Градиенты власти 2 страница

Вопрос капитальных жизненных целей не властно-политический. Это экзистенциально-практический вопрос. Не жизнь подчиняется политике, а политика — жизни. Преднамеренные властно-политические интервенции в жизнь должны быть сугубо и сугубо осмотрительными. Жизнь — исход­ное. Lebensform — базовое. Властно-политическое — производное. Цель целей — глобальный регулятор экзистенциальных порывов, гуманитарный абсолют — нечто выходящее за компетенцию и власти, и политики. Лишь совокупная культура отвечает на вопросы о началах и концах, предпосыл­ках и воплощениях жизни и человека.

Сказанное подводит к заключению, что отягощенный знанием логики Lebens — сферы властитель, sine ira et studio (без гнева и пристрастия), внедряясь в органичное лоно экзистенциальных форм, полагается на одно: ограничивающую далеко идущую непродуманную инициативу (преобра­зовательный зуд) здоровую самоорганизованность жизни.

Принцип реальности. В «Живой этике» Рерихов говорится: «Берегись ядовитых вибраций, стремись в будущее и не подпади под влияние на­стоящего». Совет этот, уместный для личности, откровенно дезориен­тирует властителя, являющегося непременным активистом настоящего. Не подходит и иная сама по себе глубокая нотация: «Каждое размышление о мире высшем есть необходимость дня». В противоположность простым смертным, которым позволителен отход в эмпиреи, властители погруже­ны в довлеющую дневь злобы дня, заняты миром наличным, мигом на­сущным. Это — их почва, реальность.

Внутренняя несвобода властителя, проявляющаяся в зависимости от обстоятельств, исключает априорную мотивацию властедействий. По­следние всегда и везде — результирующие, возникающие как баланс сил заданного политического пространства. Отсюда следует:

а) идеальная власть полностью и прочно детерминирована изменяющи­мися порядками и условиями, возможностями народа, а не отстаиванием восседающими на Паладинском холме «собственной линии». Дальновид­ная власть стремится попасть в фордевинд, согласующий курс судна с на­правлением ветра. Этот совершенный случай в гражданской истории, од­нако, редкость. Чаще представлен другой эпизод, когда за объективную реальность власть выдает свое идейно-политическое отношение. Чем это оканчивается, известно. В который раз, вслед за какой толщей писаний обозначим причины катастрофы такого «неуязвимого» гиганта, как КПСС.

Власть

Они, по-нашему, — в отсутствии чувства реальности. Программные и опе­ративные документы компартии действительно были наводнены множе­ством несбыточных, невыполнимых на протяжении жизни одного поколе­ния, а то и иллюзорных установок и задач. Вспомним. Чего стоит тезис одного из последних проектов ЦК, утвержденного февральским (1990) Пленумом, о необходимости улучшения сельских (почему сельских?) до­рог? Плачевное их состояние еще в прошлом веке отмечали А. Пушкин, Н. Гоголь, А. Чехов и др. Между тем спрашивается: кто конкретно должен проводить улучшение — партия? Работающие в дорожных организациях коммунисты? Советы? Ответа не дается. А как быть с разрабатываемыми партией традиционно не выполняемыми пятилетними планами, одобрен­ными съездами неизменно проваливаемыми социальными проектами? Как быть с конечной целью движения — построением коммунизма, самый ход строительства которого сообразно принятым в современности стандартам точности и строгости никак не детализирован, не уточнен?

Л. Толстой не выполнял своих планов, о чем свидетельствуют его днев­ники, и это допустимо. Творческая личность для того и создана, чтобы не выполнять своих планов. Иное дело — правящая партия. Она имеет каса­тельство к судьбам людей. Отправляющая общесоциальные функции пар­тия берет на себя всю полноту ответственности за свои планы, способ их воплощения. Партийные обязательства святы; никакое уклонение от них недопустимо.

Так можно ли основывать деятельность на несбыточных, нереализуе­мых планах и обещаниях, к тому же связанных с жертвенностью со сто­роны народа? Вопрос риторический.

Нереальное и несбыточное обещает религия. Но и спрос с нее малый. Установки ее непрактичны: фантастическое отражение действительности и освоение его продуктов — частное дело граждан. Иное — применительно к партии. Ее программа не частное дело, а руководство к социальному дей­ствию, ее установки практичны, ибо вовлекают массы в непосредственное творение жизни. Оттого и спрос с нее великий.

Авторитет комдвижения в глазах народа всецело зависел от перевода его на твердую почву реализма. К планам, лозунгам, директивам, программам партии с самого начала следовало предъявлять максимально жесткие тре­бования доказательности, практичности, даже удаленные предпосылки фиксации партийных установок, идей в стиле Нагорной проповеди надо было подвергать остракизму. Надо было... Тоскливое, безнадежное сосла­гательное наклонение;

б) атрибутивное власти чувство реальности не поощряет причастным к ней руководствоваться в действиях идеалами. «В политике, — указывает

ЮЗак. 3993

145 Раздел IV

Фюстель де Куланж, — идеал почти всегда вреден. Осложнять управление человеческими интересами сверхчеловеческими теориями — значит де­лать управление почти невозможным». С фактической точки зрения иде­ал есть далеко не безобидная манера брюзжать, чреватая губительной для властителя дереализацией. По этой причине властитель чурается много­различных непреложностей заранее установленного масштаба; ему не подобает быть рабом идей, хотя бы и передовых.

Властителыо претит благодушие в виде наивно оптимистической идео­логии Панглоса: сегодня лучше, чем вчера, а завтра лучше, чем сегодня. Нет никакого закона ни природного, ни социального универсума, гаранти­рующего улучшение. Верить, что такой закон есть, — значит обрекать себя на квиетизм, отказываться от личного участия, ответственности.

Родоначальное, метафизическое властекредо заключается в другой фор­муле, которая гласит: et si male nunc, non olim sic erot. Отправляясь от это­го, власть делает ставку на определяемый инициативой прогресс, хотя и малое, но связанное с почином совершенствование;

в) финальная цель, вожделение власти — могущество — не всеобъем­люще: конечным пунктом притязаний власти выступает свобода лич­ности — ее экзистенциальное и социальное самоосуществление, посягать на которое невозможно.

«Для того, чтобы поднять государство с самой низкой ступени вар­варства до высшей ступени благосостояния, — отмечал А. Смит, — нужны лишь мир, легкие налоги и терпимость в управлении. Все остальное сдела­ет естественный ход вещей. Все правительства, которые насильственно на­правляют события иным путем или пытаются приостановить развитие об­щества, противоестественны. Чтобы удержаться у власти, они вынуждены осуществлять угнетение и тиранию». Сказано давно, но как будто для нас, перед которыми стоит задача перейти от дисциплинарно-командно-бюро­кратического, директивно-приказного — к естественно-экономическому творению истории. Как это сделать? Посредством занятия достойного мес­та в цивилизации за счет введения политической альтернативности, эконо­мической многоукладное™, правовой защищенности.

Онтологию данных столпов, атомов цивилизации образует широко по­нятый плюрализм как такая система политических институтов, которая, исключая диссидентство как гражданское состояние, обеспечивает то­лерантность власти к официально несанкционированным действиям, взглядам. Дело упирается здесь в гарантии — не лозунги, а реальные ме­ханизмы, через нормы, процессуальные акты, процедуры, наделяющие защищенностью свободно самоутверждающихся людей. Обратим внима­ние на принципиальность указанного обстоятельства.

Власть

Закон как таковой — суть декларация, что тонко подмечал еще Н. Го­голь, утверждавший, что указ, как бы обдуман и определителей он ни был, есть не более чем бланковый лист, если не будет снизу такого же чистого желания применить его к делу именно той стороной, какой нужно. Силу закону дают социальные механизмы.

Присмотримся к ранее принятым Конституциям 1936 и 1977 гг. В час­ти защиты и обеспечения прав на вариантность мыслей и поступков они не совершенны по причине отсутствия отработанных механизмов перево­да норм из плана должного в план сущего. Эти механизмы заменяли мно­гочисленные инструкции, указания, толкования аппарата, себе в угоду не гнушавшегося подменой силы мнений мнением силы. Таким образом, плюрализма нет и не может быть без должных механизмов, встроенных в саму ткань властных, политических отношений.

Что же мешало выработке подобных механизмов в нашей без четверти вековой советской истории? В ряду многообразных причин выделим одну, именно — псевдосоциалистическую тактику безоглядного обобществления. В материальной сфере — это лобовой курс на огосударствление (упраздне­ние, свертывание негосударственных форм собственности). В духовной сфере — это целенаправленная культивация унифицированного сознания и

поведения: все как один.

Деиндивидуализация, деперсонализация социальной и частной жизни (всеосведомленность, всеучастие общественности) порождали стандар­тизированные, подконтрольные, нивелированные формы межсубъек­тивных связей, не оставляя места самодостаточному личностному нача­лу. Тотальное разрушение последнего исключало даже удаленные предпосылки плюрализма, ибо, где вытравлено индивидуалистичное, не

бывает плюралистичного.

Следовательно, проблема плюрализма поглощается более объемной проблемой индивидуализма. Хотят этого или нет, но содержательным обеспечением плюрализма является разумно понятый индивидуализм, на путь укоренения которого в переживаемый момент наше общество и всту­пило. Однако процесс этот идет не так быстро, как хотелось бы. Тормоз, на наш взгляд, в отсутствии радикальности возрождения стимулов, откры­вающих простор личностным началам.

Поскольку в условиях современности, где социальная техника протека­ет сознательно, значительна роль фактора cogito (сознание), для получения дополнительных степеней свободы в практике обновления необходима серьезная доктринальная ревизия, преследующая двоякую цель: 1) устра­нить из идеологии и массового сознания архаичные комплексы, сцеплен ные с псевдосоциалистическим коллективизмом, с ведущей в застои

147 Раздел IV

антиличностной парадигмой; 2) провести капитальные ценностные переориентации, нацеленные на усиление гуманитарного звучания идеа­лов свободной личности.

Лишь через демонтаж монистического авторитаризма, бюрократизма, централизма и развертывание плюралистического демократизма на основе новой политической и экономической культуры, на базе учета специфи­ческих многообразных (личностных, региональных, национальных) инте­ресов, а также объединенных трудовых (физических и интеллектуальных) усилий всей массы населения страны пролегает наш путь в будущее. Дру­гого пути нет.

Принцип предусмотрительности. По духу и направленности своей уточняет предыдущий принцип. Реализм, т. е. холодный, трезвый и точ­ный обсчет политической деятельности и ее последствий в обозначенной обстановке, помимо прочего, достигается предусмотрительным исполне­нием властью своего «золотого правила» — предоставлять максимум сво­боды объекту власти и минимум возмущающих воздействий на него со стороны субъекта власти. Лишь в этом случае наблюдается саморе­гулируемый ток событий, обусловливаемый естественной природой ве­щей. Поэтому использующий, как говорят китайцы, все «волосики сво­ей кисточки» добропорядочный властитель, выполняя это правило, стремится:

— жить своими мыслями и чужими чувствами (Л. Толстой);

— не употреблять на должности при себе лукавых людей, дабы не не­сти за них ненужной ответственности (Солон);

—- возвышаясь над страстями, избегать «пьедестального» мышления, не заниматься кумиротворением (устойчивость личности, вероятно, к наи­тягчайшему испытанию «медными трубами»);

— избегать импульсивных действий — смелость в политике не синоним глубины: фигурально выражаясь, по методу Ноздрева недопустимо смахи­вать фишки с доски в поисках выигрыша; во всем надлежит ожидать ответ­ного удара, боязнь которого, как назидал Ш. Талейран, — начало государ­ственной мудрости;

— не пускаться в масштабные и мало подготовленные перестроечные акции (стройки века — рукотворные памятники) — ничто не порождает в государстве такой неразберихи, как радикальные нововведения;

— не рвать цепь времен, не перечеркивать прошлое, подрывая тем са­мым собственные корни;

— не расшатывать государственный строй, чтобы при его крушении са­мому не погибнуть, — плоды смуты не достаются тому, кто ее вызвал; он лишь породил рябь на воде, а ловят рыбу другие (М. Монтень);

Власть

— не использовать один авторитет в руководстве массами, а опирать­ся на заинтересованность и правовой подход: время слепых влюбленно­стей прошло (П. Чаадаев);

— не жить одним подрывающим общественные устои отрицанием, но обращаться к положительным и общепонятным началам;

— иметь объемную перспективную программу действий: когда не ве­дают далеких дум, то не избегнут близких огорчений (Конфуций);

— не вызывать время, но когда оно наступает, не упускать его. Принцип коллегиальности. Сила власти в партнерстве, кооперативно-

сти: предпочтительнее быть первым среди равных, нежели первым без равных. Отсюда нежелательность властной монокультуры — подрыв коллегиальности оборачивается деградацией личностного измерения вла­стных структур, общим хирением власти, вырождением ее в тиранию, диктаторство. Это отчетливо демонстрирует новейшая отечественная история, где пышным пустоцветом произрастал отвратительный вождизм в характерных комбинациях: вождь с соратниками, вождь без соратников, несостоявшийся вождь, лично назвавшийся вождем, пародия на вождя.

Требования к властному сообществу весьма жестки: команда верша­щих судьбы истории государственных мужей должна отличаться социаль­но-политической и психологической гомогенностью. Социально-полити­ческая гомогенность повышает вероятность достижения крайне сложно обретаемых при отправлении властных функций единомыслия и едино-действия, упрочивающих власть и способствующих ее цельности, целеуст­ремленности. Психологическая гомогенность означает отсутствие лично­стных разломов в руководящей среде (изнуряющая борьба самолюбий, противоборство мелких незначительных душ) на фоне равнозначности гуманитарного измерения сотрудничающих лиц, их высокой совместимо­сти по экзистенциальным параметрам — запросы духовной жизни, ком­плекс возможностей, уровень притязаний, человеческие качества.

Чисто психологический подтекст августовского фарса 1991 г.— лично­стный разбаланс верхов, специфическая неравноценность взаимодействую­щих человеческих единиц. С одной стороны, это плод неумения президен­та сплачивать вокруг себя неординарных, конкурентоспособных людей; с другой стороны, это результат гуманитарной низкопробности гэкачепи-стов, в психологическом плане индивидов несомненно нагруженных, со значительными комплексами, зашифрованными в подсознании.

Учитывая сильнейшее и все нарастающее политическое размежевание со всякого рода нежелательными противостояниями, необходима срочная ор­ганизация политического центра, ядро которого составляет скорейший по­лилог за «круглым столом» и последующий консенсус лидеров, пользую-

149 Раздел IV

щихся влиянием организаций и движений. В настоящий момент стабиль­ность в стране способно обеспечить не однопартийное, а коалиционное правительство. Нет лучшего средства прекратить раскачивание уже тону­щей лодки, нет лучшего способа предотвратить бессмысленный бехпо-щадный российский бунт, как сделать ныне безответственные гражданские силы политически ответственными. Для этого требуется поделить власть, наделить всех заинтересованных лиц властными полномочиями.

Принцип толерантности. Высокая терпимость, благожелательность — признак широты взглядов, отличие ума дальновидного, противящегося оп­рометчивым агрессивным действиям властителя. Покой мира можно нару­шать где угодно, но не в политике. Смелость, решительность, напористость властителя по этой причине уравновешиваются открытостью, способно­стью к ведению диалога, высвечивающего помимо прочего два крайне важ­ных в политическом отношении обстоятельства: во-первых, сила полити­ческого ума в количестве отрабатываемых (в контактах с соратниками и соперниками) вариантов; во-вторых, как бы там ни было, политика — это кратчайший путь от человека к человеку.

Имеется прямая необходимость блокировать крайности в организации властедействий — и ту, которая умещается в связку «ненависть—боязнь», и ту, которая умещается в связку «благодушность—безучастность». Первый вариант — тип жесткой конфронтационности, экспансионизма, основанных на «выделении объектов ненависти» (Й. Геббельс) и их подавлении. Второй вариант — кунктаторство, провоцируемое некритичным клише о мудром устройстве мира. И одно, и другое, в принципе, — неперспективные мерт­вые точки, время от времени, однако, реанимируемые политической прак­тикой. Говоря об этом предмете, акцентируем лишь два обстоятельства.

1. Если вслед за космическими признавать социальные циклы и ритмы, правомерно констатировать периодическое затухание и нарастание си­ловых аннексионистских мотивов в отдельные фазы жизни тех или иных народов. Таковы этапы захвата жизненных пространств, фазы колонизации, удельные периоды, когда, по выражению В. Белинского, народам присуща гордыня и драчливость. Подверженный диктату времени, логике геополи­тических обстоятельств властитель, естественно, удовлетворяет вызовам эпохи, соответственно ассюрируя свои действия. Единственно сдерживаю­щее, от чего он не может отрешаться, суть этика ответственности, которая, приобщая к гуманитарным абсолютам, всегда перекрывает гораздо более конъюнктурную этику убеждений. Чисто профессионально по минимуму поэтому властитель руководствуется правилом «Primum ne noceas» (не на­вреди), тогда как по максимуму — правилом «Primum ut proficeas» (будь полезен).

Власть

2. Не существует таких законов импликации, которые бы утверждали, что из добра следует добро, а из зла — зло. Не терпя черно-белых красок, жизнь интригует· Поскольку добрые дела не делают добрым человека (на­оборот, — добрый человек делает добрые дела) и зло к финишу может при­ходить первым, медлительность, нерешительность, непротивленчество ока­зываются сродни попустительству и как таковые в политике недопустимы. V Принцип приставки «со»: соучастие и сопричастие, сомыслие и содей­ствие. Цивильная власть как доминирование, проистекающее не из права силы, а из силы права, базируется не на угодничестве, а на легальном, доб­ровольном сотрудничестве. Она заинтересована в расширении круга по­борников (не пособников), волонтеров (не подневольных). Используя ме­тод полиэкрана, отображающий события на разных площадках, властитель volens-nolens (волей-неволей) пропускает реальность через биполярную модель мира: они и мы, наши и не наши. «Кто не со мной, тот против меня», — некогда изрек Христос (сказав так, он не мог поступить иначе, ибо действовал как первоаиостол, миссионер, т. е. как деятель, собствен­но, не духовный, а политический). Так вот откуда самая точная и самая кровавая формула истории — от первосвященника, утвердившего непре­рекаемый закон политики: тот прав, у кого больше прав.

С позиций онтологии традиции свободного участия в правлении в Рос­сии весьма и весьма худосочны. Непомерна Россия в своеволии и само­державии (М. Волошин). Лишь в 1762 г. Петр III издал указ о дворянской вольности, освобождавший представителей знати от обязательной го­сударевой службы. Раскрепощение же крестьян, когда каждой кухарке было даровано формальное право заниматься «управлением», произошло спустя 99 лет, в 1861 г. Тем не менее в России сильны механизмы самона­лаживания групповой деятельности. Достаточно сослаться на пример по­рядков жизни старообрядцев, казачества, артелей. Все это вместе взятое позволило К. Аксакову подытожить, что в основании государства Россий­ского — добровольность, свобода и мир.

Существует два типа ангажемента людей на власть — система пребенд, формирующая профессиональное чиновничество (властные элиты) на на­чалах разделения труда, и система политического сотрудничества на на­чалах соратничества. В прошлом России превалировал второй путь; сего­дня надлежит отдать предпочтение первому.

V Принцип конъюнктурности. Логика власти ситуативна, что затрудня­ет соблюдение в ней правил, принципов. Необходимость сделок, компро­миссов, блоков, объединений, размежеваний делает власть занятием в пол­ной мере своекорыстным. К примеру, осенью 1987 г. на Пленуме ЦК КПСС можно было дирижировать разносом Б. ыЕльцина, а в дальнейшем

151 Раздел IV

его травлей, что, однако, не препятствовало главному политическому оп­поненту потерпевшего вступить с ним в некий альянс осенью 1991 г. Всего четыре года, а какой кульбит: от борьбы, противостояния к заискиванию, инспирации дружбы.

Законы маски, оборотничества, создания евангелий от Пилата, просчи­тываемого вероломства требуют соответствующего личностного антуража, а именно: дара копаться и купаться в мелочах, погружаться в бренное, за­цикливаться на суетном, пренебрегать непреходящим. Властитель в этом смысле до мозга костей — заштатномалый человек, погрязающий в мгно­венном. Подобный дар, разумеется, — искусство, но особого рода. Оно, скажем к слову, далеко от науки. Отсюда психологические типажи полити­ков и ученых различны. Различны до несовместимости (чего стоит тот же отзыв Курье о Наполеоне: «Он мог стать ученым, а стал императором. Ка­кое падение!»).

Властедержатель внутренне релятивен. Отстаивая летучие персональ­ные, групповые, региональные, т. е. непременно корпоративные интересы, он не отстаивает ничего незыблемого, святого. Для него нет ни истины, ни правды, ни кривды. Для него есть корысть, выгода. Жесткой онтологии власти, следовательно, попросту не существует: не вводящая ни нацио­нальных, ни интернациональных (гуманитарных) констант (идеалов) власть вариабельна, что и представляет почву частых сомнений в глуби­не, серьезности вызываемых властью социальных перетрясок-преобразо­ваний (согласно И. Тургеневу, «Венера Милосская несомненнее принципов 1789 г». Мы уже не говорим о циркулирующих в народе массовых оцен­ках нашей «революционной» перестройки).

Внутренняя релятивность властителя тем не менее не должна поощрять персонального противостояния. Препирательство, пикировка сановников вле­чет конфронтацию олицетворяемых ими институтов, ветвей власти. В подоб­ных случаях осуществляется не сама по себе допустимая политическая сшиб­ка идей и платформ, а борьба кланов. Последнее дестабилизирует социальную обстановку, внося сумятицу, неразбериху, разброд (вроде инспирированного психологическим конфликтом двух титулованных лиц общенационального апрельского референдума, когда за месяц до его проведения неизвестно, со­стоится ли он и чему будет посвящен), в печальной перспективе отягощая бытие граждан накладной холодной (законодательной, информационной), а то и горячей (насилие, физическое устранение) борьбой. В апогее персональных разногласий между неуступчивыми властителями, переходящими границы юридических и социальных норм, — этап волевых решений, так называемый дисижионизм, определяющий действия в накаленных, исключительных об­стоятельствах.

Власть

С позиций деонтологии, однако, всегда актуальная для властителей про­блема борьбы должна иметь редакцию борьбы за дело, а не с людьми. «Нет необходимости, чтобы я жил, но необходимо, чтобы я исполнял свой долг», — говорил Фридрих II. Такая линия близка к идеальной. Хотя все­мирная история не арена для счастья и властитель совсем не тот, кто его поставляет, он не может быть жертвой своих собственных необдуманных, неуемных стихий, позволяющих идти по трупам, или мизантропически надменно воображать, будто жизнь его соперников, но людей, не стоит и одной строки Ш. Бодлера.

Принцип самокритичности. Уместно различать две плоскости темы: экзистенциальную (А) и социальную (Б).

А. «На дне души нашей столько таится всякого мелкого, ничтожного самолюбия, щекотливого, скверного честолюбия, что нас ежеминутно сле­дует колоть, поражать, бить всеми возможными орудиями, и мы должны благодарить ежеминутно нас поражающую руку»⁹, — писал Н. Гоголь.

Власть чахнет от высокомерия, от частых и незаслуженных побед, са­монадеянности. Признаки разрушения власти — толпы наушников, угод­ников, рифмоплетов, тяга верхов к помпезным, самовозвеличивающим мероприятиям, наградозахватничеству. Где нормальное, здоровое чувст­во* власти подменяется властолюбием, любовь к политике трансформиру­ется в уродливую форму любви себя в политике, медленно, но верно

власть гибнет.

Нестандартная, неординарная роль властвовать требует от престолодер-жателя, несомненно, ярких человеческих качеств. Но дело не сводится лишь к этому. Едва ли не в большей мере он обязан уметь не проявлять, а сдерживать проявление своего «я» (многоразличные слабости, привязан­ности). Человека выдает его страсть, властитель же должен свести к мини­муму в себе человеческое; он, конечно, не может быть святым, но должен хорошо контролировать свою чувственность. Власть — бремя, самопо­жертвование; доверять ее можно людям, знающим жизнь и уже взявшим от жизни. Власть — тлен; никому никогда не нужно искать в ней забвения. Власть — способ испытания личности; привлекать к ней надо хорошо под­готовленных.

Б. Чем меньше реальной власти, тем жестче она в мечте. При движении от мечты к жизни потолки притязаний власти, образы правления посте­пенно мельчают, смягчаются, становятся сопоставимыми с ее (власти) фак­тическим весом. Основное — не превышать полномочий, не брать на себя лишнего, используя флексивный тип инициатив в социальной режиссуре.

"Гоголь И. В. Собр. соч. М., 1952. Т. 4. С.98.

153 Раздел IV

Роковые трудности власти — от перетряхиваний, нескончаемых преобра­зований, разъедающих дух персональной ответственности и превращаю­щих жизнь в печальное время сбывшихся утопий. Симбиоз бескультурья, несамокритичности и агрессивности всегда опасен.

Принцип принуждения. Чем произвольней власть, тем она непредска­зуемей, агрессивней. Сочувственно относясь к сформулированному Н. Ма­киавелли принципу преступления как основе политики, М. Бакунин гово­рил о дополняющем его принципе «искусственной и главным образом механической силы, опирающейся на тщательно разработанную, научную эксплуатацию богатств и жизненных ресурсов нации и организованной так, чтобы держать ее в абсолютном повиновении»¹⁰. Этот принцип, утвер­ждал М. Бакунин, содержит «явное или скрытое порабощение народов и торжество абсолютной централизованной власти». Надо сказать, что тече­ние отечественной и западноевропейской истории подчиняется правилу асимметричности усиления принуждения по мере движения к современ­ности: в Европе с общественным прогрессом элемент насилия понижает­ся, тогда как у нас нарастает.

Если за отправную точку отсчета принять XVI в., взяв статистику ис­требления населения, то можно обнаружить такую картину: при Иване Грозном в России уничтожено 3—4 тыс. человек; в Англии при Генрихе VIII и Елизавете I — свыше 89 тыс.; столько же — в Испании при Карле I и Фи­липпе II. В дальнейшем политические казни в России практически сходят на нет. За XVIII—XIX столетия по политическим мотивам у нас казнено... 56 человек: 6 пугачевцев, 5 декабристов, 31 террорист при Александре II, 14 террористов при Александре III. На фоне этой пасторали в Западной Ев­ропе — буквально кровавая бойня: в одном Париже в июне 1848 г. уничто­жено 11 тыс., а в мае 1871 г. — 30 тыс. человек.

Далее, однако, ситуация резко меняется. В Западной Европе, где абсо­лютизм ослабляется, власть утратила черты кровожадности; у нас же по воцарении ВКП(б) — второго крепостного права большевиков — развора­чивается война с собственным народом. Причина — соответственно куль­турный деграданс и ренессанс власти, утверждение цезаризма и демокра­тии, слияние и дифференциация власти, укрепление верноподданичества и критицизма. В первом случае откровенный прижим, во втором — рацио­нальный отказ от кровопускания.

Принцип культурности. Власть не дар делать все ничтожным. Причина упадка власти состоит в отставании культуры правителей от народной культуры. Так как общественная история людей есть всегда лишь история

"Бакунин М. А. Коррупция // Вопросы философии. 1990. № 12. С. 65.

Власть

их индивидуального развития, крайне важен показатель культуроемкости властедержателей. «Крупные неудачи нашей власти, — писал 2 ноября 1941 г. в дневнике В. И. Вернадский, — результат ослабления ее культур­ности: средний уровень коммунистов — и морально и интеллектуально — ниже среднего уровня беспартийных. Он сильно понизился в последние годы — в тюрьмах, ссылках; и казнены лучшие люди страны. Это... ска­зывается катастрофически».

Личность формируется личностью. Воспитание ребенка, говорят англи­чане, начинается за 100 лет до его рождения. Этой справедливой мыслью подчеркивается роль традиции, индивидуального начала; без человека, способного нести культуру, без культуротворческой среды не может быть ни воспитания, ни образования. Задуматься над этим лишний раз побуж­дают и американцы, вводящие индекс общения, по которому предпочте­ние отдается лицам, общающимся с профессионально сильными, развиты­ми людьми.

Тем более важно сказанное в отношении властителей, приобщенность к высокому которых накладывает печать благочестивое™ на практику их действий. В свете данного соображения нелишне взглянуть на личность нашего среднестатистического интеллигента — потенциального политика, управленца. В дореволюционной России интеллигенция составляла 2,7% населения, а в настоящее время — 25%. Омассовление интеллигенции само по себе не девальвирует ее статуса. Суть — в этатизации интеллиген­ции, которая с классовых позиций расцениваясь как «несамостоятельная прослойка», попала в полную зависимость от авторитарной партийно-го­сударственной бюрократии — и материальную, и интеллектуальную, и