Песнь восемнадцатая

Пятое небо – Марс (окончание) – Шестое небо – Юпитер – Справедливые

Замкнулось вновь блаженное зерцало

В безмолвной думе, а моя жила

Во мне и горечь сладостью смягчала;

И женщина, что ввысь меня вела,

Сказала: «Думай о другом; не я ли

Вблизи того, кто оградит от зла?»

Я взгляд возвел к той, чьи уста звучали

Так ласково; как нежен был в тот миг

Священный взор, – молчат мои скрижали.

Бессилен здесь не только мой язык:

Чтоб память совершила возвращенье

В тот мир, ей высший нужен проводник.

Одно могу сказать про то мгновенье, –

Что я, взирая на нее, вкушал

От всех иных страстей освобожденье,

Пока на Беатриче упадал

Луч Вечной Радости и, в ней сияя,

Меня вторичным светом утолял.

«Оборотись и слушай, – побеждая

Меня улыбкой, молвила она. –

В моих глазах – не вся отрада Рая».

Как здесь в обличьях иногда видна

Бывает сила чувства, столь большого,

Что вся душа ему подчинена,

Так я в пыланье светоча святого

Познал, к нему глазами обращен,

Что он еще сказать мне хочет слово.

«На пятом из порогов,^[1497] – начал он, –

Ствола, который, черпля жизнь в вершине,

Всегда – в плодах и листьем осенен,

Ликуют духи, чьи в земной долине

Столь громкой славой прогремели дни,

Что муз обогащали бы доныне.

И ты на плечи крестные взгляни:

Кого я назову – в их мгле чудесной

Мелькнут, как в туче быстрые огни».

И видел я: зарница глубью крестной,

Едва был назван Иисус^[1498], прошла;

И с действием казалась речь совместной.

На имя Маккавея^[1499] проплыла

Другая, как бы коло огневое, –

Бичом восторга взвитая юла.

Великий Карл с Орландом, эти двое

Мой взгляд умчали за собой вослед,

Как сокола паренье боевое.

Потом Гульельм и Реноард^[1500] свой свет

Перед моими пронесли глазами,

Руберт Гвискар и герцог Готофред.^[1501]

Затем, смешавшись с прочими огнями,

Дух, мне вещавший, дал постигнуть мне,

Как в небе он искусен меж певцами.

Я обернулся к правой стороне,

Чтобы мой долг увидеть в Беатриче,

В словах иль знаках явленный вовне;

Столь чисто было глаз ее величье,

Столь радостно, что блеском превзошло

И прежние, и новое обличье.

Как в том, что дух все более светло

Ликует, совершив благое дело,

Мы видим знак, что рвенье возросло,

Так я постиг, что большего предела

Совместно с небом огибаю круг, –

Столь дивно Беатриче просветлела.

И как меняют цвет почти что вдруг

У белолицей женщины ланиты,

Когда стыдливый с них сбежит испуг,

Так хлынула во взор мой, к ней раскрытый,

Шестой звезды благая белизна,

Куда я погрузился, с нею слитый.

Была планета Диева^[1502] полна

Искрящейся любовью,^[1503] чьи частицы

Являли взору наши письмена.

И как, поднявшись над прибрежьем, птицы,

Обрадованы корму, создают

И круглые, и всякие станицы,

Так стаи душ, что в тех огнях живут,

Летая, пели и в своем движенье

То D, то I, то L сплетали тут.

Сперва они кружили в песнопенье;

Затем, явив одну из букв очам,

Молчали миг-другой в оцепененье.

Ты, Пегасея^[1504], что даришь умам

Величие во времени далеком,

А те – тобой – краям и городам,

Пролей мне свет, чтоб, виденные оком,

Я мог их начертанья воссоздать!

Дай мощь твою коротким этим строкам!

И гласных, и согласных семью пять

Предстало мне; и зренье отмечало

За частью часть, чтоб в целом сочетать.

«Diligite I ustitiam», – сначала

Глагол и имя шли в скрижали той;

«Qui Judicatis Terrain»,^[1505] – речь кончало.

И в М последнего из слов их строй

Пребыл недвижным, и Юпитер мнился

Серебряным с насечкой золотой.

И видел я, как новый сонм спустился

К вершине М, на ней почить готов,

И пел того, к чьей истине стремился.

Вдруг, как удар промеж горящих дров

Рождает вихрь искрящегося пыла, –

Предмет гаданья для иных глупцов, –

Так и оттуда стая светов взмыла

И вверх к различным высотам всплыла,

Как Солнце, их возжегшее, судило.

Когда она недвижно замерла, –

В той огненной насечке, ясно зримы,

Возникли шея и глава орла.

Так чертит мастер неруководимый;

Он руководит, он дает простор

Той силе, коей гнезда сотворимы.

Блаженный сонм, который до сих пор

В лилее М^[1506] не ведал превращений,

Слегка содвигшись, завершил узор.^[1507]

О чистый светоч!^[1508] Свет каких камений,

И скольких, мне явил, что правый суд

Нисходит с неба, в чьей ты блещешь сени!

Молю тот Разум, где исток берут

Твой бег и мощь, взглянуть на клубы дыма,

Которые твой ясный луч крадут,^[1509]

И вновь разгневаться неукротимо

На то, что местом торга сделан храм,

Из крови мук возникший нерушимо.

О рать небес, представшая мне там,

Молись за тех, кто бродит, обаянный

Дурным примером, по кривым путям!

В былом сражались, меч подъемля бранный;

Теперь – отнять стараясь где-нибудь

Хлеб, любящим Отцом всем людям данный.^[1510]

Но ты, строчащий, чтобы зачеркнуть,^[1511]

Знай: Петр и Павел, вертоград спасая,

Тобой губимый, умерли, но суть.

Ты, впрочем, скажешь: «У меня такая

Любовь к тому, кто одиноко жил

И пострадал, от плясок умирая,

Что и Ловца и Павла я забыл».^[1512]