Представление «серости»

Обыкновенно “серость” кажется самодостаточной и подчеркнуто обязательной[cclxxviii]. И этим она подозрительна как замкнутость, статичность или смерть. Однако на Западе русские неологизмы XX века — “сплошная серость”, «серая масса толпы» и т. п. — поймет далеко не каждый[cclxxix]… Но “Запад есть Запад”… Татьяна Забозлаева так говорит о сером цвете: «это переход от земли к небу, от неба к земле, это… вообще сфера зла в его повседневном воплощении. Черное — абсолют зла, серое, так сказать, — зло повседневное [cclxxx] … Это пепел, дым, прах».

И это мнение имеет серьезное обоснование в русской литературе начала XX века. Блок: “липкое отвратительное серое животное”, “необъятная серая паучиха скуки” и т. п. Кандинский: “Серое беззвучно и бездвижно…” Начало материалистическому уничтожению “серости” было положено, наверное, Горьким, в произведениях которого серый цвет (как олицетворение мещанства) показан во всей его “неприглядности”. Серый человек — главный враг бытия. “Он готов рабски служить всякой силе, только бы она охраняла его сытость и покой… Эта маленькая двоедушная гадина всегда занимает средину между крайностями, мешая им своекорыстной суетой своей развиться до конца, до абсурда, до идеала” (1905 г. “О Сером”).

Итак, Россия прислушалась к голосу своей интеллигенции и довела себя до сегодняшнего “идеала”, до конца, до абсурда. Возникает вопрос: почему у нас и только у нас (которых “умом не понять”) до сих пор существует это горько горьковское стремление к уничтожению третьего сословия — мещан (обывателей)? Во всем цивилизованном мире именно на усредненности обывателя держится мир и целесообразность. Во всем мире (кроме России) мещанство как “серость” поддерживается на правительственном уровне. Ибо мещанин голосует не за крайности, а за стабильность[cclxxxi]. Не за конец, а за процветание. Не за абсурд, а за потребление[cclxxxii]…

Так, определенную неэквивалентность семантики серого цвета в русском и польском языках отмечает В. Г.Кульпина[cclxxxiii]. Выражения «серый человек», «серая личность» в русском языке указывают на человека посредственного, необразованного, неинтересного, остановившегося в своем развитии. Это — отрицательная характеристика личности, как резюмирует В. Г. Кульпина, сопоставляя его с этим же выражением в польском языке.

«Серый человек» — это просто обычный человек, самый средний, самый типичный. Для семантического уточнения этой идиомы В. Г. Кульпина приводит также и параллели, согласно которым «серый человек» означает «простой, обычный человек, такой как все, нормальный, без каких-либо отклонений», то есть не является уничижительным как в русском языке. Цитата (по изданию 1987 года одного из польских философов) служит великолепным примером выводов В. Г. Кульпиной, которые, как мне кажется, весьма актуальны прежде всего для серьмяжной российской культуры:

«В Сером Человеке — каким является каждый из нас в минуты, свободные от теоретизирования, — преобладает «душа ребенка и дикаря одновременно», всегда готового ринуться в объятия какой-либо концепции, которая защищает от чувства хаоса, помогает освоиться с неизвестным и вместе с тем позволяет ощутить волнение приобщения к чему-то неосязаемому…» (разрядка моя — Н.С.).

Характерными на этом фоне выглядят последующие комментарии В. Г. Кульпиной: Приведенные выше определения «серого человека» никак не вяжутся с характеристиками «серой личности» в русском языке. В русском языковом ареале никто не назовет сам себя серой личностью и не скажет, что серая личность — это каждый из нас. Ведь в русском языке эта характеристика оскорбительна. С образом «серой личности» в русском языке не вяжется также и готовность к восриятию новой концепции (практически любой). — Так заключает сопоставление «серости» в двух культурах В. Г. Кульпина, приводя и другие не менее характерные примеры[cclxxxiv].

Итак, на Западе «серость» — это норма. А что же у нас, в России? Начнем с детства и, разумеется, с русских народных сказок. Какие цветовые метафоры встречаются чаще всего? Серый волк и сивка-бурка (сивый — серовато-сизый) — неизменная черта, так сказать, блещущих умом транспортных средств для Иванушки дурачка — будущего царевича. Не зря же В. Г. Кульпина вспоминает именно «Царевича на сером волке» Сурикова и оговаривает, что без термина цвета «серый» представить себе эту картину просто невозможно [cclxxxv]. Одним словом, как отмечал В. И. Даль, «Вали на серого, серый все свезет».

И в то же время именно в России серый цвет приобретает уменьшительно-ласкательную форму. Здесь и

Жил-был у бабушки серенький козлик,

неоднократное повторение цвета которого создает милый и уюный цветовой образ. Здесь и

Трусишка, зайка серенький, под елочкой скака,

— тоже очень милое и трогательное существо. В этом же ряду стоит и «пушистый» образ ахматовского кота:

Мурка серый, не мурлычь,

Дедушка услышит.

Относительно гендерной интерпретации серого цвета в русском языке В. Г. Кульпина — также как и в хроматизме — констатирует использование этой формы преимущественно при ласковом обращении любящей женщины к мужчине: Сокол сизокрылый, Голубь сизокрылый. Касаясь же образа, с которым себя сравнивала сама Анна Ахматова, «Серой белкой прыгну на ольху, / Ласочкой пугливой пробегу», В. Г. Кульпина старательно оберегая женственность поэтессы, замечает, что это уже не «серая», а яркая поэтема.

Поэтому на риторический вопрос: «Есть ли на свете женщина, интеллект которой можно ласково назвать «серым»? — я всегда отвечаю: «Нет». Назвать нельзя, но семантически обозначить можно, ибо все зависит от условий: интеллект беременной женщины (или женщины в постклимактерии) имеет доминанту своего рода творчески мужского подсознания и поэтому вполне может характеризоваться серым цветом. Да и сами женщины в этом положении нередко предпочитают именно серые тона одежд, на которые раньше и смотреть не могли, не хотели и не желали...

Соотнесенность же мужского пола и серого цвета вытекает даже из поговорок, приводимых В. И. Далем: «Хоть кафтан сер, а ум черт не съел», «У серого армяка казна толста» и т. д. и т. п. А ведь серый — единственный цвет, который может видеть даже дальтоник. В самом деле, для серого не существует ни дополнительных, ни контрастных цветов. И этим он принципиально отличен от них, поскольку содержит в себе их оппозиционное единство. Снимает в себе, как сказал бы Гегель, противоречия любых возможных проявлений крайности.

Согласно Андрею Белому, “серый цвет создается отношением черного к белому”. По Мережковскому же, с началом XX века “серость” и “зло” стали синонимами. Что же получилось? Быть может, для нас определение “зла” заключается в относительной серединности, “двусмысленности” этого отношения. Или Тютчев был прав в своем «Умом Россию не понять»? Быть может, и сама Россия не хочет знать истины о себе. Ведь еще И. Н. Крамской замечал:

Чем ближе к правде, тем незаметнее краски.

Да, в России и небо чаще — серое, и избы — серые, и без серой серьмяги ни один крестьянин не обходился… Так, например, А. Зайцев замечает, что цвет неба может быть любого цветового тона — от бело-молочного до темно-серого и от киноварно-красного до бирюзово-зеленого, и все таки более всего мы привыкли к небу голубому или серому, каким оно чаще всего бывает [cclxxxvi]. И все же Россия выбрала крайности. Абсолют черного и белого. Чтобы никакой двусмысленности. Никакой середины. И тем более, “золотой середины”…, ибо даже это классическое выражение низведено в России до пренебрежительно выражающей «середины на половину». Каким же образом может быть разрешена двусмысленность этого парадокса?