Градиенты власти 8 страница

Власть

безоглядным палачеством. В итоге, не учась историческому опыту, мы не жили по-человечески; наша держава, государственность являлись значи­тельным пробелом трезвомыслящего сознания, поучительным негативным примером для народов цивилизованных. Обидно, досадно, поразительно, несообразно, но факт: всё и всегда в России рушится навеки, тогда как строится на годы. Вероятно, данное обстоятельство позволило столь тон­кому, проницательному мыслителю и патриоту, как Чаадаев, заключить: Россия — страна с темным прошлым, тщетным настоящим, безотрадным, сомнительным будущим. Верные квалификации, справедливые, хотя и тя­желые. И держать их в памяти нужно, но не с целью смакования горькой доли, а с целью положительной работы над поиском путей российского развития, разъяснением национальных вопросов.

Пора положить конец небрежению наследием, варварскому отношению к предшественникам, собственному прошлому, стимулирующим безответ­ственное новаторство. Необходимо осознать: пока мы не научимся беречь то, что получено в наследство от предшествующих поколений, мы не будем иметь культурных цивилизованных основ общественного прогресса, мы не встроимся в общечеловеческий ритм естественноисторического развития. Действуя, как прежде, — перечеркивая и зачеркивая, обливая и поли­вая свое национально-культурное сущее, в надежде осуществить прорыв, «большой скачок» в несуществующее неведомое и желанное,— всякий раз мы будем преподавать человечеству разнообразные уроки, однако не сдвинемся с мертвой точки, все более удаляясь от магистралей нор­мальной жизни.

Без прошлого нет настоящего, без настоящего нет будущего; лишь об­ретя первое, укрепя второе, можно двигаться в третье. Прочный тыл, уве­ренность в силах, точный расчет скорости и направления марша — пред­посылки движения, и притом не движения неизвестно куда, к очередному заоблачному совершенному и недосягаемому символу, а естественноисто-рическое восхождение к социально пстгребному, реалистически доступно­му состоянию.

Главное — не беспорядочное реформирование, не застарелый, до ломо­ты в костях, перестроечный зуд, а возрождение естественного самодвиже­ния общества, обеспеченного совокупной способностью его членов соз­нательно действовать, ставить и достигать обозримые цели, реализовывать свою гражданскую и личностную свободу. Естественность общества — в естественности побуждений и устремлений людей, живущих единожды и строящих жизнь сообразно своим (а не чьим-то) идеалам, в согласии с на­личной доступной степенью собственного волеизъявления, уровнем на­дежд, потолком притязаний.

219 г

Раздел IV

Требование возрождения, восстановления у нас традиций естествен-ноисторического созидания жизни является, с нашей точки зрения, стра­тегическим для концепции обновления российской действительности, национальной цивилизации. Тактические же шаги в переходе к естест-венноисторичности нашего общества, в преодолении отлучения от «все­мирного воспитания человеческого рода» логично связать со следую­щим:

1) с укоренением понятия ординарности национальной жизни. Россия — не мессия, не наставник, не поводырь, не духовный отец человечества. То же и русский народ — не богоносец, не богоизбранник, не богоотступник. Россия и русские не исключительны; они — как все. Идея нормальности, обычности, неизбранности, непредосуществленности должна стать осью нашего бытия, опорной, реперной точкой нашего этнического сознания.

Мы не третий Рим, не форпост, не любая другая финальная, третейская ипостась, всесовершенная из ряда вон инстанция человечества. Мы — его рядовая, штатная часть, достойная лучшей доли;

2) с переходом на стабильный, реалистичный режим развития. Доволь­но скачков, рывков, бросков, сверхнапряжения, сверхэнтузиазма, надрыва и надлома. Довольно форс-мажорного ритма жизни. Довольно бесконеч­ной, неуемной тяги к новому, которая сулит разрушение: «Я новый мир хотел построить, да больше нечего ломать» (В. Друк). Беда в том, как мно­го лет назад подметил Ф. Шаляпин, что «наши российские строители ни­как не могли унизить себя до того, чтобы задумать обыкновенное челове­ческое здание по разумному человеческому плану, а непременно желали построить «башню до небес». Вавилонскую башню. Не могли они удов­летвориться обыкновенным здоровым и бодрым шагом, каким человек идет на работу, каким он с работы возвращается домой,— они должны рвануться в будущее семимильными шагами... «отречемся от старого мира». И вот надо сейчас же вымести старый мир так основательно, что­бы не осталось ни корня, ни пылинки»³⁶.

Курс на преобразования не должен заслонять жизнь. Смысл жизни не в претворении какого-то там курса, а в самореализации ripn стабильном преемственном развитии, завязанном на запросы самого что ни на есть рядового человека;

3) с переходом на преемственный, континуальный тип воспроизвод­ства жизни. Загадка стремительного прогресса западной цивилизации — в восприимчивости к всечеловеческим достижениям, в социальном, технологическом динамизме. Витающий же в российских пенатах дух

³⁶ Шаляпин Ф. Маска и душа//Новый мир. 1988. №6. С. 192.

Власть

первопроходчества, пионерства создает атмосферу социально-историче­ской и национальной изолированности. Для ее ликвидации требуется от­казаться, во-первых, от формационной амбициозности, проявляющейся в молчаливом признании, будто мы уже вышли из предыстории и вошли в историю, что еще надлежит проделать всем остальным; во-вторых, от дис­кретизации отечественного социального строительства, связанного с утра­той мобильности вследствие постоянного обесценивания плодов дея­тельности предшественников.

Возврат в цивилизацию немыслим без реставрации отработанных ме­ханизмов социализации, поддерживающих связь времен, взаимопитание народов и поколений.

Нам нужно самоуважение на базе принятия прошлого, какое оно есть, и его продолжения, развития. На пустом месте созидать невозможно. По­этому нельзя отрицать собственную историю, обеспеченную уймой жиз­ней, человеческих судеб, существований.

Стратегия перемен. Оценка фактического массива демонстрирует: рос­сийская история представляет странную последовательность чередований реформации с контрреформациями.

Констатация этого, многократно обоснованная ранее и явная сама по себе, может быть рельефно иллюстрирована рядом оппозиций, составлен­ных из имен первых лиц — самодержцев и предводителей Отечества: Петр I— Петр II — Петр III; Екатерина II — Павел; Александр I — Нико­лай I; Александр II — Александр III; реформы Столыпина— последую­щая реакция. Нацеленный на обновление прогрессизм первых буквально тонет, вязнет в консерватизме вторых. Причины? Они в природе всегда запаздывающей российской модернизации.

Во-первых, периодически развертываемая в стране форсированная ре­формация сама по себе конфликтогенна: обусловливая быструю диффе­ренциацию общественных сил, населения, обостряя межнациональные проблемы, нарушая баланс целей и средств их достижения, отягощаясь «внеплановой», не идущей к делу политической возней, борьбой за лидер­ство, ведя к напряжению, форс-мажорному темпу жизни, порождая от­носительное снижение стандартов существования, едва зародившись, она уже иссякает, вызывая разочарование масс, которые, рассматривая поли­тику «как помойку», своим протестом стимулируют возвращение к исход­ным рубежам (угроза выступления народа наряду с расколом рядов ре­форматоров — отправная точка контрреформации).

Во-вторых, российская реформация, как правило, базирующаяся на ко­пировании, заимствовании, рано или поздно оборачивается некритической инкорпорацией в нашу реальность трудно совместимых с ней, а подчас и

221 τ

Раздел IV

вовсе чуждых элементов. То у нас за идеал берут Голландию, то Пруссию, Францию, Англию; на смену вестернизации идет истернизация — востор­гаются жизнеустройством Японии, Китая, стран Азиатско-Тихоокеанско­го региона... Вообще говоря, на мировой политической карте государств много, только вот являются ли их пути, их судьбы для нас образцовыми? Вопрос конечно же риторический.

В-третьих, российская реформация всегда шла насильственно как некое облагодетельствование, осчастливливание «темных» масс сверху. Пафосом вывода страны «в люди» исполнена деятельность буквально всех рефор­маторов от Петра I до большевиков, один из ретивых идеологов которых уже в приближенный к нам период без тени смущения утверждал:

«Пролетарское принуждение во всех формах, начиная от расстрела и кончая трудовой повинностью, является, как парадоксально это ни звучит, методом выработки коммунистического человечества из человеческого материала капиталистической эпохи»³⁷.

В-четвертых, российская реформация всегда — негация, представляет собой радикальное перетряхивание общества, не оставляя шанса «старо­му миру», от которого, как от исчадия ада, осуществляется тотальное от­лучение-отречение. Характеризуя дух нажимного подстегивания истории, интенции на сознательное ускорение темпов роста, атмосферы субъектив­ной нетерпимости, необузданности стремлений преобразователей, нельзя не воспользоваться строками В. Александровского:

Бешено,

Неуемно бешено, Колоколом сердце кричит: Старая Русь повешена, И мы — ее палачи.

Обозревая историю нашу, понимаешь: пролеткульт не изобретение эпохи послеоктябрьской, он вечный и неизменный спутник российской жизни. В результате все возвращается на круги своя, как ни в чем не бы­вало. Так, одну и ту же идею — суда присяжных — у нас проводили в 1550 г., затем в 1860 г. и снова возвращаются к ней уже в 1990 г. Одновре­менно не перестаешь поражаться непримиримости, подчеркнутой высо­комерности героев, лицедеев, проводников «нового». Скажем, тот же Си­плый из «Оптимистической трагедии» на полном серьезе считал, будто революционный сифилитик лучше здорового белогвардейца. Прошествие времен не развевает сомнений: лучше! Собственно — чем, почему?

³⁷ Бухарин Н. И. Экономика переходного периода. М., 1920. Ч. I. С. 146.

Власть

В-пятых, российская революционная реформация, как водится, далека от народа, «вертится вокруг себя, не приводя в движение общество» (М. При­швин). Практически ко всем предпринимаемым у нас модернизационным акциям низы не готовы, следствие чего — насилие как метод внедрения новаций. Силовой порыв и надрыв в реформации оборачивается тягой к контрреформации, воспринимаемой народом в качестве желанного перехо­да к естественной, нормальной жизни. От политиков в России, точно, ни­чего не ждут, кроме безответственных экспериментирований, потрясений, расшатывающих и ослабляющих исходно могучую, великую державу.

Какова мораль, вытекающая из оценки опыта прошлого? В кругу прин­ципиальных мыслей выделим три.

Главный вывод заключается в том, что требуемая сегодня модерниза­ция должна избегать вторичности, подражательства. Геополитическое по­ложение страны особое. Она часть Запада, но не Запад, часть Востока, но не Восток. Нас нельзя отождествить с кем-то, ибо мы самодостаточны, самоценны. Следовательно, мы должны войти в Европу (или Азию), ос­тавшись самими собой. Пристально всматриваясь в реальности иных стран и народов, мы обязаны проложить свой путь — без оглядок и неле­пых заимствований. У нас специфические условия, своя система отсчета. К основным завоеваниям — рынку и представительной демократии Запад шел долго, заплатив цену значительную. Достаточно сказать, что на все здесь ушло 3—4 столетия. Для нас, не имеющих подобного резерва вре­мени, калькирование западной линии невозможно. Не подходит и опыт Японии, где на конституированне отлаженных общественных институтов понадобилось 35—40 лет. Для нас это слишком много, так что модерни­зация наша должна быть гораздо более краткосрочной.

Следующий вывод состоит в том, что национальная модернизация не может быть всеотрицающе революционной. Пора перестать играть для мира роль истязающего себя веригами юродивого (В. Непомнящий), при виде которого в очередной раз, как в «Варварах», кто-нибудь да скажет: «Что же вы, господа, сделали?» Основанная на реализме грядущая мо­дернизация должна быть обращена к положительным началам, притом не возвещать нового откровения, а лишь устранять старую ложь. Для поль­зы дела уже нельзя полагаться на форс-мажорпость, жертвовать интереса­ми нынешних поколений. Люди призваны жить, а не ожидать жизни в при­шествии неведомого.

Наконец, последнее: лишь та модернизация допустима, которая полу­чит законодательное, правовое обеспечение, вызовет поддержку народа. Делу помогут массы, а не мессии. Хоть раз в жизни надо испробовать не практикуемый в России путь власти и воли, а путь права и свободы.

223 Раздел IV

Итак, нам надлежит увязать между собой три фактора: быстротечность, эволюционность и легитимность. Как ни трудно сделать, осуществить это необходимо. В противном случае реформы заблокируются контрреформа­ми и нам не избежать участи предшественников, попадавшихся в ловуш­ку той порочной сквозной межформационной черты, которая, как злой рок, довлеет над национальной историей и именуется аболицией. Памятуя об этом, можно очертить контуры оснащенной соответствующей полити­ческой культурой, подготовленной социальной реформации. Последнему служат предлагаемые ниже непространные соображения.

Внешняя политика. В аналогичный момент модернизации России на рубеже XX в. С. 10. Витте указывал на необходимость свертывания актив­ности во внешней политике. В письме военному министру А. Н. Куропат-кину он писал: «Мы не будем играть мировой роли — ну, с этим нужно примириться. Главное — внутреннее положение: если мы не успокоим смуту, то можем потерять большинство приобретений, сделанных в XIX столетии»³⁸. Идея приоритета внутреннего положения, где нужно доби­ваться успеха, важна. По сути дела, с начала реформации ей руководство­вались Япония, Италия, ФРГ, Китай, тактически как бы отступавшие в тень, удалявшиеся с суетного международного поприща. Если учесть, что формы конфронтации теперь изменились, что война ведется уже не арсе­налами, а экономическими и политическими средствами — разбаланс рынка, бюджета, внесение разброда в общественное мнение, межнацио­нальные отношения и т. п.,— основные цели и задачи модернизации сосре­доточиваются во внутренней сфере. Следовательно, возрождение страны немыслимо без поворота от великодержавности к державности со всеми вытекающими отсюда последствиями (целесообразность патронирования развивающихся стран, участия в многочисленных дорогостоящих между­народных организациях и т. д.).

Внутренняя полшпика. В условиях размежевания политических и эт­нических интересов, усиления центробежных тенденций, межнациональ­ного противостояния, антагонизмов между центром и периферией един­ственно приемлемый способ избежать тотальной войны всех против всех заключается в формировании правительства национального единства. Сегодня, как никогда, необходим максимально широкий блок всех пат­риотически настроенных, граждански ответственных сил, склонных к центристской либерально-правовой политике, базирующейся на демокра­тии, консенсусе, компромиссах. Поскольку социальной опорой полити­ки национальной консолидации является средний класс, а он у нас слаб,

¹⁸ Игнатьев А. В. Витгс С. Ю. — дипломат. М., 1989. С. 258.

Власть

малочислен (по некоторым оценкам, он составляет от 15 до 30% самодея­тельного населения со значительной долей высокооплачиваемых работни­ков тяжелых и вредных производств, а также представителей бюрократии), возникает серьезная задача абсолютного наращивания рядов среднего клас­са — этого гаранта социальной стабильности, политической сбаланси­рованности, источника позитивной инициативы.

Характер преобразований. Известны две формы модернизации — эво­люционная (долговременная, постепенная) и революционная (кратковре­менная, радикальная). Революция у нас себя исчерпала. Как отмечалось, желательной для нас оказывается эволюционная, но темповая модерниза­ция, содержащая две взаимосогласованные части. Первая — сильная, обозримая антикризисная программа, подводящая к преобразованиям не догоняющего (как в прошлом), а опережающего порядка. Вторая — насту­пательный план фронтальной реформации общества со структурными мо­дификациями. Быстрота и опережение в модернизации достигаются вер­ным выбором социального агента обновленческих мероприятий. Им (агентом) выступает такая футурологически кредитоспособная сила, как интеллигенция. В политическом отношении, входя в средний класс, она — олицетворение социальной надежности, высокой предсказуемости поведе­ния. В экономическом отношении, сохранив способность к высокопроиз­водительному, созидательному труду, она — подлинный субъект нетради­ционного интеллектуально емкого производства.

Опережающий тип модернизации проявляется в ее беспрецедентное™. Модернизация вдогонку, связывающая перспективу с основанным на хищ­ническом природопотреблении индустриализмом, равносильна самоубий­ству. На смену техноцентризму идет космоцентризм, нацеливающий на обуздание не природы, а техники. Это еще один аргумент в пользу того, что, улавливая векторы потенциального развития, ставку следует делать не на сращенный с архаичной техногенной фазой цивилизации пролетари­ат, а на ведущую производительную силу будущего — интеллигенцию.

Идеология. Задача поставить экономику впереди пропаганды обостряет вопрос о соотношении теории и практики. Есть логика доктрины и есть ло­гика преобразующего действия. Между ними нет взаимно однозначного взаимодействия. Понимание этого подводит к требованию автономизации практико-экономического пространства, которое не лимитируется доктри-нально (схемы, формулы, идеалы и прочие условности). В чем причина об­реченности российских реформ? Во многом в безответственности и про­изволе идеологии, которая, исходя из «высоких принципов», вмешивается в ход реальных событий, негативно их трансформируем Раньше априор­ным пределом обновленческих процессов объявлялись «самодержавие,

225 Раздел IV

православие, народность», теперь — «держава, армия, народ». Эта трой­ка дополняется социалистическим, демократическим выбором, «землей» и т. д. В наличных обстоятельствах, однако, пора решать: либо мы задох­немся в чаду идеологии, либо выйдем на свежий воздух реальности. Пер­вая возможность, опробованная 74-летним опытом организации жизни, ни­чего не сулит. Вторая открывает просторы поистине астрономические. Необходима существенная десикация нашей воинствующей идеологии. Лишь в этом случае общество может быть реформировано.

Экономика. Стартовые предреформационные условия страны сквер­ные. Мы задавлены диспропорциями и дефицитами, низкой производи­тельностью труда и экологической отсталостью.

По своему социальному типажу мы подпадаем под уровень государств «третьего мира». По индексу гуманитарного развития мы на 26-м, а по эко­номическим параметрам развития — на 30-м месте в мире. У нас отста­лое производство и управление: по нашим техническим нормам 20—25% занятой в промышленности рабочей силы — излишне; средний ресурс оборудования у нас 28 лет, тогда как в передовых странах — 7—9 лет.

Казалось бы, положение беспросветное. Тем не менее выход есть. Он связан с переходом к многоукладное™ на базе диверсификации форм соб­ственности, предоставления свободы и равноправия всем участникам эко­номического процесса. Близкие но смыслу социально-политические акции были проведены в период реформации в 1861 г. и в период 1907—1914 гг. Их скоротечность, легкость приводили в изумление аналитиков. По пово­ду первого переворота, позволившего уложить преобразования (при всей непоследовательности, половинчатости) в 20—30 лет, Ленин писал: после 1861 г. «развитие капитализма в России пошло с такой быстротой, что в несколько десятилетий совершались превращения, занявшие в некоторых старых странах Европы целые века!»³⁹

Впечатляюща по результатам и столыпинская реформа. Согласно пред­ставленной возможности, оказалась в состоянии купить землю 1/4 кресть­ян, из которых половина впоследствии не смогла вести фермерское хозяй­ство. Укрепившаяся же на земле 1/8 производителей к 1914 г. в целом по России подняла урожайность на 14%, а в Сибири — на 25%. По любым меркам это взлет небывалый.

Хорошо, если система акций, направленная на раскрепощение произво­дителей, пойдет в пакете с такими мероприятиями, как введение прогрес­сивных налогов на собственность, вклады и денежные накопления населе­ния, а также прекращение кредитования (в массе) неплатежеспособных

¹⁹ Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 20 С. 174.

Власть

убыточных предприятий. Схожие действия подобного рода в разрушен­ной войной Италии и Японии дали эффект уже спустя год.

Разумеется, обновление производства должно сочетаться с реформацией управления, которая заключалась бы в последовательной децентрализации. Заслуживающими внимания принципами здесь могли бы быть такие: центр существует на выделенные ему ресурсы; задания центра выгодны местам; оплата труда чиновников центрального аппарата осуществляется по ито­гам деятельности профильных хозрасчетных объединений.

Задача, которая стоит перед нами, суть задача «межкультурного перехо­да из варварства в цивилизацию» (В. Матизен). Совершить его можно не умывая в очередной раз Россию кровью, а трезвым культуротворческим действием просвещенных масс. Вне этого действия паушальная сумма всех отечественных модернизаций (как в прошлом) окажется минимальной (если не отрицательной).

4.7. ВЛАСТЬ И МОРАЛЬ

Налицо дилемма «власть — мораль», навеваемая сомнениями, совмес­тима ли власть с нравственностью, возможно ли быть политиком с «чис­тыми руками». Перспектива снятия дилеммы, освобождения образа властителя от неблаговидных и непременных криминальных коннотаций видится в следующем.

Верно, не все сферы общественно полезной занятости изначально мо­ральны. Такова, к слову сказать, экономика, крепящаяся на трудно совмес­тимой с моральностью меркантильности: не нравственные каноны, а день­ги здесь — базис коммуникации. По аналогии с этим возникает искус расценить и рабу молвы, расчета и страстей — политику, фундируемую конъюнктурностью, эффективностью, выгодностью.

При всем том, однако, спрашивается: грозит ли смещение акцентов дея­тельности с моральности к практицизму утверждением вседозволенности? Никакой предзаложенности этого при вдумчивом рассмагрении не обнару­живается. Лишь на поверхности власть — имморальная игра без правил. Свой регулятивный, ценностный этос у власти есть (и Аттила ведь богам поклонялся): он обеспечен архизначимой логикой предсказуемого функ­ционирования власти как облаченного колоссальной ответственностью за социальное благополучие компетентного института, опирающегося на вы­сокие начала долга и гуманитарного величия. Отсюда убежденность: a priori во власти дефицита морали нет; справедливость и власть не взаимоисклю­чающи; властный реализм и морализм не противополагаемы.

227 г

Раздел IV

Сказанное позволяет развеять некогда пользующиеся кредитом, но бес­перспективные, догматические доктрины в философии политики, свя­занные с именами Н. Макиавелли и И. Канта.

Проводимая Н. Макиавелли (М. Штирнером, Ф. Ницше) идея мораль­ного нигилизма в политике крайне отрешенная. Достаточно принять во внимание, что деятельность политических лидеров, предводителей Отече­ства вся на виду: она прозрачна и строга, поддаваясь обозрению и управ­ляясь своим неписаным кодексом чести, за соблюдением коего надзирают многочисленные правомочные инстанции — парламентские комитеты и комиссии, располагающие мощными рычагами официального и неофици­ального воздействия (вплоть до импичмента).

Спекулятивна и искусственна линия И. Канта, сталкивающего принци­пы государственно-политической и моральной сферы (важная для первой сферы свобода воли, инспирирующая правовой принцип, якобы аналитич-на, тогда как основоположения добродетели, вменяющие цели и не сле­дующие из свободы воли, синтетичны). Откуда вытекает, что политико-государственная активность держится на разведении права (компетенция светских структур) и морали (компетенция Церкви).

Сшибка политики с этикой утрачивает смысл при понимании того, что вершат судьбы мира не просто венценосные, а достойные люди. Человек властвующий одновременно и моральный человек погружен в стихию гуманитарности. Данное обстоятельство, отмеченное в древнем «Зеркале князей», послужило основанием демаркации между достойным властите­лем и ничтожным властолюбцем.

Требование моральности в политике свято, но гибко. Стратегически оно нацеливает на радикальное исключение из активности неблаговидных дей­ствий. Тактически же во избежание коллизий от соприкосновения абст­рактных норм с конкретной реальностью (вспомним бесконечный и нере-шаемый спор ригористов с утилитаристами) оно ориентирует на принцип наименьшего зла: слепое следование моральному кодексу (платформа Кан­та) неразумно и нерационально, нарушение его допустимо, если допуще­ние зла позволяет избежать большего зла (теории легитимного ущемления прав). Как видно, политическая этика распадается на два фрагмента: этику ответственности (понимание неоднозначности моральной регуляции деятельности при принятии судьбоносных решений) и этику убеждений (понимание необходимости исключения — в идеале — из политики небла­говидных действий).

И все же. Все же. Все же.

Как, спросим мы вслед за Д. Оруэллом, человек утверждает свою власть над другим человеком? И ответим: заставляя его страдать. Иначе, если

Власть

человек не страдает, как можно удостовериться, что он выполняет вашу волю, а не свою собственную? Власть состоит в том, чтобы причинять боль и унижать; в том, чтобы разрывать сознание людей на куски и состав­лять снова в таком виде, в каком вам угодно. При действующих структу­рах власти противоядия этому не дано. Взывания: к внутреннему чувст­ву, гуманитарному величию правителей недостаточно. Гарантия от издержек власти — уничтожение власти.

4.8. ВЛАСТЬ И СОБСТВЕННОСТЬ

Власть и собственность функционально разведены в управлении (ди­вергенцию этих начал констатирует «правило Лэйна»). Подчеркнем, что речь идет именно о функциональном разведении. На сущностном уровне «власть и собственность могут быть разделены на какое-то время, но раз­лучить их навсегда никогда не удастся, поскольку, поняв болезненность подобного разделения, собственность сразу же купит власть либо власть захватит собственность»⁴⁰.

Как один, так и другой исход прекрасно моделируется на фактуре на­шей истории. Достаточно взять смутные времена конца XVI — начала XVII в. (первый вариант) и конца XX в. (второй вариант).

Власть и собственность совмещены в докапиталистических архаичных системах: власть как насилие, принуждение, подавление встроена в кон­текст производственных отношений, проявляется через формы внеэконо­мической зависимости. Рабовладельцы, феодалы единосущно носители как власти, так и собственности; рабы, смерды как безвластны, так и неимущи. Начиная с капитализма власть и собственность расчленяются. Власть об­ретает черты института, аккумулирующего неэкономические связи; рынок систематизирует связи собственнические. На Заиаде человек политический возникает одновременно и наряду с человеком экономическим. В России ничего похожего не наблюдается. Политика у нас исторически не оформи­лась, не закрепилась, не выделилась в специализированную отрасль соци­альной занятости. Как в архаичном или традиционном обществе, к поли­тике у нас причастна каста элитной номенклатуры: вначале сословной, наследуемой (государевой, великокняжеской, боярской, дворянской), затем партийно-инициированной.

На фазе архаики при синкретизме собственности и власти кризис соб­ственности (экономика) влек кризис власти — крах государственности,

* Peterson Μ. Dcmocrasy, Liberty and Property // The State Constitutional Conventions of the 1820-s. Indianapolis, 1966. P. 338.

Раздел IV

имперскости. Позже со стадии обособления власти (бюрократическое го­сударство — машина побуждения, вынуждения, принуждения) и собст­венности (регулируемая рынком динамика персонального и социального богатства) в эпоху капитализма экономические кризисы не вызывают кри­зисов государственных (не равнозначно — «правительственных»). Реалии западной капиталистической социальности от этого застрахованы. Не то в России.

Благотворного функционального двоецентрия власти и собственности у нас не сложилось. С Ивана IV власть стала единодержавной; в борьбе с бо­ярской олигархией опричнина осуществила редистрибуцию богатства с це­лью концентрации земельной собственности у двора, способствовала транс­формации отечественной монархии в имущественную монархию; русский царь отныне — «первый» помещик. С Петра I власть стала имперской, уни­версальной, не разделяющей первенства ни с каким началом, ни с какой си­лой; стяжающая монополию духовного водительства Церковь превратилась в одну из госконтор — коллегию. С Ленина власть стала всепоглощающей: все относительно, кроме власти, — территории, этносы, богатство, благо­состояние. Власть преобразовалась в чистую форму, репрезентируемую функциями партии. Со Сталина власть стала тоталитарной — «чистая фор­ма» обрела плоть национальной державности; хлесткий ярлык «враг наро­да» — ужасное клеймо, агрегирующее признаки государственности, нацио­нальности, партийности.

История России — история не разделения, а соединения, сращения вла­сти с собственностью. На дореволюционной стадии персонификатором власти и собственности был монарх, на послереволюционной стадии — государство. Синкретизм двух капитальных начал влек: а) консервацию внеэкономического принуждения — от патриархальной общины до социалистического колхоза, вызывая порочный тандем взаимоусиливаю-щих экономических и политических (властно-государственных), полити­ческих и экономических потрясений; б) импульсивно-авантюристический, волюнтаристски-импровизационный тип правления, сказывающийся в особенности (исключаемой реальностью Запада) обмена пространства на укрепление власти. Соответствующим (антинациональным) образом дей­ствовали: Ленин — развал империи ради начала коммунистического экс­перимента; Сталин — отказ от мировой революции, развал Интернацио­нала ради продолжения коммунистического эксперимента в отдельно взятой стране; Горбачев — развал Восточного блока (трофея второй ми­ровой) ради совершенствования построенного социализма в одной стра­не; Ельцин — отказ от коммунистического эксперимента, развал СССР