Про джона-взломщика

ОЗЗИ ОЗБОРН

при участии Криса Айрса

Я - ОЗЗИ

Оригинальное название: “I Am Ozzy”

Copyright © 2009 by Ozzy Osbourne

Фото на суперобложке: www.brianaris.com

Проект суперобложки: LBBG - Jennifer Rihards

Впервые опубликовано в Великобритании в 2009 году тиражом издательства “ Sphere”. Все права защищены.

Автор получил согласие на цитирование фрагментов следующих произведений:

“Evil Woman, Don’t Play your Games with Me” (L.Weigand,R.Weigand,Waggoner). EMI Music Pub Ltd.

“Spiral Architect” (Ward, Butler, Osbourne, Iommi). Westminster Music.

”Suicide Solution” (Osbourne, Daisley, Rhoads). Blizzard Music/ Westminster Music.

Я хотел бы посвятить эту книгу всем моим фанам. Благодаря вам у меня была такая чудесная жизнь. Благодарю вас от всего сердца.

Да благословит Вас Господь.

ОЗЗИ.

P.S. Давайте помнить об одном парне по имени Рэнди Роудс, который так много значил для меня.

Покойся с миром. Я тебя никогда не забуду.

Надеюсь, мы где-нибудь встретимся.

Содержание

Часть первая. В начале.

Про Джона-взломщика.

Оззи ищет группу.

Баба-Яга и нацист.

4. “Чуваки, никакие вы не черные!”

Как я убил пастора (в Atrocity Cottage).

Конец близко.

Часть вторая. Все с начала.

Де Мойн.

Пока я спал.

Бетти, где у вас тут бар?

Затмение.

Снова мертвый.

Записки пациента.

Благодарности.

Говорили, что я никогда не напишу эту книгу.

А пошли они в жопу - вот она.

Вот только вспомню что-нибудь…

Бля, ничего не помню.

Ну, разве что это…*

*Определенные события, описанные в этой книге, некоторые могут помнить по-своему. Не собираюсь с ними спорить. На протяжении последних сорока лет я пичкал себя алкоголем, кокаином, “кислотой”, барбитурой, клеем, сиропом от кашля, героином, рогипнолом, клонопином, викодином и массой других сильнодействующих субстанций, полный список которых не поместился бы в этой ссылке. Бывали случаи, когда принимал все сразу. Я же не долбанная “Encyclopaedia Britannica”, скажем так. Вы прочтете здесь только то, что мне удалось выдавить из холодца, который называется мозгом, когда пробовал восстановить историю своей жизни. И все, ничего больше…

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.

В НАЧАЛЕ…

ПРО ДЖОНА-ВЗЛОМЩИКА

Отец всегда говорил, что я чего-нибудь в жизни добьюсь.

- Джон Озборн, у меня предчувствие, что из тебя будет толк. - Любил приговаривать, предварительно осушив пару бокалов пива. - Или попадешь за решётку!

И он был прав, мой старик.

Не исполнилось мне и восемнадцати, а я уже сидел в тюрьме.

Посадили меня за кражу со взломом. Или, как гласило обвинение: ”Незаконное проникновение в помещение и похищение имущества на сумму 25 фунтов”, примерно около трех сотен по нынешним деньгам. Скажу я вам, вовсе не было это “Величайшим ограблением века”. Херовый из меня домушник. Но я продолжал заниматься этим снова и снова. Как-то раз, на улице за нашим домом заприметил магазин одежды Сары Кларк. На первом деле, когда прихватил гору вешалок, подумалось: ”Клёво, всё “толкну” в пабе”. Увы, забыл фонарик, а потом оказалось, что “взял” детские трусики и слюнявчики.

С подобным успехом я мог бы “толкать” собачье дерьмо.

Что делать, вернулся туда опять. В этот раз стырил 24-х дюймовый телевизор. Эта хрень была слишком тяжелой для меня, и когда я слазил со стенки за магазином, телек свалился мне на грудь, и я около часа не мог пошевелиться. Лежу в канаве, весь в крапиве, как идиот. Или как мистер Магу(Mr.Magoo – герой комиксов, из-за своей близорукости постоянно попадающий в неловкое положение - здесь и далее примечания переводчика выделены курсивом), только “под кайфом”. Кое-как удалось столкнуть телек в сторону, но домой я вернулся с пустыми руками.

За третьим заходом прихватил пару рубашек. Мнедажепришла в голову гениальная мысль надеть перчатки как настоящий профессионал. Судьбе было угодно, что на одной из них не хватало большого пальца, ну и я порядком наследил. Через несколько дней в дверь постучали фараоны. Сразу нашлись и перчатки, и барахло.

- Перчатка без пальца? Ай-ай-ай!- издевался легавый, застегивая на мне “браслеты” – Что? Думал – самый умный?

Неделю спустя судья влепил мне 40 фунтов штрафу. В руках не держал такого бабла. Штраф заплатить я никак не мог: должен был грабануть банк… или попросить взаймы у отца. Но батя не протянул мне руку помощи.

- Я зарабатываю на жизнь честным трудом! – говорил он. - Это я должен дать тебе денег?! Тебя посодют, а ты не воруй! Это будет тебе уроком!

- Но папа…

- Так будет лучше для тебя, сынок.

И всё, конец базара.

За “уклонение от уплаты штрафа” судья приговорил меня к трём месяцам заключения в Винсон Грин.

Скажу вам честно: я чуть не обосрался от страха, когда мне сказали про тюрягу. Винсон Грин - это старая тюрьма, викторианской постройки 1849 года, где вертухаями были те ещё ублюдки. Спустя годы, главный инспектор пенетенциарной системы на всю страну заявил, что в жизни не видел тюрьмы, где было бы столько вонищи, насилия и бесправия, сколько было в грёбаной Винсон Грин. Я умолял отца, что бы тот заплатил штраф, но он повторял, что тюрьма научит меня уму-разуму…

Как большинство малолеток, которые вляпались в криминал, я просто хотел произвести впечатление на своих корешей. Думал как это круто - быть бандюком, ну и попробовал им стать. А в Винсон Грин быстро передумал. Когда меня “принимали” на входе, сердце стучало так, будто хотело вырваться из груди и грохнуться на бетонный пол. Вертухаи опустошили содержимое моих карманов, и, упаковав мелочь (кошелек, ключи, сигареты) в полиэтиленовый пакетик, вдоволь поржали над моими длинными волнистыми каштановыми волосами.

- А ты понравишься парням из блока Эйч! - шепнул мне на ухо один из надзирателей. - Удачи в душевой, сладенький!

Понятия не имел о чем он.

Скоро узнал…

У молодежи в Астоне не было перспектив на будущее - ну, разве что чьим-то призванием было горбатить в ночную смену на конвейере. Только там требовались рабочие руки. Люди тогда жили в убогих лачугах без “толчка”. Во время налетов Астон поплатился сполна за то, что в войну в центральной Англии собиралось много танков, грузовиков и самолетов. Когда я был маленьким, практически на каждом углу были “развалины”, т.е. дома, которые немцы сравняли с землей в надежде разбомбить производство “спитфайеров” в Касл Бромвич. А я потом наивно предполагал, что именно так называются детские площадки.

Родился я в 1948 году и вырос в доме номер 14 на Лодж Роуд, в самой середине ряда одинаковых домиков с общими стенами. Мой папа, Джон Томас, по профессии слесарь-инструментальщик, работал в ночную на заводе “General Electric” на Виттон Лэйн. Все его называли Джек, непонятно почему, но именно так обращались тогда к Джонам. Батя часто рассказывал о войне, о том, как в начале 40-х работал в Кингз Стэнли в графстве Глостешир. Каждую ночь немецкие бомбардировщики разносили в ухнарь Ковентри, каких-то пятьдесят миль от деревни. Сбрасывали фугасы и мины на парашютах, а зарево взрывов было таким ярким, что во время затемнения отец мог спокойно читать газету. Тогда я был мальцом и понятия не имел, какой это был ад. Представьте себе, люди ложатся вечером спать и не знают, будут ли стоять их дома на рассвете.

Послевоенная жизнь, знаете ли, была ничуть не лучше. Когда под утро отец возвращался с завода “General Electric”, моя мама Лилиан собиралась в первую смену на завод “Lucas”. И так изо дня в день, никакого, на хрен, разнообразия. Между тем, никто из них не роптал.

Моя мать была католичкой, но без фанатизма: Озборны в костел не ходили, хотя я на какое-то время записался в воскресную англиканскую школу. Иначе можно было сдуреть от скуки, а там хотя бы давали на халяву чай и печенье. Изучение библейских историй и рисунки Христа-младенца не сделали меня лучше. Сомневаюсь я, чтобы пастор гордился своим бывшим учеником, скажем так.

Воскресенье было для меня самым ужасным днем недели. Я был из тех детей, которые всегда искали развлечений, но Астон для этого - не самое подходящее место.Ничего, только серое небо, пабы на каждом углу и всюду изможденные люди, вкалывающие на конвейере. Но у рабочего класса была своя гордость. Некоторые облицовывали каменной плиткой стены коммунальных домов, как будто хотели превратить их в долбаный Виндзор. Только рвов да разводных мостов не хватало! Большинство домов стояли впритирку, как наш, и там, где заканчивалась каменная кладка одного дома, начиналась штукатурка другого. Уродство!

Я был четвертым ребенком в семье и первым мальчиком. Старших сестер звали Джин, Айрис и Джиллиан. Не знаю, когда у родителей было время этим заняться, не успел я оглянуться, как у меня появилось два младших брата: Пол и Тони. Итак, на Лодж Роуд, 14, подрастало шестеро детей! Дурдом! Как я уже вспоминал, в то время в домах не было канализации, просто возле кровати ставили ведро. В конце концов, Джин, старшая сестра, “получила” отдельную спальню в пристройке на заднем дворе. Остальные продолжали делить ведро, пока сестра не подросла и не вышла замуж. Тогда следующая по старшинству заняла ее место.

Я старался не путаться у сестер под ногами (они то и дело цапались, как это бывает у девчонок), а мне не хотелось схлопотать ни с той, ни с другой стороны. Но моя старшая сестричка Джин всегда обо мне заботилась и была для меня второй мамой. До сих пор по воскресеньям мы созваниваемся,хоть камни с неба.

Правда, не знаю, что бы я делал без Джин, а был я ребенком крайне нервным. Ежеминутно воображал, что случится какое-нибудь несчастье.

Вбил себе в голову, что если по дороге домой наступлю ногой между тротуарных плиток, то умрет моя мама. А когда днем отец отсыпался после ночной, я подумал, что батя умер и толкал его в бок, чтобы убедиться в том, что он еще дышит. Можете себе представить, как был рад мой старик! В моей башке роились самые удивительные вещи.

Практически всегда я был чем-то напуган.

И самое первое воспоминание тоже связано со страхом. 1953 год, 2 июля, вхождение на трон королевы Елизаветы. Батя балдел тогда от американского комика Эла Джолсона: мой старик пел домашним его песни, рассказывал юморески и одевался как он, по поводу и без повода.

Эл Джолсон прославился тем, что пародировал негров. Сегодня за подобную неполиткорректность его бы наверняка линчевали. Как бы то ни было, отец попросил тетю Вайолет сшить два черно-белых костюма министреля, которые я и он должны были носить во время торжеств по случаю коронации. Прикид был полный отпад! Тетя Вайолет от себя “подогнала” еще два цилиндра и для полного комплекта - белые бабочки и тросточки в красно-белую полоску. Но когда папа спустился вниз, да еще с черным лицом, у меня напрочь “снесло башню”. Я верещал, выл, стонал:

- Что вы с ним сделали?! Верните мне папу!

Заткнулся я только когда мне объяснили, что это просто гуталин. Потом домашние хотели загримировать и меня. Я снова “завёлся”. Ну не хотел я, чтобы мое лицо измазали этой дрянью. Я подумал, что навсегда останусь черным.

- Нет! Нет! Неееет!

- Не ссы, Джон!- осадил меня батя.

- Нет! Нет! Неееет!

Позже выяснилось, что среди моих родственников полным-полно психов. Бабушку со стороны отца должны были закрыть на “дурке”. Ох, и “отжигала” старушка! Беспрестанно надо мной глумилась, хотя повода я не давал. Никогда не забуду, как она лупила меня по заднице. На втором месте находится тетушка Эдна, младшая сестра мамы. Она покончила с собой: утопилась в канале. Ее выпустили из дурдома, а она возьми да и сигани в воду. Бабушка по материнской линии тоже не подарок. На руке вытатуировала инициалы моего дедушки А.U., т.е. Артур Юнитт. Вспоминаю о ней всякий раз, когда вижу по телеку офигенных телок, “испачканных” чернилами. Пока ты молода и свободна как птичка, это выглядит прикольно, но поверьте мне на слово, бля, ничего прикольного уже нет, когда бабуля баюкает внуков, а на бицепсе красуются расплывшийся кинжал и две облезлых змеи. А вот ей было по барабану, моей бабульке. Я очень ее любил. Померла она в возрасте 99 лет. Когда я начал бух а ть, бабушка колотила меня по заднице свернутой газетой “Миррор” и приговаривала:

- Завязывай пить! Ты располнеешь! От тебя несет как от сраной пивной бочки!

По сравнению с ними мои родители могли считаться вполне нормальными. Отец был суров, но никогда не бил меня и не запирал в чулане, где хранился уголь. Ничего подобного! Если я набедокурил, то самое страшное, что мне светило - это подзатыльник. Например, когда вздумал заклеймить раскаленной кочергой колено мирно спящего дедушки. Зато папа ругался с мамой и, как позже оказалось, даже поднимал на нее руку. Мать подала на него в суд, хотя мне об этом никто тогда не сказал. Я часто слышал крики, но не понимал, что происходит. Думаю, ссорились из-за денег. Так уж устроен мир, знаете ли, не получится постоянно сюсюкать: “Да, милая! Понимаю, давай поговорим о “чувствах”, сюси-пуси, ёксель-моксель …” Люди, утверждающие, что никогда не повысили голоса, живут, бля, на другой планете! А уж в те времена быть мужем и женой было и вовсе непросто. Даже не представляю себе, каково это отпахать в ночную, утром попрощаться с женой на целый день и, в результате, не иметь сколько-нибудь приличного бабла.

Мой старик был мировым мужиком, простым и старомодным. В смысле телосложения - “мухач”, на носу очки в толстой черной оправе а ля Ронни Баркер. (Роналд Джордж Уильям Баркер – британский актёр-комик)

- Может у тебя не будет приличного образования, - любил поучать он – но хорошие манеры тебе не помешают.

И сказанное претворял в жизнь: уступал женщинам место в автобусе, мог помочь старушке перейти через дорогу.

Отец был добрым человеком, мне его очень не хватает.

Теперь понимаю, что он был немного ипохондриком и, возможно это я мог унаследовать от него. Батя постоянно жаловался на ногу, постоянно обматывался бинтами, но чтобы пойти к врачу - это нет. Предпочел, чтобы его скрутило, чем идти на обследование. Панически боялся докторов, впрочем, не он один в таком возрасте. При этом не взял ни одного отгула. Если бы почувствовал себя настолько плохо, чтобы остаться дома, нужно было готовиться к похоронам.

Единственное, что я не унаследовал от него – это мою страсть к дурным привычкам. Папа пропускал пару бокалов пива, но никогда не напивался. “Мэйксон Стаут” - вот что он любил больше всего. Заглядывал в рабочий клуб, чтобы потусоваться с коллегами по работе и возвращался домой напевая: “Хорошо, что есть на свете это счастье - путь домой”. (В оригинале- “Show me the Way to go Home”- “Покажи мне дорогу домой”). И все! Ни разу я не видел его блюющим, ползающим по земле с обоссаными штанами. Просто у него было хорошее настроение. Время от времени, по воскресеньям брал меня с собой в пивную. Потом я играл на улице, слышал, как он горланит песни. Подумал тогда: ”Ё-моё! Лимонад, который пьет папа должно быть обалденный!” У меня было буйное воображение. Долго я ломал голову каково же пиво на вкус, а когда наконец-то попробовал, подумал: ”Что за хрень! Папа ни за что бы это не выпил!” Однако быстро открыл тот факт, что после пива человек чувствует себя несколько иначе, а я за то, чтобы чувствовать себя иначе, был готов пойти на все. В возрасте 18лет осушал бокал в пять секунд.

В нашей семье не только папа любил петь навеселе. Мама и сестры не отставали. Джин приносила домой пластинки Чака Берри и Элвиса Пресли, все учили тексты, а в субботу вечером организовывали небольшие семейные концерты. Сестры даже выучили напамять несколько номеров “Эверли Бразерс”. (” Everly Brothers” – вокальный дуэт братьев Дона и Фила Эверли. Они исполняли ранний рок-н-ролл, кантри-рок, фолк-рок. Дебютировали в 1954 г.). Собственно, на одном из таких междусобойчиков, я впервые выступил в качестве вокалиста. Я спел хит “Living Doll” Клиффа Ричарда, который услышал по радио. Мне и не снилась карьера певца, просто такой поворот событий не принимался в расчет. Я был уверен, что если нужно заработать бабки, то должен как все в Астоне идти на завод. Или грабануть банк.

Причем второй вариант не исключался.

У меня была врожденная смекалка к правонарушениям и я даже нашел себе сообщника. Парня звали Патрик Мерфи и жили мы на одной улице. Семейства Мерфи и Озборнов дружили, хотя дети первых, нормальных католиков, учились в другой школе. Началось все с того, что мы ходили с Патом воровать яблоки. Заметьте, вовсе не для того, чтобы их продавать. Мы их хавали без разбору, потому что были голодными, а когда попадалось гнилое - на несколько дней понос был обеспечен. Было поблизости укромное местечко, где Тринити Роуд сходилась с другой улицей, благодаря чему достаточно было наклониться за ограждение, расправить рубаху и наполнить ее яблоками с деревьев, растущих на другой стороне. Однажды, когда я влез на ограду и маячил там как “беременный” яблоками контрабандист, хозяин заметил это и натравил на меня двух волкодавов. Они напали сзади, я свалился в сад и грохнулся головой о землю. В мгновение ока под глазом напух большой черный фингал. Когда такой “красивый” я вернулся домой, папаня разозлился не на шутку. А в больнице врачи вставили мне своих пистонов.

Несмотря ни на что, я и дальше корешил с Патом.

На смену яблокам пришла “зачистка” парковочных автоматов. Потом начались мелкие кражи в магазине. У моих предков было шестеро детей и мы не жировали. Человек совершает самые отвратительные поступки, лишь бы набить брюхо. Лично для меня это вовсе не повод для гордости, я не принадлежу к тому типу людей, которые говорят: “Сейчас я в “шоколаде”, бабла хватает, чего ворошить прошлое…”

У каждого своя школа жизни.

Потом мы придумали такую тему: в день матча, у стадиона “Астон Виллы”, мы собирали по полшиллинга за “охрану” машины. В те времена тачку на ключ никто не запирал и у нас был повод подурачиться внутри. Попробовали зарабатывать на жизнь мойкой авто. Задумка была гениальной, но однажды нам взбрело в голову надраить одному лоху машину щеткой по металлу. Не успела тачила высохнуть, как с нее слезла половина краски. Чувак охуел.

Наперекор влечениям, я вовсе не был гаденышем. Мне просто хотелось попасть в одну из местных шаек. Помню наши забавы. Сходилась улица на улицу, мы забрасывали друг друга камнями, а из крышек мусорных баков делали щиты, ну прям как древние греки против римлян. Было прикольно до тех пор, пока кто-то не заехал противнику камнем в “табло” и поверженного, с лицом, залитым кровью, забрала скорая. Играли в войнушку. Делали бомбы собственного производства. Покупали кучу петард за один пенс, вытряхивали из них порох, сгибали один конец медной трубки, в середине делали отверстие, засыпали внутрь порох, заворачивали другой конец трубки, вставляли фитиль от петарды в подготовленное отверстие. Оставалось только поджечь спичку и валить, причем очень быстро.

Ба-бах!

Ха-ха-ха…

Не все, что мы делали было запрещено и вовсе небезопасно.

Однажды с Патом мы вырыли землянку в твердой глиняной насыпи, затащили внутрь каркас от старой кровати и какие-то доски, а в потолке вместо трубы была обыкновенная дыра. Рядом стояли ржавые бочки, с которых мы прыгали на старую металлочерепицу, клевый трамплин, скажу я вам. Прыг - и приземляешься на крыше нашего блиндажа. Так продолжалось несколько недель, пока я не влетел внутрь через долбаную дыру и чуть не свернул себе шею.

Какое-то время Пат думал, что мне конец.

Но самое большое развлечение ждало нас на развалинах домов. Часами мы бродили по руинам, складывая фигуры из булыжника, разбивая что-нибудь, разжигая костры. И постоянно искали клад. Воображение работало на полных оборотах. У нас был огромный выбор разрушенных викторианских домов, тогда только начинали отстраивать Астон. Эти старые дома были величественны: можно было подуреть на трех, четырех этажах. Мы покупали пару сигарет и покуривали в развороченных взрывами прихожих. “Вудбайн”, “Парк Драйв” - наши любимые сигареты. Сидит себе человек среди этой грязи и пыли, дымит папироской, вдыхая тяжелый желтый смог Бирмингема.

Эх, было времечко…

Я ненавидел школу, как же я ее ненавидел!

До сих пор помню свой первый день в школе Prince Albert Juniors в Астоне. Я был пойман за шиворот и силой туда доставлен, вереща и брыкаясь по дороге.

Единственное, чего я с нетерпением ждал в школе, был звонок в 16.00. Я не умел нормально читать, соответственно, не получал хороших оценок. Знания в моей башке не задерживались, а я не мог понять, почему вместо мозга у меня бесполезный холодец. Когда я листал книжку, мне казалось, что она написана по-китайски. Чувствовал себя тупицей, полным неудачником. Только когда мне было за тридцать, я узнал что у меня дислексия, синдром дефицита внимания и гиперактивности (Дислекси́я (греч. δυς- «плохо» и λέξις «речь») — избирательное нарушение способности к овладению навыком чтения и письма при сохранении общей способности к обучению. Синдром дефицита внимания и гиперактивности (сокращённо СДВГ; англ. Attention-Deficit/Hyperactivity Disorder (ADHD)) — неврологическо-поведенческое расстройство развития, начинающееся в детском возрасте. Проявляется такими симптомами, как трудности концентрации внимания, гиперактивность и плохо управляемая импульсивность.) В то время об этом дерьме никто не слышал. В классе было человек сорок и если кто-то чего-то не понимал, учитель скорее не пробовал ему помочь. Нам разрешали бездельничать, чем я и пользовался. И когда кто-нибудь пытался подъебнуть меня за тупость, например, заставлял читать вслух, то я пробовал рассмешить одноклассников. Придумывал такие глупости, чтобы другие смеялись.

Наверное, единственным преимуществом моей болезни было то, что дислектики очень креативны. Так по-крайней мере мне сказали. Мы думаем не так как все. Но не уметь читать как все нормальные люди - это стыд и позор. Я всегда жалел, что не получил добротного образования. Книжки - это клёво, в натуре! Находить время для чтения книг, бля – это феноменальное дело. У каждого должна быть такая возможность. За всю свою жизнь мне удалось дочитать книгу до последней страницы только пару раз. Раз в пятилетку у меня в голове что-то разблокируется и я стараюсь читать как можно больше. А когда снова включится блокада, могу только пялиться в книгу как баран на новые ворота.

Сколько себя помню, в школе все называли меня Оззи. Понятия не имею, кто это первым придумал, а также когда и зачем. Наверное, это было уменьшительным от фамилии. И абсолютно соответствовало моей клоунской сущности. С тех пор как эта кликуха “”приклеилась” ко мне, только моя семья продолжала называть меня Джон. Сегодня я вообще не реагирую на свое настоящее имя. Если кто-то говорит: ”Эй, Джон! Иди сюда!”- я даже не оборачиваюсь.

По окончании начальной школы я перешел в среднюю школу на Бирчфилд Роуд в Перри Барр. А там уже носили униформу. Это было необязательно, но практически у всех она была, включая моего младшего брата, который прикидывался пай-мальчиком. Ежедневно приходил в школу в пиджачке, старых фланелевых брючках и рубашке с галстуком. А я красовался в заляпаных калошах, рваных джинсах и старых, пропахших потом, свитерах. Мистер Олдэм, директор школы, постоянно устраивал мне показательные выволочки, всякий раз я попадался ему на глаза:

- Джон Озборн! Приведи себя в порядок! Ты позоришь школу!- Орал он на весь коридор. - Почему ты не берешь пример с брата?

И лишь однажды мистер Олдэм отозвался обо мне по-хорошему. Я “стуканул” ему, что, мол, один из старшеклассников попытался отравить рыбок в аквариуме и плеснул в воду средство для мытья посуды. Меня даже похвалили на линейке:

- Благодаря Джону Озборну нам удалось задержать негодяя, совершившего этот гнусный поступок.

Но мистер Олдэм и не знал, что это я пытался отравить рыбок, заливая “Фэйри” в аквариум. Только “очканул” на полпути. Зная, что пену в аквариуме и так повесят на меня (я был виновником всего плохого, что случалось в школе), я решил, что ничего не случится, если “переведу стрелки” на кого-нибудь другого. И план сработал.

Был один учитель, которого я даже любил - мистер Черрингтон - за его страсть к истории Англии. Он забрал нас как-то на открытый урок в место под названием Пимпл Хилл, где ранее возвышался замок Бирмингем. Это было классно! Рассказывал об укреплениях, местах захоронений, средневековых орудиях пыток. Никогда в жизни ни один урок мне так не понравился, хоть я не получил хорошей оценки, потому как не смог ничего написать в тетради. Вы будете смеяться, но единственным предметом, по которому я успевал на Бирчфилд Роуд, была обработка металла. Наверное, потому что я унаследовал тягу к металлу от отца-инструментальщика. И даже занял первое место в классном конкурсе на изготовление шпингалета. Но это вовсе не означает, что я перестал чудить. Наш трудовик, мистер Лэйн без устали лупил меня под зад обрезком доски. Лупил от души и тогда мне казалось, что моя жопа отвалится. Но несмотря на это, он был дядька что надо. Хоть и страшный расист. Я фигею, что он нам рассказывал… Ой, сегодня бы за это “загремел”.

На уроках по обработке металла я делал такой прикол: брал однопенсовую монету и три - четыре минуты нагревал ее паяльной лампой, а затем подкладывал на стол мистеру Лэйну. Когда тот садился и из любопытства брал монету в руки, сначала было слышно только: - Аааай!

И тут же:

- Озборн! Гаденыш!

Ха, ха!

Ах, этот старый добрый прикол с монеткой! Полный отпад, чувак!

Когда мне было 11, ну может 12 лет, ребята постарше надо мной издевались. Поджидали после уроков, снимали штаны и прикалывались. Приятного мало. Правда, меня не трахали и не дрочили мой болт, ничего подобного не было, так, для ржачки, как это делают мальчишки в их возрасте. Но мне было стыдно, вдобавок, я был запуган и не мог рассказать об этом родителям. Дома мы часто донимали друг друга (ничего удивительного - в тесной клетушке жило шестеро детей), но именно поэтому я не видел смысла жаловаться. Мне казалось, что это я виноват.

По крайней мере, решил, когда я выросту и у меня будут дети, скажу им: “Не бойтесь рассказывать маме и папе о своих проблемах. Вы знаете, что такое хорошо и что такое плохо! И если кто-то захочет сделать с вашим телом что-то, что не нравится вам, просто идите с этим к родителям”.

И поверьте, если бы я узнал, что какой-то подонок причинил им боль, то пустил бы кровушки этому сукиному сыну.

В конце концов, нашелся способ как покончить с этими преследованиями. Я заприметил самого большого парня на площадке и кривлялся до тех пор, пока тот не рассмеялся. Так он стал моим другом. На вид мой великан был чем-то средним между кирпичным “очком” и долбаной горой Сноудон. Если бы кому-то взбрело в голову поприкалываться над ним, то этому смельчаку пришлось бы месяца полтора питаться в столовой через соломинку. А на самом деле, это был добродушный великан. С тех пор как мы подружились, никто уже ко мне не приставал – и очень хорошо, т.к. дрался я так же плохо, как и читал.

Одним из тех, кто меня ни разу не тронул в школе, был Тони Айомми. Учился на класс старше и все его знали, он умел играть на гитаре. Хотя он не задирался, я и так чувствовал перед ним респект. Тони был высоким, красивым, все девчонки сохли по нему. А дрался он так, что никто не мог его завалить в партер. Раз он был старше меня, значит, мог дать под зад пару раз, или чего покруче, не более того. Если вспомнить Тони в школьные годы, то приходит на ум день, когда нам разрешили принести в школу рождественские подарки. Тони заявился с ярко-красной электрогитарой. Помню, тогда подумал, что ничего круче в своей жизни не видел. Я всегда хотел играть на каком-нибудь инструменте, но у стариков не было на это денег, да и у меня не хватало усидчивости. Больше пяти секунд ни на чем сосредоточиться не мог. А вот Тони, тот умел играть. Был талантлив от рождения. Ему можно было дать какие-нибудь монгольские волынки, и через пару часов он научился бы на них лабать блюзовые риффы. В школьные годы мне было интересно, как сложится его судьба.

Должно было пройти еще несколько лет, прежде чем наши пути вновь пересеклись.

Когда я подрос, начал чаще пропадать в туалете с бычком в зубах и реже появляться в классе. А коптил уже так, что постоянно опаздывал на утренние построения, которые проводил мистер Джонс, тренер школьной команды по регби. Как же он меня ненавидел! Заставлял меня оставаться после уроков и издевался надо мной на глазах других детей. Но самое большое удовлетворение ему приносило наказание ботинком. Мистер Джонс посылал меня к противоположной стене класса, к полке со спортивной обувью, откуда я должен был принести ботинок самого большого размера. Потом мучитель направлялся туда сам с проверкой, и если находил теннисные туфли б о льшего размера, то я получал по заднице по двойному тарифу. Никто не издевался надо мной, так как он.

Кроме того, по утрам мистер Джонс устраивал проверку внешнего вида, в частности, осматривал наши шеи с помощью белого полотенца. Если полотенце становилось грязным, провинившегося нещадно полоскали как животное под классным умывальником.

Никто не издевался над нами так, как этот мистер Джонс.

Довольно быстро я смекнул, что у стариков бабок меньше, чем у родителей моих товарищей. Наверное, понятно, что каждый год мы не отлеживались на Майорке, потому что надо было прокормить и одеть шестерых Озборнов. Я впервые увидел море, когда мне было четырнадцать, да и то, благодаря тетушке Аде из Сандерленда. А уж океан, с водой, в которой не плавают какашки из Ньюкасла и в которой за три секунды не замерзнешь нахер, и вовсе, когда мне было за двадцать.

Признаков нищеты было гораздо больше. Например, куски газеты, которыми мы подтирались вместо туалетной бумаги. И калоши, в которых я был вынужден ходить летом, не было обычных туфель. И то, что мама никогда не покупала мне нижнего белья. Ну и тот подозрительный тип, который постоянно требовал денег. Мы его назвали “стукачом”. Это был обыкновенный лоточник, который “впаривал” маме в рассрочку разную хрень из каталога, потом каждую неделю требовал денег. Деньги у мамы никогда не водились, поэтому она постоянно просила меня ответить, что ее нет дома. В конце концов, мне это надоело:

- Мама говорит, что ее нет дома!

Пару лет спустя, я решил покончить с этим раз и навсегда. Открыл “стукачу” дверь и оплатил все мамины долги. Вдобавок, сказал ему, чтобы тот отвалил и никогда больше у нас не появлялся. Но это не помогло. Через две недели прихожу, а мама распаковываетновенький костюм-тройку. Угадайте с одного раза, откуда он взялся?

Когда я был маленьким, денег не хватало ни на что. Однажды мама подарила мне на день рождения 10 шиллингов на покупку фонарика (знаете такой, который светит разными цветами), а по дороге домой я потерял сдачу.

Это был один из самых печальных дней моего детства. Наверное, часов пять прочесывал все канавы и ливневки Астона в поисках этих медяков. А самое смешное то, что сейчас и не припомню, что мне сказала мама, когда я вернулся домой. Помню только, что пересрал с испугу.

Нельзя сказать, что на Лодж Роуд 14 жилось ужасно, но идиллией, бля, и не пахло.

Во-первых, мама немного не дотягивала до кулинарных талантов Юлии Высоцкой. (В оригинале- Delia Smith-английская ведущая популярных кулинарных программ и автор кухонных книг-бестселлеров).

По воскресеньям она целый день пропадала на кухне, а мы тряслись от нетерпения, в ожидании конечного результата. Жаловаться было нельзя.

Однажды ем капусту, а у нее вкус мыла. Джин, заметив мою реакцию, исподтишка бьет меня в бок и шепчет:

- Сиди тихо!

Меня так тошнит и я не собираюсь сыграть в ящик, отравившись капустой. И уже хочу что-то сказать, как в это время возвращается из паба отец, вешает плащ, садится за стол, берет тарелку, насаживает капусту на вилку, а там болтается кусочек скрученной проволочки! Мамочка, благослови ее Боже, приготовила нам щетку “Brillo” для мытья посуды.

Все бегут на “толчок”, чтобы проблеваться.

В другой раз, мама сделала мне в школу бутерброд с яйцом вкрутую. Заглядываю вовнутрь, а там пепел от сигареты и измельченная скорлупа. Спасибо, мама!

Короче говоря, школьная столовка спасла мне жизнь. Это было единственное, что мне нравилось за все время долбаной учёбы. Обеды в школе были как в сказке: первое и пудинг на десерт. Фантастика! Сегодня только взял что-то съестное, а уже слышно: “О! Здесь 200 калорий!” Или: “Здесь содержится 8 граммов насыщеных жиров”. Но тогда, о такой фигне как калории, никто понятия не имел. На тарелке лежала жратва, которой, как по мне, всегда было мало.

Каждое утро я пытался придумать отмазку, как бы “откосить” от школы. Поэтому никто мне не верил, даже если говорил правду.

Например, когда я услышал привидение.

Сижу себе в кухне, собираюсь в школу. Зима, лютый мороз, в кране нет горячей воды, я подогреваю чайник, чтобы залить кипятком раковину и вымыть посуду. И тут слышу голос:

- Озборн, Озборн, Озборн!

Перед тем, как лечь спать после ночной смены, отец отправлял нас в школу. Ну, я поворачиваюсь к старику:

- Папа! Папа! Кто-то зовет нас! Привидение! Наверное, в нашем доме завелось привидение!

- Ну, ты придумал, сынок!- отрывается он от газеты. - Привидение или нет, в школу все равно пойдешь! Давай, мой посуду!

А в это время снова голос:

- Озборн, Озборн, Озборн!

- Но, папа! – кричу я. - Ведь слышно, правда? Послушай!

В конце концов, он тоже слышит.

Голос доносится вроде бы с улицы. Выбегаем во двор, я босиком, а там - никого. Голос слышен вновь, на этот раз очень близко:

- Озборн, Озборн, Озборн!

Доносится из-за забора. Ну, мы туда, а там, на земле лежит соседка. Беспомощная одинокая старушка поскользнулась на льду и наверняка замерзла бы насмерть, не подоспей мы вовремя. Перелезли через забор, внесли ее в гостиную, где до этого никогда не были, а ведь живем по соседству с незапамятных времен. Вот это и было самым печальным.

Мужа старушки во время войны убили фашисты во Франции. Дети погибли в бобмбоубежище. Она делала вид, что они живы: повсюду были их фотографии, одежда, игрушки и т.п. Как будто время в этом доме остановилось. Пожалуй, ничто в жизни не повергало меня в такую депрессию. Помню слезы мамы, когда в этот день она вернулась от соседки.

Поразительно, разве не так? Можно жить в двух шагах от соседей и ничего о них не знать.

В этот день я опоздал в школу, но мистер Джонс не требовал от меня объяснений, опаздывал я каждый день. Просто у него был повод, чтобы портить мне жизнь. Однажды утром, может даже в тот же день, когда мы нашли старушку на льду, хотя не уверен, я пришел на перекличку так поздно, что она уже заканчивалась, входили дети из другого класса. Для меня это был особый день, отец дал мне несколько металлических прутьев, унесенных с завода, чтобы я сделал из них отвертки в мастерской мистера Лэйна. Прутья были у меня в портфеле, я не мог дождаться момента, когда их достану и покажу друзьям.

Но день был испорчен, едва начавшись. Помню, стою возле учительского стола, мистер Джонс устраивает мне взбучку, а дети из другого класса рассаживаются за партами. Я чувствовал себя так глупо, что охотно провалился бы сквозь землю.

- Озборн! - верещит мистер Джонс - Ты позоришь себя и всю школу! Неси ботинок!

В классе стало так тихо, что можно было услышать как муха пёрднет.

- Но пожалуйста…

- Неси сюда ботинок, Озборн! И помни! Он должен быть самым большим, иначе я тебя так выпорю! Месяц не сможешь сидеть!

Чувствую на себе пристальные взгляды. Уж лучше бы, на хер, сдохнуть! Ребята на год старше смотрят на меня как обезъяну в зоопарке. С опущенной головой, сгорая от стыда, плетусь в другой конец класса. Кто-то подставляет мне подножку, кто-то высовывает в проход портфель, что бы я его обходил.

Весь дрожу, на лице огонь. Не хочу разреветься на глазах старших, но чувствую, вот-вот расклеюсь. Подхожу к полке, выбираю ботинок. Даже не соображаю, какой из них самый большой. Подаю ботинок мистеру Джонсу, взгляд опущен в землю.

- По-твоему, это самый большой?! – орет мистер Джонс. Он шагает к шкафу, возвращается с ботинком б о льшего размера и приказывает мне наклониться.

Все взгляды устремлены на меня. Едва сдерживаю слезы, в носу уже пузырится сопля, но я утираюсь рукавом.

- Я сказал - нагнись, Озборн!

Делаю, что велят. И тогда, основательно замахнувшись, Джонс лупит меня со всей дури кроссовком 45 размера.

- Аааай!!!

Пиздец как печет! А этот хек продолжает: раз, другой… На третьем или четвертом ударе моему терпению приходит конец. Я начинаю свирепеть, меня трясет от ненависти. И когда он снова замахивается, чтобы меня треснуть, я быстро вынимаю из портфеля папины прутья и швыряю в потную жирную харю мистера Джонса. Спортсмен из меня никудышний, но за эти две секунды я мог бы застолбить за собой место в национальной сборной по крикету. Мистер Джонс отпрянул, из носа течет кровь, а до меня доходит, что я натворил. В классе галдеж. Ох, ё-моё! Смываюсь в коридор, оттуда через школьный двор, минуя ворота, мчусь на Лодж Роуд 14. Влетаю наверх, в комнату, где спит папа, пытаюсь его разбудить. И тут я разревелся.

Ну и разозлился же отец! Слава Богу, не на меня, а на мистера Джонса. Пошел туда и потребовал разговора с директором. Крик стоял на всю школу. Мистер Олдэм сказал, что он понятия не имеет о том, что мистер Джонс бьет учеников и пообещал этим вопросом заняться. Папа ответил, что лучше бы он, на хер, этим занялся.

После этого случая избиения прекратились.

В школе я не был великим Казановой. Дамы считали меня придурком, но какое-то время я встречался с одной. Джейн ходила в школу для девочек на той же улице. Я в ней души не чаял! Да еще как! Перед каждым свиданием втирал в школьном туалете мыло в волосы, чтобы прилизать их. Почему-то я думал, что так в ее глазах я выгляжу красивее. Но однажды пошел дождь, прихожу я на свиданку: голова в пене, мыло на лбу и даже в глазах. Она смотрит на меня и сразу:

- Ты что, дебил?

Удивление. Шок. Просто какой-то, на хер, облом.

Через несколько лет вижу ее возле какого-то клуба в Астоне, пьяную в стельку и начинаю удивляться, чего это я тогда так переживал.

Были еще несколько девчат, но ничего серьезного у меня с ними не было.

Я быстро убедился в том, как это больно, когда объект твоих воздыханий встречается с другим парнем. Или когда с тобой встречаются ради прикола - тоже ничего смешного. Однажды я назначил встречу одной девчонке у “Crown and Cushion” в Пэрри Барр. Льет как из ведра, прихожу, как условились, на 7:30, а ее нет. Хорошо, думаю, придет через полчаса. Жду до восьми. Нет. Даю себе еще полчаса. По-прежнему никого. Кисну там часов до десяти. Потом, промокший как цуцик, возвращаюсь домой. Я тогда чувствовал себя подавленным и отвергнутым. Зато теперь рассуждаю с позиции отца: “Поздравляю, Шарик! Ты - балбес! Какой же родитель позволит пойти своей дочери на свидание со школьным товарищем в такой дождь!”

Но тогда это были лишь щенячьи нежности. Не будучи взрослым, я чувствовал себя взрослым. Когда мне было четырнадцать, пошел с одной чиксой в кино. А чтобы она убедилась, какой я крутой, решил понравиться с помощью сигарет. К тому времени я уже покуривал, но не в таких огромных количествах. На этот вечер припас пять сигарет и коробку спичек за один пенс. Ну, значит, сидим в зале, я корчу из себя взрослого, и вдруг меня бросает в холодный пот. “Бля, что за хрень?”- думаю. Отрыгиваю и чувствую во рту кислоту. Лечу что есть духу в туалет, закрываюсь в кабине и тут меня разбирает такой кашель, будто я хочу выблевать желудок. Как же херово мне было… Когда попустило, я доплелся до выхода и пошел домой. Всю дорогу блевал. С той малышкой я больше не встречался, а ей на память обо мне досталась коробка шоколадок.

По молодости со мной приключилось несколько неприятных историй, связанных с курением. Помню, однажды ночью, перед тем случаем или сразу после него, покуриваю у себя в комнате на Лодж Роуд. Бычкую, чтобы заначить немного на утро. Через несколько часов просыпаюсь от кашля. Везде дым. “Твою мать! – думаю - Спалил хату!“ Но замечаю свою пепельницу возле кровати, сигарета в ней не тлеет. Я не знал, что батя пришел домой слегка поддатый и закурил в постели, но вместо того, чтобы погасить окурок, бросил его за диван. Поролон начал тлеть и коптить адским черным дымом.

Вбегаю в зал, а там захмелевший папка с кислой миной и согнувшаяся пополам от кашля мама, а лицо ее мокрое от слез.

- Джек Озборн – говорит она и заходится кашлем.- Твою дивизию, что ты наде…

В этот момент мама закашлялась так сильно, что ее вставная челюсть дословно вылетает изо рта, разбивает оконное стекло, а морозный ветер, врывающийся в дом, еще больше раздувает пламя…

Долбаный диван превратился в пионерский костер, а я уже и не знаю, смеяться мне или обосраться.

Во всяком случае, нам с папой пожар удалось погасить, а мама в это время искала свою челюсть в огороде. В доме еще несколько недель неприятно пахло.

Скажу вам по секрету, это происшествие не склонило меня завязать с курением. Я был уверен, что с сигаретой в зубах просто неотразим. Возможно, что-то в этом было, ибо несколько недель спустя, я впервые познакомился с “дуней кулаковой”. Совсем недавно я открыл для себя, что мой пенис служит не только для наполнения помойного ведра и стал вытворять с ним такие чудеса, где только можно. Дрочил вдохновенно, даже спать не мог, только бы “дернуть гуся”. Потом, как-то раз был в пабе на танцах в Астоне. Я тогда еще не пил, в подсобке справляли чей-то день рождения или что-то в этом роде. Крутилась там одна девушка старше меня, клянусь Богом, не помню ее имени, и, по-моему, мы даже танцевали. Потом она привела меня к себе домой и трахала всю ночь напролет.

Не знаю, чем она думала, когда выбирала меня. Может, изголодалась по этому делу, а другого кандидата под рукой не было. Кто ее знает? Во всяком случае, я не жаловался. Конечно, хотелось продолжения банкета. И уже на следующий день с мыслью о добавке бегу к ней, как пес, который хочет обнюхать любимый столбик.

- Какого тебе? – наехала она со старта.

- Как насчет повторить?

- Да пошел ты!

Так закончился наш чудный роман.

Я окончил школу, когда мне было 15 лет. Ну и что мне дала британская система образования за десять лет? Клочок бумажки, который гласит:

“Джон Озборн окончил среднюю школу на Бирчфилд Роуд.

Подпись.

Мистер Олдэм (директор)”.

И все, на хер, по теме. Какая - то специальность? Никакой. Если речь зашла о будущей профессии, то я стал перед выбором: физический труд или физический труд. Начал с того, что заглянул на последнюю страницу ”Бирмингем ивнинг мэйл”, где печатались объявления об открытых вакансиях. В этом номере как раз было приложение о перспективах трудоустройства для выпускников школ. Просмотрел все: молочник, мусорщик, слесарь-сборщик, каменщик, дворник, водитель автобуса и т.п. Мой выбор пал на водопроводчика, по крайней мере, это конкретная профессия. А меня так и учили: в жизни чего-то можно достичь, если у тебя есть профессия. Когда я наконец получил работу, которая мне была так необходима, наступила поздняя осень, стало холодно. Ну не мог я предвидеть, что у водопроводчиков самая горячая пора - середина зимы, когда все трубы лопаются. Преимущественно, ты стоишь, согнувшись над колодцем, когда на улице минус пять и отмораживаешь себе яйца. Продержался я меньше недели. Выперли не из-за погоды - воровал яблоки в обеденный перерыв. Трудно завязать с вредными привычками.

Следующая работа была менее амбициозной. Я ездил на промышленное производство автозапчастей под Астоном, где должен был обслуживать офигенно большую установку для обезжиривания деталей. Мне подносили корзины, полные прутьев, пружин, рычагов и прочую дребедень, которую высыпали и мыли в чане с химикатами. Пенящиеся химикаты были ядовитыми, на установке висела табличка: ”Опасно для жизни! Работа без защитной маски запрещена! Над емкостью не наклоняться!”

Я поинтересовался, что так пенится в чане, и кто-то меня просветил: дихлорметан. Я призадумался: “Хм, интересно, а может, удастся поймать кайф?” Однажды снимаю маску, склоняюсь над пенящейся ванной, буквально на секундочку. Ёёёб… Меня торкнуло так, будто нюхнул клею. Только в сто раз сильнее! С тех пор по утрам регулярно вдыхал испарения: выходило гораздо дешевле, чем поход в пивную. Я начал с двух раз в день, потом нюхал каждые пять минут. Но вот загвоздка: после каждого сеанса мое лицо покрывалось слоем черного жира от испарений. Товарищи по цеху быстро раскусили, в чем дело. Перерыв на чай, все пялятся на мою черную рожу.

- Опять копался в обезжирке? Тебе что жизнь не мила, чувак?

- То есть?- переспрашиваю, включая дурака.

- Оззи! Траванёшься на хер!

- Поэтому я без маски не работаю и над емкостью не наклоняюсь. Табличка висит.

- Ты нам не заливай! И держись от этого подальше, Оззи, а не то плохо кончишь.

Через несколько недель дошло до того, что в голове полный бардак, я скакал по цеху, пел песни. Случались и “галлюны”. Просто не мог с этим завязать, это было сильнее меня. И вот однажды я куда-то запропастился. Нашли меня возле чана, в полной отключке.

- Вызвать ему скорую! – приказал мастер. - И чтобы этого идиота я здесь больше не видел!

Родители впали в неистовство, когда оказалось, что меня снова выперли с работы. Я продолжал жить вместе с ними и они надеялись на мою долю в оплате счетов, несмотря на то, что я старался проводить дома как можно меньше времени. В итоге, моя мама договорилась со своим начальством и выхлопотала для меня работенку на автозаводе “Лукас”, где могла бы приглядывать за бестолковым сыном.

- Это будет стажировка, Джон - сказала мама. - Да любой твой ровесник дал бы руку на отсечение лишь бы получить такой шанс. А ты приобретешь новые навыки и станешь профессиональным настройщиком клаксонов.

У меня все “опустилось”. Клаксоны?

В те времена типичное рассуждение рабочего выглядело так: получаешь какое-нибудь образование, идешь в подмастерья, потом тебе дают самую грязную работу, и ты гордишься этим, хотя это просто грязная работа. И так будешь вкалывать до гробовой доски. Грязная работа - это все, что у тебя есть. Большинство населения Бирмингема не доживает до пенсии, умирают прямо в цехах.

Нужно было оттуда валить, чтобы не закончить так, как другие. Но как же вырваться из Астона? Я пытался было иммигрировать в Австралию, да вот беда, не было червонца на билет. Пробовал даже пойти добровольцем в армию, но меня не взяли. Парень в мундире смотрит на мою харю и говорит:

- Мне жаль, но это армия, а не цирк!

Поэтому пришлось согласиться на работу на автозаводе. Своему корешу Пату сказал, что буду работать в музыкальном бизнесе.

- Как это в музыкальном бизнесе?

- Буду настройщиком - отвечаю расплывчато.

- Настройщиком чего?

- А какая тебе, на хер, разница?

В первый день мастер привел меня в звуконепроницаемое помещение. Моим заданием было взять клаксон с раздаточной ленты, вложить его в приспособление в виде шлема. Потом подавался ток, настраивался клаксон с помощью отвертки, пока не раздавалось нечто: “Ба! Бу! Уи! Эр! Би-ип!” И так 900 раз в день, такова была дневная норма. Все можно было подсчитать, потому что по окончании настройки каждого клаксона нужно было нажать на специальную кнопку счетчика. В комнатушке толпилось пятеро рабочих, а значит, одновременно пищало, свистело и мычало пять сигналов - с восьми утра и до пяти вечера.

Когда я выходил из этого чертова места, в ушах стоял такой гул, что я не слышал собственных мыслей.

Вот как выглядел мой день:

Взять клаксон.

Подключить провода.

Покрутить отверткой.

Ба! Бу! Уи! Эр! Би-ип!

Положить клаксон на раздаточную ленту. И по новой.

Когда я работал, мама смотрела на меня с гордостью сквозь стеклянную перегородку. Однако уже через несколько часов этот чертов шум начал меня сводить с ума. Мне хотелось кого-нибудь убить. Ну и я начал нажимать на кнопку счетчика по два раза после каждого настроенного клаксона, думал, что тогда меня быстрее отпустят домой. Делал все, чтобы вырваться из этой долбаной будки. А когда понял, что номер прошел, стал нажимать три раза. Потом четыре. Потом пять.

И так продолжалось несколько часов, как вдруг слышу шипение ретранслятора и скрежет останавливаюшейся раздаточной ленты. Кто-то со злостью кричит в мегафон: ”Озборн! К мастеру, немедленно!”

Там хотели узнать, каким чудом мне удалось “махнуть” 500 клаксонов за двадцать минут. Я говорю, наверное, что-то не так со счетчиком. А они мне, мол, не пальцем деланые, а если речь идет о счетчике, то что-то не так с кретином, который его обслуживает. И если это повторится, то выкинут меня на хер и дело с концом. И понял ли я?

- Да, понял - отвечаю и смурнойбреду в свою будку:

Взять клаксон.

Подключить провода.

Покрутить отверткой.

Ба! Бу! Уи! Эр! Би-ип!

Положить клаксон на раздаточную ленту.

Нажать на кнопку.

Через несколько недель пребывания в этом дерьме, решаюсь поговорить с Гарри, дядькой постарше, который работал рядом со мной.

- Долго здесь работаешь? – спрашиваю я.

- Ась?

- Долго ты здесь?

- Чего ты там шепчешь, сынок?

- Долго здесь работаешь?!!!- кричу.

Гарри наверняка потерял слух от ежедневного бибикания клаксонов.

- Двадцать девять лет и семь месяцев - заявляет с ухмылкой.

- Ты че? Прикалываешься?

- Че?

- Ничего!

- Чего ты там шепчешь, сынок?

- Чертовски долго, Гарри!!!

- А знаешь, что самое приятное?

Я поднимаю руки вверх и отрицательно покачиваю головой.

- Через пять месяцев получу золотые часы. За 30 лет стажа.

Тридцать лет стажа в этой дыре! Аж захотелось, чтобы русские сбросили бомбу и сравняли это место с землей.

- Если тебе так нужны эти часы – говорю - нужно было их “насадить” у ювелира. Даже если бы тебя поймали, ты отсидел бы в десять раз меньше, чем прозябаешь в этой дыре.

- Повтори-ка сынок!

- Ничего.

- Ась?

- Ничего!!!

Терпение мое лопнуло. Я бросил отвертку, вышел из будки, миновал маму и прямо с проходной направился в ближайший паб. Так закончилась моя первая работа в музыкальном бизнесе.

Сама идея найти работу в музыкальном бизнесе выглядела идиотской шуткой. Это было абсолютно невозможно: с таким же успехом я мог мечтать о карьере астронавта или каскадера. Или трахнуть Элизабет Тэйлор. Однако с того момента, когда спел “Living Doll” на семейной вечеринке, я подумывал о создании группы. Какое-то время даже хвастался, что являюсь участником группы “Black Panthers”. Как бы не так! Моя “группа” состояла из пустого футляра из-под гитары, на которой я эмульсионной краской (найденной у нас в сарае) намалевал название: BLACK PANTHERS. Все это происходило в моем воображении. Я так же говорил людям, что у меня есть собака по кличке Hush Puppy. (“Hush Puppies” - название американской фирмы, производящей удобную обувь. В тексте - мягкие замшевые ботинки этой фирмы). На самом деле я нашел этот ботинок на мусорке и привязал на поводок. Потом шлялся по улицам Астона с пустым футляром, таскал за собой этот раздолбанный ботинок и внушал себе, что я блюзмен из Миссисипи. А прохожие считали меня конченым придурком.

Все время, не занятое мнимой группой и псом-ботинком, я тусовался со стилягами (Teddy boys- молодёжная субкультура, котрая появилась в Англии в 50 гг. XX века. Её приверженцы носили характерные длинные плащи, расшитые пиджаки и волосы средней длины). Их эпоха немного опережала мою, как-то не подходили мне их длинные плащи, ботинки-подкрадули на толстой подошвеи тому подобные глупости. Но я любил музыку, которую они заказывали в музыкальных аппаратах. Несколько недель распевал всюду хит Пола и Полы “ Hey Paul”. Старые мелодии рулят! Потом восторгался модами: любил носить облегающие мохеровые костюмы. (Mods – британская молодёжная субкультура, которая появилась в конце 50-х. Моды любили шокировать окружающих своим провокационным видом, с энтузиазмом относились к авнгардному искусству). Потом перековался в рокеры: кожаные куртки, набитые заклепками ремни.(Rockers – субкультура, чей расцвет в США и Великобритании пришёлся на 50-е и 60-е гг. Основой стиля, собственно, и названия был рок-н-ролл. Рокеры – полная противоположность модов.) И так меня носило туда-сюда. Приключений искал, делал все, лишь бы не работать на заводе.

А потом появились битлы.

Внезапно, четверка стриженых ливерпуделей заполонила эфир. С последней зарплаты я купил их вторую пластинку “With the Beatles”.

Когда пришёл домой, во мне все изменилось, как будто в голове зажегся свет. Я “запилил” эту пластинку до дыр. Волшебство гармоний Леннона и Маккартни перенесли меня из Астона в воображаемый мир “Битлз”. Я не мог оторваться от этих 14 вещей, восьми оригинальных и шести кавер-версий, в том числе “Roll over Beethoven” Чака Берри. Может сейчас это прозвучит напыщенно, но тогда я почувствовал, что в моей жизни появился смысл. Снова и снова слушал эту пластинку на раздолбаной отцовской магнитоле. Этот гибрид лампового приемника и старомодного граммофона выглядел как часть мебельного гарнитура и занимал почетное место в гостиной. Так же я ходил на каток “Silver Blades”, там крутили “битлов”. А порою даже гулял с пластинкой под мышкой, так был этим возбужден. Начал собирать все с логотипом “Битлз”: фотки, плакаты, открытки, все! Я развесил это богатство над кроватью. Братьям это не мешало, они тоже балдели от “битлов”, но это меркло по сравнению с тем, как от “Битлз” балдел я.

Понятное дело, нужно было поднапрячься, чтобы купить их первый альбом “Please Please Me”, а когда вышел “A Hard Day’s Night”, я был первым в очереди в музыкальный магазин. Благодаря битломании, мне не нужно было скрывать свое нежелание работать на заводе. Джон Леннон и Пол Маккартни тоже не хотели работать на заводе! И были похожи на меня: обыкновенные парни из рабочих семей, воспитанные в бедных районах серого промышленного города вдали от Лондона. Единственная разница заключалась в том, что они были из Ливерпуля, а я из Астона. А раз они играли в группе, то это казалось логичным, что я тоже могу попробовать. Я был на восемь лет младше Леннона и на шесть - Маккартни, а значит, у меня была уйма времени, чтобы прославиться. Другое дело, я понятия не имел, как это сделать. За исключением Тони Айомми, с которым я не виделся со школьной скамьи, не знал никого с навыками игры на музыкальных инструментах. Тогда я принялся отращивать длинные волосы и позаботился о татуировках. Так, для виду.

С волосами никаких проблем, а наколки пекли, как не знаю что.

Сперва появился кинжал на руке, потом сам научился колоть иглой, заправленной тушью. Достаточно было зацепить капельку туши на кончике иглы и вонзить её поглубже под кожу, чтоб цвет держался. Однажды в возрасте 17 лет почти целый день я провел в Саттон Парк, благополучном районе Бирмингема, результатом прогулки была татуировка на пальцах OZZY. Когда вечером вернулся домой, я был доволен как слон. А вот папа не был так сильно рад. Увидев меня, побледнел:

- Сынок, ты выглядишь как последний идиот!

В 1964 году случилось нечто невообразимое: я получил работу, которая мне нравилась. Оказалось, несмотря на то, что я был хреновым водопроводчиком, у меня не получилось настраивать автомобильные сигналы, пахать на стройке и делать многие другие идиотские вещи (за что только не выгоняли с работы!), у меня обнаружился врожденный талант к убийству животных. Говорят, что обыкновенный человек после визита на бойню становится вегетерианцем. Только не я. Хотя и научился кое-чему. Быстро узнал, что не бывает курицы в виде поджареной ножки или маленьких коров, похожих на гамбургер. Животные - это страшно вонючие бестии. По- моему, каждый, кто ест мясо, должен хоть раз в жизни побывать на бойне и увидеть, как это выглядит на самом деле. До хера кровищи, вонищи и прочего говна. Бойня, куда я устроился, находилась в Дигбет, одном из старых районов Бирмингема. Поначалу в мои обязанности входила очистка желудков. Мне показали в углу огромную кучу овечьих желудков, которые я должен был по очереди разрезать и очищать от содержимого. В первый день я блевал напропалую и долго потом с этим мучился. Где-то месяц меня выворачивало практически каждый час, будто в животе кто-то развел костер. Временами коллеги подшучивали надо мной, например, подкидывали мне бракованный желудок старой больной овцы, непригодный к употреблению. Однажды хватаю этот желудок с “сюрпризом”, а он лопается у меня в руках. Кровь вперемешку с гноем стекает по моему лицу. Все обссыкаются, блин, будто это был самый лучший прикол на Земле.

Но, в конце концов, я полюбил бойню. Привык к вони, а когда справился с очисткой желудков, меня повысили до забойщика коров.

Е-мое, что это была за работа! Скажу я вам: кто разок получил копытом от коровы, тому не нужны пояснения. Когда одна буренка заехала мне по крашенкам, я подумал, что выплюну левое яйцо.

Вся процедура выглядела следующим образом: пять или шесть мужиков затягивают на привязи корову на бойню. Животное входит на пандус,

а тут я с пневматическим пистолетом, холостой заряд которого позволяет пробить череп коровы большим гвоздём типа круглой стамески. Это сделано для того, чтобы оглушить животное, чтобы оно не почувствовало боли, за исключением момента, когда чёртов гвоздь вонзается ему в голову. Заковыка в том, что нужно подойти как можно ближе, чтобы выстрелить из пистолета, а если животное разозлилось, его трудно “завалить” с первого раза. Однако обратного пути ни у одной из противоборствующих сторон нет.

Сколько же смертельных схваток “Человек против Коровы” повидала эта бойня в Дигбет! В одного быка пришлось выстрелить пять или шесть раз, и только потом он свалилися. Бля, как же он рассвирепел! В какой-то момент подумал, что это я закончу жизнь в булке с кетчупом.

После забоя коровы ей нужно было связать ноги и поддеть вверх тормашками на передвижной крюк, на котором туша попадает в разделочный цех. Там кто-то перерезает ей горло, кровь стекает в корыто и животное, в конце концов, погибает от потери крови. Однажды я подвесил корову на крюк, не догадываясь, что она еще жива. И аккурат когда буренка болталась кверху копытами, ей удалось долбануть меня копытом под зад, да так что я грохнулся мордой в корыто с кровью. Когда меня оттуда вытащили, я выглядел будто новорожденный. С одежды стекала кровь, в ботинках плескалась кровь, волосы слиплись от крови. Даже хлебнул ее чуток. Не только кровь плавала в этом корыте, в этой херовине было полным-полно неизвестных субстанций. Я так провонялся, что несколько недель в автобусе рядом со мной никто не хотел сидеть.

В Дигбет я выполнял разные задания. Какое-то время специализировался в потрошении: вырез а л корове желудок, загружал его в большую тачку и оставлял на ночь на пропитку. Еще я был “съемщиком каблуков”, другими словами, срезал коровам копыта. Потроха - это я еще могу понять, но кто, на хер, может есть долбаные копыта? Поработал немного забойщиком свиней. Говорят же, что у свиньи съедобно все, кроме поросячьего визга, и это правда. Каждая, самая мельчайшая часть свиньи, в том или ином виде, становится продуктом. Было такое задание: взять щипцы с губками, намочить их в воде, зажать ими свиную голову, нажать кнопку на ручке и подождать, когда хрюша “вырубится”. И тут были сложности, но всем было по барабану.

Кореша порою прикалывались над свиньями, зверствовали по полной программе. Натурально, устраивали им Освенцим, чего только не вытворяли… Бывало, свиньи оказывались в ванне с кипятком еще до того, как их убивали током. Или живьем помещали в печь, чтобы сгорела шерсть. Сегодня я сожалею, что принимал в этом участие. Забить свинью на колбасу - это одно, но жестокости нет оправдания, даже если это делает для развлечения банда молокососов.

Человек, хоть немного поработавший на бойне, по-другому смотрит на мясо. Помню, однажды, уже после Дигбет, поехал на пикник, мы готовили стейки на гриле. С соседнего поля ко мне подошли коровы и начали обнюхивать меня, будто знали, что у меня “рыло в пуху”. Я почувствовал себя идиотом с этими стейками.

- Это были не ваши родственники, я здесь не при делах! - говорю им, а бурёнки не хотят уходить. Пересрали мне гриль. Это как то не по-людски, есть говядину в компании коров.

Несмотря ни на что, работа в Дигбет мне нравилась. У корешей, с которыми я работал, всегда были безбашенные идеи, и они всегда искали повод поржать. А после выполнения нормы можно было идти домой - достаточно начать с утра пораньше, чтобы в 9 или 10 часов свалить на все четыре стороны. Припоминаю, как после зарплаты в четверг мы шли прямиком в пивную. Благодаря чему я мог похвастаться своим коронным номером: подбрасывал людям в коктейли коровьи зрачки. С этой целью тырил их с бойни дюжинами. Круче всего было заприметить молоденькую и на вид впечатлительную куколку, выждать, пока она скроется в туалете, и подкинуть ей зрачок на банку с колой. По возвращении у девчонок случались припадки. Однажды, хозяин выгнал меня после того, как одна моя жертва заблевала ковер с орнаментом. Ну, я вынимаю второй бычий глаз, становлюсь на входе и вскрываю его ножом. Это вывело из строя еще двух-трех человек, а я, по понятным причинам, считал это гениальным приколом.

У бойни в Дигбет было еще одно преимущество, прямо через дорогу находился ночной клуб “Midnight City”. Там крутили музыку соул, следовательно, вывалившись из паба после его закрытия, я мог танцевать в клубе до пяти утра, “заряжая” яйца декседрином. А оттуда направлялся прямо на бойню, что прибить еще пару коров. Так длилось до вечера воскресенья, когда я наконец-то попадал на Лодж Роуд.

Классно!

На бойне я продержался каких-то полтора года. После очистки желудков, забоя коров, потрошения внутренностей, обрезки копыт и оглушения свиней, я получил должность сборщика жира. У животного вокруг желудка есть нечто под названием сальник. Наверняка что-то в этом роде найдётся и в пузе любителя пива. Я должен был этот толстый слой жира вырезать и развесить на ночь для просушки на жердях-растяжках. Наутро все это упаковывали. Преимущественно из нее делали женскую косметику. Но перед просушкой сальник нужно было еще очистить. Там стоял чан с кипятком и трюк заключался в том, чтобы очистить жир с помощью пара, промыть и натянуть сальник на растяжках.

А коллеги по работе, как водится, прикалывались. Когда ты наклонялся над чаном, подрезали тесемки разделочного фартуха и настоящий фонтанкрови, говна и хер знает чего еще обделывалтебя с ног до головы. Меня вообще раздражали эти приколы, особенно докучал один тип. Ну, значит, наклоняюсь я над чаном, тот подкрадывается сзади и обрезает мне тесемки. Оборачиваюсь и, не задумываясь, бью его по башке палкой. Я себя не контролировал, чувак. Картина была не из приятных: я ударил несколько раз, пока его лицо не залило кро