеч,

Расселинами стиснутых нещадно.

И мне придется в глубине залечь,

Сменившись тем, кого я по догадке

Сейчас назвал, ведя с тобою речь.

Но я здесь дольше обжигаю пятки,

И срок ему торчать вот так стремглав,

Сравнительно со мной, назначен краткий;

Затем что вслед, всех в скверне обогнав,

Придет с заката пастырь без закона,

И, нас покрыв, он будет только прав.^[241]

Как, в Маккавейских книгах, Иасона

Лелеял царь, так и к нему щедра

Французская окажется корона».^[242]

Хоть речь моя едва ль была мудра,

Но я слова привел к такому строю:

«Скажи: каких сокровищ от Петра

Ждал наш господь, прельщен ли был казною,

Когда ключи во власть ему вверял?

Он молвил лишь одно: «Иди за мною».

Петру и прочим платы не вручал

Матвей, когда то место опустело,

Которое отпавший потерял.^[243]

Торчи же здесь; ты пострадал за дело;

И крепче деньги грешные храни,

С которыми на Карла шел так смело.^[244]

И если бы я сердцем искони,

И даже здесь, не чтил ключей верховных,

Тебе врученных в радостные дни,

Я бы в речах излился громословных;

Вы алчностью растлили христиан,

Топча благих и вознося греховных.

Вас, пастырей, провидел Иоанн^[245]

В той, что воссела на водах со славой

И деет блуд с царями многих стран;

В той, что на свет родилась семиглавой,

Десятирогой и хранила нас,

Пока ее супруг был жизни правой.^[246]

Сребро и злато – ныне бог для вас;

И даже те, кто молится кумиру,

Чтят одного, вы чтите сто зараз.

О Константин, каким злосчастьем миру

Не к истине приход твой был чреват,

А этот дар твой пастырю и клиру!»^[247]

Пока я пел ему на этот лад,

Он, совестью иль гневом уязвленный,

Не унимал лягающихся пят.

А вождь глядел с улыбкой благосклонной,

Как бы довольный тем, что так правдив

Звук этой речи, мной произнесенной.

Обеими руками подхватив,

Меня к груди прижал он и початым

Уже путем вернулся на обрыв;

Не утомленный бременем подъятым,

На самую дугу меня он взнес,

Четвертый вал смыкающую с пятым,

И бережно поставил на утес,

Тем бережней, что дикая стремнина

Была бы трудной тропкой и для коз;

Здесь новая открылась мне ложбина.