Иностранные связи 6 страница

— Это университет у нас в Талсе, основал его один проповедник с телевидения. Там учат, что если ты человек верующий и в церковь ходишь исправно, то тебе будет во всем везти, разбогатеешь, призов всяких наполучаешь и все такое прочее. Мне сначала казалось, вреда в этом нет. Но когда теряешь работу, то смотришь на все с другой стороны. Если ты не работаешь — значит, ты богом обиженный неудачник. А-а, вспомнил! Я ж кой о чем у вас спросить хотел. — Чак опускает ложку. — Навела меня на мысль книжка, что вы мне в самолете давали. Ну, о том, как американский парнишка едет в Англию, а там у него дед — герцог, что ли… Забыл, как называется.

— «Маленький лорд Фаунтлерой».

— Точно. Ну так вот, я когда читал, то вспомнил своего деда. Я мальчишкой каждое лето у него на ранчо работал. Он, бывало, рассказывал, что у нас в роду тоже был какой-то английский лорд.

— Правда?

— Ей-богу, без шуток. Он говорил, что почти все наши английские предки были люди простые, а один — звали его Чарльз Мампсон, как меня и деда, и жил он во времена Революции — был какой-то знатный лорд. Жил в большом поместье где-то на юго-западе Англии, и знали его все в округе. Был он мудрец. Ночевал не в замке, а в лесной пещере. И одевался по-особенному, ходил в шубе до пят, из меха дюжины разных зверей. Звали его Отшельником из Саутли, и люди со всей округи приходили на него полюбоваться.

— Правда? — повторяет Винни, на этот раз совсем другим тоном. Впервые в ней проснулся профессиональный интерес к Чаку Мампсону.

— Вот и вздумалось мне, что, пока я здесь, попробую-ка разузнать побольше о нем и обо всех наших здешних предках. Да только не знаю, как это делается. Ходил в публичную библиотеку, но ничего там не нашел, даже толком не знал, с чего начать. В том вся беда, что у этих герцогов, рыцарей и прочих по несколько разных фамилий, по три-четыре на семью. Да и нет в этой части Англии такого места — Саутли. — Чак улыбается, пожимает плечами. — Я пробовал вам позвонить, спросить совета, но, должно быть, номер неправильно записал — каждый раз попадал в прачечную.

— Хм. — Винни, конечно, не сознается, что нарочно продиктовала свой номер с ошибкой. — Ну, есть кое-какие места, где обязательно стоит поискать. К примеру, Общество специалистов по генеалогии.

Пока Чак записывает ее советы, Винни думает, что в его поисках, как и в нем самом, ничего особенного нет: всего лишь обычное желание среднего американца-обывателя породниться с английской знатью — найти «корни», обрести семейную историю, герб, родовое поместье и дворянский титул.

Такой же, как все. Неинтересный. Однако отдельные подробности семейной легенды Чака любопытны для фольклориста: чудак-аристократ и местный мудрец, одетый в шкуры и живущий в лесной пещере. Религиозный фанатик? Последователь Руссо? Лекарь-травник? Колдун? Или, может быть, какой-нибудь языческий лесной бог, полузверь-получеловек, созданный народной фантазией? В голове у Винни мелькают обрывочные фразы будущей статьи, небольшой, но занимательной. А еще забавно думать, что Чак — в некотором роде примитивное заокеанское воплощение этого народного героя, — как ни странно, тоже с юго-востока страны и тоже облачен в шкуры.

Официантка приносит счет, и Винни, как обычно, настойчиво предлагает заплатить свою долю. Кое-кто из друзей Винни объясняет это ее феминистскими убеждениями. Винни не оспаривает, хотя на самом деле ее правило появилось намного раньше, чем женское движение. За ним стоит ее нежелание быть перед кем-то в долгу. Чак уверяет, что все равно должен отблагодарить ее за совет, но Винни напоминает, что он помог ей добраться до Лондона на автобусе «Сан-Турз» и теперь они в расчете.

— Ладно уж. Так и быть. — Чак комкает фунтовые бумажки Винни в огромном красном кулаке. — Знаете, когда я учился в четвертом классе, была у нас одна учительница, на вас похожая. Такая была славная… Такая…

Винни молча слушает излияния Чака. Видно, такая уж у нее судьба — напоминать чуть ли не каждому встречному какую-нибудь учительницу.

— Я вот что хотел сказать: похоже, я здесь надолго. Может, встретимся как-нибудь, пообедаем вместе?

Винни вежливо отказывается — говорит, что на этой неделе ужасно занята (хотя это неправда), и добавляет, что хочет быть в курсе поисков. Потом дает Чаку свой номер телефона — на этот раз без ошибок, — а заодно и адрес.

— Если и в самом деле хотите что-то разузнать, — говорит она, — поезжайте в город или деревню, откуда родом ваши предки. Разумеется, когда узнаете, где это.

— Съезжу, а как же, — обещает Чак. — Можно взять напрокат машину и поехать.

— А можно и поездом. Знаете, прокат машин здесь ужасно дорогой.

— Не беда. Денег мне хватает. Честно признаюсь, когда меня вышвырнули из «Амальгамейтед», следом вышвырнули и кучу акций.

Денег Чаку Мампсону хватает, думает Винни, садясь в автобус до Кэмден-тауна (от предложения Чака поймать ей такси она отказалась), свободного времени у него тоже достаточно, даже слишком много. Страдает он от одиночества, скуки, ненужности, потери самоуважения. А прячет это за напускной веселостью, которая когда-то, наверное, была искренней.

Винни сразу хочется добавить к списку несчастий Чака еще одно — сексуальный голод. Достаточно вспомнить, как он нежно, но твердо держал ее за руку — точнее, за рукав плаща — чуть повыше локтя, пока вел через площадь Пикадилли к автобусной остановке. Он ведь как-никак здоровый, крупный, сильный мужчина и без этих глупых, довольно безвкусных ковбойских тряпок, наверное, неплох в постели. Вот что он, должно быть, пытался выразить без слов.

Чуть подумав, Винни отбрасывает эту мысль. Чак Мампсон — самый обычный делец со Среднего Запада, и, если ему понадобится то, что Кинзи и прочие называли неромантичным словом «разрядка» (при этом слове Винни почему-то всегда представляет электрическую розетку), он ее попросту купит. И наверняка Чак уже не раз покупал эту самую «розетку» на рынках Сохо, перед тем напиваясь до беспамятства, чтобы не мучила совесть («Пьян был как свинья — не соображал, что делаю»). Мужчины вроде Чака никогда не станут думать о Винни как о женщине, для любовных утех им нужна какая-нибудь «малышка» или «горячая девчонка» — именно девчонка, не старше тридцати. Чаку необходимо было сочувствие, понимание, внимательный слушатель. Видимо, с проститутками не очень-то поговоришь, а кроме них и Винни, у него в Англии ни одной знакомой женщины.

Эта мысль, не очень лестная и до боли знакомая, сегодня не только вызывает у Винни досаду и тоску, но и утешает. По крайней мере, не придется отражать домогательства Чака Мампсона (о домогательствах она подумала лишь потому, что дружба и секс для нее всегда шли рука об руку).

Как мы уже говорили, Винни спала в основном с мужчинами, которые испытывали к ней не столько пылкую любовь, сколько дружеские чувства. «Люблю» ей говорили редко, разве что по ошибке, в минуты страсти; чаще «я от тебя без ума, ты чудеса творишь в постели, ты настоящий друг». (Возможно, из-за этого Винни не любит выражение «быть без ума». Что, собственно, хорошего в безумии?)

В юности Винни нередко допускала досадную ошибку, позволяя себе всерьез увлекаться некоторыми из этих мужчин. Она даже имела глупость выйти замуж за одного из них. Ее избранник залечивал раны после несчастной любви к одной роковой красавице и намокшим теннисным мячиком закатился в ближайшую ямку. В последующие три года на глазах у Винни он постепенно обрел былую уверенность и прыгучесть, начал скакать на вечеринках, заигрывать и танцевать с женщинами помиловиднее; упал ненадолго в объятия одной из своих студенток, потом и вовсе улетел из семьи, и вскоре его подобрала и унесла другая женщина — Винни когда-то считала ее близкой подругой.

После развода, боясь привязаться к кому-то слишком сильно, Винни намекала своим случайным любовникам, что у нее уже кто-то есть. «Я тоже люблю другого человека, — говорила она. — Он живет в другом городе». Только, в отличие от своих мужчин, она не вдавалась в подробности. Прием этот удавался блестяще. Более чуткие и благородные из мужчин не боялись, что Винни всерьез привяжется к ним, а потом будет страдать; менее чуткие и благородные радовались, что она «не наделает шуму».

Более того, секрет успеха, возможно, заключался и в том, что в словах Винни была доля правды. Она позволяла себе, как и в юные годы, мечтать о мужчинах, которых едва знала и редко видела. Предметами ее тайной страсти были уже не киноактеры, как прежде, а писатели и критики, знакомые по книгам, лекциям, иногда по банкетам, которые обычно устраивают в университетах после лекций. За эти годы в числе героев ее воображаемых романов побывали Дэниел Аарон, М. X. Абрамс, Роберт Лоуэлл, Артур Мизенер, Уокер Перси, Уоллес Стегнер, Питер Тейлор, Лайонел Триллинг, Ричард Уилбур, Роберт Пенн Уоррен, Джон Чивер и Марк Шорер. Из этого перечня очевидно, что Винни предпочитала мужчин постарше, причем непременно интеллектуалов. Когда некоторые из участниц женского движения, к которому Винни принадлежала в начале семидесятых, признавались, что мечтали о каком-нибудь плотнике, садовнике или механике со станции техобслуживания, Винни было дико это слышать и слегка противно. Как можно отправиться в постель с работягой?

Воображаемые романы Винни обычно бывали кратки, хотя иногда блестящая новая книга или лекция заставляла ее вспомнить былую страсть. А если по чистой случайности кто-то из этих выдающихся людей приезжал к ним в университет читать курс лекций и заводил дружбу с Винни, она тут же отбрасывала в сторону мечты о нем. Это не составляло труда — в конце концов при близком общении оказывалось, что в этом человеке нет ничего особенного, что он в подметки не годится Дэниелу Аарону, М. X. Абрамсу или какому-нибудь новому кумиру.

После неудачного замужества Винни каждый раз рвала отношения с очередным любовником, как только начинала мечтать о нем перед сном, или у него все чаще проскакивало «люблю», или он подумывал остаться с ней всерьез и надолго. Нет уж, спасибо, приятель, я уже один раз обожглась, про себя возражала Винни. Не сказать, правда, чтобы у нее всегда был постоянный любовник. Бывали времена, когда единственными спутниками Винни оставались тени Ричарда Уилбура, Роберта Пенна Уоррена и прочих, которые каждый вечер неизменно появлялись, чтобы обнять ее и восхититься ее умом, обаянием, чувством юмора, достижениями в науке и изобретательностью в постели.

За все годы, что Винни ездила в Англию, она ни разу не завела там любовника. Сейчас ему тоже неоткуда взяться, и, наверное, это к лучшему, думает Винни. Потому что пора завязывать с этим, так ведь? В представлении большинства людей и, что важнее, в английской литературе, которой Винни в детские годы верила всем сердцем и которая целых полвека диктовала ей, что делать, чувствовать, о чем мечтать и кем быть, женщины ее возраста редко заводят романы и занимаются сексом. А если встречаются исключения из этого правила, то они или нелепы и жалки, или смешны и пошлы.

За последний год Винни не раз посещала мысль, что подобные развлечения с друзьями ей уже не по возрасту — поезд ее давно ушел. Не пристало в пятьдесят четыре года испытывать желание и страстно предаваться любви. Какое облегчение оказаться вдали от дома и от любовников — как будто в творческом отпуске от секса, в отпуске, который может плавно перетечь во временное отстранение или даже в досрочный уход на пенсию. Поэтому Винни досадно и стыдно, что она, пусть даже на миг, вообразила Чака Мампсона нагишом, возле ее кровати на Риджентс-парк-роуд. Ради всего святого, веди себя как подобает женщине твоего возраста, уговаривает себя Винни. Такой, как Чак, тебе уж точно не нужен. Собственно, и твои блестящие, красивые, обаятельные воображаемые любовники тоже не слишком-то нужны.

Мчась в автобусе сквозь сумрак города к северу, подальше от соблазнов Фортнама и Мэйсона, мимо площади Пикадилли с ее чувственной ритмичной музыкой и цветными огнями, к тихим, полутемным старинным улицам близ Риджентс-парка, Винни в который раз повторяет про себя: уже давным-давно пора оставить позади «все это», как говорила мама. Пора, миновав Сциллу старческого любовного фарса и Харибду несчастной любви, войти в спокойное море воздержания, прохладные воды которого никогда не всколыхнет шторм страсти.

Отчаиваться глупо,

А унывать — тем паче,

Ведь юность гуляет под ручку с удачей.

Джон Гей. Полли

В сумрачном, полупустом вестибюле небольшого театра в Хаммерсмите Фред Тернер ждет Розмари Рэдли, которая, по обыкновению, опаздывает. Всякий раз, когда двери с шумом распахиваются и входит очередной незнакомец, впуская за собой влажный порыв ночного мартовского ветра, Фред вздыхает, словно садовник, у которого грозой побило цветы, — ведь одна за другой уходят драгоценные минуты, которые он мог бы провести наедине с Розмари.

Может, Розмари и вовсе не придет. Такое уже не раз бывало, хотя и давненько, но и сейчас Фред нисколько не удивился бы. Удивляет его другое: что он здесь, в театре, с таким нетерпением ждет Розмари. Еще месяц назад весь Лондон был для него схож с пустой ярмарочной площадью на окраине родного города — угрюмая, усыпанная камнями пустошь. А теперь благодаря Розмари Рэдли город преобразился, стал напоминать сверкающий огнями цирк. Фред же, как маленький мальчик, топчется с широко раскрытыми глазами у самого входа в шатер и не может понять, как он сюда попал и что делать с розовой сахарной ватой на палочке, которую сжимает в руке.

Разумеется, чисто логически все можно объяснить его интересом к драматургии восемнадцатого века. Этот интерес привел Фреда в Лондон, а позже подсказал кое-какие темы для бесед с Розмари. (Как выяснилось, она очень много знает об истории театра и сценических традициях и даже играла в «Опере нищего».) Можно подобрать и более фантастическое объяснение: что Фред оказался здесь в награду за добродетели, в частности за добродетели восемнадцатого века — вежливость и храбрость.

Ведь именно из вежливости Фред задержался месяц назад на вечеринке у профессора Майнер после того, как съел и выпил столько, сколько позволяли приличия, хотя никто из гостей не привлек его внимания и, в свою очередь, не заинтересовался им. Поэтому, когда приехала Розмари Рэдли — как обычно, с опозданием, — он все еще был там.

Фред увидел Розмари у самого входа, рядом с горшком розовых гиацинтов, — очаровательную, тоже в полном цвету, благоухавшую нежной прелестью истинной англичанки, как в тот миг показалось Фреду. Такую красоту прославляли живописцы восемнадцатого века. Круглое личико, шаловливые искорки в глазах, небольшой рот с поджатыми губами, ямочка на подбородке, светлая кожа, румянец и густые льняные локоны. В мгновение ока Фред очутился на другом конце комнаты, чтобы взглянуть на это чудо поближе, а потом, безотлучно стоя рядом, в конце концов добился того, что его представили «леди Розмари Рэдли» (это сделала не сама хозяйка, профессор Майнер, — она-то знает, как знает теперь и Фред, что в обществе не принято использовать титул, как не принято при представлении называть человека «мистер» или «мисс»).

— Очень приятно. — Фред, впервые в жизни увидевший настоящую английскую аристократку, в упор уставился на Розмари. Теперь ему кажется, что это было неприлично, хотя Розмари потом призналась, что давно привыкла к пристальным взглядам — актриса как-никак. Фред чувствовал себя путешественником, который не раз читал о снежных барсах или домовых, но никак не ожидал увидеть одного из них своими глазами.

— Американец? Обожаю американцев! — воскликнула Розмари и рассмеялась радостно, светло — этот смех скоро станет для Фреда таким знакомым и родным.

— Рад слышать, — ответил Фред. Как выяснилось, с опозданием: Розмари уже отвернулась, чтобы поприветствовать кого-то еще.

Весь вечер он ходил за ней по пятам, иногда пытался обратить на себя внимание, но большей частью просто смотрел и слушал с тем же благоговейным восторгом, что и месяц назад на спектакле Королевского шекспировского общества «Два веронца».

Только у себя дома, в холодной пустой квартире, он понял, что очень хочет снова увидеть Розмари Рэдли, а еще раз смотреть «Двух веронцев» ему совсем не хочется; понял и то, что надежды увидеть Розмари очень мало. Да, она была с ним весьма мила, но она точно так же мила со всеми. Она спросила, где он живет. Хороший знак, подумал Фред. Он еще не знал, что англичане задают этот вопрос не для того, чтобы напроситься в гости, а для того, чтобы определить положение собеседника в обществе. Точно так же американцы спрашивают: «Кем вы работаете?»

Но где живет сама Розмари Рэдли? В телефонной книге ее имени нет, а звонить Винни Майнер и спрашивать у нее напрямую невежливо и бесполезно, поскольку засекреченный номер телефона, понятное дело, никто не будет раздавать направо и налево. Фред отчаялся было и впал в уныние, но тут же вспомнил, что Розмари завтра собиралась на предварительный просмотр новой пьесы; она даже посоветовала ему (впрочем, как и всем, кто слушал ее в ту минуту) обязательно посмотреть эту постановку.

С деньгами у Фреда было туго, и он решил вовсе не ходить на современные спектакли в Лондоне. На этот раз, однако, он нарушил данное себе слово и поужинал банкой куриной лапши с куском черствого хлеба, чтобы не тратить больше, чем следовало. Он уже начал получать зарплату по чекам из Коринфа, но в пересчете на фунты денег оказалось до смешного мало. В это время у Фреда и в мыслях не было, что он влюблен в Розмари Рэдли. Им двигало всего лишь желание развеять тоску или, в лучшем случае, тяга к новым впечатлениям. Так другие американцы в поисках выхода своим силам и фантазии стремятся попасть на какую-нибудь выставку или увидеть местный обряд, недоступный большинству туристов.

Хотя Фред приехал в театр заранее, долго простоял у входа и лишь в последнюю минуту ринулся по лестнице на балкон, к своему месту, Розмари Рэдли так и не появилась. Пьесу — остроумный, тонкий фарс — Фред смотрел вполглаза; его мучили тоска, стыд и голод. Но в антракте, когда он скорее с беспокойством, чем с надеждой, спускался по лестнице, внизу, в вестибюле, он увидел Розмари. Одета она была еще изысканнее, чем накануне, бледно-золотистые волосы забраны наверх, сочные округлые груди полуприкрыты нежно-зеленым шелком, словно заморские фрукты у продавца в Мэйфере. Глядя на нее сверху, Фред вдруг увидел в ней не только настоящую англичанку-аристократку, но и обаятельную, желанную женщину.

Розмари, как и следовало ожидать, была не одна, а в кругу друзей, среди которых был и сам автор пьесы, высокий изящный человек в плаще военного покроя. В первый и далеко не в последний раз Фреду подумалось, что у леди Розмари Рэдли наверняка много прославленных, знатных воздыхателей и поэтому шансов у него почти нет. Другой бы на его месте отчаялся и вернулся на балкон, но Фреду прошлые любовные победы позволяли надеяться на лучшее, а уныние и одиночество придали храбрости. Была не была! Терять-то нечего!

Как выяснилось, чтобы ухаживать за Розмари Рэдли, нужна не только храбрость, но и нечто новое для Фреда — несгибаемое упорство. В былые времена девушки, можно сказать, сами падали ему в объятия, иногда и в прямом смысле — с визгом и хихиканьем бросались на него на вечеринках или в машинах, на заднем сиденье. Приятно и удобно, но не слишком интересно. А сейчас Фред испытал радость погони, впервые вдохнул пьянящий животный запах преследуемой добычи. При всем обаянии Розмари, на нее невозможно было положиться. Бывало, она опаздывала на полчаса или больше, или звонила и говорила, что должна перенести встречу (как правило, на неудобное для Фреда время), или приходила с подругой, или не приходила вовсе. Когда она, задыхаясь, лихорадочным шепотом просила прощения, казалось, что она говорит искренне, — но ведь она же актриса. Еще одним препятствием оказались деньги. Фреду не по карману было водить Розмари в дорогие рестораны или покупать ее любимые цветы. Он делал и то и другое, но в ущерб своему кошельку; и теперь это пора прекращать, чтобы не умереть с голоду.

Так шла неделя за неделей, а Фред все еще топтался на месте. Ухаживать за Розмари нужно было на старомодный лад, причем так долго, что большинство американских друзей Фреда сочли бы это глупостью. Роберто Франк хохотал бы до упаду, узнав, что Фреду понадобилось почти две недели, чтобы дойти с Розмари до поцелуев, а спустя месяц с лишним он все еще не уложил ее в постель. «Так-то оно так, но это тебе не в бейсбол на пустыре играть, — мысленно возражал Фред ухмыляющемуся Роберто. — Это Англия, здесь настоящая жизнь».

Несмотря на все трудности, Фред не отчаивался. Напротив, в нем проснулся дух противоречия: чем труднее дело, тем желаннее победа. Раз он столько сил потратил ради Розмари Рэдли — значит, она того стоит, а чувство его настоящее. И в самом деле, чем больше Фред узнавал ее, тем сильнее влекла она к себе.

Часть обаяния Розмари заключалась в том, что она полная противоположность Ру, и Фред это понимал. Розмари — изящная, нежная блондинка, Ру — смуглая, высокая, крепкая; Розмари утонченная, остроумная, Ру в сравнении с ней кажется наивной, не в меру серьезной, и чувства юмора ей по лондонским меркам недостает. Розмари грациозна, обходительна, речь ее льется как песня, Ру рядом с ней выглядит шумной и неуклюжей, если не сказать — грубой. Точно так же Америка в сравнении с Англией кажется большой, шумной, наивной, грубой и так далее.

Когда Фред, упорно продолжая погоню, стал медленно настигать добычу, стали видны и другие национальные — а возможно, и классовые — различия. Ухаживания Фреда за Ру вряд ли можно было назвать погоней, потому что «добыча» столь же стремительно неслась в направлении «хищника». Они приблизились друг к другу, задыхаясь от нетерпения, и тут же друг на друга набросились, будто лошади, на которых скакали они в тот первый, незабываемый день. То, что случилось тогда в заброшенном саду, не назовешь обольщением — скорее столкнулись два сильных, потных, горячих молодых тела и покатились, задыхаясь, по земле среди густой травы и сорняков.

Розмари, напротив, наводит на мысли не о животных, а о цветах. Фред представляет ее гиацинтом в горшочке или другим, еще более диковинным растением, хрупким, с нежными листьями, которые трепещут и сворачиваются от холодного ветра или неловкого прикосновения, но если за ним ухаживать терпеливо и заботливо, оно пышно расцветет. И в самом деле, всего два дня назад, через полтора месяца проб и ошибок, старания Фреда почти увенчались успехом: развернулись последние лепестки — мягкие, сочные, бело-розовые, — открыв взору нежную чашечку. Сегодня вечером, если все пойдет как надо, он добьется желаемого.

Фред ходит взад-вперед по вестибюлю, думая о Розмари и Ру, и впервые по-настоящему понимает, что такое ретроспективное влияние, о котором говорят ученые Йельского университета. Подобно тому как Вордсворт навсегда изменил наш взгляд на Мильтона, Розмари Рэдли помогла ему по-новому взглянуть на Рут Марч. Фред мысленно видит, как Розмари парит высоко над крышами Лондона. В руке она держит ослепительный дуговой фонарь, как в театре, и луч белого света от него льется сквозь пространство и время — в Коринф, штат Нью-Йорк, к событиям трехлетней давности.

В этом свете образ Ру в его памяти — под яблонями, с отпечатками веток на потной загорелой спине и ягодицах, с жухлыми травинками в густых спутанных каштановых волосах — кажется пестро раскрашенным, топорным, почти что диким. Ру подарила ему себя быстро и радостно, и раньше Фред видел в этом знак искренности и пылкой страсти, а теперь клеймит как отсутствие женственности и даже грубость. В сравнении с долгими, нежными поцелуями Розмари, трепещущими на устах, как бабочки, в ненасытных ласках Ру ему чудится животная жадность, по которой можно было догадаться о несдержанности Ру, о ее привычке все выставлять напоказ (как потом и оказалось).

Не прошло и двух недель с того дня, как они познакомились, а Ру мало того что успела не раз покувыркаться с ним, но и потеряла всякий стыд, если он у нее был. Она рассказала ему о себе все до последнего слова, включая подробности своих прошлых романов, о которых Фреду знать было необязательно. Ру не скрывала от него ничего. С самого начала она спала рядом с ним голышом, а если было очень холодно — в бесформенной ночной рубашке из красной фланели, которая собиралась в складки под мышками. Расхаживала нагишом по квартире в университетском городке в любое время дня и ночи и при этом не всегда задергивала шторы. При Фреде сморкалась, ковыряла в зубах, стригла ногти на ногах, принимала душ и даже могла посреди самого интересного разговора (а для Ру почти все разговоры были интересными) выйти в туалет. Фред был влюблен и поэтому старался подавить неловкость, даже на себя злился. Себя он считал ханжой и чистюлей, а поведение Ру — свободным и естественным.

Для Розмари, напротив, отдаться мужчине вовсе не значит отказаться от права на уединение. Она безотчетно окружает себя тайной, ореолом романтики. Она любит приглушенный свет — две высокие белые свечи на ночном столике или лампу с шелковым абажуром. Принимает ванну и одевается в одиночестве — Фред еще ни разу не видел ее полностью обнаженной. Не открывает она до конца и душу, хранит в тайне свое прошлое и не стремится узнать о прошлом Фреда. Только по случайным намекам он догадывается, к примеру, о том, что детство у Розмари было тяжелое, что хотя она и жила в довольстве, но глубоко страдала из-за бесконечных переездов и любовных увлечений родителей.

Иногда, надо признать, Розмари заходит в своей таинственности слишком далеко. Фред не покушается на ее уединение и не расспрашивает ее о прошлом, но ему хотелось бы поглубже заглянуть ей в душу. Розмари порывиста, капризна, полна противоречий. Всякий раз, решаясь поговорить с ней серьезно, Фред чувствует себя назойливым жуком, который пытается прогрызть лучшую розу в теплице, но в конце концов отступает, опьяненный ароматом и напуганный трепетом светлых лепестков.

Скоро семь. Вестибюль уже заполнился народом, и зрители понемногу тянутся в зал. Фред ждет без малого сорок минут, а Розмари все нет. Вдобавок он очень голоден, и если даже Розмари появится, то они не успеют перед спектаклем перекусить бутербродами, как собирались.

Фред почти потерял всякую надежду, когда дверь затормозившего перед театром такси распахивается и в вестибюль влетает Розмари. Розовая шерстяная накидка развевается позади нее, словно крылья ангела в стиле рококо.

— Милый! — Совсем запыхалась — или только делает вид? Нежной белой рукой дотрагивается до рукава Фреда и смотрит на него снизу вверх из-под пушистых ресниц. — Прости, прости! Такси никак не хотело приезжать.

— Так и быть, прощаю. — Фред смотрит на нее сверху вниз и улыбается, хотя и не так охотно, как всегда.

— Умираешь с голоду?

— Пока нет.

— Не сердись. Я договорилась с Эрином, после спектакля мы все вместе поужинаем. Он знает очень милое местечко поблизости, а я, чтобы искупить свою вину, угощу тебя отменным ужином… Ах, Надя! Я и не знала, что ты уже вернулась! Как тебе понравился безумный Лос-Анджелес?

— Ни к чему это… — говорит Фред, но слов его никто не слышит.

Однако решение он уже принял и не изменит его. Фреду хочется побыть наедине с Розмари, а не сидеть в ресторане с каким-то актером из предстоящего спектакля. К тому же в последнее время она слишком часто угощает его дорогими ужинами, а в ответ на попытки Фреда отказаться Розмари всякий раз находит повод: то сериал, в котором она играет, купили в Австралии, то она дала удачное интервью женскому журналу, то еще что-нибудь.

— Розмари, я хочу тебе кое-что сказать, — начинает Фред, как только они остаются одни и идут на свои места.

— Что, милый? — Розмари останавливается, машет кому-то рукой через весь зал и лучезарно улыбается.

— Не надо угощать меня сегодня ужином.

— Ну что ты, Фредди. — Розмари поднимает на него широко раскрытые небесно-голубые глаза с пушистыми ресницами. — Ты злишься, что я опоздала, но дело не во мне! Эти ужасные такси…

— Нет, я не сержусь, я просто…

Их беседу прерывает билетер; Фред покупает две программки по десять пенсов. Транжира, нечего сказать, мрачно думает он, вспомнив, что билеты на спектакль достала Розмари — то ли ей предложили бесплатно, то ли купила сама.

— Дело вот в чем, — снова начинает Фред, как только они с Розмари садятся на свои места. — Я просто не хочу, чтобы ты платила за мои ужины. Так нельзя.

— Не глупи! Я уже договорилась. — Розмари высматривает в толпе зрителей знакомые лица. — Ой, смотри! Мими! Кто это с ней, интересно?

— Нет. Мне это не нравится, — решительно заявляет Фред. — Только представь, что подумает Эрин? Примет меня за альфонса.

— Что ты, милый. — Розмари вновь смотрит на Фреда. — В театре все по-другому. Есть у тебя работа — ты угощаешь. Это всякому понятно.

— Но я-то не актер. С сегодняшнего дня плачу за себя сам.

Фред вспоминает, что у него с собой всего восемь фунтов да кое-какая мелочь и, по расчетам, на это придется жить до конца недели. Через пару часов он в который раз очутится перед меню, таким же раздутым, как и цены, выберет самое дешевое блюдо (скорее всего, миску жесткой зелени) и станет уверять, что сытно пообедал и вовсе не проголодался.

— Чего бы мне хотелось, — продолжает Фред, наклоняясь поближе к Розмари и пытаясь вновь завладеть ее вниманием — она опять как будто ускользает от него, — это пойти с тобой куда-нибудь, где подешевле, и самому угостить тебя. Готов поспорить, что поблизости найдутся недорогие местечки…

— Да, в Хэммерсмите полно скверных дешевых ресторанчиков, — отвечает Розмари. — И почти во всех я была. Когда мама сломала щиколотку, а отец перестал давать мне денег, чтобы я ушла из театра и вернулась домой вести хозяйство — самому-то лень было, — я и узнала об этих забегаловках все, что можно. И наелась рыбными палочками и макаронами с сыром на всю оставшуюся жизнь, милый.