Моцарт и Сальери 2 страница

Меня не любят и клевещут,В кругу мужчин несносен я,Девчонки предо мной трепещут,Косятся дамы на меня.За что? - за то, что разговорыПринять мы рады за дела,Что вздорным людям важны вздоры,Что глупость ветрена и зла,Что пылких душ неосторожностьСамолюбивую ничтожностьИль оскорбляет, иль смешит,Что ум, любя простор, теснит. Боитесь вы графини - овой? -Сказала им Элиза К.- Да, - возразил NN суровый, -Боимся мы графини - овой,Как вы боитесь паука. В Коране мыслей много здравых,Вот, например: пред каждым сномМолись, беги путей лукавых,Чти бога и не спорь с глупцом. Цветок полей, листок дубравВ ручье кавказском каменеет.В волненье жизни так мертвеетИ ветреный и нежный нрав. Шестого был у В. на бале.Довольно пусто было в зале;R. С. как ангел хороша:Какая вольность в обхожденье,В улыбке, в томном глаз движеньеКакая нега и душа! Далее зачеркнуты два стиха: Она сказала (nota bene),Что завтра едет к Селимене. Вечор сказала мне R. С.:Давно желала я вас видеть.Зачем? - мне говорили все,Что я вас буду ненавидеть.За что? - за резкий разговор,За легкомысленное мненьеО всем; за колкое презреньеКо всем; однако ж это вздор.Вы надо мной смеяться властны,Но вы совсем не так опасны;И знали ль вы до сей поры,Что просто - очень вы добры? Сокровища родного слова,Заметят важные умы,Для лепетания чужогоБезумно пренебрегли мы.Мы любим муз чужих игрушки,Чужих наречий погремушки,А не читаем книг своих.Да где ж они? - давайте их.А где мы первые познаньяИ мысли первые нашли,Где поверяем испытанья,Где узнаем судьбу земли?Не в переводах одичалых,Не в сочиненьях запоздалых,Где русский ум и русский духЗады твердит и лжет за двух. Мороз и солнце! чудный день.Но нашим дамам, видно, леньСойти с крыльца и над НевоюБлеснуть холодной красотою.Сидят; напрасно их манитПеском усыпанный гранит,Умна восточная система,И прав обычай стариков:Они родились для гаремаИль для неволи теремов. Вчера у В., оставя пир,R. С. летела как зефир,Не внемля жалобам и пеням,А мы по лаковым ступенямЛетели шумною толпойЗа одалиской молодой.Последний звук последней речиЯ от нее поймать успел,Я черным соболем оделЕе блистающие плечи,На кудри милой головыЯ шаль зеленую накинул,Я пред Венерою НевыТолпу влюбленную раздвинул. - - - я вас люблю etc. Сегодня был я ей представлен,Глядел на мужа с полчаса;Он важен, красит волоса,Он чином от ума избавлен. В черновой рукописи имеются также следующие записи из "Альбома Онегина": Я не люблю княжны S. L.!Свое невольное кокетствоОна взяла себе за цель,Короче было б взять за средство. Чего же так хотелось ей?Сказать ли первые три буквы?К-Л-Ю-Клю... возможно ль, клюквы! Четвертая запись в черновике продолжалась: Так напряженьем воли твердойМы страсть безумную смирим,Беду снесем душою гордой,Печаль надеждой усладим.Но как утешитьТоску, безумную тоску. После строфы XXIV в черновой рукописи следовало: С ее открытием поздравимТатьяну милую моюИ в сторону свой путь направим,Чтоб не забыть, о ком пою.Убив неопытного друга,Томленье сельского досугаНе мог Онегин перенесть,Решился он в кибитку сесть.Раздался колокольчик звучный,Ямщик удалый засвистал,И наш Онегин поскакалИскать отраду жизни скучной -По отдаленным сторонам,Куда, не зная точно сам. После строфы XXXV в черновой рукописи было: Татьяну все воображаяЕще ребенком, няня ейСулит веселье, истощаяРиторику хвалы своей.Вотще она велеречивоМоскву описывает живо. Строфа XXXVI в черновой рукописи оканчивалась: Москва! как много в этом звукеДля сердца русского слилось!..Как сильно в нем отозвалось!В изгнанье, в горести, в разлуке,Москва! как я любил тебя,Святая родина моя! Черновой набросок к строфе LI: Как живо колкий ГрибоедовВ сатире внуков описал,Как описал Фонвизин дедов,Созвал он всю Москву на бал. ГЛАВА ВОСЬМАЯ Задумав было до выпуска в свет всего романа издать вместе две заключительныеего главы: первоначальную VIII ("Путешествие Онегина") и IX (окончательнуюVIII), Пушкин написал к ним предисловие: У нас довольно трудно самому автору узнать впечатление, произведенное впублике сочинением его. От журналов узнает он только мнение издателей, накоторое положиться невозможно по многим причинам. Мнение друзей, разумеется,пристрастно, а незнакомые, конечно, не станут ему в глаза бранить егопроизведение, хотя бы оно того и стоило. При появлении VII песни Онегина журналы вообще отозвались об ней весьманеблагосклонно. Я бы охотно им поверил, если бы их приговор не слишком ужпротиворечил тому, что говорили они о прежних главах моего романа. Посленеумеренных и незаслуженных похвал, коими осыпали 6 частей одного и того жесочинения, странно было мне читать, например, следующий отзыв: "Можно ли требовать внимания публики к таким произведениям, какова,например, глава VII "Евгения Онегина"? Мы сперва подумали, что этомистификация, просто шутка или пародия, и не прежде уверились, что эта главаVII есть произведение сочинителя "Руслана и Людмилы", пока книгопродавцы насне убедили в этом. Эта глава VII, - два маленькие печатные листика, -испещрена такими стихами и балагурством, что в сравнении с ними даже"Евгений Вельский" {1} кажется чем-то похожим на дело. Ни одной мысли в этойводянистой VII главе, ни одного чувствования, ни одной картины, достойнойвоззрения! Совершенное падение, chute complete... Читатели наши спросят,какое же содержание этой VII главы в 57 страничек? Стихи "Онегина" увлекаютнас и заставляют отвечать стихами на этот вопрос: Ну как рассеять горе Тани?Вот как: посадят деву в саниИ повезут из милых местВ Москву на ярманку невест!Мать плачется, скучает дочка: Конец седьмой главе - и точка! {2} Точно так, любезные читатели, все содержание этой главы в том, что Танюувезут в Москву из деревни!" В одном из наших журналов сказано было, что VII глава не могла иметьникакого успеху, ибо век и Россия идет вперед, а стихотворец остается напрежнем месте. Решение несправедливое (т. е. в его заключении). Если векможет идти себе вперед, науки, философия и гражданственность могутусовершенствоваться и изменяться, - то поэзия остается на одном месте, нестареет и не изменяется. Цель ее одна, средства те же. И между тем какпонятия, труды, открытия великих представителей старинной астрономии,физики, медицины и философии состарелись и каждый день заменяются другими,произведения истинных поэтов остаются свежи и вечно юны. Поэтическое произведение может быть слабо, неудачно, ошибочно, - виноватоуж, верно, дарование стихотворца, а не век, ушедший от него вперед. Вероятно, критик хотел сказать, что "Евгений Онегин" и весь его причет ужене новость для публики, и что он надоел и ей, как журналистам. Как бы то ни было, решаюсь еще искусить ее терпение. Вот еще две главы"Евгения Онегина" - последние, по крайней мере для печати... Те, которыестали бы искать в них занимательности происшествий, могут быть уверены, чтов них менее действия, чем во всех предшествовавших. Осьмую главу я хотелбыло вовсе уничтожить и заменить одной римской цифрою, но побоялся критики.К тому же многие отрывки из оной были уже напечатаны. Мысль, что шутливуюпародию можно принять за неуважение к великой и священной памяти, - такжеудерживала меня. Но Чайльд-Гарольд стоит на такой высоте, что каким бы тономо нем ни говорили, мысль о возможности оскорбить его не могла во мнеродиться. 28 ноября 1830 г. Болдино {1} Евгений Вельский. Прошу извинения у неизвестного мне поэта, еслипринужден повторить здесь эту грубость. Судя по отрывкам его поэмы, я ничутьне полагаю для себя обидным, если находят "Евгения Онегина" ниже "ЕвгенияВельского". {2} 2 замеч. Стихи эти очень хороши, но в них заключающаяся критиканеосновательна. Самый ничтожный предмет может быть избран стихотворцем;критике нет нужды разбирать, что стихотворец описывает, но как описывает. В беловой рукописи вместо строфы I были следующие четыре строфы: I В те дни, когда в садах лицеяЯ безмятежно расцветал,Читал охотно Елисея,А Цицерона проклинал,В те дни, как я поэме редкойНе предпочел бы мячик меткой,Считал схоластику за вздорИ прыгал в сад через забор,Когда порой бывал прилежен,Порой ленив, порой упрям,Порой лукав, порою прям,Порой смирен, порой мятежен,Порой печален, молчалив,Порой сердечно говорлив, II Когда в забвенье перед классомПорой терял я взор и слух,И говорить старался басом,И стриг над губой первый пух,В те дни... в те дни, когда впервыеЗаметил я черты живыеПрелестной девы и любовьМладую взволновала кровьИ я, тоскуя безнадежно,Томясь обманом пылких снов,Везде искал ее следов,Об ней задумывался нежно,Весь день минутной встречи ждалИ счастье тайных мук узнал, III В те дни - во мгле дубравных сводов,Близ вод, текущих в тишине,В углах лицейских переходовЯвляться муза стала мне.Моя студенческая келья,Доселе чуждая веселья,Вдруг озарилась! Муза в нейОткрыла пир своих затей;Простите, хладные науки!Простите, игры первых лет!Я изменился, я поэт,В душе моей едины звукиПереливаются, живут,В размеры сладкие бегут. IV И, первой нежностью томима,Мне муза пела, пела вновь(Amorem canat aetas prima) {5}Все про любовь да про любовьЯ вторил ей - младые другиВ освобожденные досугиЛюбили слушать голос мой.Они, пристрастною душойРевнуя к братскому союзу,Мне первый поднесли венец,Чтоб им украсил их певецСвою застенчивую музу.О торжество невинных дней!Твой сладок сон душе моей. Стихи 5-14 строфы II, замененные в окончательном тексте точками, в беловойрукописи читаются: И Дмитрев не был наш хулитель;И быта русского хранитель,Скрижаль оставя, нам внималИ музу робкую ласкал.И ты, глубоко вдохновенный,Всего прекрасного певец,Ты, идол девственных сердец,Не ты ль, пристрастьем увлеченный,Не ты ль мне руку подавалИ к славе чистой призывал. {6} В черновых рукописях строфы, посвященные лицейским воспоминаниям Пушкина,читались: В те дни, когда в садах лицеяЯ безмятежно расцветал,Читал украдкой Апулея,А над Виргилием зевал,Когда ленился и проказил,По кровле и в окошко лазил,И забывал латинский классДля алых уст и черных глаз;Когда тревожить начиналаМне сердце смутная печаль,Когда таинственная дальМои мечтанья увлекала,И летом для дняБудили радостно меня, Когда французом называлиМеня задорные друзья,Когда педанты предрекали,Что ввек повесой буду я,Когда по розовому полюРезвились и бесились вволю,Когда в тени густых аллейЯ слушал клики лебедей,На воды светлые взирая,Или когда среди равнин.....................Кагульский мрамор навещая... Стихи 1-4 строфы IV в беловой рукописи читались: Но рок мне бросил взоры гневаИ вдаль занес. - Она за мной.Как часто ласковая деваМне услаждала час ночной. Стих 10 строфы V в беловой рукописи читался: Но дунул ветер, грянул гром. Строфа XXIII в беловой рукописи первоначально оканчивалась стихами: И слова не было в речахНи о дожде, ни о чепцах.Далее следовали две строфы: В гостиной истинно дворянскойЧуждались щегольства речейИ щекотливости мещанскойЖурнальных чопорных судей.Хозяйкой светской и свободнойБыл принят слог простонародныйИ не пугал ее ушейЖивою странностью своей(Чему наверно удивится,Готовя свой разборный лист,Иной глубокий журналист;Но в свете мало ль что творится,О чем у нас не помышлял,Быть может, ни один журнал!). Никто насмешкою холоднойВстречать не думал старика.Заметя воротник немодныйПод бантом шейного платка.Хозяйка спесью не смущалаИ новичка-провинциала;Равно для всех она былаНепринужденна и мила.Лишь путешественник залетный,Блестящий лондонский нахал,Полуулыбку возбуждалСвоей осанкою заботной;И быстро обмененный взорЕму был общий приговор. После строфы XXIV в беловой рукописи следовало: И та, которой улыбаласьРасцветшей жизни благодать,И та, которая сбираласьУж общим мненьем управлять,И представительница света,И та, чья скромная планетаДолжна была когда-нибудьСмиренным счастием блеснуть,И та, которой сердце, тайноНося безумной страсти казнь,Питало ревность и боязнь, -Соединенные случайно,Друг дружке чуждые душой,Сидели тут одна с другой. Вместо строфы XXV в беловой рукописи было: Тут был на эпиграммы падкийНа все сердитый князь Бродин:На чай хозяйки слишком сладкий,На глупость дам, на тон мужчин,На вензель, двум сироткам данный,На толки про роман туманный,На пустоту жены своейИ на неловкость дочерей;Тут был один диктатор бальный,Прыгун суровый, должностной;У стенки фертик молодойСтоял картинкою журнальной,Румян, как вербный херувим,Затянут, нем и недвижим. Стихи 5-14 строфы XXVI в беловой рукописи читались: Тут был К. М., француз, женатыйНа кукле чахлой и горбатойИ семи тысячах душах;Тут был во всех своих звездахПравленья цензор непреклонный(Недавно грозный сей КатонЗа взятки места был лишен);Тут был еще сенатор сонный,Проведший с картами свой век,Для власти нужный человек. В черновой рукописи после строфы XXVI было: Смотрите: в залу Нина входит,Остановилась у дверейИ взгляд рассеянный обводитКругом внимательных гостей;В волненье перси, плечи блещут,Горит в алмазах голова,Вкруг стана вьются и трепещутПрозрачной сетью кружева,И шелк узорной паутинойСквозит на розовых ногах;И все в восторге, в небесахПред сей волшебною картиной... Эту недоработанную строфу Пушкин позднее предполагал заменить другой: И в зале яркой и богатой,Когда в умолкший, тесный круг,Подобна лилии крылатой,Колеблясь, входит Лалла-Рук {7},И над поникшею толпоюСияет царственной главою,И тихо вьется и скользитЗвезда-харита меж харит,И взор смешенных поколенийСтремится, ревностью горя,То на нее, то на царя, -Для них без глаз один Евгений;Одной Татьяной поражен,Одну Татьяну видит он. За строфой XXVII в беловой рукописи следует еще одна: Проходят дни, летят недели,Онегин мыслит об одном,Другой себе не знает цели,Чтоб только явно иль тайкомГде б ни было княгиню встретить,Чтобы в лице ее заметитьХоть озабоченность иль гнев.Свой дикий нрав преодолев,Везде - на вечере, на бале,В театре, у художниц мод,На берегах замерзлых вод,На улице, в передней, в залеЗа ней он гонится как тень.Куда его девалась лень! ПУТЕШЕСТВИЕ ОНЕГИНА Опубликованное частично в виде "Отрывков" в качестве приложения приотдельном издании всего романа "Путешествие" сохранилось в более полном видев рукописях. Вот как оно выглядело за исключением уничтоженных Пушкиным и недошедших до нас остро политических строф: I Блажен, кто смолоду был молод,Блажен, кто вовремя созрел,Кто постепенно жизни холодС летами вытерпеть умел;Кто странным снам не предавался,Кто черни светской не чуждался,Кто в двадцать лет был франт иль хват,А в тридцать выгодно женат;Кто в пятьдесят освободилсяОт частных и других долгов,Кто доброй славы и чиновСпокойно в очередь добился,О ком твердили целый век:N. N. прекрасный человек. II Блажен, кто понял голос строгийНеобходимости земной,Кто в жизни шел большой дорогой,Большой дорогой столбовой, -Кто цель имел и к ней стремился,Кто знал, зачем он в свет явилсяИ богу душу передал,Как откупщик иль генерал."Мы рождены, - сказал Сенека, -Для пользы ближних и своей" -(Нельзя быть проще и ясней),Но тяжело, прожив полвека,В минувшем видеть только следУтраченных бесплодных лет... III Несносно думать, что напрасноБыла нам молодость дана,Что изменяли ей всечасно,Что обманула нас она;Что наши лучшие желанья,Что наши свежие мечтаньяИстлели быстрой чередой,Как листья осенью гнилой.Несносно видеть пред собоюОдних обедов длинных ряд,Глядеть на жизнь, как на обряд,И вслед за чинною толпоюИдти, не разделяя с нейНи общих мнений, ни страстей. IV Предметом став суждений шумных,Несносно (согласитесь в том)Между людей благоразумныхПрослыть притворным чудаком,Каким-то квакером, масоном,Иль доморощенным Бейроном,Иль даже демоном моим.Онегин (вновь займуся им),Убив на поединке друга,Дожив без цели, без трудовДо двадцати шести годов,Томясь в объятиях досугаБез службы, без жены, без дел,Быть чем-нибудь давно хотел. V Наскуча или слыть Мельмотом,Иль маской щеголять иной,Проснулся раз он патриотомДождливой, скучною порой.Россия, господа, мгновенноЕму понравилась отменно,И решено. Уж он влюблен,Уж Русью только бредит он,Уж он Европу ненавидитС ее политикой сухой,С ее развратной суетой.Онегин едет; он увидитСвятую Русь: ее поля,Пустыни, грады и моря. VI Он собрался, и, слава богу,Июля третьего числаКоляска легкая в дорогуЕго по почте понесла.Среди равнины полудикойОн видит Новгород-великой.Смирились площади - средь нихМятежный колокол утих,Не бродят тени великанов:Завоеватель скандинав,Законодатель ЯрославС четою грозных Иоаннов,И вкруг поникнувших церквейКипит народ минувших дней. VII Тоска, тоска! спешит ЕвгенийСкорее далее: теперьМелькают мельком, будто тени,Пред ним Валдай, Торжок и Тверь.Тут у привязчивых крестьянокБерет три связки он баранок,Здесь покупает туфли, тамПо гордым волжским берегамОн скачет сонный. Кони мчатсяТо по горам, то вдоль реки,Мелькают версты, ямщикиПоют, и свищут, и бранятся,Пыль вьется. Вот Евгений мойВ Москве проснулся на Тверской. VIII Москва Онегина встречаетСвоей спесивой суетой,Своими девами прельщает,Стерляжьей потчует ухой,В палате Английского клоба(Народных заседаний проба),Безмолвно в думу погружен,О кашах пренья слышит он.Замечен он. Об нем толкуетРазноречивая молва,Им занимается Москва,Его шпионом именует,Слагает в честь его стихиИ производит в женихи. IX Тоска, тоска! Он в Нижний хочет,В отчизну Минина. Пред нимМакарьев суетно хлопочет,Кипит обилием своим.Сюда жемчуг привез индеец,Поддельны вины европеец;Табун бракованных конейПригнал заводчик из степей,Игрок привез свои колодыИ горсть услужливых костей;Помещик - спелых дочерей,А дочки - прошлогодни моды.Всяк суетится, лжет за двух,И всюду меркантильный дух. Х Тоска! Евгений ждет погоды.Уж Волга, рек, озер краса,Его зовет на пышны воды,Под полотняны паруса.Взманить охотника нетрудно:Наняв купеческое судно,Поплыл он быстро вниз реки.Надулась Волга; бурлаки,Опершись на багры стальные,Унывным голосом поютПро тот разбойничий приют,Про те разъезды удалые,Как Стенька Разин в старинуКровавил волжскую волну. XI Поют про тех гостей незваных,Что жгли да резали. Но вотСреди степей своих песчаныхНа берегу соленых водТорговый Астрахань открылся.Онегин только углубилсяВ воспоминанья прошлых дней,Как жар полуденных лучейИ комаров нахальных тучи,Пища, жужжа со всех сторон,Его встречают, - и, взбешен,Каспийских вод брега сыпучиОн оставляет тот же час.Тоска! - он едет на Кавказ. Строфы XII ("Он видит: Терек своенравный") и XIII ("Уже пустыни сторожвечный") полностью введены Пушкиным в "Отрывки из путешествия Онегина". XIV Питая горьки размышленьяСреди печальной их семьи,Онегин взором сожаленьяГлядит на чудные струиИ мыслит, грустью отуманен:"Зачем я пулей в грудь не ранен,Зачем не хилый я старик,Как этот бедный откупщик?Зачем, как тульской заседатель,Я не лежу в параличе?Зачем не чувствую в плечеХоть ревматизма? - ах, создатель! -И я, как эти господа,Надежду мог бы знать тогда!.. XV Блажен, кто стар! блажен, кто болен.Над кем лежит судьбы рука!Но я здоров, я молод, волен,Чего мне ждать? тоска! тоска!.."Простите, снежных гор вершины,И вы, кубанские равнины;Он едет к берегам иным,Он прибыл из Тамани в Крым.Воображенью край священный:С Атридом спорил там Пилад,Там закололся Митридат,Там пел изгнанник вдохновенныйИ посреди прибрежных скалСвою Литву воспоминал. Следующие четырнадцать строф с XVI ("Прекрасны вы, брега Тавриды") по XXIX("Финал гремит, пустеет зала") включительно полностью введены в "Отрывки изпутешествия Онегина". XXX Итак, я жил тогда в ОдессеСредь новоизбранных друзей,Забыв о сумрачном повесе,Герое повести моей.Онегин никогда со мноюНе хвастал дружбой почтовою,А я, счастливый человек,Не переписывался ввекНи с кем. Каким же изумленьем,Судите, был я поражен,Когда ко мне явился онНеприглашенным привиденьем,Как громко ахнули друзьяИ как обрадовался я! XXXI Святая дружба! глас натуры!!..Взглянув друг на друга потом,Как Цицероновы АвгурыМы рассмеялися тишком...- - -- - -- - - XXXII Недолго вместе мы бродилиПо берегам эвксинских вод.Судьбы нас снова разлучилиИ нам назначили поход.Онегин, очень охлажденныйИ тем, что видел, насыщенный,Пустился к невским берегам.А я от милых южных дам,От жирных устриц черноморских,От оперы, от темных ложИ, слава богу, от вельможУехал в тень лесов Тригорских,В далекий северный уезд;И был печален мой приезд. XXXIII О, где б судьба ни назначалаМне безымянный уголок,Где б ни был я, куда б ни мчалаОна смиренный мой челнок,Где поздний мир мне б ни сулила,Где б ни ждала меня могила,Везде, везде в душе моейБлагословлю моих друзей.Нет, нет! нигде не позабудуИх милых, ласковых речей;Вдали, один, среди людейВоображать я вечно будуВас, тени прибережных ив,Вас, мир и сон тригорских нив. XXXIV И берег Сороти отлогий,И полосатые холмы,И в роще скрытые дороги,И дом, где пировали мы -Приют, сияньем муз одетый,Младым Языковым воспетый,Когда из капища наукЯвлялся он в наш сельский кругИ нимфу Сороти прославил,И огласил поля кругомОчаровательным стихом;Но там и я свой след оставил,Там, ветру в дар, на темну ельПовесил звонкую свирель. В черновике за строфой XII следовали еще три (из них первая без четырехначальных стихов): Вдали Кавказские громады,К ним путь открыт - чрез их преградыЗа их естественную граньДо Грузии промчалась брань.Авось их дикою красоюСлучайно тронут будет он.И вот, конвоем окружен,Вослед за пушкою степною - ступил Онегин вдругВ преддверье гор, в их мрачный круг. Он видит: Терек разъяренныйТрясет и точит берега,Над ним с чела скалы нагбеннойВисит олень, склонив рога;Обвалы сыплются и блещут;Вдоль скал прямых потоки хлещут.Меж гор, меж двух высоких стенИдет ущелие; стесненОпасный путь все уже, уже;Вверху чуть видны небеса;Природы мрачная красаВезде являет дикость ту же.Хвала тебе, седой Кавказ,Онегин тронут в первый раз. Во время оное былое!..В те дни ты знал меня, Кавказ,В свое святилище глухоеТы призывал меня не раз.В тебя влюблен я был безумно.Меня приветствовал ты шумноМогучим гласом бурь своих.Я слышал рев ручьев твоих,И снеговых обвалов грохот.И клик орлов, и пенье дев,И Терека свирепый рев,И эха дальнозвучный хохот,И зрел я, слабый твой певец,Казбека царственный венец. БОРИС ГОДУНОВ Сцены, исключенные из печатной редакции 1. ОГРАДА МОНАСТЫРСКАЯ {1} Григорий и злой чернец. Григорий Что за скука, что за горе наше бедное житье!День приходит, день проходит - видно, слышно все одно:Только видишь черны рясы, только слышишь колокол.Днем, зевая, бродишь, бродишь; делать нечего - соснешь;Ночью долгою до света все не спится чернецу.Сном забудешься, так душу грезы черные мутят;Рад, что в колокол ударят, что разбудят костылем.Нот, не вытерплю! нет мочи. Чрез ограду да бегом.Мир велик: мне путь дорога на четыре стороны,Поминай как звали. Чернец Правда: ваше горькое житье,Вы разгульные, лихие, молодые чернецы. Григорий Хоть бы хан опять нагрянул! хоть Литва бы поднялась!Так и быть! пошел бы с ними переведаться мечом.Что, когда бы наш царевич из могилы вдруг воскресИ вскричал: "А где вы, дети, слуги верные мои?Вы подите на Бориса, на злодея моего,Изловите супостата, приведите мне его!.." Чернец Полно! не болтай пустого: мертвых нам не воскресить!Нет, царевичу иное, видно, было суждено -Но послушай: если дело затевать так затевать... Григорий Что такое? Чернец Если б я был так же молод, как и ты,Если б ус не пробивала уж лихая седина...Понимаешь? Григорий Нет, нисколько. Чернец Слушай: глупый наш народЛегковерен: рад дивиться чудесам и новизне;А бояре в Годунове помнят равного себе;Племя древнего варяга и теперь любезно всем.Ты царевичу ровесник... если ты хитер и тверд...Понимаешь?(Молчание.) Григорий Понимаю. Чернец Что же скажешь? Григорий Решено!Я - Димитрий, я - царевич. Чернец Дай мне руку: будешь царь. 1) Следовало после сцены: "Ночь. Келья в Чудовом монастыре". 2. ЗАМОК ВОЕВОДЫ МНИШКА В САМБОРЕ {2} Уборная Марины. Марина, Рузя убирает ее; служанки. Марина(перед зеркалом) Ну что ж? готово ли? нельзя ли поспешить? Рузя Позвольте; наперед решите выбор трудный:Что вы наденете, жемчужную ли нить,Иль полумесяц изумрудный? Марина Алмазный мой венец. Рузя Прекрасно! помните? его вы надевали,Когда изволили вы ездить во дворец.На бале, говорят, как солнце вы блистали.Мужчины ахали, красавицы шептали...В то время, кажется, вас видел в первый разХоткевич молодой, что после застрелился.А точно, говорят: на васКто ни взглянул, тут и влюбился. Марина Нельзя ли поскорей. Рузя Сейчас.Сегодня ваш отец надеется на вас.Царевич видел вас недаром,Не мог он утаить восторга своего,Уж ранен он; так надобно егоСразить решительным ударом.А точно, панна, он влюблен.Вот месяц, как, оставя Краков,Забыв войну, московский трон,В гостях у нас пирует онИ бесит русских и поляков.Ах, боже мой! дождусь ли дня?..Не правда ли? когда в свою столицуДимитрий повезет московскую царицу,Вы не оставите меня? Марина Ты разве думаешь - царицей буду я? Рузя А кто ж, когда не вы? кто смеет красотоюРавняться здесь с моею госпожою?Род Мнишков - ничьему еще не уступал;Умом - превыше вы похвал...Счастлив, кого ваш взор вниманья удостоит,Кто сердца вашего любовь себе присвоит -Кто б ни был он, хоть наш корольИли французский королевич -Не только нищий ваш царевич,Бог весть какой, бог весть отколь. Марина Он точно царский сын и признан целым светом. Рузя А все ж он был прошедшею зимойУ Вишневецкого слугой. Марина Скрывался он. Рузя Не спорю я об этом -А только знаете ли вы,Что говорят о нем в народе?Что будто он дьячок, бежавший из Москвы,Известный плут в своем приходе. Марина Какие глупости! Рузя О, я не верю им -Я только говорю, что должен он конечноБлагословлять еще судьбу, когда сердечноВы предпочли его другим. Служанка(вбегает) Уж гости съехались. Марина Вот видишь: ты до светаГотова пустяки болтать,А между тем я не одета... Рузя Сейчас готово все.Служанки суетятся. Марина Мне должно все узнать. 2) Следовало после сцены: "Краков. Дом Вишневецкого". II Начало сцены "Царские палаты", исключенное из печатной редакция Ксения(держит портрет) Что ж уста твоиНе промолвили,Очи ясныеНе проглянули?Аль уста твоиЗатворилися,Очи ясныеЗакатилися?..Братец - а братец! скажи: королевич похож был на мойобразок? Феодор Я говорю тебе, что похож. Ксения(целует портрет) Далее как в основном тексте. III Отрывки из сцены "Краков, дом Вишневецкого", исключенные из печатной редакции (К стр. 253) Самозванец Лишь дайте мне добраться до Москвы,А там уже Борис со мной и с вамиРасплатится. Что ж нового в Москве? Хрущев Все тихо там еще. Но уж народСпасение царевича проведал,Уж грамоту твою везде читают,Все ждут тебя. Недавно двух боярБорис казнил за то, что за столомОни твое здоровье тайно пили. Самозванец О добрые, несчастные бояре!Но кровь за кровь! и горе Годунову!Что говорят о нем? Хрущов Он удалилсяВ печальные свои палаты. ГрозенИ мрачен он. Ждут казней. Но недугЕго грызет. Борис едва влачится,И думают, его последний часУж недалек. Самозванец Как враг великодушный,Борису я желаю смерти скорой;Не то беда злодею. А когоНаследником наречь намерен он? Хрущов Он замыслов своих не объявляет,Но кажется, что молодого сына,Феодора - он прочит нам в цари. Самозванец В расчетах он, быть может, ошибется,Ты кто? Карела Казак. К тебе я с Дона послан. (К стр. 254) И я люблю парнасские цветы.(читает про себя). Хрущов(тихо Пушкину) Кто сей? Пушкин Пиит. Хрущов Какое ж это званье? Пушкин Как бы сказать? по-русски - виршеписецИль скоморох. Самозванец Прекрасные стихи!Я верую в пророчества пиитов. IV Отрывок, следовавший за исключенной сценой "Ограда монастырская" Где ж он? где старец Леонид?Я здесь один и все молчит,Холодный дух в лицо мне дуетИ ходит холод по главе...Что ж это? что же знаменует?Беда ли мне, беда ль Москве?Беда тебе, Борис лукавый!Царевич тению кровавойВойдет со мной в твой светлый дом.Беда тебе! главы преступнойТы не спасешь ни покаяньем,Ни Мономаховым венцом. РУСАЛКА I Первоначальная редакция сцены "Светлица" - Княгиня, княгинюшка,Дитя мое милое,Что сидишь невесело,Головку повесила?Ты не весь головушку,Не печаль меня старую,Свою няню любимую. - Ах, нянюшка, нянюшка, милая моя -Как мне не тужить, как веселой быть?Была я в девицах, друг любил меня,Вышла за него, разлюбил меня.Бывало, дружок мой целый день сидитСупротив меня, глядит на меня,Глядит на меня, но смигивает,Любовные речи пошептывает.А ныне дружок мой ни свет ни заряРазбудит меня да сам на коня,Весь день по гостям разгуливает.Приедет, не молвит словечушка мнеОн ласкового, приветливого.- Дитя мое, дитятко, не плачь, не тужи,Не плачь, не тужи, сама рассуди:Удалый молодчик, что вольный петух -Мах, мах крылом - запел, полетел,А красная девица, что наседочка:Сиди да сиди, цыплят выводи.- Уж нет ли у него зазнобы какой?Уж нет ли на меня разлучницы?- Полно те, милая, сама рассуди:Ты всем-то взяла, всем-то хороша.Лица красотой, умом-разумом,Лебединою походочкой,Соловьиной поговорочкой,Тихим ласковым обычаем... II Два места, вычеркнутые в беловой рукописи КНЯЖЕСКИЙ ТЕРЕМ Дружко Уж эти девушки - никак нельзя имНе попроказить. Статочно ли делиМутить нарочно княжескую свадьбу.Слышен крик. Ба! это что? да это голос князя! Девушка под покрывалом переходит через комнату. Ты видела? Сваха Да, видела. Князь(выбегает) Держите!Гоните со двора ее долой!Вот след ее, с нее вода течет. Дружко Да, так, вода. Юродивая, видно,Нечаянно сюда прокралась. Слуги,Над ней смеясь, ее, знать, окатили. Князь Ступай, прикрикни ты на них, как смелиНад нею издеваться и ко мнеВпустить ее.(Уходит.) Дружко Ей-богу, это странно.Кто там? Входят слуги. Зачем пустили эту девку? Слуга Какую? Дружко Мокрую. Слуга Мы мокрых девокНе видели. Дружко Куда ж она девалась? Слуга Не ведаем. Сваха Ох, сердце замирает.Нет, это не к добру. Дружко Ступайте вонДа никого, смотрите, не впускайте.Пойти-ка мне садиться на коня.(Уходит.) Сваха Недаром песню чудную пропели,Недаром чудеса творятся. Чем-тоВсе это кончится! Светлица. Мамка......... Ну в ком ему найти, как не в тебе,Сокровища такого? Княгиня Я слыхала,Что будто бы до свадьбы он любилКакую-то красавицу, простуюДочь мельника. Мамка Да, так и я слыхала,Тому давно, годов уж пять иль больше.Но девушка, как слышно, утопилась,Так нечего об ней и поминать. Княгиня Уже одну любил он да покинул,Так и меня покинуть может он.

Д.Д. Благой. "ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН"

"Евгений Онегин" по праву считается основным, центральным произведениемПушкина. Работа над ним, продолжавшаяся около восьми с половиной лет (9 мая1823 г. - 5 октября 1831 г.), падает на период наивысшего расцветатворчества Пушкина-поэта (в дальнейшем он все больше и больше обращается кпрозе). В "Евгении Онегине" нашел свое наиболее полное воплощение один иззначительнейших замыслов поэта: дать образ "героя времени", типическийпортрет современника - человека нового, XIX столетия. Замысел этот возник уПушкина почти сразу же после окончания первого большого его произведения -сказочно-романтической поэмы "Руслан и Людмила". Всего через несколько месяцев после завершения "Руслана и Людмилы"Пушкин начинает писать свою первую южную поэму "Кавказский пленник", главнойзадачей которой было, по его собственным словам, олицетворить в образе героя"отличительные черты молодежи XIX века". Однако Пушкину удалось осуществитьэто далеко не с той степенью полноты и широты обобщения, к которой онстремился. Реалистическое в существе споем задание вступало в противоречие сприемами в средствами романтической поэтики, самым значительнымпредставителем которой в мировой литературе того времени был Байрон икоторой Пушкин здесь следовал. Субъективно-лирический метод "писания"портрета героя с самого себя не мог привести к созданию объективногообраза-типа широкого общественно-исторического охвата. Препятствовала этомуи характерная для жанра романтической поэмы нарочитая загадочность,недосказанность авторского повествования о герое, окружавшая его образособым таинственным ореолом. Художественная задача, поставленная Пушкиным,требовала для своего полноценного разрешения и другого творческого метода, ииной жанровой формы. "Характер главного лица... приличен более роману,нежели поэме, - писал Пушкин о герое "Кавказского пленника", - да и что захарактер? Кого займет изображение молодого человека, потерявшегочувствительность сердца в несчастиях, неизвестных читателю..." (черновикписьма к Н. И. Гнедичу от 29 апреля 1822 г.; см. т. 9). И вот год спустяпосле этого письма Пушкин принимается за работу над "романом в стихах" -"Евгением Онегиным". Задание, которое ставит себе Пушкин в "Евгении Онегине", аналогичнозаданию "Кавказского пленника". В образе главного героя романа Пушкин опятьхочет изобразить "отличительные черты молодежи XIX века", которые он пыталсяраскрыть в характере Пленника. В предисловии к изданию первой главы "ЕвгенияОнегина" (1825) Пушкин и сам говорит, что характер "главного лица" новогопроизведения "сбивается" на характер Пленника (см. раздел "Из раннихредакций"). В основе фабульной линии, связанной с "главным лицом", взначительной степени лежит та же сюжетная схема: Онегин, как и Пленник, покидает "свет", уезжает из столицы; в иной,патриархальной среде встречается с юной и чистой девушкой; оказываетсянеспособен разделить и даже понять и оценить ее большое чувство. Однако, приналичии этой непосредственной преемственной связи, тем значительнее ипринципиально важнее существенное различие этих произведений. Косуществлению одного и того же замысла Пушкин идет теперь совсем иным, посуществу прямо противоположным путем и, в соответствии с этим, облекает своеновое произведение совсем в иную жанровую форму. Эта форма - не поэма, а"роман в стихах" - подсказана Пушкину Байроном - его стихотворным романом"Дон Жуан", который Пушкин считал лучшим творением английского поэта. При первом же своем упоминании о работе над "Евгением Онегиным" Пушкинсообщал: "Пишу не роман, а роман в стихах - дьявольская разница. Вроде "ДонЖуана"..." (письмо П. А. Вяземскому от 4 ноября 1823 г.; см. т. 9). Однако,когда года полтора спустя.А. Бестужев, познакомившись в рукописи с первой главой "Евгения Онегина", стал сравнивать ее с "Дон Жуаном",Пушкин, который написал к этому времени уже около четырех глав своегоромана, энергично отклонил правомерность такого сопоставления: "Тысравниваешь первую главу с "Дон Жуаном". - Никто более меня не уважает "ДонЖуана" (первые 5 песен, других не читал), но в нем ничего нет общего с"Онегиным"" (письмо Бестужева Пушкину от 9 марта 1825 г. и ответ Пушкина от24 марта; см. т. 9). Эти, казалось бы исключающие друг друга, утверждения на самом деле обасправедливы. Лиро-эпическая форма пушкинского "романа в стихах" с его"смесью прозы и поэзии в изображении действительности" (Белинский),непрерывными авторскими "лирическими отступлениями", афористическимисуждениями и высказываниями на самые разнообразные темы, непринужденнойпоэтической "болтовней", ироническим тоном и веселым, порой пародическимпересмеиванием устарелых, но еще бытующих литературных традиций,действительно очень близка к "Дон Жуану". Но по существу Пушкин не только неследует Байрону, но и прямо противопоставляет свой роман произведениюанглийского поэта-романтика. При сходстве манеры повествования "Евгений Онегин" и "Дон Жуан"представляют собой два совершенно различных вида романа. Действие "ДонЖуана" перенесено в прошлое - в XVIII в. По фабуле это - любовно-авантюрныйроман с галантными приключениями условно-литературного героя. "ЕвгенийОнегин" - роман о современности, о пушкинском "сегодняшнем" дне, -произведение, которое заимствует все свое содержание - образы действующихлиц, картины быта, природы, -из непосредственно окружавшей поэтадействительности. Читая пушкинский роман в стихах, мы все время ощущаем присутствиеавтора, который неизменно выражает свое личное отношение к совершающемуся,дает свою оценку всему, о чем он рассказывает и что показывает в своемпроизведении, - героям, фабульным положениям, в которые они попадают, ихреакции на это, их поведению, поступкам. Но поэт не смешивает воединолирическое и эпическое начала, не подменяет образа героя самим собою, объект- субъектом. Нагляднее всего это сказывается на новом методе изображения"главного лица" романа, лица, в котором с наибольшей силой проявляются"отличительные черты молодежи XIX века" и который в силу этого особенноблизок и родствен самому поэту. Перечисляя те "черты" в натуре Онегина,которые ему "нравились", указывая на известное сходство характеров ижизненных обстоятельств героя и самого себя (строфа XLV первой главы),Пушкин одиннадцатью строфами ниже столь же отчетливо подчеркивает и"разность" между собой и героем (строфа LVI). То, что говорится здесь оразличном отношении автора и героя к природе, как бы последнее звено в целойцепи "разностей", которые то и дело выступают из предшествующего изложения(см., например, строфы XVII-XXII, в которых говорится о равнодушии иохлаждении Онегина к театру, балету и тут же, в лирическом отступлении,показано совершение иное, восторженное отношение к ним поэта). Отделениеавтора от героя дается не только в порядке субъективных деклараций, а ихудожественно-объективно, образно-осязательно. Не ограничиваясь, таксказать, бесплотным присутствием своим в строфах романа (которое все времядает себя знать в особой то лирической, то иронической, порой и той и другойвместе, интонации повествования и еще непосредственнее сказываете" влирических отступлениях), поэт прямо объективирует себявводит в рядвымышленных персонажей, в образно-художественную ткань романа, живописующуюкартину жизни петербургского общества "в конце 1819 г." (то есть незадолгодо высылки Пушкина из столицы на юг), как точно датирует он действие первойглавы в предисловии к ней. Это несомненно сообщает данной картине большеижизненности и полноты. По-видимому, с этой же целью поэт показывает (именнопоказывает, а не только называет.) в той же первой главе в числе друзейОнегина и еще одно реальное лицо, для данной эпохи весьма выразительное, -своего близкого приятеля, кутилу и вольнодумца - гусара Каверина; позднее, вседьмой главе, в картину дворянской Москвы он подобным же образом включаетхарактерную фигуру своего друга - поэта кн. Вяземского - рисует знакомствоего с Татьяной. Отводя целых семь строф (строфы XLV-LI) из шестидесяти,составляющих первую главу, описанию своего знакомства и дружбы с Онегиным, -поэт наглядно демонстрирует читателю, что автор и герой не одно, а два лица,из которых каждое имеет свой особенный характер ("Я был озлоблен, онугрюм"), живет своей собственной жизнью. Снова и таким же точно приемомнапоминает об Этом Пушкин читателю и почти в самом конце романа, ввынужденно исключенной из него предпоследней главе - о путешествии Онегина:герой и автор встречаются друг с другом в Одессе незадолго до ссылки поэта вМихайловское. Во время подготовки к печати первой главы "Евгения Онегина" Пушкинвслед за текстом посылает набросанный им рисунок, иллюстрирующий XLVIIIстрофу, с ее характерным петербургским пейзажем (см. стр. 29). Настойчивотребуя приложения соответствующей "картинки" к печатному тексту первойглавы, Пушкин, несомненно, хотел и зрительно закрепить в сознании читателей,что автор и герой - два разные лица. Все это показывает, какое большое и важное значение придавал поэтвыработанному им теперь и существенно новому по сравнению с "Кавказскимпленником" объективно-реалистическому способу изображения человеческогохарактера. В одной из заключительных строф первой главы (строфа LVI), как бытеоретически осмысляющей опыт творческой работы над ною, он прямопротивопоставляет себя "гордости поэту" - Байрону, демонстративно заявляя,что, в противоположность ему, он не "намарал" в лице героя своегособственного портрета, и добавляя: "Как будто нам уж невозможно // Писатьпоэмы о другом, // Как только о себе самом". В этих шутливых по тону строкахпо существу содержится серьезнейшая и с полной, отчетливостьюсформулированная декларация того принципиально нового творческого пути, накоторый, отталкиваясь от субъективно-романтического метода Байрона, Пушкинстановится уже в 1823 г. и который все больше и больше делается основным,магистральным путем его творчества. Пушкин никогда не переставал высоко ценить сильные сторонысвободолюбивой и мятежной, исполненной неудовлетворенности и протеста поэзииБайрона. Вместе с тем Пушкин все критичнее относится к творческому методувеликого поэта-романтика, который, по его словам, "бросил одностороннийвзгляд на мир и природу человеческую, потом отвратился от них и погрузился всамого себя. Он представил нам призрак себя самого. Он создал себявторично... Он постиг, создал и описал единый характер (именно свой), все,кроме некоторых сатирических выходок, рассеянных в его творениях, отнес он ксему мрачному, могущественному лицу, столь таинственно пленительному"(заметка "О трагедиях Байрона", 1827 г.). В переполняющей последующие главы"Евгения Онегина" то явной, то скрытой полемике с этими сторонами творчестваБайрона - его "унылым романтизмом", "безнадежным эгоизмом" егогероев-индивидуалистов - Пушкин утверждает себя, свой взгляд на мир и людей,свой новый творческий метод. О том же, как далеко отходит Пушкин от Байронак концу работы над "романом в стихах", яснее всего говорит его собственноепризнание, что глава о путешествии Онегина - по форме - пародия на сводившиеего с ума лет десять назад и продолжавшие сводить с ума огромную часть егосовременников, как в России, гак и на Западе, "СтранствованияЧайльд-Гарольда". Метод объективного изображения героя, осуществляемый Пушкинымпосредством целого ряда тонких художественных приемов, дает себя знать спервых же строф "Евгения Онегина". Вместо традиционно описательнойэкспозиции роман открывается как драматическое произведение - внутренниммонологом Онегина. Из этого короткого монолога сразу же выступаютотличительные черты его характера. Это - человек острой и трезвой мысли,эгоист, скептик, даже циник, превосходно разбирающийся в "низком коварстве"- лжи и лицемерии патриархальных семейных связей и отношений. Подлинноеотношение Онегина к умирающему дяде ясно из первых же его слов,перефразирующих строку известной басни Крылова "Осел": "Осел был самыхчестных правил". И вместе с тем Онегин считает себя вынужденным подчинитьсяэтим сложившимся патриархальным связям, то есть, в свою очередь, лгать илицемерить, сетуя лишь на сопряженную с этим скуку. Таким предстанет нам"главное лицо" романа и в один из самых ответственных моментов его жизни - вэпизоде дуэли с Ленским. Онегин сам прекрасно понимает, что он был неправ,зло подшутив над "робкой, нежной" любовью пылкого, восторженно-наивногопоэта, к которому искренне, "всем сердцем" привязался. Но он находится вовласти того самого "общественного мненья", предрассудков дворянской среды,всю ничтожность которых он полностью сознает: не только принимает вызов надуэль, но и дерется со всем ожесточением - убивает друга. Предоставив сперва слово герою, поэт вслед за тем вступает в своиправа, берет слово сам. В романтической поэме при обрисовке характераКавказского пленника Пушкин намекает на некое "грозное страданье", с которымпришлось померяться силами герою, на "бурную жизнь", которой он "погубилнадежду, радость и желанье", заинтриговывая этим читателя, но не даваясколько-нибудь ясного представления о причинах утраты героем"чувствительности сердца", "преждевременной старости" его души. Впротивоположность этому в романе в стихах поэт с самого начала ставит передсобой и последовательно осуществляет задачу: "отыскать причину" такогодушевного состояния героя-современника, добавляя, что это "давно бы"следовало сделать. Он никак не романтизирует это состояние, а наоборот,снимает с него ореол романтической "мировой скорби", дает ему гораздо болеепрозаическое обозначение - "скуки", "хандры", рассматривая его как нечтоненормальное, болезненное, как некий общественный "недуг", связанный не сневедомыми и "безыменными страданьями", а с конкретными условиями реальнойотечественной действительности: "русская хандра". Из рассказа о прошлом Онегина, сразу же прикрепляемого к точноопределенной общественной среде, - столичному ("родился на брегах Невы")дворянско-светскому обществу, читатель узнает, как постепенно складывалсяхарактер героя: узнает о беспорядочной семейной обстановке и бытеродительского дома мальчика Евгения, об его уродливом воспитании наиностранный лад, его возмужалости, суетном и бесплодном светскомсуществовании. Читатель видит, что никаких "несчастий" с Онегиным непроисходит. Наоборот, "забав и роскоши дитя", он проводит время "средиблистательных побед, // Среди вседневных наслаждений". Словом, вобстоятельствах его жизни не было решительно ничего романтическиисключительного; напротив, они были сугубо типичными для людей данногообщественного круга. Типические обстоятельства сложили и типическийхарактер. Типичность характера Онегина сразу, при знакомстве с первой жеглавой пушкинского романа, бросилась в глаза современникам поэта. Онегиных,подчеркивал в рецензии на первую главу один из критиков, "встречаем дюжинамина всех больших улицах". "Я вижу франта, который душой и телом предан моде -вижу человека, которых тысячи встречаю наяву, ибо самая холодность имизантропия теперь в числе туалетных приборов", - писал Пушкину А. Бестужев.Однако романтик Бестужев не понял всей реалистической сложности "главноголица" пушкинского романа в стихах. Онегин - не просто "франт", "молодой повеса". Сам Пушкин неоднократноотзывается о своем герое иронически. Но своеобразный лиро-иронический тон -характерная особенность всего пушкинского романа в стихах, свидетельствующаяо выходе Пушкина на совершенно самостоятельный творческий путь, об егоспособности критически отнестись и к самой действительности, и ксуществовавшим до этого традиционным (в частности, и в особенности, -романтическим) способам и приемам ее литературно-художественного отражения.Поэт ни в какой мере не скрывает существеннейших недостатков своего героя, вкоторых отчетливо проступают родимые пятна его общественной среды, но в тоже время подчеркивает и положительные стороны характера Онегина - "душипрямое благородство", показывает, что по своему интеллектуальному складу онголовою выше окружающих. Недаром поэт не только заявляет, что ему нравятся"черты" Онегина, но и делает себя в роману его задушевным другом. Не просто"мода" - и "русская хандра" Онегина, подобная, но отнюдь не тождественнаябайроновскому "английскому сплину". Томительная, неизбывная "скука" -неудовлетворенность окружающим - свойство, присущее ряду хорошо известныхПушкину передовых его современников. Достаточно познакомиться с такимхарактернейшим документом эпохи, как письма к друзьям основоположникарусской элегической поэзии XIX в. Батюшкова. Тот же Батюшков в очерке"Прогулка по Москве" изобразил себя в качестве некоего своего "доброгоприятеля", который "везде равно зевал". Не менее характерен дневник хорошоизвестного Пушкину декабриста Н. И. Тургенева, который так и озаглавлен им"Моя скука" и где он прямо называет скуку "болезнью, только гораздоопаснейшею телесной". "Охлаждение" Онегина - не напускное чувство. Это лучше всегодоказывается тем, что он вовсе оставляет "свет", уединяясь в своем кабинете.Но тут-то и сказывается "проклятое воспитание" Онегинагувернерами-иностранцами, которые учили его многому, но ничему не научили, аглавное - не привили никаких навыков к труду. Светская жизнь утомила егосвоим бегом на место, своей занятостью без дела, а делать что-нибудь он неумел и не хотел: "Труд упорный ему был тошен". "Преданный безделью, томясьдушевной пустотой" - слова, в которых указаны и причина и следствие - такимон предстает перед читателями в начале действия романа; таким - "Дожив безцели, без трудов // До двадцати шести годов, // Томясь в бездействии досуга"- остается Онегин почти на всем протяжении романа. Бестужев был неудовлетворен тем, что Пушкин не изобразил своего Онегинав прямом столкновении "со светом, чтобы в резком злословии показать его резкие черты", то есть не дал в еголице нечто подобное герою грибоедовского "Горя от ума" - Чацкому. Он, как иРылеев, не считал Онегина подходящим героем для большого стихотворногопроизведения, предметом, достойным поэтического воспевания. Пушкин,наоборот, сразу же оценив великое значение грибоедовской комедии, именнообразом Чацкого не был удовлетворен, не одобряя метода изображения героя каквторого "я" автора, рупора авторских высказываний, от чего сам он решительноотошел в образе Онегина. Пушкин отметил, что агитационная функция ролиЧацкого оказалась в противоречии с логикой образа: умный человек ведет себя неумно (см. письмо Пушкина к А. Бестужеву отконца января 1825 г., т. 9). В последней главе романа поэт и прямо, почтиполемически, противопоставляет в этом отношении грибоедовскому герою своегоОнегина, который "попал как Чацкий с корабля на бал", но в противоположностьгрибоедовскому герою "не мечет бисера" перед великосветской "толпой": "Стоитбезмолвный и туманный". Образ Чацкого исполнен декабристской патетики, что иДавало Герцену основание назвать его типом декабриста в русской литературе.Но по методу разработки он еще несколько сродни традиционному амплуарезонера. "Это Онегин-резонер",-замечает Герцен ("О развитии революционныхидей в России"). Образ Онегина не только заключает в себе неизмеримо болееширокое обобщение, но и отличается более углубленной реалистическойразработкой. Онегин - отнюдь не идеальный образец добродетелей, каким взначительной степени является Чацкий, напоминающий в этом отношенииположительных героев фонвизинского "Недоросля", а сложное и противоречивоесочетание многих положительных качеств и многих недостатков. Мало того,"типичный характер", показанный в "типичных обстоятельствах" {1}, Онегинотвечает и второму необходимому признаку реалистического образа, такжеуказанному Энгельсом: он "тип, но вместе с тем и вполне определеннаяличность, "этот"..." {2}. В допушкинской русской литературе уже имелись правдивые, поройреалистически очерченные образы, но данные лишь под одним, сатирическим,углом зрения. Это относится не только к Фонвизину, но и к Грибоедову, и кКрылову-баснописцу. В обрисовке характера Онегина Пушкин впервыехудожественно осуществил принцип всестороннего реалистического обобщения,представляющего органический сплав типического и индивидуального; овладелметодом реалистической типизации не в узких рамках условного басонного жанраили сатирической комедии с ее также условными единствами места и времени, ав широкой вместительной раме романа, охватывающего почти всю жизнь героя. В новом реалистическом качестве образ Онегина предстает уже в первойглаве романа. Характер героя дан здесь не только в его настоящем, - в своемуже сложившемся виде, но показан и в истории его развития, в динамикестановления, формирования. По дальнейшему ходу, в фабульном развертыванияромана, этот, уже сложившийся характер, "дорисовывается", выступает всеотчетливее и яснее. В разнообразной житейской обстановке (в деревне, в кругупоместного дворянства, в странствиях по России, на великосветском рауте), вразличных фабульных положениях (испытание дружбой, любовью, убийством друга)образ Онегина раскрывается всеми своими сторонами, отсвечивает всемигранями. Наконец, в последней глава на этот образ накладываются некоторыеновые черты, открывающие перспективы его дальнейшего развития, определяющиеего возможную будущую судьбу, которая остается (по причинам, от автора, еслине полностью, то в значительной степени не зависевшим) за пределами восьмиглав романа. Основной художественный прием, с помощью которого особенно рельефновырисовывается характер Онегина, - прием контраста. На контрасте -сопоставлении противоположностей - строятся не только отношения "главноголица" со своей классовой средой (будь то грубые и невежественныесоседи-помещики или блестящее и изысканное великосветское общество). Это какбы фон картины. На первом же ее плане - сопоставление с людьми наиболее емублизкими - Ленским, Татьяной. Контраст между Онегиным и Ленским прямо и резко обозначен поэтом:"Волна и камень, стихи и проза, лед и пламень не так различны меж собой". Нотесно сошлись Онегин с Ленским, "стали неразлучны" друг с другом не толькопотому, что крайности сходятся. Ленский, как и Онегин, резко выделяется изокружающей среды и так же для нее чужероден и неприемлем. Оба они -представители новой, молодой России. Пылкий и восторженный романтизм Ленского - явление в своем роде не менеехарактерное для передовой дворянской молодежи пушкинского времени, чем"охлаждение" и скептицизм Онегина. Достаточно вспомнить многочисленныхрусских романтиков-идеалистов того времени, типа любомудров, или такназываемых московских "архивных юношей", о которых Пушкин упоминает вседьмой главе "Онегина". Для наибольшего прояснения характера Ленского - его пламеннойвосторженности, прямо противоположной охлажденному онегинскому скептицизму,Пушкин пользуется тем приемом своеобразного "историзма", который былприменен им в отношении главного лица романа: ставит вопрос о "причине"возникновения этой черты и сразу же отвечает на него, показывает среду, вкоторой эта черта развилась. Пламенный романтизм Ленского, его наивная верав "мира совершенство" - результат совершенной оторванности от реальнойрусской действительности. Романтизм Ленского - благоуханный цветок, новыращенный в "Германии туманной", на почве немецкой идеалистическойфилософии ("поклонник Канта") и немецкой романтической литературы - "поднебом Шиллера и Гете", и особенно Шиллера, томик которого он недаромраскрывает "при свечке" - в ночь перед дуэлью. Восторженная мечтательность "полурусского соседа" Онегина - Ленского, сего "прямо геттингенской" душой, полное отсутствие в нем чувства реальноститонко подчеркивается Пушкиным выразительной деталью. Подлинно поэтической,но похожей на других Татьяне с ее ярко выраженной "русской душой" онпредпочитает заурядную Ольгу ("Любой роман возьмите и найдете верно еепортрет"). В этом отношении Онегин, совпадая с самим Пушкиным, гораздозорче, гораздо ближе к реальности ("Я выбрал бы другую, когда б я был как тыпоэт"). Наряду с образом "главного лица" - Онегина, образ Татьяны самыйзначительный и важный в романе. Исключительно ценный и значительный сам посебе, он вместе с тем выполняет важнейшую сюжетную и композиционную функцию,являясь в общей идейно-художественной структуре романа своего родапротивовесом образу Онегина. Отношения между Онегиным и Татьяной составляют основную сюжетную линиюпушкинского романа в стихах. Однако в этой личной любовной фабуле таитсядалеко идущее содержание, именно в ней-то и заключен наиболее полный ответна поставленный поэтом вопрос о печальном одиночестве главного лица романа вокружающей его действительности, об основной причине "русской хандры"Онегиных. "Хандра" Онегина - действительно "русская", поскольку она вырослана почве русской действительности. Но ее породили условия жизни верхушечныхобщественных слоев, оторвавшихся от остального народа; она сложилась ватмосфере "хладного разврата света". Ответ этот дается отнюдь не в прямойформе, а подсказывается специфическими средствами и приемами искусства -языком художественных образов и фабульных ситуаций (история двух встречОнегина и Татьяны, контраст между героем и героиней, обусловленные этимдраматические коллизии). Подобно Онегину, подобно Ленскому, Татьяна-исключение из своей среды иподобно им - "исключение типичное" (термин историка В. О. Ключевского вотношении Онегина). Она - также представительница новой, молодой России. Каки Онегин, который "для всех... кажется чужим" и сам ощущает эту своючуждость ("Для всех чужой" -письмо Татьяне), "она в семье своей роднойказалась девочкой чужой" и мучительно ощущает это: "Вообрази: я здесь одна,никто меня не понимает" (письмо Онегину). Татьяна полюбила Онегина потому,что, как говорит поэт, "пора пришла", но не случайно, что полюбила онаименно Онегина. Вместе с тем характер Татьяны сложился совсем в другойобщественной среде, развился совсем в иной обстановке, в иных условиях,нежели характер Онегина. Татьяна, по словам поэта, - "русская душою, сама незная почему". Но читателям Пушкин полностью раскрывает, почему это так.Татьяна (самое имя которой, впервые "своевольно" вводимое Пушкиным в большуюлитературу, влечет за собой непременные ассоциации "старины иль девичьей")выросла, в полную противоположность Онегину, "в глуши забытого селенья" - ватмосфере русских народных сказок, поверий, "преданий простонароднойстарины". Детство, отрочество и юность Татьяны и Евгения прямопротивоположны. У Евгения - иностранцы-гувернеры; у -Татьяны - простаярусская крестьянка-няня, прототипом которой, как прямо указывает Пушкин,была его собственная няня - Арина Родионовна, живой источник народности длясамого поэта, "вознаграждавшая" недостатки его "проклятого воспитания", вомногом, как уже сказано, аналогичного онегинскому. Там - ненормальныйпротивоестественный образ жизни - обращение "утра в полночь", здесь - жизньв полном соответствии с природой: Татьяна просыпается на рассвете; подобнокрестьянским девушкам, первым снегом умывает "лицо, плеча и грудь". Там -"наука страсти нежной", цепь легких и скоро приевшихся, надоевших побед;здесь - мечты о настоящей, большой любви, об единственном суженном небомизбраннике. Правда, на эти мечты, как и на формирование всего духовного мираТатьяны, оказали существенное влияние иностранные романы- "обманы иРичардсона и Руссо". Больше того, поэт сообщает нам, что его героиня"по-русски плохо знала... изъяснялася с трудом на языке своем родном";письмо к Онегину пишется ею по-французски. Но в обрисовке образа Татьяны,который столь дорог и мил поэту, с неменьшей степенью, чем в обрисовкеобраза Онегина, к которому он умеет отнестись с такой критичностью,сказывается стремление быть полностью верным жизненной правде. Татьяна -высоко положительный, "идеальный" образ русской девушки и женщины, но этотобраз - не просто объективированная мечта поэта, он не навязывается имдействительности, а взят из нее же самой, конкретно историчен. Чтобыубедиться в этом, достаточно перечесть хотя бы разговор Татьяны с няней приотправке письма Онегину. Здесь перед нами - "уездная барышня", помещичьядочка, глубоко и искренне привязанная к своей "бедной няне", образ которойсвязан в ее сознании и памяти со всем самым лучшим и дорогим в ее жизни.Татьяна зачитывалась иностранными романами, но ведь русских романов такойвпечатляющей силы в ту пору до начала и даже до середины 20-х гг., ещепросто не было. Она затруднялась выразить свои чувства к Онегину на русскомязыке, но ведь сам Пушкин печатно заявлял лет через пять после времени, ккоторому им отнесено письмо Татьяны, в 1825 г.: "Проза наша так еще малообработана, что даже в простой переписке мы принуждены создавать обороты дляизъяснения понятий самых обыкновенных". В то же время поэт с помощью тонкогохудожественно-психологического.приема раскрывает "русскую душу" Татьяны: вроман введен сон героини, насквозь пронизанный фольклором. Мимо всего этого Онегин полностью проходит. Даже тогда, когда (впоследней главе) в его охладевшем, давно "потерявшем чувствительность"сердце внезапно вспыхивает настоящее большое чувство, он увлекается не тойТатьяной, какой она была "в деревне", "в глуши лесов", в окружении русскойприроды, бок о бок со старушкой няней - "не этой девочкой несмелой,влюбленной, бедной и простой". Этой Татьяной Онегин "пренебрегал"; останьсяона в той же "смиренной доле", пренебрег бы ею и сейчас. Он стал "томитьсяжаждою любви" к Татьяне, обрамленной великолепной блистательной рамойпетербургских светских гостиных, - "равнодушною княгиней", "неприступноюбогиней роскошной, царственной Невы". А ведь все лучшее в духовном облике Татьяны - ее высокое душевноеблагородство, искренность и глубина чувств, верность долгу, целомудреннаячистота натуры - связаны - поэт ясно нам это показывает - с ее близостью кпростому, народному. И ей самой "душно здесь", в той новой светской среде, вкоторой она и стала так мила Онегину; она ненавидит "волненье света";презирает окружающую ее "постылой жизни мишуру", "ветошь" светского"маскарада" - "весь этот шум и блеск, и чад". Вот почему Татьяна, продолжаялюбить Онегина, и называет его вдруг загоревшуюся любовь к ней "мелкимчувством". Здесь она и права и не права. Повод к внезапной вспышке этойлюбви был действительно "мелок" ("Запретный плод вам подавай, // А без тоговам рай не рай", - с горькой иронией замечает в связи с этим сам Пушкин). НоОнегин полюбил Татьяну искренне и беззаветно; он "как дитя влюблен". Термин "лишний человек" получил широкое употребление лет двадцатьспустя после "Евгения Онегина" (с появлением "Дневника лишнего человека"Тургенева, 1850). Но это слово в применении к Онегину находим уже у Пушкина.В одном из беловых вариантов Онегин на петербургском светском рауте "какнечто лишнее стоит". Действительно, образ Онегина - первый в той обширнойгалерее "лишних людей", которая так обильно представлена в последующейрусской литературе. Генетически возводя литературный тип "лишнего человека"к образу Онегина, Герцен точно определил ту социально-историческуюобстановку, в которой складывался этот характер: "Молодой человек не находитни малейшего живого интереса в этом мире низкопоклонства и мелкогочестолюбия. И, однако, именно в этом обществе он осужден жить, ибо народ ещеболее далек от него... между ним и народом ничего нет общего" (Герцен "Оразвитии революционных идей в России"). Возвращение Онегина в свет впоследней главе романа, увлечение его "светской" Татьяной, сменившеепренебрежение к Татьяне деревенской, "народной" - своеобразное подтверждениеэтого положения Герцена. Носитель передового общественного сознания, передовых освободительныхидей, был далек от народа - в этом трагизм всего дворянского периодарусского революционного движения. В этом причина декабрьской катастрофы,поставившей, по словам Герцена, перед всеми мыслящими людьми "великийвопрос" о преодолении этого разрыва. В "Евгении Онегине", в том виде, в каком он был оформлен автором дляпечати, не только нет ответа на этот вопрос, но нет и прямой постановки его.Нет в романе и непосредственно политической тематики. Вместе с тем, даже и вэтом виде, роман Пушкина о современной ему русской действительности, почтичто о текущем дне, весь овеян дыханием современности. В трагических исходахиндивидуальных частных судеб двух - каждого по-своему типичных -представителей русской молодежи XIX в., оторванных, далеких от народа,явственно сквозит общая проблематика эпохи. Особенно остро и живо современники ощущали злободневнуюзнаменательность гибели романтика Ленского. Убийством Ленского, по Герцену,- были как бы убиты "грезы юности" - поры "надежды, чистоты, неведения":"Поэт видел, что такому человеку нечего делать в России, и он убил его рукоюОнегина, - Онегина, который любил его и, целясь в него, но хотел ранить.Пушкин сам испугался этого трагического конца; он спешит утешить читателя,рисуя ему пошлую жизнь, которая ожидала бы молодого поэта" (Герцен "Оразвитии революционных идей в России"). Однако Герцен не знал, что Пушкин,говоря перед этим о возможности для Ленского и другого, противоположногопути - "славы и добра", - намечал и еще один столь же выразительный еговариант: Ленский мог бы "быть повешен как Рылеев" (слова из пропущенной иобозначенной в тексте романа только цифрой, строфы, которая вследствиеименно этих слов и не могла бы появиться в печати). Как видим, здесь ужеоткрывается прямой просвет в тему декабризма. И этот просвет не случаен. Вокончательном тексте лишь глухо упомянуто о политической настроенностиЛенского - его "вольнолюбивых мечтах". В рукописях Пушкина этот мотив развитгораздо подробнее. Ленский характеризуется там как "крикун, мятежник ипоэт"; его мечты выразительно определяются эпитетом "неосторожные";упоминается об его "пылкой вере" в свободу, о том, что "несправедливость,угнетенье" вызвали в нем "негодованье, ненависть и мщенье", что его стих"одушевлялся гневною сатирой". В од