Утопическое мышление: pro et contra

Не находя простых и очевидных решений глобальных проблем на традиционных путях технологической модернизации, челове­ческая мысль ищет выход на нестандартных подходах. Одна из таких возможностей связана с утопическим мышлением.

Как отмечал польский социолог Е. Шацкий, история общест­венной мысли — это одновременно история утопий и утопизма. Но это еще и история антиутопизма [34]. Если автором первого уто­пического проекта общественного переустройства был Платон, то его первым критиком был Аристотель.

Особенности и недостатки утопического мышления хорошо из­вестны. Утопизм, писал русский философ Николай Бердяев, — это всегда укрывание от сложности многомерного бытия посредством его упрощения, сужения поля зрения [1]. Социальный утопизм, как одна из форм модерна, есть вера в возможность построения идеального будущего, порывающего с традицией и резко отличаю­щегося от реальности. Отсюда максимализм модернизаторских утопических проектов, ставка на технократическое манипулиро­вание обществом, на предельную концентрацию властных функ­ций. Авторов утопических проектов не интересует цена, которую предстоит заплатить за преобразования, для них не существует вопроса о негативных последствиях своих замыслов.

Сторонники утопического модернизма утверждают, что отста­ивают интересы людей. Но в действительности гуманизм утопий декларативен, он построен на «любви к дальнему». Живые люди, современники оказываются для технологов утопизма всего лишь материалом, который необходим для реализации их планов. Вот симптоматическое высказывание одного из лидеров якобинской диктатуры во Франции, Луи-Сент Жюста: чтобы устроить обще­ство благоденствия, достаточно оставить половину французов. Всех прочих можно уничтожить.

Причем точно так же могут рассуждать не только фанатики от революции, но и либералы, гордящиеся своим человеколюбием. Известны высказывания видных западных политиков о том, что, поскольку Россию ожидает превращение в ресурсно-сырьевой придаток развитых стран, ей будет достаточно 50 млн. жителей. Остальные 100 млн. не нужны.

Нередко утопизм, учитывая столь значительный набор его от­рицательных черт, отождествляют с кабинетным стилем мышле­ния, ориентированным на несбыточное прожектерство. Но в таком случае нельзя понять ту исключительную живучесть, которую уто­пическое мышление демонстрирует в течение уже более двух ты­сячелетий.

Истоки утопического мышления коренятся в психологии чело­века. Модернист, пишет Ж. Лакан, деформирует язык в сторону воображаемого, но сама прагматика, которая обеспечивает ему смысловой контакт с собеседниками, остается неизменной. Иначе говоря, у модерниста воображаемое вытесняет, подавляет реаль­ное. Согласно Лакану, такое состояние мышления можно опреде­лить как невротический дискурс.

Следующий шаг в этом направлении делает авангардист: он подрывает саму прагматику, — коммуникативную основу языка и тем самым закрывает путь к пониманию его идей другими субъек­тами. Авангардист создает собственный язык, родственный параноидальному бреду. Такое состояние, по Лакану, следует рассмат­ривать как психотический дискурс.

Русский философ В.П. Руднев обращает внимание на тот факт, что схема Лакана находит хорошее соответствие в культуре XX в. В ключе модернистского невротического дискурса развивались творчество французских постимпрессионистов, российский символизм и акмеизм, неоклассицизм в музыке (Стравинский, Хиндемит), проза Джойса, Гессе, М. Булгакова, Набокова. Примеры пси­хотического дискурса — футуризм, сюрреализм, додекафония, обэриуты, Бунюэль, Кафка, Пелевин, Панич. Культуру XX в., де­лает отсюда вывод Руднев, можно осмыслить как культуру невро­тическую и психотическую.

Другую, не менее важную, причину стойкости утопического мышления позволяет понять социальная психология. Отмечая психологическую привлекательность утопической технологии, К. Поппер подчеркивал, что это делает ее особенно опасной. Харизматический лидер, который берет ее на вооружение и провоз­глашает: «Я знаю, как надо!» — способен увлечь за собой массы.

Психологические корни этого феномена в монографии «Век толп» детально исследует французский социолог С. Московичи. «Человек, — пишет он, — это мыслящая овца. Легковерный и им­пульсивный, он устремляется навстречу тому, чего не видит и не знает. Он позволяет вовлечь себя в толпу и подчиняется получен­ным приказам. Масса не способна к духовному созиданию и обще­ственной инициативе. Любые важные новации являются индиви­дуальным творением. Человек — это животное, которое нуждается в хозяине. Вождь стремится господствовать над массой в такой же мере, в какой над ним властвует идея. Она дает ему ощущение превосходства над другими, особенно в век, когда массы жаждут уверенности и надежд. Что касается масс, то они испытывают глу­бокую потребность в преклонении перед идеалами и, следователь­но, перед людьми, которые в их глазах представляют эти идеалы».

Эти рассуждения не лишены доли цинизма, но они позволяют лучше понять тот механизм, который придает такую силу утопи­ческим проектам и открывает им дорогу в жизнь. Человеку, пишет Московичи, «нужны твердая уверенность, неоспоримые истины. Только они позволяют укротить силы настоящего и строить планы

на будущее. Ему нужна целостная картина, имеющая единое осно­вание — общественный класс, нация и т.п., универсальный прин­цип — борьба классов, национальные интересы и т.д., а также оп­ределенное видение мира человеческого и нечеловеческого. По существу светские религии обеспечивают ему такое всеобъемлю­щее видение. Они предлагают мировоззрение, где для каждой про­блемы есть решение. Такова либеральная идеология, националис­тическая доктрина или же марксистская теория».

Нетрудно заметить, что подобное отношение к человеческому космосу имеет еще один общий источник — традиции классичес­кой рациональности и классического миропредставления. Начи­ная с работ Ф. Бэкона и Р. Декарта, сформировалась классическая философия истины, в основе которой лежал постулат абсолютно точного знания. Если средневековая теология связывала этот по­стулат с идеей Абсолюта, т. е. всемогущего и всеведающего Бога, то творцы классического мировоззрения распространили этот принцип на естествознание. С их точки зрения, в этом не было отступлений от христианской апологетики: отныне речь шла о двух видах божественного откровения, один из которых был запи­сан в Библии, а другой можно было постигать, изучая космическую книгу природы. Поэтому, исследуя закономерности, господству­ющие в мире, люди познают божественный замысел Творца.

Но если существует Абсолют, то следует признать и существо­вание абсолютной истины. На этом основании Декарт провозгла­сил постулат абсолютно достоверного знания, ставший одним из основных принципов механистического естествознания. Следую­щий шаг сделал Лаплас, сформулировав принцип классического детерминизма.

Эти принципы и основанное на них механистическое мировоз­зрение сыграли роль теоретического фундамента, на базе которого оказалось возможным становление индустриальной цивилизации Запада. Кризис этой цивилизации развивался в XX в. одновремен­но с кризисом классического мировоззрения. Углубление кризис­ных явлений социокультурной динамики послужило тем фоном, на котором все более явственными становились невротические и психотические черты культуры XX в.

Еще одна отличительная черта утопического модернизма со­стоит в том, что он имеет достаточно основательные социальные корни и возникает как отклик на конкретные общественные запро­сы. Рассматривая утопию как форму социальной критики, К. Мангейм противопоставляет ее идеологии, которая, по его словам, вы-

полняет по отношению к существующим общественным структу­рам охранительную функцию [59]. Однако эта мысль справедлива лишь отчасти: история Советской России показала, каким образом утопия может превращаться в идеологию.

Весь этот сложный комплекс социально-экономических, тех­нологических, политических, культурных и психологических про­цессов привел к тому, что произошло качественное изменение роли утопии в общественной жизни. Если до начала XX в. утопические проекты появлялись на свет главным образом всего лишь как игра невротического ума социальных теоретиков, то XX в. ознаменовался широкомасштабными попытками проведения со­циальных утопий в жизнь. Среди этих попыток были коммунисти­ческая революция в России, национал-социализм в Германии, культурная революция в Китае. Явственные признаки утопизма нетрудно заметить в том возрождении исламского фундамента­лизма, которое происходит во второй половине XX в. Вполне уто­пичны планы построения новой мировой империи Pax Americana.

Почти все утопические эксперименты закончились крахом, а цена, которую народам пришлось за них заплатить, оказалась не­померно высокой. Я пишу «почти все», потому что некоторые из них еще не получили своего завершения. Но исторический опыт утопизма позволяет сделать однозначный прогноз: все подобные попытки в конечном счете обречены на провал. Исключений тут быть не может. Различаться могут только негативные последствия подобных социальных экспериментов.

Утопическое экспериментирование, безусловно, предельно опасный социальный феномен. Но поскольку утопическое мышле­ние, тяга к модернизму имеют глубокие корни, то, осознавая их опасность, быть может, одновременно удастся извлечь из них некую пользу. Такая попытка была бы вполне в стиле синергетического мышления. Продолжая сохранять критическое отношение к утопизму, попытаемся поэтому сказать несколько слов в его защиту.

Утопия — это всегда мечта, а жить без мечты нельзя. Француз­ский антрополог и социолог Ф. Шварц писал по этому поводу: «Вселенная, к которой принадлежит человек, существует благодаря взаимодействию Мысли и Действия в промежуточной сфере, кото­рую мы будем называть Воображением. Мир Воображения так же реален, как реальны предметы и образы... Какой человек смог бы прожить без поддержки образов, придающих смысл жизни всему, от мельчайшей пылинки до бесконечности Вселенной?» [35].

Но утопия — это не только мечта, это еще и тренировка вообра­жения. Сам великий мастер утопии, К.Э. Циолковский писал о значении воображения для научного творчества: «Сначала неиз­бежно идут мысль, фантазия, сказка. За ними шествует научный расчет. И уже в конце концов исполнение венчает мысль» [33]. Сходным образом рассуждал известный писатель-фантаст и уче­ный А. Кларк: «Тот, кто не умеет мечтать, не способен и предвидеть будущее».

Утопическое мышление порождает, как правило, проекты либо далекие от реальности, либо ведущие в опасные эволюционные тупики. И в этом тоже есть своя практическая ценность: если, разбирая хорошо детализированный модернизационный проект, мы убеждаемся, что он несет черты утопии, то это замечательно — лучше разглядеть возможную ошибку заранее и не вступать на этот опасный путь, чем потом платить за нее подчас немалую цену. Поэтому утопические сценарии хороши тем, что могут служить полезным предостережением при выборе оптимальной стратеги­ческой программы.

Глава 2.7