Глава V

Похороны совершились на третий день. Тело бедного старика лежало на столе, покрытое саваном и окруженное свечами. Столовая полна была дворовых. Готовились к выносу. Владимир и трое слуг подняли гроб. Священник пошел вперед, дьячок сопровождал его, воспевая погребальные молитвы. Хозяин Кистеневки в последний раз перешел за порог своего дома. Гроб понесли рощею. Церковь находилась за нею. День был ясный и холодный. Осенние листья падали с дерев.

При выходе из рощи, увидели кистеневскую деревянную церковь и кладбище, осененное старыми липами. Там покоилось тело Владимировой матери; там подле могилы ее накануне вырыта была свежая яма.

Церковь полна была кистеневскими крестьянами, пришедшими отдать последнее поклонение господину своему. Мол<одой> Дубровский стал у клироса; он не плакал и не молился -- но лицо его было страшно. Печальн<ый> обряд кончил<ся>. Владимир первый пошел прощаться с телом -- за ним и все дворовые -- принесли крышку и заколотили гроб. Бабы громко выли; мужики изредко утирали слезы кулаком. Владимир и тех же 3 слуг понесли его на кладбище -- в сопровождении всей деревни. Гроб опустили в могилу -- все присутствующие бросили в нее по горсти песку -- яму засыпали, поклонились ей, и разошлись. Владимир поспешно удалился, всех опередил, и скрылся в Кистеневскую рощу.

Егоровна от имени его пригласила попа и весь причет церковный на похоронный обед -- объявив, что молодой барин не намерен на оном присутствовать -- и таким образом отец Антон, попадья Федотовна и дьячок пешком отправились на барский двор, рассуждая с Егоровной о добродетелях покойника и о том, что, повидимому, ожидало его наследника. (Приезд Троекурова и прием ему оказанный были уже известны всему околодку, и тамошние политики предвещали важные оному последствия.)

-- Что будет -- то будет, -- сказала попадья, -- а жаль, если не Владимир Андреевич будет нашим господином. Молодец, нечего сказать.

-- А кому же как не ему и быть у нас господином, -- прервала Егоровна.-- Напрасно Кирила Петрович и горячится. Не на робкого напал -- мой соколик и сам за себя постоит -- да и, бог даст, благодетели его не остав<я>т. Больно спесив Кирила Петрович! а небось поджал хвост, когда Гришка мой закричал ему: Вон, старый пес! -- долой со двора!

-- Ахти, Егоровна, -- сказал дьячок, -- да как у Григорья-то язык повернулся, я скорее соглашусь, кажется, лаять на владыку, чем косо взглянуть на Кирила Петровича. Как увидишь его, страх и трепет и краплет пот, а спина-то сама так и гнется, так и гнется...

-- Суета сует, -- сказал священник, -- и Кирилу Петровичу отпоют вечную память, всё как ныне и Андрею Гавриловичу, разве похороны будут побогаче, да гостей созовут побольше -- а богу не всё ли равно!

-- Ах, батька! и мы хотели зазвать весь околоток, да Владимир Андреевич не захотел. Небось у нас всего довольно, -- есть чем угостить, да что прикажешь делать По крайней мере, коли нет людей, так уж хоть вас уподчую, дорогие гости наши.

Сие ласковое обещание и надежда найти лакомый пир<ог> ускорили шаги собеседников и они благополучно прибыли в барской дом, где стол был уже накрыт и водка подана.

Между <тем> Владимир углублялся в чащу дерев, движением и усталостию стараясь заглушать душевную скорбь. Он шел не разбирая дороги; сучья поминутно задевали и царапали его, нога его поминутно вязла в болоте, -- он ничего не замечал. Наконец достигнул он маленькой лощины, со всех сторон окруженной лесом; ручеек извивался молча около деревьев, полобнаженных осенью. Владимир остановился, сел на холодный дерн, и мысли одна другой мрачнее стеснились в душе его... Сильно чувствовал он свое одиночество. Будущее для него являлось покрытым грозными тучами. Вражда с Троекуровым предвещала ему новые несчастия. Бедное его достояние могло отойти от него в чужие руки -- в таком случае нищета ожидала его. Долго сидел он неподвижно на том же месте, взирая на тихое течение ручья, уносящего несколько поблеклых листьев -- и живо представляющего ему верное подобие жизни -- подобие столь обыкновенное. Наконец заметил он, что начало смеркаться -- он встал и пошел искать дороги домой, но еще долго блуждал по незнакомому лесу, пока не попал на тропинку, которая и привела его прямо к воротам его дома.

Навстречу Дубровскому попался поп со всем причетом. Мысль о несчастлив о<м> предзнаменовании пришла ему в голову. Он невольно пошел стороною и скрылся за деревом. Они его не заметили и с жаром говорили между собою, проходя мимо его.

-- Удались от зла и сотвори благо, -- говорил поп попадье, -- нечего нам здесь оставаться. Не твоя беда, чем бы дело ни кончилось. -- Попадья что-то отвечала, но Владимир не мог ее расслышать.

Приближаясь увидел он множество народа -- крестьяне и дворовые люди толпились на барском дворе. Издали услышал Владимир необыкновенный шум и говор. У сарая стояли две тройки. На крыльце несколько незнакомых людей в мундирных сертуках, казалось, о чем-то толковали.

-- Что это значит, -- спросил он сердито у Антона, который бежал ему навстречу. -- Это кто такие, и что им надобно? -- Ах, батюшка Владимир Андреевич, -- отвечал старик, задыхаясь. -- Суд приехал. Отдают нас Троекурову, отымают нас от твоей милости!..

Владимир потупил голову, люди его окружили несчастного своего господина. -- Отец ты наш, -- кричали они, цалуя ему руки, -- не хотим другого барина, кроме тебя, прикажи, осударь, с судом мы управимся. Умрем, а не выдадим. -- Владимир смотрел на них, и странные чувства волновали <его>. -- Стойте смирно, -- сказал он им, -- а я с приказными переговорю. -- Переговори, батюшка, -- закричали ему из толпы, -- да усовести окаянных.

Владимир подошел к чиновникам. Шабашкин, с картузом на голове, стоял подбочась и гордо взирал около себя. -- -- Исправник, высокой и толстый мужчина лет пятидесяти с красным лицом и в усах, увидя приближающегося Дубровского, крякнул, и произнес охриплым голосом: -- Итак, я вам повторяю то, <что> уже сказал: по решению уездного суда отныне принадлежите вы Кирилу Петровичу Троекурову, коего лицо представляет здесь г. Шабашкин. -- Слушайтесь его во всем, что ни прикажет, а вы, бабы, любите и почитайте его, а он до вас большой охотник. -- При сей острой шутке исправник захохотал, а Шабашкин и прочие члены ему последовал<и>. Владимир кипел от негодования. -- Позвольте узнать, что это значит, -- спросил он с притворным холоднокровием у веселого исправника. -- А это то значит, -- отвечал замысловатый чиновник, -- что мы приехали вводить во владение сего Кирила Петровича Троекурова и просить иных прочих убираться по-добру по-здорову. -- Но вы могли бы, кажется, отнестися ко мне, прежде чем к моим крестьянам -- и объявить помещику отрешение от власти... -- А ты кто такой, -- сказал Шабашкин с дерзким взором. -- Бывший помещик Андрей Гаврилов сын Дубровский волею божиею помре, -- мы вас не знаем, да и знать не хотим.

-- Владимир Андреевич наш молодой барин, -- сказал голос из толпы.

-- Кто там смел рот разинуть, -- сказал грозно исправник, -- какой барин, какой Владимир Андреевич, -- барин ваш Кирила Петрович Троекуров -- слышите ли, олухи.

-- Как не так, -- сказал тот же голос.

-- Да это бунт! -- кричал исправник. -- Гей, староста сюда!

Староста выступил вперед.

-- Отыщи сей же час, кто смел со мною разговаривать, я его!

Староста обратился к толп<е>, спрашивая, кто говорил? но все молчали; вскоре в задних рядах поднялся ропот, стал усиливаться и в одну минуту превратился в ужаснейшие вопли. Исправник понизил голос и хотел было их уговаривать. -- Да что на него смотреть, -- закричали дворовые, -- ребята! долой их! -- и вся толпа двинулась. -- Шабашкин и др.<угие> члены поспешно бросились в сени -- и заперли за собою дверь.

-- Ребята, вязать, -- закричал тот же голос, -- и толпа стала напирать... -- Стойте, -- крикнул Дубровский. -- Дураки! что вы это? вы губите и себя и меня. -- Ступайте по дворам и оставьте меня в покое. Не бойтесь, госуд<арь> милостив, я буду просить его. Он нас не обидит. Мы все его дети. А как ему за вас будет заступиться, если вы станете бунтовать и разбойничать.

Речь мол<одого> Дубровского, его звучный голос и величественный вид произвели желаемое действие. Народ утих, разошелся -- двор опустел. Члены сидели в сенях. Наконец Шабашкин тихонько отпер двери, вышел на крыльцо и с униженными поклонами стал благодарить Дубровского за его милостивое заступление. Владимир слушал его с презрением и ничего не отвечал. -- Мы решили, -- продолжал засед<атель>, -- с вашего дозволения остаться здесь ночевать; а то уж темно, и ваши мужики могут напасть на нас на дороге. Сделайте такую милость: прикажите постлать нам хоть сена в гостиной; чем свет, мы отправимся во-свояси.

-- Делайте, что хотите, -- отвечал им сухо Дубровский, -- я здесь уже не хозяин. -- С этим словом он удалился в комнату отца своего, и запер за собою дверь.