Иностранные связи 9 страница

Как многие актеры, Розмари больше показывает себя, другие ее мало интересуют. К тому же она не может сосредоточиться на чем-то одном больше нескольких секунд, — возможно, именно поэтому она никогда не имела большого успеха на сцене. А телефильмы снимают маленькими кусочками, здесь нужна не тщательно проработанная игра, а всего лишь краткие всплески чувств. Розмари они, безусловно, удаются и на экране, и в жизни (можно сказать, ими она и знаменита).

Обычно Розмари мило порхает от темы к теме, от чувства к чувству, от собеседника к собеседнику, да так стремительно, что теряется не только нить беседы, но затуманивается сам облик Розмари — остается лишь блеск и трепет. То же самое впечатление от ее нарядов. Розмари никогда не следует моде, у нее свой стиль. Все ее наряды мерцают, волнуются, трепещут; она словно и не одета, а окутана чем-то тонким, кружевным, цветастым — вуалями, шарфиками, струящимися прозрачными блузками, длинными юбками, шелковыми шалями с бахромой. Волосы ее тоже как будто все время в движении. Подкрашенные, с разноцветными прядками — от бледно-золотистых до рыжевато-каштановых, — они то завиты мягкими локонами и зачесаны наверх, то ложатся на плечи шелковистым облаком, то рассыпаются во все стороны непослушными завитками.

Однако сегодня Розмари кажется безмятежной как никогда. Волосы падают на лоб мягкой светлой волной, поблескивают серебристо-голубые бусы, струится длинное шифоновое платье с нежными лазурными цветами; глаза следят за Фредом не отрываясь. Ни Розмари, ни Фред сначала не замечают Винни, и заговорить с ними ей удается лишь со второй попытки.

— A-а… Винни, добрый вечер. — Фред вежливо встает, но имя ее произносит с запинкой (она совсем недавно попросила называть ее просто Винни). — Рад вас видеть. Поддержите меня, пожалуйста. Розмари упрямится. Убедите ее, что я прав.

— Не глупи, милый. Винни согласится со мной. Ну же, садись. — Розмари проводит рукой по сиденью, обитому материей, — шуршит платье, звенят посеребренные браслеты.

Оказывается, спор о том, стоит ли Розмари нанимать домработницу, и, еще не услышав доводов Фреда, Винни принимает его сторону. Как известно, у Розмари в Челси царит поэтический беспорядок, дом полон вещей, которые нужно починить, вымыть, вычистить, вытереть, а то и просто выбросить. Но Розмари нравится, как она ведет хозяйство. Пусть все идет своим чередом, считает она, а когда не остается сил терпеть грязь — звонит в бюро «Помощь хозяйке», чтобы прислали прислугу на день.

— Терпеть не могу наводить порядок, — объясняет она Винни. — Всякий раз, когда делаю уборку, вспоминаю тетушек моей матери, двух старых дев. Еще в войну, совсем маленькой, я жила у них в Бате. Ну и злобные старушенции были! Злобные и настырные. Всю прислугу разогнали в конце концов, осталась одна миссис Макгаун, настоящий солдат в юбке, но они все равно считали, что дом — огромный, страшный, не дом, а сарай — нужно держать в порядке. Только и знали, что мыли, убирали, стирали пальцы в кровь. — Розмари заламывает руки; пальцы у нее тонкие, все в кольцах. — Тетки страшно злились на меня за то, что я такая неряха. «Ты ни с кем не считаешься», — твердила тетя Изабель. — Розмари говорит чужим голосом — тоненьким, гнусавым. — «По-твоему, миссис Макгаун обязана за тобой убирать? У нее других забот хватает. Если ты не исправишься, то когда вырастешь, ни одна порядочная прислуга не захочет у тебя работать». Я сразу и придумала, как мне быть. Сказала, чтоб вообще не убирали в моей комнате. Будто бы мне и так нравится. Ой, до чего они возмутились! Тетя Этти сказала, — другой голос — низкий, усталый: — «Ни один мужчина не станет жить в таком доме, как у тебя». Ха! Попала пальцем в небо!

Розмари хихикает, будто дразнит.

— И вообще, — продолжает она, — прислуга обожает откровенничать. Все эти домработницы так и норовят посвятить тебя в свою жалкую жизнь. Вы, американцы, — Розмари строит гримаску Винни и Фреду, — не представляете, как трудно в этой стране нанять прислугу. Думаете, если я позвоню в агентство, то мне пришлют милую старушку домработницу, как в кино?

— Нет… — начинает Винни. Сама она никогда не пыталась найти в Лондоне домработницу — ей это не по карману.

— Мне пришлют какую-нибудь несчастную эмигрантку, которая ни слова не понимает по-английски, а электричества боится как огня. Или жуткую неряху, которую не берут на приличную работу — на фабрику там или в магазин — из-за тупости и скверного характера. Дважды в неделю мне придется выслушивать рассказы про ее больную спину, запоры, мужа-забулдыгу, детей-шалопаев и про дрязги с городским советом из-за квартиры. — Розмари переходит на простонародный говор, каким его обычно изображают на сцене: — «У собачки-то нашей глисты, а у кошки-то блохи, а попугайчик болеет, ах бедняжечка, перышки-то все повылезли, ужасти какие, а к кормушке и вовсе не подходит!»

Фред награждает Розмари лучезарной улыбкой за игру, но критикует сценарий.

— Бывает и по-другому, правда? — обращается он за поддержкой к Винни. — Можно подыскать хорошую домработницу, если обратиться в подходящее агентство. Кстати, Пози Биллингс посоветовала мне одно, когда мы у нее гостили в прошлые выходные. Ну а если прислуга попадется болтливая — можно просто-напросто уйти из дома, чего не сделаешь с прислугой из агентства. Оттуда ведь каждый раз присылают кого-нибудь нового, так ведь?

— М-да, — соглашается Винни, а про себя думает, что Фред Тернер всего лишь после двух недель знакомства удостоился такой чести, которая ей и не снилась, — приглашения в Оксфордшир, в гости к Пози Биллингс.

— Видите ли, ребята из агентства почти сплошь безработные актеры, танцоры, певцы, — объясняет Фред. — В уборке они ничего не смыслят. Когда я прихожу, они или стоят с тряпкой в руках, будто с реквизитом, или водят пылесосом по одному и тому же месту, болтают о театре и уговаривают Розмари дать им роль в «Замке Таллихо».

— Необязательно, — возражает Розмари, посмеиваясь.

— А если уйти из дома, — продолжает Фред, — и оставить их одних хоть на минуту, то эти ребята все дочиста уберут: и виски, и паштет, и пластинки с операми, и даже одежду. Пачкают окна моющими средствами, портят паркет горячей водой с мылом, рвут шелковые шарфики на тряпки.

Когда Фред повествует об этих злоключениях, Винни удивляет не то, что он так хорошо разбирается в домашнем хозяйстве, а его столь близкое знакомство с домашней жизнью Розмари. Судя по всему, они пока вместе не живут, думает Винни, но, может быть, Фред не прочь к ней перебраться, особенно если у нее станет поуютней? Видно, недаром тетушка говорила Розмари, что в такой грязи, как у нее, ни один мужчина жить не станет. По словам Розмари, та ошибалась: в ее доме жили многие мужчины. С другой стороны, ни один там надолго не задержался.

Не успела Винни вставить свое слово, как прозвенел звонок на второй акт. Ну и хорошо, думает Винни, пробираясь по ступенькам на балкон среди зрителей повыше ростом и потолще. Не дело чужаку вмешиваться в подобные споры влюбленных. Для Розмари это вовсе и не спор, а всего лишь повод пококетничать и показать свой актерский талант. Иногда она даже переходила на сторону противника, поддерживая Фреда рассказами о том, как однажды пришла домой, а в ванне у нее, в розовой пене, плещется паренек из агентства. «Думаете, красавчик? Ничего подобного! Маленький, толстый, весь в мыле, рассыпался в извинениях, а после оказалось, что он истратил всю мою пену для ванн».

Но Фред, при всей его внешней мягкости, твердо стоит на своем — ведет, так сказать, басовую партию. Он ярый сторонник порядка, в чем Винни успела убедиться на собраниях Библиотечного комитета в Коринфе. Пыль и кавардак в доме Розмари — далеко не лучшая декорация для их любовного дуэта. Да и Фреду вряд ли по душе, когда молодые актеры (пусть даже маленькие и толстые) мило беседуют с Розмари или плещутся у нее в ванне.

Скорее всего, думает Винни, в этом споре победит Розмари. Она привыкла всегда поступать по-своему, к тому же это ее дом и, что ни говори, ее страна. Однако и Фред, похоже, не сдастся без боя. Прошлой осенью на собрании Библиотечного комитета он хоть и был неизменно вежлив, но упорно добивался своего, желая продолжить собрание после пяти вечера, чтобы доказать свою правоту. Винни тогда подумала: не оттого ли это, что он не хочет возвращаться в пустую квартиру? А может быть, всему виной природное упрямство и именно из-за него Фред остался один?

Тем же вечером Винни лежит в постели, погружается в сладкую дремоту, в голове вертятся обрывки мелодий Моцарта — и вдруг раздается звонок в дверь. Вздрогнув, Винни отрывает голову от подушки. Должно быть, трезвонит один из обитателей местных меблированных комнат, кто-нибудь из тех забулдыг с мясистыми лицами, в засаленной одежде, что в хорошую погоду бездельничают на скамейках у железнодорожного туннеля, передавая из рук в руки бутылку в смятом бумажном пакете, или шатаются по улицам возле станции метро «Кэмден-таун», бормочут что-то себе под нос и пристают к прохожим. Потом Винни приходит в голову другая, еще более нелепая мысль. Вдруг та девчонка с игровой площадки узнала, где она живет, и теперь ждет на ступеньках, а стоит открыть парадную дверь — тут же примется тараторить свои похабные стишки?

Еще один звонок, более настойчивый. Винни осторожно вылезает из-под пухового одеяла и шлепает по коридору босиком, во фланелевой ночной рубашке и халате. Свет с лестничной площадки льется сквозь окошко над дверью на холодные черно-белые плитки, и дрожь пробегает по телу Винни. Незваные гости в ее воображении множатся; ей чудится на пороге толпа пьяных бродяг и девочек с сиреневыми волосами, распевающих непристойные куплеты.

Третий звонок — долгий, какой-то жалобный. Нельзя до бесконечности прятаться за двумя запертыми дверьми, это трусость, думает Винни. Лондон — это не Нью-Йорк, где никто тебя не знает и никому до тебя нет дела. Я знаю всех соседей в доме; если я закричу, они сбегутся посмотреть, что стряслось, — как в прошлом месяце, когда нянечка наверху обварилась кипятком. Завернувшись в халат, Винни открывает внутреннюю дверь.

— Что вам? — кричит она. — Кто там?

— Профессор Майнер? — Из-за тяжелой дубовой двери доносится приглушенный мужской голос с американским акцентом.

— Да. — В голосе Винни уже не страх, а любопытство.

— Это Чак. Чак Мампсон, с самолета. Зашел вам кое-что сказать.

— Минуточку.

Скоро двенадцать, в такой поздний час порядочные люди в гости не ходят, а с Чаком Мампсоном она едва знакома. Они не виделись с тех пор, как пили чай у Фортнама и Мэйсона, хотя однажды он звонил, чтобы рассказать, как идут поиски. По совету Винни он нашел деревушку в Уилтшире, под названием Саут-Ли («Пишется по-другому, как вы говорили»), и собрался туда. Если отослать его прочь, можно будет снова лечь и хорошенько выспаться, чтобы завтра к девяти утра ехать в начальную школу на юге Лондона. С другой стороны, если он сейчас уйдет, то, может быть, больше не вернется — и как тогда узнать о его предке — местной легенде?

— Минуточку, сейчас открою, — кричит Винни.

— Жду, — отвечает ей Чак.

Вернувшись в спальню, Винни надевает то же платье, в котором ходила в оперу, проводит щеткой по волосам и недовольно, удрученно смотрит в зеркало. Краситься ни к чему — ни лицо ее, ни гость того не стоят.

При взгляде на Чака Винни охватывает тревога: он кажется усталым, больным, неухоженным. Его обветренное загорелое лицо стало землистым; редкие, рыжеватые с проседью волосы растрепаны, ужасный полиэтиленовый плащ измят и запачкан. Когда Винни закрывает за Чаком дверь, он идет спотыкаясь и пошатываясь, потом становится у зеркала в коридоре и тупо глядит в него.

— С вами все в порядке? — спрашивает Винни.

— Не совсем.

Винни невольно отступает.

— Да вы не бойтесь. Я не пьяный, что вы. Где бы присесть?

— Проходите, садитесь, пожалуйста. — Винни включает лампу в гостиной.

— Долго шел пешком. — Чак плюхается на диван, тот скрипит под его тяжестью. Чак не может отдышаться. — Увидел у вас свет и подумал, вы еще не спите.

— Хм. — Винни не торопится объяснять, что у нее в кабинете, который выходит окнами на улицу, по ночам всегда горит настольная лампа, чтобы грабители не совались. — Может быть, чашечку кофе? Или чего-нибудь выпить?

— Все равно. Лучше выпить, если есть.

— Кажется, есть немного виски. — На кухне Винни наливает в бокал слабенький скотч, для себя ставит чайник и гадает, что за несчастье обрушилось на Чака Мампсона.

В гостиной Винни находит Чака в той же позе, устремившим неподвижный взгляд перед собой. В этой комнате он явно не к месту, а диван ему мал.

— Не хотите снять плащ?

— Что? — Чак смотрит на Винни и хлопает глазами. — Ах да. — На губах его слабая улыбка. — Забыл.

Чак с трудом поднимается на ноги, сбрасывает грязный плащ и опять валится на диван. Без плаща вид у него ничуть не лучше. Пиджак западного покроя застегнут не на ту пуговицу и весь перекошен. Вслух Винни ничего не говорит. В конце концов, костюм Чака Мампсона — не ее забота.

— Вот, пожалуйста.

Чак берет бокал и сидит как каменный, держа его в руке.

— Что с вами? — спрашивает Винни с тревогой и нетерпением. — Что-то… с семьей?

— Нет, с ними все в порядке. Наверное. Новостей давно от них не было. — Чак смотрит на бокал с виски, подносит его ко рту, пьет, опускает — будто в замедленной съемке.

— Нашли предков в Уилтшире?

— Да.

— Ну что ж, рада за вас. — Винни подливает в чай побольше молока, чтобы не было изжоги. — А нашли того мудреца, отшельника?

— Да, нашел.

— Вам повезло, — замечает Винни. Ей не терпится узнать, что же дальше. — Многие американцы приезжают сюда искать корни, но большинство так и возвращаются ни с чем.

— Чушь все это собачья. — Впервые за вечер Чак говорит в полный голос, а то и громче.

— Что? — Винни вздрагивает от неожиданности, ее фарфоровая чашка подпрыгивает на блюдце.

— Чушь все это, извините, собачья. Граф, замок… Дед мне сказки рассказывал, только и всего. Или его самого одурачили.

— Вот как? — притворно удивляется Винни. На деле же в том, что Чак Мампсон — не потомок английской знати, ничего удивительного нет. С другой стороны, для ее исследования неважно, был ли его предок-отшельник графом. — Ну, рассказывайте.

— Угу. Так вот. Взял я напрокат машину в том гараже, что вы посоветовали, и поехал в деревню, в эту самую Саут-Ли. Деревушка крохотная, два-три дома да церковь. Остановился я в гостинице, в городке поблизости. Пошел в библиотеку, попросил, как вы сказали, метрические книги Саут-Ли и списки налогоплательщиков. Мампсонов там не счесть, но все самые обычные. Почти сплошь фермеры, и ни одного Чарльза. Черт знает сколько я там проваландался! Ничего не хотели выдавать по всяким дурацким причинам — скажем, из-за того, что сегодня четверг. Середина недели, а у них все закрыто. И магазины тоже. Недаром мы Англию так обскакали, верно?

— Хм. — Винни сейчас вовсе не хочется затевать спор о том, кто кого обошел — Англия или Америка.

— Ну, наконец открылось Историческое общество. Говорил я с секретаршей, а она и сказала, что место, похоже, то самое. У нее в книге написано, что жил здесь отшельник, в конце восемнадцатого века, в нынешнем имении одной пары, она с ними встречалась как-то раз. Дженкинсы их зовут, полковник с женой. Вот она им и позвонила, а те пригласили меня к себе. Можно я закурю?

— Да, пожалуйста. — Винни вздыхает. Обычно она никому не разрешает курить у себя дома, на занятиях или в кабинете, а на вечеринках отправляет гостей-курильщиков на улицу или в другую комнату.

— Все пытаюсь бросить. — Чак достает пачку. — Врач говорит, нельзя мне. Но я без сигарет места себе не нахожу. Не сплю, думать ни о чем не могу. — Чак невесело смеется, чиркает спичкой, затягивается.

— Нехорошо, — отвечает Винни. В душе (а иногда и вслух) она гордится, что никогда в жизни не курила.

— Уф-ф-ф. — Изо рта у Чака валит грязно-серый, едкий, вонючий дым. — Ага. Но жить-то как-то надо.

Винни едва сдерживается, чтобы не сказать, что, как известно, самая мучительная смерть — от рака легких и от эмфиземы.

— В общем, до встречи с полковником Дженкинсом мне почти целый день было некуда деваться. Торчал я в Историческом обществе, читал про местное дворянство, и завязался у меня разговор с одним археологом. Он ведет раскопки за городом — там когда-то, в старые времена, была деревня. Настоящее древнее селение, средневековое. Для него двести лет назад — то же, что вчера. Он кое-что отыскал, но самое лучшее место для раскопок залило водой. Никто из их группы не мог понять, откуда вода и что с ней делать. Ну, это как раз по моей части — во всяком случае, раньше было.

В голосе Чака звучат жалобные, горестные нотки. Винни узнает в них тот печальный свист, которым она когда-то подзывала Фидо. Может быть, оттого, что она еще не до конца проснулась, ей кажется, что Фидо тоже прислушивается, лежа под диваном, где он зимовал последние два месяца, — вот он просыпается, хлопает большими, скорбными карими глазами.

— Я и говорю, — продолжает Чак, — взгляну-ка, что у вас стряслось. Оказалось, они неправильно подключили насос, поэтому почти вся вода, что они выкачивали, текла назад. Ну и вот, археолог, профессор Джилсон, собрал своих ребят, и мы переставили трубы, и вода начала уходить. Я доволен был — слов нет. Взял фотоаппарат, нащелкал кучу фотографий. И самих ребят снимал, и кое-что из их находок. Потом пошли это дело отметить, выпили пива, пообедали в кабачке поблизости. Еда там куда лучше, чем в моей лондонской гостинице, да и по цене не сравнить, куда как дешевле. Я всем рассказал про то, что я делаю здесь, в Уилтшире, про то, что ищу предка-графа. Ну и болван же я был! Знал бы я, что меня ждет. Вот что значит невезуха!

— Хм, — снова отзывается Винни. Теперь зов ни с чем не спутаешь: Фидо вылезает из-под дивана и пристраивается у ног Чака.

— А я-то, дуралей, пошел назад в гостиницу и вырядился этаким франтом. Весь же в грязи вывозился на раскопках, а хотелось быть похожим на родственника лорда. Когда увидел дом Дженкинса — сперва расстроился. Он и на замок-то не был похож. Ни башен, ни рва с водой — ну ничегошеньки. Самый что ни есть обыкновенный каменный дом, разве что большой и старинный. Ему лет двести с лишком. Фронтон, конечно, колонны, на лужайке всякие статуи римских императоров, все во мху. А трава — точь-в-точь как искусственный газон с цветочками. Я и подумал, что ничего местечко, сойдет. Размечтался! Знал, что Дженкинсы здесь живут всего тридцать лет, вот и решил, что купили дом у моих предков. А те, должно быть, переехали туда, где побогаче, или вовсе вымерли. Обидно, конечно, — значит, никогда мне с ними не увидеться. Но ведь может и оказаться, что я потерянный наследник, правда? То есть могло бы оказаться, да?

— Могло бы, — машинально соглашается Винни. Она засмотрелась на Фидо — тот виляет грязно-белым хвостом и ласково глядит на Чака снизу вверх.

— Ага! Не тут-то было. Дженкинсы все знали. Повели меня в лес за домом, посмотреть жилище отшельника. Называется «грот». Это что-то вроде пещеры в скалах, у ручья, стены цементные, с галькой и раковинами. Этакая, одним словом, комнатка из камня. Дверь полукруглая, одно окошко, стены все мокрые. Всюду мох, сухие листья, паутина, а мебель старая, из неструганых бревен — знаете, как в заповеднике.

— Гм.

— Сейчас там, ясное дело, никто не живет, но раньше будто бы и вправду жил отшельник. Только никакой не лорд, а обычный старик, который в гроте сидел за деньги. Полковник Дженкинс говорит, в старые времена богачи таких нанимали. Ну, вроде как сейчас у нас в Талсе бизнесмен, у которого ранчо на десять акров, заводит пару лошадей, да еще коров, только не ради денег, просто для красоты, что ли. Вот и те завели себе отшельника. Дженкинсы мне показывали картинку из старой книги, на ней этот самый грот еще новехонький. А возле грота — сам отшельник, весь лохматый, с жидкой бороденкой, на голове соломенная шляпа, как у старухи нищенки.

— Но ведь нет никаких доказательств, что именно он и есть ваш предок, — замечает Винни.

— Он самый, кто ж еще. Звали его Старый Мампсон, получал он двадцать фунтов в год и бесплатные харчи. Так в книге написано. Он был неграмотный, вместо подписи ставил крест. Попрошайка, короче, только и всего.

Винни чудится, что Фидо встал на задние лапы, а передние положил Чаку на колени.

— А как же та история, что вам дедушка рассказывал? — спрашивает она. — Про то, что ваш предок был мудрец, и про шубу из меха дюжины зверей?

— Кто его знает… На картине, может, и вправду мех — не больно-то разберешь. Дженкинсы ни о чем таком прежде не слыхали, но им было интересно, даже записать хотели мой рассказ. Принимали меня очень хорошо. Чаем поили, угощали тортом, плюшками и домашним вареньем. Варенье с виду какое-то странное, зеленое, но на вкус ничего. Из крыжовника, что ли. Показывали мне дом, я их расспрашивал. Но, по всему видно, за дурачка меня держали: мол, вздумал в сырой лесной пещере графов искать. У них у самих куча предков, самых настоящих. Весь дом портретами увешан.

— Очень жаль, — говорит Винни. Жаль ей не только Чака, но и саму себя.

— Я ходил будто оглушенный. Для начала решил убраться оттуда подальше. Поехал в Лондон, сдал машину, вернулся в ту же гостиницу, у аэровокзала, и становилось мне час от часу хуже. Устал как собака, но ни спать, ни есть не мог, даже в номере сидеть не мог спокойно. Вышел на улицу. Не знал, куда иду, — должно быть, пол-Лондона обошел. И тут подумал про вас. — Чак откидывается на спинку дивана и замолкает.

Научная работа таит опасности, думает Винни, глядя на Чака. Например, изучение детской литературы открыло ей глаза на многое, чего она, к счастью, не знала в детстве, да и сейчас не рада, что знает. Скажем, Кристофер Робин Милн рос несчастным ребенком, оттого что все связывали его имя с книжками отца о Винни-Пухе, а в книге «Ветер в ивах» полно дурацких идей о рабочем классе. Есть и у взрослых мечты, которые лучше оставить в покое, как, например, мечту Чака Мампсона о знатном предке.

— Да, жаль, что и говорить, — отрывисто, чтобы не потакать Фидо, произносит Винни. — Но честное слово, я не понимаю, отчего вы так расстроились. Знатными предками не всякий может похвастаться. А у кого-то не то что предков — даже потомков нет. — Фидо поворачивает морду и с надеждой смотрит на Винни. — Жили же вы раньше без родословной? Ну и теперь проживете.

— Вам-то легко говорить. — Чак едва сдерживает стон, и Фидо снова навостряет уши. — Вам невдомек, что ждет меня дома, в Талсе. У Мирны родня не из простых. Родословная у них еще с дореволюционных времен, и они вечно передо мной нос дерут. Ни семья им моя не нравится, ни мой выговор, ни работа. Инженер-сантехник! Мать Мирны считает, это гадость какая-то. Сказала однажды Мирне, что это название ей только о сортирах и напоминает.

— Ничего себе! — удивляется Винни, которую аристократические замашки Мирниной родни тоже начинают выводить из себя.

— А сестра у нее — психолог, в Стэнфорде училась. Представляете, сказала Мирне, что я без своей работы так мучаюсь, потому что ум у меня как у трехлетнего и мне на самом деле только того и надо, чтобы повозиться с какашками.

— Ничего себе! — повторяет Винни, на этот раз возмущенная всерьез.

— Когда из «Амальгамейтеда» меня вышвырнули — такое началось! «Мирна, я же всегда тебе говорила!»

— Думаю, у каждого найдутся такие родственники, — отвечает Винни, хотя у нее такой родни нет. Зато есть так называемые друзья, которые предупреждали, что ее муж все еще страдает по прежней возлюбленной и что брак их долго не протянет. А потом, естественно, гордились своей проницательностью. — Не обращайте внимания.

— Я-то стараюсь. Не то что Мирна. Вот когда я не мог устроиться на новую работу, ей казалось, что сестра была права. Думала, что я и не пытался. Да черт подери, я одних только резюме и писем разослал добрую сотню! Но дело-то в том, что в пятьдесят шесть, пятьдесят семь никто тебя на работу не возьмет. Страховки слишком дорого обойдутся, да и силы наверняка уже не те. Я и сам раньше так думал.

— Точно, — отвечает Винни, вспомнив собрания в университете. — Многие так думают, наверное.

— Немного погодя я на все махнул рукой. Начал выпивать… сперва все больше по ночам, когда не спалось. По ночам лучше. В доме тишина, с Мирной не надо разговаривать, прислуга не шныряет туда-сюда, не ходит за мной по пятам со своим треклятым пылесосом. Если было совсем худо, напивался в стельку. Бывало, не вставал до самого обеда. Или садился в машину и мчался неведомо куда, вслепую, как крыса… то есть как летучая мышь. — Чак невесело смеется. — Разбил машину вдребезги.

— И что дальше? — торопит его Винни, но Чак молчит. — Попали в аварию? Сильно разбились?

— Нет, ничего страшного. Я… да вы не волнуйтесь. Плохо было дело. Машина — в лепешку, а меня поволокли в участок за вождение в нетрезвом виде. Мирну это доконало. Она меня любила когда-то, а теперь ей смотреть на меня стало противно. Не могла дождаться, когда же наконец посадит меня на этот самолет. Стыдится меня теперь, да и не она одна. Грег с Барби тоже. — Торжествующий Фидо кладет лапы Чаку на плечи и радостно лижет его широкое, обветренное лицо.

— Ну, я не думаю, что… — начинает Винни и тут же умолкает. Может быть, жена и взрослые дети и вправду стыдятся Чака — откуда ей знать?

— Вот я и не вернулся домой из этой чертовой турпоездки. Лондоном я был сыт по горло, но и в Талсу не хотел возвращаться. Думал, если я вовсе домой не приеду — всем будет только лучше. Мирна выдержит, ей даже легче станет. Освободится от меня, будет женщиной уважаемой. Есть у нас один застройщик, жирный такой… Мирна ему еще продала большой земельный участок под торговый центр. У него денег куры не клюют, лезет в политику и увивается за Мирной. Ей это будет по душе, ей всегда хотелось, чтобы меня выбрали на какую-нибудь должность. Ее родня собрала бы денег, да только мне это не нравилось. Не люблю политиков. Но этот малый вдобавок новообращенный христианин, и семья у него строгая, верующая. На вдове он женился бы, а на разведенной нет. Ну, я и подумал, что без меня Мирне стало бы только легче. Знаете, я здешние правила движения никогда не понимал. Все эти крохотные машинки — их и не разглядишь толком, пока на тебя не наедут, да еще эти дурацкие автобусы двухэтажные. Я пытался запомнить, в какую сторону смотреть, но все время забывал. Пару раз меня чуть не сбили. Мне было наплевать. Ладно, думал, и так неплохо пожил, с меня хватит.

На Винни вдруг находит что-то непонятное: хочется обнять и утешить этого большого, глупого, невежественного человека. Винни злится сначала на себя, потом на Чака.

— Ну что вы. Полно преувеличивать, — одергивает она его, а заодно и себя.

— Нет, я и вправду так думал, ей-богу. Только после того, как поговорил с вами тогда, в кафе, а особенно когда отыскал Саут-Ли, мне полегчало. Ладно, думаю, я им покажу! Вернусь домой — а у меня куча английской знати в родне, собственный замок. Может быть, привезу набор тарелок, что здесь продают, с золотыми ободками, а посредине герб. «Вот видишь, — скажу Мирне, — не такой я никчемный лодырь, как ты думала. Давай-ка, милая, расскажем твоей мамаше и гордячке сестрице про моих предков!» И дети пусть тоже порадуются. Наконец-то смогу хоть что-то им дать. Оправдаться перед ними, что ли. Сегодня после обеда отправил Мирне из Саут-Ли открытку: «Иду по следу лорда Чарльза Мампсона Первого. Похоже, дед был прав». И что теперь будет, когда она узнает правду? Засмеет вконец. Мирна любит пошутить, а надо мной и подавно.

— Даже так! — говорит Винни. Жена Чака нравится ей все меньше и меньше.

— Это в ней по наследству. Ее дядя Мервин, тот и мертвого рассмешит. Ему подавай только мальчика для битья.

— Правда? — Давненько Винни не слышала этого слова. Она мысленно видит Чака мальчиком для битья, жалким шутом, которого заставляют вновь и вновь проделывать одни и те же трюки на потеху родственникам жены. — Раз такое дело — не надо им ничего говорить.

— Угу. — Чак придвигается ближе. — Так-таки и ничего? А как же чертова открытка?

— Скажите им, что вы ошиблись, пошли по ложному следу. Ради бога, Чак, не будьте таким размазней!

— Да, мне и жена вечно твердит то же самое. — Чак откидывается на подушки, прижимая к себе Фидо.

— Значит, будьте размазней! — выходит из себя Винни. — Лягте на асфальт, и пусть вас задавит автобус, если вам так хочется. Только перестаньте себя жалеть!

Лицо Чака с тяжелым, квадратным подбородком вытягивается, он тупо смотрит на Винни.

— Бога ради, я серьезно! — Винни задыхается от ярости. — Вы белый американец, вы здоровы, обязанностей у вас никаких, а денег и свободного времени хоть отбавляй. Многие все бы отдали, только бы оказаться на вашем месте. Но вы по глупости даже не знаете, как интересно можно жить в Лондоне.

— Неужели? И как же, по-вашему? — Голос у Чака обиженный, недовольный, но Винни разошлась не на шутку.

— Живете в дрянной гостинице для туристов, едите всякую гадость, смотрите псевдоамериканские мюзиклы, когда вокруг полно хороших ресторанов, а в «Ковент-Гарден» можно ходить хоть каждый вечер.

Чак молча смотрит на Винни.

— Это, конечно, не мое дело, — добавляет Винни уже тише, удивляясь собственной вспышке. — Простите, что накричала на вас, но уже ночь на дворе, а завтра с утра мне ехать в Кенсингтон, в школу.

— Ясно. Ничего страшного. — Чак смотрит на часы, медленно поднимается; говорит он обиженно, сухо, сердито. — Ладно, профессор, я пошел. Спасибо за виски.