У яги в русских волшебных сказках есть несколько особенностей. Вот некоторые из них. Во-первых, это реакция яги на героя, когда он только входит в избушку. «Фу, фу, фу! Прежде русского духу слыхом не слыхано, видом не видано; нынче русский дух на ложку садится, сам в рот катится». Яга, принадлежащая к миру мертвых, чует запах Ивана, запах живого человека. В мифах многих народов, как указывает Пропп, существует различение живых и мертвых по запаху. «Этот запах живых в высшей степени противен мертвецам. По-видимому, здесь на мир умерших перенесены отношения мира живых с обратным знаком. Запах живых так же противен и страшен мертвецам, как и запах мертвых страшен и противен живым. Как говорит Фрезер, живые оскорбляют мертвых тем, что они живые» [6, с. 66]. Тем самым показывается, что запах Ивана есть запах живого человека, старающегося проникнуть в царство мертвых.
На языке аналитической психологии мы могли бы сказать,
эти два мира: мир реальный, живых людей и мир внутренний,
294 _____________________________________________________ Н. А Смирнова
|
|
иной — это два разных, противоположных мира, мир жизни и смерти. В момент их встречи бессознательное, имеющее глубокое, сущностное представление о человеке (ведь арехетип яги — архетип Духа, Знания), не может вынести (на дух не переносит) человека из мира живых, поскольку человек, не соприкасающийся со своим глубинным, бессознательным миром, способен предъявить себя лишь в качестве персоны или маски. Желание снять маску, освободиться от персоны при переходе к работе с бессознательными содержаниями можно обнаружить в следующем отрывке: «... герои, желающие проникнуть в иной мир, иногда предварительно очищаются от запаха. «Два брата пошли в лес и остались там скрытыми в течение месяца. Каждый день они купались в озере и мылись сосновыми ветками, пока не стали совсем чистыми и нисколько не распространяли запаха человека. Там они поднялись на гору Куленас и нашли там дом бога грома» [6, с, 66].
Остановимся несколько подробнее на обозначении мира иного как загробного мира, населенного мертвецами. Пропп находит здесь связи с обрядом посвящения, где необходимым условием являлось прохождение через временную смерть и последующее возрождение: «... весь ход развития сказки и в особенности начало (отправки в страну мертвых) показывает, что яга может иметь какую-то связь с царством мертвых». Пропп указывает на то, что следы представлений о смерти, обнаруженные в сказке, тесно связаны с обрядом посвящения, в котором атрибут смерти был необходимым условием. «Предполагалось, что мальчик во время обряда умирал и затем вновь воскресал уже новым человеком. Это — так называемая временная смерть. Смерть и воскресение вызывались действиями, изображавшими поглощение, пожирание мальчика чудовищным животным и, пробыв некоторое время в желудке чудовища, возвращался, т. е. выхаркивался или извергался. <...> Другая форма временной смерти выражалась в том, что мальчика символически сжигали, варили, жарили, изрубали на куски и вновь воскрешали» [6, с. 56]. Психологически, действие заключалось в кардинальном изменении человека, он умирал и возрождался другой личностью.
|
|
Когда Юнг говорил о процессе индивидуации, то часто для описания душевных процессов прибегал к образам из алхимии и упоминал три мира: черный — нигредо, белый — альбедо и красный — рубедо, которые связаны с процессом трансформации. Вход в мир иной через темный дремучий лес как раз и
Психологические особенности русской волшебной сказки 295
ассоциируется с этим черным миром нигредо. Анализируя сны своих пациентов, нжгианский аналитик Р. Боснак показывает связь между образами сновидений и стадиями личностного роста. Нам представляется, что его анализ имеет прямое отношение к нашему сказочному материалу. «Кажущееся на первый взгляд бессмысленным гниение (которое необходимо для того, чтобы застойный процесс завершился полным разложением), как правило, происходит в мрачной и часто отталкивающей обстановке, в преисподней. Наше первое знакомство с жизнью на задворках того, что мы привычно зовем сознанием, неизменно сопровождается зловонием, распадом, унынием и отвращением. Немудрено, что в отношении этого мира с сомнительной репутацией мы пользуемся такими ни к чему не обязывающими словами как бессознательное» [1, с. 50]. Эта первичная стадия разложения, нигредо, являлась началом любой трансформации. «Сначала все должно основательно пе- ' регнить, как компост, распасться на разрозненные частицы — ' исходный материал для свободного творчества созидательной! силы.... Всякий процесс превращения сначала ведет к распаду или начинается с него. В нигредо человеку кажется, что на J его глазах мир разваливается на части, особенно болезненно \ он переживает кажущуюся нескончаемость нигредо. Будущее видится смутным и беспросветным, без надежды на избавление от пустоты и одиночества. Жизненный ритм сбивается,; сознание опустошается. В бездонной пропасти нигредо единст-i венной реальность для человека становится смерть» [1, с. 52]. В сказке не дается это описание, она свободна от него в силу своей жанровой специфики (сказка — не литература переживания, это литература действия), но как показал Пропп, именно с царством смерти мы имеем дело.
Вторая типичная особенностью яги заключается в том, что она кормит, угощает героя. «Баба-яга напоила, накормила их, в баню сводила». Кроме того, он отказывается говорить, пока Не будет накормлен. Сама яга говорит: «Вот дура я, стала у голодного и холодного выспрашивать». Пропп показывает, что данный мотив кормления героя ягой свидетельствует о том, «... что приобщившись к еде, назначенной для мертвецов, пришелец окончательно приобщается к миру умерших. Отсюда запрет прикасания к этой пище для живых. Мертвый не только чувствует отвращения к этой еде, он должен приобщиться к ней, так как подобно тому, как пища живых дает живым физическую силу и бодрость, пища мертвых придает
296 Н. Л, Смирнова
им специфическую волшебную магическую силу, нужную мертвецам», С точки зрения внутреннего развития, это описание символизирует встречу с иным миром, миром бессознательного и приобщение к нему.
Следующие особенности яги касаются ее облика — это ее костяная нога и подчеркнутые признаки пола. «На нечке лежит баба-яга, костяная нога, из угла в угол, нос в потолок врос». «Яга Ягишна, Овдотья Кузьмшшшка, нос в потолок, титьки через порог, сопли через грядку, языком сажу загребает». Или: «На печи, на девятом кирпичи лежит баба-яга, костяная нога, нос в потолок врос, сопли через порог висят, титьки на крюку замотаны, сама зубы точит» [6, с. 75]. Костяная нога яги говорит о ее переходном состоянии от животного к человеку. «Анализ яги как хозяйки над царством леса и его животных, покажет нам, что ее животный облик есть древнейшая форма ее», а ее признаки материнства говорят, что «яга — мать не людей, она мать и хозяйка зверей лесных» [там же]. Таким образом, яга ломимо того, что она является охранительницей входа в царство мертвых, она еще оказывается и хозяйкой животных. Юнг в работе «Феноменология духа в сказке» обращает внимание на то, что одной из персонификаций архетипа Духа в сказках является яга. «Архетип духа в образе людей, гномов и животных возникает, в зависимости от обстоятельств, в тех ситуациях, когда крайне необходимы благоразумие, понимание, добрый совет, решимость, замысел и т. п., которые, однако не могут быть компенсированы собственными силами» [16, с. 92]. Звериный аспект яги указывает на ее способности «во внечеловеческой области, т. е. по ту сторону человеческого сознания* [16]. Связь животного с природой, естественной жизнью гораздо глубже, чем у человека и в этом отношении «животное превосходит человека: оно еще не запуталось в своем сознании, не противопоставляет свое своенравное Я той силе, которой оно живет и которая в нем господствует, оно беспрекословно исполняет ее волю едва ли не наилучшим образом» [16, с. 102]. Здесь мы встречаемся с проявлением архетипа Духа в его позитивной функции: яга — как мудрый советчик и проводник в мир бессознательного.
|
|
Герой у яги испытывается трудными задачами, причем, в основном это касается женских сказок. Мужчине задачи задаются гораздо реже или награждение следует сразу после диалога. «Едва ли достанешь! Разве я помогу» — и дает ему своего коня». «Накормила его, напоила и дала Кобылицу-
|
|
Психологические особенности русской волшебной сказки 297
Золотицу» [6, с. 79]. Пропп показывает, почему герою достаются волшебные помощники без испытаний: «...герой уже выдержал ряд испытаний. Он знал магию открытия дверей. Он знал заклинание, повернувшее и открывшее избушку, знал магию жестов: окропил дверь водой. Он принес умилостивительную жертву зверям, охранявшим вход. И, наконец, самое важное: он не испугался пищи яги, он сам потребовал ее, и этим навсегда приобщил себя к сонму потусторонних существ. За испытанием следуют расспросы, за расспросами награда. Этим же объясняется уверенность, с которой герой себя держит. В том, что он видит, не только нет ничего неожиданного, наоборот — все как будто давно известно герою, и есть то самое, что он ожидал. Он уверен в себе в силу своей магической вооруженности. Сама же эта вооруженность действительно ничем не мотивирована.... Герой все это знает, потому что он герой. Геройство его и состоит в его магическом знании, в его силе» [6, с. 79]. Таким образом, произошла «проверка магической силы умершего и передача ему помощника для дальнейшего следования по царству мертвых» [6, с. 80]. Здесь опять подчеркивается знание героем «правильного» поведения.
Среди же задач, которые яга все-таки задает герою, относится условие не уснуть, т. е. испытание сном. Чаще всего запрет сна связан с мотивом гуслей. «Пожалуй, подарю тебе (гусли), только с одним уговором: как стану я гусли настраивать, чтоб никто не спал*. «Ты теперь сиди и не дремли, а то не получишь гусли-самогуды». Засыпание в избушке яги немедленно влечет за собой смерть. «Смотри же, — говорит ему волк-самоглот, — чур не спать! Если уснешь — сейчас тебя проглочуfr. Запрет сна встречается и вне связи с гуслями. Самый лес — волшебный и вызывает неодолимую дремоту. «Шли они, шли и пришли в дремучий густой лес. Только взошли в него, сильный сон стал одолевать их» [6, с. 80]. Проппом был исследован мотив запрета сна на разном материале. Он показал, что у юго-восточных африканских народов, у которых мальчики подвергаются обрезанию в возрасте 14 лет, мальчикам запрещено спать, пока не заживет рана. У евреев ночь перед обрезанием называлась «ночью бодрствования», так как в эту ночь нельзя спать, потому что «шедим», злые духи, пытаются овладеть мальчиком до обрезания. Как мы видим, запрет сна часто предшествует важному, значительному моменту в жизни человека. Что же все это означает для внутреннего развития человека? Для того, чтобы пройти
298 _____________________________________________________ Н. Л. Смирнова
все испытания в царстве мертвых, герою нужно очень много силы, энергии. Запрет сна — это испытание силы героя, в противном случае (при недостатке ее) — он засыпает и остается в мире бессознательных содержаний, т. е. не может вернуться в реальный мир, тогда невозможно и достижение цели — целостности личности. Засыпание — символическое выражение усталости, по мнению Юнга, один из наиболее распространенных симптомов потери энергии или либидо в тот момент, когда она особенно необходима. «В целом этот процесс представляет нечто очень типичное, имеющее название неудача в распознавании момента решающей важности — мотив, который встречается в самых разнообразных мифических формах» [15, с. 279].
Как указывалось выше, яга в сказке существует в разных формах. До сих пор яга рассматривалась как охранительница входа в тридесятое царство. Обратимся теперь к образу яги-похитительницы. Яга-похитительница возникает в связи с изгнанием детей в лес. Сами формы отправки детей в лес различны: увод детей родителями, инсценированное похищение детей в лес, самостоятельная отправка в лес без участия родителей.
«В сказке увод детей в лес всегда есть акт враждебный, хотя в дальнейшем для изгнанника или уведенного дело оборачивается весьма благополучно». Пропп подчеркивает двойственность сказочной семьи, «с одной стороны, хотят и ждут ребенка, и когда он появляется, то о нем трогательно заботятся: «И вместо колодочки стал рость в пеленочках сынок Терешечка, настоящая ягодка». С другой стороны, в семье ощущается глухая и открытая вражда. «Как бы его со света сбыть» — постоянная сказочная формула. Эти слова могут сказать все члены семьи относительно друг друга, но с одним только исключением: их никогда не произносит лицо младшего поколения по отношению к старшим, т. е. никогда не скажет сын или дочь об отце или матери. Извести, со света сбыть хотят всегда только старшие младших. Это желание извести знает только одну преобладающую форму: «нежеланного =» мальчика или девочку или брата и сестру изгоняют или заводят или посылают в лес: «Тот страшно рассердился, взял сестру и отвез в дремучий лес». «Давайте, дети, поедим в лес, я — драва рубить, а вы — яготки собирать» [6, с. 83].
Из изложенного выше, становится понятным, что уход детей в лес был уходом на смерть. Также как и герой сказочные дети проходят через ряд испытаний. Именно в сказках об из-
Психологические особенности русской волшебной сказки _________________ 299
главных детях, по мнению Проппа, наиболее полно прослеживается обряд посвящения, в котором детей истязали, подвергали пыткам голодом, жаждой, темнотой, что должно было вызвать то состояние, которое посвящаемый считал смертью. «Они вызывали временное сумасшествие (чему способствовало принятие различных ядовитых напитков), так что посвящаемый забывал все на свете. У него отшибало память настолько, что после своего возвращения он забывал свое имя, не узнавал родителей и т. д. и, может быть, вполне верил, когда ему говорили, что он умер и вернулся новым, другим человеком* [б, с. 89].
*В сказке точно также <...> истязаются герои. Яга «схватила толкач, начала бить Усынюшку; била, била, под лавку забила, со спины ремень вырезала, поела все дочиста и уехала». То же касается и безумия: «А если выслушаешь ты их три часа, не выигрыша из ума — получишь гусли-самопевцы даром, выиграешша — голова долой... Солдат не мог выслушать четверти часа и выигрался из ума: значит безумным стал» [6, с. 90]. Эти эпизоды позволяют зафиксировать определенный момент внутренней эволюции, момент тотального распада, когда сознательное Я уступает потоку бессознательных со-
| держаний.
Волшебные дарители и волшебные помощники. Помимо
!яги в роли дарителей выступают и иные сказочные персонажи, они также как и яга связаны с иным миром. Для героя — это фигура умершего отца. Так в сказке «Сивко-Бурко» говорится: «Отец стал умирать и говорит: *Дети! Как я умру, вы каждый поочередно ходите на могилу ко мне спать по три ночи» — и умер. Старика схоронили. Приходит ночь; надо большому брату ночевать на могиле, а ему кое лень, кое боится, он и говорит малому брату: «Иван-дурак! Подика-тьг к отцу на могилу, ночуй за меня, Ты ничего же не делаешь!» Иван-дурак собрался, пришел на могилу, лежит; в полночь могила вдруг расступилась, старик выходит и спрашивает: «Кто тут? Ты большой сын? — «Нет батюшка! Я, Иван-дурак». Старик узнал его и спрашивает: «Что же больш-от сын не пришел?» — «А он меня послал батюшка!» — «Ну, твое счастье!» Старик свистнул, гайкнул богатырским посвистом: «Сивко-Бурко, вещий воронко!» Сивко бежит, только земля дрожит, из очей искры сыплются, из ноздрей дым столбом, «Вот тебе, сын мой, добрый конь! А ты, конь, служи ему, как мне служил!» Проговорил это старик, лег в могилу» [цит. по 6, с. 147]. В сказках, где героем является девушка, этого
300 Н. Л. Смирнова
помощника передает мать. «Умирая, купчиха призвала к себе дочку, вынула из-под одеяла куклу, отдала ей и сказала: «Слушай, Василисушка! Помни и исполни мои последние слова. Я умираю и вместе с родительским благословением оставляю тебе вот эту куклу; береги ее всегда при себе и никому не показывай; а когда приключится тебе какое горе, дай ей поесть и спроси у нее совета. Покушает она и скажет тебе, чем помочь несчастью» [там же]. Волшебные дарители так же как и яга принадлежат иному царству.
Еще один вид волшебных дарителей — это благодарные животные. Они являются комбинированными персонажами, выступая, с одной стороны, как дарители, а, другой, как волшебные помощники. Часто они оказываются хозяевами своего животного царства. Вот, что пишет Юнг о символическом значении этих волшебных помощников. «Зачастую в сказке мы встречаем мотив услужливых зверей. Они ведут себя по-человечески, говорят человеческим языком, обнаруживают ум и знания, в которых даже превосходят человека. В этом случае с полным правом можно говорить, что в облике животного выражается архетип духа» [16, с. 102].
Итак, от дарителей герой получает волшебных помощников или волшебный предмет. Это переломный момент в сказочном действии. * Давая в руки героя волшебное средство, сказка достигает вершины. С этого момента конец уже предвидится. Между героем, вышедшим из дома и бродящим «куда глаза глядят», и героем, выходящим от яги, — огромная разница. Герой теперь твердо идет к своей цели и знает, что он ее достигнет.... В дальнейшем герой играет чисто пассивную роль. Все делают за него его помощник или он действует при помощи волшебного средства. Помощник доставляет его в дальние края, похищает царевну, решает ее задачи, побивает змея или вражеское воинство, спасает его от догони. Тем не менее он все же герой. Помощник есть выражение его силы и способности» [6, с. 166]. Обсуждая функцию волшебных помощников, Пропп указывает, что они являлись посредниками между двумя царствами, доставляя героя в тридесятое царство. Наиболее часто встречающимися помощниками в сказке является орел, волк и конь.
Встреча со змеем. Волшебный помощник помогает герою пройти по царству мертвых и достичь тридесятого царства. Но прежде, чем попасть в тридесятое царство, героя ждет еще одно испытание — встреча со змеем. Змей в русских сказках
Психологические особенности русской волшебной сказки _________________ 301
представляется властителем стихий, он связан с огнем и с водой. «Змей пламенем палит, когтями рвет». Постоянная угроза змея: «Я твое царство огнем сожгу, пеплом развею». Когда он подымается из воды, то за ним и воды подымаются *Тут утка крякнула, берега звякнули, море взболталось, море всколыхнулось, — лезет чуда-юда мосйльская губа». «Вдруг змей начал выходить, вода за ним хлынула на три аршина» [6, с. 217] Змей имеет и другое происхождение — он «Змей-Горыныч*, живет в горах. Змей выполняет в сказке две функции: он похититель женщин и охранитель границ. Похитителем женщин может фигурировать и Кощей Бессмертный, что сближает этих двух персонажей. Как охранитель границ змей сближается с ягой, она тоже охраняла вход. Только *яга охраняет периферию, змей охраняет самое сердце тридесятого царства» [6, с. 219]. В сказке подчеркивается роль змея, который всех пожирает. «Прощайся теперь с белым светом, да полезай скорее сам в мою глотку — тебе же легче будет» [там же, с. 220]. Даже после боя опасность не уходит. На место убитого змея встает мать или теща змея, с угрозой проглотить героя. Змеиха преследует героя «поспешает за ним третья змея, и пустила свою пасть от земли до неба... как спастись? Он бросает ей в пасть трех коней, потом трех соколов и трех хортов (борзых). Она все же нагоняет. Он бросает ей в пасть двух товарищей. Наконец, он доходит до кузнецов, которые хватают ее горячими клещами за язык и тем спасают его»[гам же, с. 220]. Анализируя образ змея в сказке, Пропп указывает на его раздвоение, змей выступает в двух ипостасях — мужской (и тогда герой с ним борется) и женской (змей* поглотитель). Он показывает, что мотив змея-поглотителй хронологически более ранний и выводит*из него мотив змееборства. Сам же мотив поглощения тесно связан с обрядом посвящения, во время которого посвящяемый пролезал через сооружение, имевшее форму чудовищного животного. Пребывание в желудке давало вернувшимся магические способности, в частности власть над зверем; быть проглоченным означало приобщение к иному царству, к его силе. К этому же мотиву относится и пророк Иона, проглоченный и извергнутый китом. На языке аналитической психологии это выглядит как борьба с бессознательным содержанием, которое выглядит разрушающим и вызывает страх быть им поглощенным. Вот как описывает этот символический смысл этого мифа Юнг. «Герой (например, Иона), как правило в ходе решительной схватки
302 _____________________________________________________ И Л Смирнова
оказывается проглоченным чудовищем. <...> Однако внутри чудовища герой начинает на свой лад разбираться с бестией, покуда эта тварь плывет вместе с героем на восток, к восходу солнца, он отрезает у этого чудовища какую-нибудь жизненно важную часть внутренностей, к примеру, сердце (это как раз та ценная энергия, которая активизировала бессознательное). Таким образом он убивает чудовище, которое затем выбрасывается на берег, где герой рожденный заново после так называемого путешествия по ночному морю (трансцендентная функция) — выбирается наружу, зачастую вместе со всеми теми, кого чудовище проглотило еще раньше. Таки образом опять восстанавливается предыдущее нормальное состояние, потому что бессознательное уже не занимает никакой преобладающей позиции, — у него отобрана его энергия» [16, с. 145].
Комплекс змееборства тесно связан с мотивом рождения. При обряде выход из чрева змеи представлялся собственно вторым рождением героя. Змей в этом случае выступает в материнской функции. Как мы видели выше, в сказке в этой роли может выступать змеиха — мать змея. В сказке же есть указание на то, что между «героем и змеем есть связь от рождения, это в русской сказке прямо не сказано, но сквозит в мотиве «супротивника». Змей еще никогда не видел героя, но каким-то образом не только знает о его существовании, но и знает, что он погибнет от его руки» [6, с. 274]. Таким образом, герой сам есть змей (что показано Проппом на различном фольклорном материале), и сражается он с собственным двойником, со своей тенью. Побеждая змея, герой становится обладателем его энергии, силы, заключенной в теневой, деструктивной части личности. Символически сказка сообщает нам о том, что на пути внутреннего развития необходимо не подавлять теневую сторону личности, а вступить с ней в поединок. Змей олицетворяет теневую сторону маскулинности: неконтролируемую агрессию, стремление к насилию (вспомним действия змея в сказке). Задача героя заключается в овладении своей маскулинной энергией, сделать ее сознательной частью собственной личности. Для этого он побеждает змея, но, вместе с тем, ему необходимо справиться с негативным материнским комплексом (женская ипостась змея), стать независимым от материнского влияния, в противном случае он будет им поглощен.
В тридесятом царстве. «Царство, в которое попадает герой, отделено от отцовского дома непроходимым лесом, морем, огненной рекой с мостом, где притаился змей, или пропастью,
Психологические особенности русской волшебной сказки 303
куда герой проваливается иди спускается, Это — «тридесятое*-или «иное» или «небывалое» государство. В нем сидит гордая и властная царевна, в нем обитает змей. Сюда герой приходит за похищенной красавицей, за диковинками, за молодильными яблоками и живущей и целющей водой, дающими вечную юность и здоровье». [6, с. 281]. Царство это может помещаться под землей: «Долго ли, коротко ли, набрел Иван на подземный ход. Тем ходом спустился в глубокую пропасть и попал в подземное царство, где жил и царствовал шестиглавый змей. Увидал белокаменные палаты, вошел туда». «Долго шли они подземным ходом, вдруг забрезжил свет — все светлей да светлее, и вышли они на широкое поле под ясное небо; на том поле великолепный дворец выстроен, а во дворце живет отец красной девицы, царь той подземельной стороны» [цит. по 6, с. 282].
Царство это может располагаться на горе: «Вдруг лодка поднялась по воздуху и мигом, словно стрела, из лука пущенная, привезла их к большой каменистой горе. Или: «Они сели, и царь-медведь принес их под такие крутые да высокие горы, что под самое небо уходят; всюду здесь пусто, никто не жи-! вет». Гора может быть хрустальной: «... и полетел в тридесятое царство, а того государства больше чем на половину втянуло в хрустальную гору». — «Ехали, ехали, приехали. Гля-[дит — стеклянная гора». Оно может также находиться и под водой: «А Иван-царевич отправился в подводное царство; видит: и там свет такой же, как у нас: и там поля и луга, и рощи зеленые, и солнышко греет» [там же].
В этом царстве имеются прекрасные луга, «Птица вылетела на луга зеленые, травы шелковые, цветы лазоревые, и пала наземь. Иван-царевич встал, идет по лугу, разминается». В сказке о молодильных яблоках имеются сады, большей частью на островах: «И увидел дурак, что они были на весьма прекрасном острове, на котором было премножество разных деревьев со всякими плодами» [там же].
С одной стороны, подчеркивается пустынность тридесятого Царства: «Приехали к такой горе: ни взойти, ни въехать на эту гору; ни строенья, ничего нету, только одна гора». С другой стороны, если там есть постройки, то это всегда дворцы, причем золотые, мраморные или хрустальные: «Живет она в большом золотом дворце». Архитектура этого дворца совершенно фантастическая: «А дворец тот золотой, и стоит на од-Ном столбе на серебряном, а навес над дворцом самоцветных каменьев, лестницы перламутровые, как крылья в обе стороны
304 _____________________________________________________ Н. Л. Смирнова
расходятся... Лишь только вошли они, застонал столб серебряный, расходились лестницы, засверкали все кровельки, весь дворец стал повертываться, по местам передвигаться». Этот дворец неприступен. *И усмотрели вдали дворец хрустальный, обнесен такой же стеною вокруг». Эта неприступность, однако, не составляет препятствий для героя. Через стену он перелезает. В других случаях герой пролезает через щель, обратившись в муравья. Через стену он иногда перелетает, обратившись в орла. Очень часто этот дворец охраняется животными, чаще всего львами или змеями. Но эти змеи не похожи на Змея-Го-рыныча. Их легко усмирить. «Долго ли, коротко ли, увидел — золотой дворец стоит, как жар горит; у ворот кишат страшные змеи, на золотых цепях прикованы, а возле колодезь, у колодезя золотой корец на золотой цепочке висит, Иван-царевич почерпнул корцом воды и напоил змей. Они улеглись». Иногда тридесятое царство описывается как город или государство. «За этим столбом стоит золотой город на сто верст». Или: «Приезжают в невиданное царство, в небывалое государство» [цит до б, с. 283].
Царство зто имеет связь с солнцем и небом. «Убил царевич чудище и едет к алмазному дворцу, в котором жила его матушка, Настасья Золотая Коса, у 12-голового змея. Алмазный дворец, словно мельница, вертится, и с того дворца вся вселенная видна — все царства и земли, как на ладони». «Стрелец-молодец сел на своего богатырского коня и поехал за тридевять земель; долго ли коротко ли, приезжает он на край света, где красно солнышко из синя моря восходит* [там же].
Все, что связано с тридесятым царством, имеет золотую окраску. Во первых, это сам дворец. Проппом собран огромный материал на тему золота в тридесятом царстве. Это и предметы, которые нужно достать из тридесятого царства: свинка — золотая щетинка, утка — золотые перышки, золоторогий олень, золотохвостый олень, золотогривый и золото-хвостый конь. В сказке о Жар-птице сидит Жар-птица в золотой клетке, конь имеет золотую узду, а сад Елены прекрасной обнесен золотой оградой. В сказке о Финисте-Ясном Соколе девушка, прибыв в иное царство к своему возлюбленному, покупает себе три ночи за серебряное донце-золотое веретенце, серебряное блюдо и золотые яички и золотое пялечко с иголочкой. Обитательнице этого царства, царевне, присущ какой-нибудь золотой атрибут. Она сидит в высокой башне с золотым верхом. Она летит в золотой колеснице. Если упомянуты воло-
Психологические особенности русской волшебной сказки?Q.
сы, то они всегда золотые. «Золотая окраска есть печать иного царства» [6]. Пропп убедительно доказывает, что золотая окраска является синонимам огненности этого царства и выражает его солнечную природу. Так, например, герой добыл чудесную уточку: * Запер хозяин свою уточку в темный сарай: ночью она снесла золотое яичко. Пошел туда мужик, увидел великий свет и, думая, что сарай горит, закричал во всю глотку: «Пожар! Пожар! Жена, хватай ведра, беги заливать!» Открыли сарай — ни дыму, ни пламени, только светится золотое яичко». Вывод Проппа следующий: «Зная, что тридесятое царство есть вместе с тем очень часто небесное, солнечное царство, мы легко можем заключить, что небесная окраска предметов есть выражение их солнечности. В некоторых случаях это высказано совершенно ясно. Так, в пермской сказке читаем: «Видишь: вот в этой стороне вроде солнца огонь? — «Вижу», — говорит. — «Это не вроде солнца огонь, а это ее дом, он весь на золоте, — говорит». [6, с. 286].
Можно сказать, что все в описании тридесятого царства наполнено выражением архетипа самости. Это и дворец, и драгоценные камни, и город, который «символизирует тотальность человека, состояние нерушимой целостности» [12, с. 125]. Прибытие в тридесятое царство символизирует второе рождение героя, рождение новой личности, вот почему «в мифологическом смысле рождение героя или символическое возрождение совпадают с восходом солнца: ведь становление личности равнозначно приращению сознания. По этой причине большинство подобных героев обладают солнечными атрибутами, а момент рождения их великой личности называется просветлением* [16, с. 218].