Три перстня

– Тьфу! – возмущенно сказала Гробыня, вваливаясь в комнату, где уже была Пипа. – Опять целый вечер с Гломовым убила! Совсем у меня крышу снесло на старости лет!.. А тут еще эти дурынды Пупсикова с Шито-Крыто ручки свои загребущие тянут! Я умиляюсь! Они его холили, лелеяли, они его выкрутасы терпели, на экзаменах его тянули? Ни фига подобного! Да он мне ножки целовать должен, циклоп недоделанный!.. Решено: травлюсь фосфорными спичками! Пусть этот гад обрыдается на моих похоронах!

Мадемуазель Склепова с размаху плюхнулась на кровать. Подушка ее почему-то не устроила, и она швырнула ее через всю комнату в Пипу. Но до Пипы подушка не долетела. Скелет Дырь Тонианно моментально сделал выпад шпагой, и атласное сердце повисло, пробитое насквозь, на длинном лезвии. Довольный скелет заскрипел костями и едва не потерял шляпу с плюмажем.

– Ого, какой ты у меня брутальный, Пажик! – удивилась Гробыня. – Так и меня убьешь когда-нибудь от ревности! Бедные мы, девушки, бедные! Все у нас так запутано, так запущено!

– С какой это радости ты влюбилась в Гломова? У тебя же варианты получше были. А Гломов – это так… Вторая резервная группа, тыловой батальон! – заинтересовалась Пипа.

Она сидела у бастиона из своих чемоданов и лениво перекладывала вещи, отыскивая что-нибудь, что давно не надевала, или хотя бы такое, что сошлось бы на ее далеко не осиной талии.

– Нет, ты не говори… – протянула Склепова. – Тут странная какая-то штука. Когда я Гуню вижу, я влюбляюсь в него как кошка. Прям так и хочется на шее у этого негодника повиснуть и всех этих пупсиковых сахарных в клочья разорвать!.. Растерзаю за моего Гунечку! Но зато как только я Гуню час-другой не вижу, совсем другая музыка! Любовь моментально рассеивается! Я его ругаю, критикую, разбиваю в пух и прах! Он мне кажется смешным, глупым, мужиковатым… Телохранитель с кривыми зубами! Циклоп! Пивная бочка! В общем, такие пироги!

– Визуальная любовная магия? Вижу – люблю, не вижу – не люблю? – со знанием дела спросила Пипа.

Если в общей магии дочка председателя В.А.М.П.И.Р. еще мало что понимала, то книги о магии любовной зачитывала до дыр. Впрочем, не только она. Эти книги вообще были в широком ходу в Тибидохсе, где любовь магическая и любовь настоящая давно сплелись уже в единый клубок и даже купидоны падали с небес, сбитые с крыла страстными флюидами.

– Она самая… – кивнула Гробыня. – Только не пойму, как он прошиб все мои талисманы и снял все обереги? Я же умная девочка и страховалась как могла. Нет, точно ему кто-кто помог. Маг уровнем не ниже, чем Великая Зуби… Но не думаю, что Зуби. У нее затянувшийся медовый месяц. Я бы даже сказала: хронически затянувшийся.

Мадемуазель Склепова вздохнула и, на время выкинув Гуню из головы, где вообще надолго мало что задерживалось, обозрела комнату.

– А где Гроттерша? Куда запропастилась наша козырная сиротка? – спросила она совсем другим голосом.

– На тренировке! Притворяется незаменимой и гоняется сразу за всеми мячиками! За двумя зайцами погонишься – от обоих схлопочешь! – сказала Пипа, радуясь возможности поперемывать Тане косточки.

Пипе нравилось перекраивать пословицы и поговорки. Самыми удачными из вновь созданных были: «Терпение и труд мозги перетрут», «От труда сдохнет и рыбка из пруда!», «На обиженных водку возят». Однако сама дочка дяди Германа больше всего любила: «Слово не воробей – догони и добей!»

– Все-таки последнее время Гроттерша сама не своя… – сказала Склепова. – Сперва Пуппера потерять, потом Ваньку. Письма-то от него не приходят. Знаешь, я иногда слышу, как она плачет по ночам. Глухо так, надрывно. Мне становится грустно, и я от огорчения лопаю шоколад, который присылает этот дурак Спиря. А Паж начинает ее жалеть и ужасно скрипит костями. Что молчишь, Дырь Тонианно? Скажешь, вру?

Скелет от расстройства опустил руку и уронил со шпаги подушку.

– А днем вроде незаметно, – удивилась Пипа.

– Днем-то да! Она держится. Я даже завидую ее выдержке. Все-таки твои родители ее славно выдрессировали. Она морально любого супермена сделает. Танька, когда еще только в Тибидохс заявилась, уже тогда была непрошибаемая. Маленькая такая, курчавая, бойкая, глазенками зыркает, на носу родинка – ой мама дорогая, я чуть не треснула! – сказала Гробыня.

Пипа с Гробыней неплохо ладили, хотя особенно близкой дружбы между ними не было. Тот непродолжительный период, когда они ходили под ручку, давно уже прошел, убитый проживанием в одной комнате. И ничего удивительного. Если капля никотина убивает лошадь, то совместное проживание может убить даже мамонта.

Во многом похожие, дочка дяди Германа и Склепова все же значительно отличались друг от друга.

Пипа была сентиментальна и порой плаксива, Гробыню сложнее всего было назвать сентиментальной. Пипу в ярости невозможно было укротить, Гробыня же, встретив отпор, могла и отступить. Атаки Пипы были более прямолинейными и мощными, зато мадемуазель Склепова бывала изощреннее в мести.

Гробыня сражалась только с помощью языка или магии, не перенося рукоприкладства. Взбешенная же Пипа охотно кусалась и царапалась, а при случае могла швырнуть и стулом. Прицельно.

Пипа жила инстинктом, а Гробыня рассудком. Голова у нее отдавала приказы сердцу, но она же, как мудрый военачальник, отзывала свои приказы назад, умело спихивая ответственность на этого нерасторопного подчиненного. Зато Гробыне порой было свойственно хоть какое-то благородство. Пипа же вообще не знала, что это такое. Хотя к молодым людям Пипа относилась очень благосклонно и снисходительно. Так, она не отказалась помочь Ваньке спрятаться у ее родителей, несмотря даже на ту роль, которую он сыграл в судьбе Пуппера.

Гробыня была тщеславна и, привыкнув выцарапывать себе все жизненные блага, любила деньги, особенно мозоли и бородавки. Пипа же вообще не знала, что такое нуждаться в чем-то. С нее вполне хватало золотых унитазов повелителя В.А.М.П.И.Р. и его кредитных карточек. Правда, здесь, в Тибидохсе, от кредиток толку не было, но привычка все равно осталась.

Гробыня умела разводить мужиков на крупные покупки и рестораны, ловко избегая неприятных последствий. Пипа же предпочитала платить за все сама, зато ничто не мешало ей нахлобучить зарвавшемуся кавалеру на голову кастрюлю или сунуть его носом в недоеденные тефтели.

Пипа одевалась дорого и безвкусно. Гробыня одевалась со вкусом, умея обрести золотую середину даже в попугайской яркости юбок и блузок.

Пипа была болтлива, но одновременно хитра и хранила тайны, как банковский сейф вклады. Гробыня же порой могла проболтаться даже и во вред себе.

В общем и целом Пипа была более естественной, Гробыне же порой как раз естественности и недоставало, хотя ее и выручали редкое чутье на чужие недостатки и ее острый язычок.

Пипа и Гробыня все еще продолжали сплетничать, когда дверь открылась и в комнату вошла Таня. Шелкнув замком и откинув крышку, она поставила футляр с контрабасом на кровать, давая инструменту просохнуть. Снаружи моросил мелкий досадливый дождь, капли которого были на Танином плаще и на ее волосах.

– Что, Гротти, проплакала весь контрабас? – поинтересовалась Гробыня.

– Не дразни меня! Кирпичи не летают. Они идут на таран, – пробурчала Таня.

Гробыня предусмотрительно замолчала. За годы совместного проживания она уже успела усвоить, что бывают минуты, когда Гроттершу лучше не доводить. Порой даже белый маг становится опаснее гарпии, у которой отбирают дохлую кикимору.

Пипа и Гробыня смотрели, как Таня ослабляет струны и протирает контрабас снаружи. Старинное дерево, покрытое тонким слоем лака, было уникальным. Оно не опасалось влаги, не трескалось на солнце, не боялось мороза и всегда, даже на холодной дурневской лоджии, оставалось теплым. Еще Таня слышала от Тарараха, что, когда старый ворчун Феофил Гроттер играл, контрабас прекрасно держал звук от самых низких до самых высоких нот и каждая чистая нота творила магию, сливаясь в единой гармонии с ровным, как шум моря, дыханием бытия.

– Купидоны не прилетали? – с беспокойством спросила Таня. Она все время боялась пропустить письмо от Ваньки.

– Ага! Целая дюжина! – насмешливо ответила Гробыня. – Крутились тут за окном, попрошайничали, а потом смылись куда-то.

– Я серьезно… – сказала Таня.

– И я серьезно… Да не злись ты, не было никого. Ты же знаешь, что вокруг купола магфордские кордоны. Понятное дело, что они не всех купидонов перехватывают, да все равно опасно.

Таня отлично знала, что Гробыня права, но не думать о Ваньке и не писать ему было свыше ее сил. Каждый день она обязательно писала ему письмо, а затем прятала в футляр от контрабаса, где скопилась уже целая стопка. Посылать было рискованно. Однако сегодня утром, не удержавшись, Таня все же отправила ему всю стопку накопившихся писем разом – с купидончиком, который очень уж активно и даже едва ли не назойливо крутился за окном, подавая ей знаки. Возможно, купидончик просто хотел получить работу, чтобы заслужить печенье, а возможно… Но об этом Таня даже думать не решалась, хотя подозрение и терзало ее всю оставшуюся часть дня… Правда, если разобраться, разве бывают шпионские купидончики? Так уж купидончики устроены, что охотнее служат магфии, чем закону.

– Все! Я устала! Пора баю-бай! – капризно сказала Пипа и, пнув ногой подвернувшийся чемодан, стала разбирать кровать.

Вскоре легли и Таня с Гробыней, но им не спалось. Таня думала о Ваньке и о Гурии. Склепова жаловалась, что ей жарко, и швыряла туфли в Черные Шторы. Даже Пипа, которой, как она утверждала, больше всех хотелось спать, ворочалась с такой яростью, словно хотела сломать кровать и оказаться на полу.

– Ненавижу весну… Она какая-то непонятная: то холодно, то жарко. И лето ненавижу. Я на солнце сгораю. Осенью дожди и вообще такое чувство, что все вокруг тихо подыхает… Зима еще ничего, но тоже, если разобраться, дрянь! – ругалась дочка дяди Германа.

Едва замолкла Пипа, как перстень Феофила Гроттера тоже укусила муха ораторства. На тренировке пламя Искристого зацепило на излете руку Тани, а перстень всегда пьянел от драконьего пламени.

– Quod cito fit, cito perit. Sensu stricto[3], – туманно изрек он.

– Дед, чего ты разбуянился? – недовольно спросила Таня.

– Молчи, недостойная дщерь Гроттеров!.. Si tanta licet componere magnis[4], – огрызнулся перстень.

Внезапно Гробыня решительно села на кровати.

– Рота, подъем! Панидис паленус! – произнесла она, зажигая заклинанием свет.

– Ты что, перегрелась? – спросила Пипа.

– Не хами хамкам, хамка! – весело огрызнулась Склепова. – Есть у меня одна идейка. На уровне чистого бреда. Не знаю, решитесь вы или нет…

Пипа и Таня вопросительно посмотрели на Гробыню.

– Какая еще идейка?

– Да так. Вызвать дух Пуппера из Потустороннего Мира… – небрежно уронила Склепова.

Таня побледнела. Пипа облизала губы.

– Как ты его вызовешь, когда… – начала она. – А хотя ладно, почему бы и нет! Я согласна.

– А ты, Гроттерша?

– А я нет. Не согласна, – тихо сказала Таня.

– Не хочешь увидеть Гурика? Воображаю себе этот бледный мятущийся дух с астральной метлой, который уставится на тебя страждущими глазами. Совесть заела? Боишься, что он цап тебя за шкирку и утащит на тот свет? – поинтересовалась Склепова.

– Я ничего не боюсь, – сказала Таня.

– Так прямо и ничего? Ах да, ты же у нас супердевочка, которая спасла Тибидохс двести восемь тысяч раз! Браво, юная Гротти, браво! Тогда за чем дело стало? Разве тебе не хочется еще раз увидеть Пупперчика? – искушала Гробыня.

И Таня уступила. Уступила, хотя была уверена, что взгляд призрака будет полон укоризны. Если бы Гурий не встретил ее, его жизнь не пресеклась бы в цвете лет. Он женился бы на скромной англичанке и продолжил бы славную династию Пупперов – добрых ребят, отлично играющих в драконбол и носящих круглые очочки из дедушкиной коллекции. Ах, Гурий, Гурий, и зачем тебе нужны были русские девчонки? Не довели они тебя до добра, ой не довели!

«Если я откажусь, то получится, что я испугалась и предала Пуппера… А так я увижу его еще раз! Нет, надо все-таки вызвать, и будь что будет», – подумала она. Таня ощущала себя очень виноватой перед Гурием и даже внутренне, сама перед собой никогда не пыталась приуменьшить свою вину. Дорога самооправданий – самая извилистая в мире дорожка. И ведет в никуда.

Гробыня перевернула гроб, служивший ей кроватью, и достала из потайного ящика записную книжку.

– Ай, кусается, дрянь такая!.. Своякис маякис!.. – проворчала она, встряхивая книжку, превратившуюся было в крысу. – Тэк-с, посмотрим, что нам нужно! Ага, вот! Фигурка из белой глины, обмазанная кровью дракона. Цветок, подарок вызываемого. Камень сердолик… Славно, у меня как раз завалялся один такой. Волосы с головы той, кого любил вызываемый, – пять волос… Когда все будет готово, следует взять три магических перстня и сложить из них равносторонний треугольник. Фигурка помещается в центр… После чего произносится парочка заклинаний – не буду их сейчас читать, – и дух Пупперчика перед нами! Прошу всех охать и падать в обморок в порядке строгой очереди! – сказала Склепова.

Разумеется, лепить фигурку пришлось Тане. Пальцы послушно разминали и разглаживали глину. Она помнила каждую черту Гурия – его тонкий рот, кругловатое лицо, мальчишеские вихры, подклеенные скотчем очочки. Как же он все-таки похож! Гурий, Гурочка! Таня моргнула и решительно сделала последний штрих.

– Что это ты сделала, шрам? Разве у Гурочки шрам такой? За ним что, с саблей гонялись? Да такой вмятиной ему бы все мозги повышибало! – начала возмущаться Пипа.

Ее способностей к лепке хватало только на то, чтобы давать ценные советы и морщить нос.

– Не наезжай! Шрам классный получился! Хуже самого плохого танцора может быть только самый хороший критик, – осадила Пипу Гробыня.

Но Пипа не унималась. Ей ужасно хотелось покомандовать.

– Хорошо, пускай голова похожа! А дальше что? Мы Пупперчика как лепить будем: в плащике или совсем без ничего? – жадно спросила она.

Таня от удивления перестала лепить. Гробыня захихикала. Подобно Пипе, она была слегка зациклена на определенных вещах.

– А что, давайте совсем без ничего! Для натуральности. Или нет… в противогазе и в белых носочках! – предложила она.

– Я вам над Гурием издеваться не дам!.. И так всякие ослы говорят, что я над ним издеваюсь! А я не издеваюсь! Я его так воспринимаю! – возмутилась Таня и решительно встала.

– Но-но, Гроттерша, миленькая, не сминай ему голову! Я пошутила! Лепи в плаще! – с испугом завопила Пипа, повисая у нее на руке.

Когда фигурка была почти готова, Гробыня поставила ее ногами на сердолик и довольно оглядела результат.

– Теперь цветок… Тебе Пуппер цветы дарил? – спросила она.

– Здрасьте – подвинься! – сказала Таня. – Когда это было? Они же не вечно стоят.

– Что, нет цветка? Ни одного? – возмутилась Гробыня. – Тогда какого фига я тут ночей не сплю, стараюсь? Магия вуду – это не салат, куда хочешь клади лук, а хочешь не клади. Нет цветка – нет Пуппера.

– Погодите, – сказала вдруг Пипа, краснея. – Есть цветок!

Она открыла толстый том общих заклинаний, нашла между страницами засохшую розу и быстро сунула ее Склеповой.

– Это Пуппера? – недоверчиво спросила Гробыня.

– Пуппера.

– А он разве тебе дарил? – усомнилась Склепова.

– Нет, он дарил Таньке, но я взяла один цветок… У нее и так была целая куча! Я представляла, что… Отстаньте от меня! Не ваше дело!

– Уже отстали! – радостно сказала Гробыня. – Тру-ля-ля! Да здравствует настоящая любовь, которая сберегает не только свои розы, но и чужие. Но учти, цветочек нам придется измельчить… Теперь волосы… Ну-с, юные дамы, кто будет жертвовать? По-моему, Гурий любил нас всех троих. Каждую по-своему, разумеется, но все же…

Возмущенная Пипа начала было утверждать, что Гурий любил ее больше остальных, хотя и неосознанно, и отвяла лишь тогда, когда Гробыня уточнила, что волосы надо выдирать с корнем. Иначе не подействует. А так как у нее, Гробыни, волосы крашеные и вообще сегодня она не в настроении, то…

– Ну-ка, Гроттерша, повернись ко мне лысинкой! – хищно закончила она.

– Уйди, Склеп! Я тебя знаю, ты мне скальп снимешь. Я сама! – отказалась Таня.

Она обмотала вокруг пальца несколько волос и, закусив губу, сильно дернула. На глазах выступили слезы. Волосы были вырваны с корнем.

– Пять… ого, еще четыре! Девять волос! Гроттерша, ты перевыполнила план! Лишние можешь сдать на парики или набить ими подушку! Так… Готово! – сказала Склепова, бережно закручивая волосы вокруг пояса фигурки.

– Теперь еще одна деталь! Давайте сюда перстни!

Пипино кольцо снялось легко. Перстень же Феофила Гроттера упрямился, и его пришлось долго вращать на пальце.

– Magni nominis umbra! Re, non verbis![5] – с укоризной сказал перстень, когда Таня все же вручила его Гробыне.

– Чего это он? Ругается? – заинтересовась Склепова.

– Нет, по-латыни говорит…

– Всего лишь! А я-то надеялась повысить уровень культуры! – разочаровалась Гробыня, тщательно расставляя перстни вокруг фигурки из белой глины, которая уже помещалась в самом центре расчищенного от книг и конспектов стола.

– Теперь драконья кровь… Где-то тут была склянка… Ага, вот! А ты, беленькая, отойди, не суйся! Тут серьезная магия!

Склепова опасливо открыла бутылочку, следя, чтобы на ее кожу ничего не пролилось. Сарданапал предупреждал, что тот из живых, на кого упадет хоть капля драконьей крови, навсегда станет рабом своих низменных желаний, а это страшнее смерти.

Драконья кровь зашипела и задымилась, пролившись на глину. Тане почудилось, что черты лица Пуппера исказились, а рот дрогнул, но, возможно, ее вводил в заблуждение белый дым.

– Чудно! Теперь заклинания! – Гробыня отставила склянку и, как заправская ведьма, произнесла глухим голосом: – Фероссилум эото иан ширирах! Деметриус лета троило цербиус!

Таня зажмурилась, ожидая, что сейчас затрещат ослепляющие искры.

– Ну и где? Что это за дела, я вас умоляю? – услышала она разочарованный голос Гробыни.

Открыв глаза, Таня шагнула к столу и, присмотревшись, отшатнулась. Кольца раскалились и, заалев, начали подпрыгивать на столе. Они делали это синхронно, соединенные чем-то неосязаемым и незримым. Ощущалось, что, пока действует заклинание, их связь нерасторжима. Перстень Феофила Гроттера принадлежал уже не Тане и не сам себе, а чему-то иному, подчинявшему себе его магию. Таня поняла, что там, в тускловато-белом, точно выцветшем треугольнике, образованном кольцами, уже совсем иной мир, нездешний и жуткий, в котором бродят тени и несет свои воды вечная река Лета.

– Гурий, ты слышишь нас? Это мы вызываем тебя! Явись, где бы ты ни был! – отчетливо произнесла Гробыня.

Фигурка из белой глины оставалась неподвижной. Драконья кровь совсем уже впиталась. Только пара густых и блестящих, точно ртутных, капель дрожала еще на плаще.

– Не получается! – раздраженно сказала Гробыня. – Вернее, получается, но не так, как должно получаться.

– А как должно?

– Не знаю как, но точно не так… Пуппер какой-то неправильный дух. Всякий нормальный мертвец давно явился бы, не тянул резину, а этот упрямится… Нет, что-то тут не то… Смотри, мое кольцо остыло! Не хочет Гурий ко мне приходить!.. Попробуй теперь ты, Пипа!

Толстые, как желе, щеки Пипы задрожали.

– Гэ-Пэ! Сладкий мой! Явись! Гэ-Пэ, ну пожалуйста! Дай хоть одним глазком на тебя глянуть!

– Эй-эй, а вот с обещаниями поосторожнее! Мертвецы их слишком буквально воспринимают. Скажешь «одним глазком», с другим можешь распрощаться. Помнишь, Медузия рассказывала, как один дух попросил у девушки руку и сердце, а она и ляпни «да!». Он и взял что просил: руку и сердце… – предупредила Склепова.

Но расчувствовавшейся Пипе было не до мелочных расчетов. Кровати, стулья и даже скелет Паж – все тряслось и подпрыгивало от ее интуитивной магии. Таня с Гробыней и те ощущали вибрацию.

– Гэ-Пэ, маленький, ну почему ты не приходишь? Зачем ты потащился на эту дуэль? Зачем тебе Танька? Я бы тебя в сейфик спрятала и никому бы даже смотреть на тебя не давала! – умоляла Пипа.

Внезапно Дурнева-младшая обиженно вскрикнула. Ее перстень, до сих пор алевший, погас, как прежде перстень Гробыни. Все три кольца по-прежнему оставались в магической связке, но сияло и вспыхивало лишь кольцо Тани – причем с каждой секундой все ярче. Можно было предположить, что жар остальных двух колец перешел к нему.

– Нет, что-то не то! Дух, который отказывается являться на троило цербиус… Тут какое-то надувательство. Для потустороннего духа Гурик что-то слишком самостоятельный! – заявила Гробыня. – Давай, Танька, попробуй ты! К тебе он точно явится, из нашего ли, из Потустороннего Мира – не важно.

– Не буду!

– Опять «не буду»? Терпеть не могу «небудек«! – возмутилась Гробыня. – А фигурку зачем лепила? Давай, не отлынивай!

Таня хотела вспылить, но поняла, что Гробыня права. Глупо отступать теперь.

– Гурий! – окликнула она негромко, шагая к фигурке. – Гурий, это я, Таня!

Свечение внутри треугольника стало ярче. Теперь он уже не выглядел таким выцветшим. Фигурка дрогнула. Нет, это была глина, но одновременно и не глина. В глиняную плоть вселился дух. Лицо фигурки сморщилось, его рассекло несколько трещин. Видно было, что духу Пуппера неуютно и он никак не может освоиться во временном непослушном теле, которое перестанет существовать, едва высохнет драконья кровь.

– Гурий! – крикнула Таня, узнавая его по почти неуловимым, но очень его, пупперским, движениям головы.

Фигурка неловко и с большим усилием повернулась к ней, оставаясь в треугольнике колец. Руки, которые Таня так и не вылепила, а лишь наметила, мучительно шевельнулись под плащом.

– Я люблю тебя, Таня! – сказала глиняная фигурка. – Люблю!

– Ха-ха-ха! – холодно и очень раздельно произнесла Пипа.

Таня ощутила, что Пипа ее люто ненавидит. Из-за Пуппера. Так же, как Лиза Зализина нанавидит ее из-за Ваньки. Но теперь ей было не до этого. С замиранием сердца она смотрела на глиняного Пуппера.

С огромным усилием фигурка двинулась вперед и попыталась переступить через очерченную перстнями границу. Но ей это не удалось. Она толкнулась в одно место, в другое… Бесполезно. Прорваться сквозь магическую преграду Гурий не мог. Таня ощутила запах обожженной глины… Лицо Пуппера посерело и отвердело от жара. Теперь он едва уже мог говорить. Голос его стал неразборчивым, но все равно Таня – и только она – сумела разобрать:

– Прикоснись ко мне, прикоснись, пожалуйста! Мне кажется, что я сплю и никак не проснусь… Я…

Таня бросилась к столу. Гробыня повисла у нее на руке.

– Спятила, Гроттерша! Жить надоело? Ты понимаешь, что это за магия? Ты нас всех погубишь! – завопила она.

Но Таня не хотела ничего понимать. Оттолкнув Склепову, она потянулась к фигурке.

– Не трогай кольца! – снова завопила Склепова, но Таня уже схватила ближайший перстень и передвинула его, нарушив равенство сторон.

Ярчайшая вспышка на минуту ослепила ее. Жаркая волна повлекла Таню, стараясь втянуть в магический треугольник… Она сопротивлялась, пыталась вцепиться в стол, но все было бесполезно. Сила, которая влекла ее, была неумолима и неосязаема. Ничего, кроме жара, Таня не чувствовала. Внезапно, когда Потусторонний Мир почти затянул ее, что-то толкнуло ее в грудь и в лицо. Она упала. Лишь спустя несколько минут сознание и зрение вновь начали возвращаться. Таня поняла, что лежит на полу, а Гробыня наклонилась и разглядывает ее. Лицо у нее было сочувствующее и тревожное. Обнаружив, что Таня пришла в себя, Гробыня улыбнулась.

– Ты как, Гротти, нормально?.. Некролог отменяется! Поминальная скатерть-самобранка тоже! Ну оно и лучше! Никто не обляпает черную бахрому яйцами всмятку, – сказала она с облегчением.

Таня с трудом встала. Все ее тело было мокрым от пота, даже челка прилипла ко лбу. Магический треугольник был разомкнут. Глиняная фигурка растаяла. Там, где она недавно была, осталось лишь затвердевшее беловато-коричневое пятно глины. Чуть в стороне камень сердолика, немного изменивший от жара цвет.

– Тебе повезло, что ты схватила свое кольцо, а не мое или Пипино… И вообще, что кольцо, а не фигурку! Сильный все-таки маг был твой прадед. Помог тебе дешево отделаться! – затрещала Гробыня.

Таня за что-то задела ногой. Ее футляр от контрабаса лежал у стола с откинутой крышкой. Смычок валялся рядом с футляром. Это было уже слишком. Таня не сомневалась, что, пока она была без сознания, ее соседки воспользовались случаем, чтобы порыться в ее вещах.

– Почему мой контрабас здесь? Кто его трогал? Я же предупреждала! Склепова, ты?! – вспылила она.

Гробыня обидчиво вспыхнула:

– Ты за кого меня принимаешь, подруга? Я, конечно, не ангел, но сердце у меня тоже есть! Я с ней тут нянчусь, Аммиакус нашатырюс, как попугай, повторяю, а она… Тьфу! Гроттерша, она и в Африке Гроттерша! Недаром профессор Клопп любил повторять на первом курсе, что черная неблагодарность – это свойство белых магов!

Таня смутилась. Такого отпора она никак не ожидала. Похоже, она напрасно набросилась на Гробыню.

– А почему тут футляр? Или это Пипа? – спросила она.

Гробыня молчала, игнорируя Таню.

– Я? – оскорбилась Пипа. – Вот спасибочки, сестренка! Прям кувалдочкой и по пушистой мордочке! Когда фигурка Гурия расплавилась, Потусторонний Мир начал тебя втягивать и почти уже втянул… Видела бы ты свои контуры, почти прозрачные стали! Ну я думаю: кирдык Гроттерше! Хочу к тебе сунуться и не решаюсь – может, и меня затянет. А тут перстень твоего дедульника вдруг как забормочет! А футляр как выдвинется, как распахнется! Мама дорогая! И смычок сам по струнам! Играет чего-то, контрабас весь дрожит, и, главное, не слышно ничего… И, смотрим мы, тебя вроде перестало втягивать. А потом отбросило, ты брык на пол, ручки раскинула и лежишь! Ну а тут и смычок успокоился…

Таня пытливо взглянула на Пипу. Нет, дочка дяди Германа сказала правду. Таню действительно спасли от гибели лишь контрабас и перстень Феофила Гроттера. И зачем она сунулась к фигурке после произнесения заклинания? Знала же, что нельзя, что там внутри другой, далекий и враждебный мир! Но не смогла, просто не смогла отказать Пупперу в его просьбе и потеряла голову, забыв себя. А раз так, не значит ли это, что она любит Гурия, а не Ваньку? Проклятая магия!

Таня захлопнула футляр, ногой толкнула его под кровать и выскочила из комнаты. Она не могла сейчас видеть ни Гробыню, ни Пипу, не могла ни с кем разговаривать. Ей нужно было побыть одной.

Было уже очень поздно. Магический синеватый свет горел лишь в общей гостиной. Не зная, есть там кто или нет, Таня обогнула ее через мальчишеский коридор, который тоже выводил к лестнице, но минуя гостиную.

Выхватывая из тьмы части каменных стен со старинными портретами, полыхали факелы негаснущего пламени в нишах вдоль Главной Лестницы. Спустившись, Таня прошла Залом Двух Стихий и нырнула в путаные ходы, которые начинались сразу под лестницей атлантов. Некоторые атланты дремали, другие забавлялись, вставая на цыпочки и слегка приподнимая и опуская тибидохские своды. Третий с краю атлант присел и, закинув ногу на ногу, озабоченно разглядывал трещину на мраморной ступне.

– Седьмую сотню лет без отпуска! Никаких сил нет! Может, смотаться к лопухоидам и сообразить реставратора на троих, а, ребят?.. Или там кариатиду снять! – искушал он.

Соседние с ним атланты молчали и, обливаясь каменным потом, отдувались за малодушного товарища. Заметив Таню, любитель реставраторов и кариатид торопливо выпрямился и подпер свод. Таня сделала вид, что ничего не слышала. Глупо было конфузить атланта.

Она нырнула под лестницу, прошла немного и сразу оказалась в переплетении мрачных коридоров. Света здесь почти не было, лишь кое-где из трещин в полу пробивалось зеленоватое размытое свечение.

«Про##клятые клады», – подумала Таня, однако заглядывать в щели желания у нее не возникло. Она когда-то слышала от Тарараха, что здесь, под лестницей атлантов, спрятан один из сребреников Иуды и потому это место буквально притягивает кровавые клады со всех окрестных земель. И не только клады. Много грозных артефактов всех народов и эпох хранили эти источенные нежитью каменные лабиринты, расположенные прямо над Жуткими Воротами.

Свернув несколько раз в расходящейся паутине коридоров, Таня села на камень рядом с доспехами, надетыми на деревянный чурбан. Древняя магия доспехов на три года давала их обладателю неуязвимость в бою. На четвертый же год в первое полнолуние доспехи сжимались до размеров ореха и убивали своего хозяина. Снять же их было невозможно, что крайне отравляло победителю эти три года успеха. Смазываясь его кровью, доспехи переставали ржаветь, покрывались новыми узорами и, позванивая кольчужной рубашкой, терпеливо ждали, что ими снова кто-нибудь заинтересуется.

Вот и сейчас, почуяв добычу, они призывно засияли, загремели и даже попытались обхватить Таню за плечи рукавами кольчужной рубахи.

– Дрыгус-брыгус! – буркнула Таня, успокаивая их зеленой искрой. За годы обучения в Тибидохсе она до того привыкла к всевозможным простейшим вампирам, как энерго-, так и гемоглобиновым, что почти уже не обращала на них внимания.

Кольцо Феофила Гроттера выстрелило тусклой зеленой искрой, которой едва хватило для заклинания. После оживления глиняной фигурки перстень выглядел потемневшим и уставшим. Запрещенное заклинание Склеповой отняло у него слишком много магии. Таня знала, что через пару дней он восстановится, пока же магию придется экономить.

– Ilias malorum! Unam in armis salutem![6] – сказал он ворчливо, словно предупреждая о чем-то.

– Дед, а по-русски?

Но перстень молчал. Видно, его разговорная магия на сегодня уже иссякла. Таня долго согревала его дыханием, протирая рукавом рубашки. Она знала, что старый ворчун это любит, хотя теперь перстень и ничем этого не проявлял, сильно обиженный на нее за участие в черномагическом ритуале.

– Ну извини, извини… Вот такая я бяка! – сказала Таня. – Да только кто ж знал? Дед, не пойму я, что со мной. Как-то все перепуталось, смутно все. Хочешь не споткнуться и только поверишь, что ты вот, наконец, правильная и все хорошо, как бац – носом об камень!

Неожиданный шорох заставил Таню прекратить свои излияния. В слабом свечении волшебных доспехов она увидела Генку Бульонова, кравшегося куда-то широкими бесшумными шагами. Это был он, Генка, но одновременно точно и не он. Всю одежду Бульонова, лицо и даже волосы покрывал толстый слой паутины, грязи и кирпичной пыли. Похоже, он возвращался из подвалов у Жутких Ворот, где ему долго пришлось пробираться по узкому, очень узкому ходу.

– Бульон! – не выдержав, окликнула Таня. – Что ты тут бродишь, как неприкаянный? Заблудился?

Генка вздрогнул, отшатнулся и заслонился руками, точно от внезапного нападения.

– А-а, что?! Кто здесь? – хрипло спросил он.

– Я, Таня!

– Т-ты?! Гроттер?

У Бульонова был вид, как у только что проснувшегося человека. Он посмотрел на Таню, потом на свои сбитые руки, на грязную одежду.

– Черт!.. Я же… Неужели опять?.. Когда же это кончится? – невнятно произнес он и тяжело присел на пол, обхватив голову руками.

Таня хотела подойти к нему, но Генка внезапно вскочил и кинулся в темноту.

– Что-то я ничего не понимаю! Он испугался меня даже больше, чем этих коридоров… И зачем он шастал там, внизу? – спросила Таня, обращаясь к доспехам-вампирам.

Доспехи призывно загремели грудными пластинами. У них, как всегда, было одно на уме.

– Какие-то вы озабоченные! Вам бы все крови, крови – никакого душевного общения! – сказала Таня и ушла, с грустью размышляя о Гурии Пуппере, Ваньке и странном поведении Бульона.

Когда она вернулась в комнату, Пипа и Гробыня уже спали. Глиняное пятно все так же белело на столе.

А утром в стекло стал стучать купидончик. Он сунул Тане розу и быстро улетел. Таня долго с недоумением смотрела ему вслед. Купидончик даже не клянчил печенье, что само по себе было невероятно.

– Ну-ка, дай посмотреть! Записки нет? Магии тоже нет? Странно, обычная роза! Кто это тебе послал, Гроттерша? – с подозрением спросила Гробыня.

– Может, Ванька? – с надеждой спросила Таня.

Гробыня фыркнула.

– Твой Ванька? Розу? Это не в его духе! Он бы тебе прислал сдыхающую птичку. Или бесхвостую крысу, перемазанную зеленкой… Или на худой конец вырезал бы что-нибудь из дерева… Не, Ванька с розой – это как мой Гуня без бутылки пива… Не катит! – заявила она.

– Ты Ваньку не знаешь, вот и не встревай! – сказала Таня.

– Да уж, да уж! Я совсем тупая! У меня это на лице написано! И мужиков не знаю как облупленных, и вообще непонятно, в кого я такая уродилась… – насмешливо заверила ее Склепова.

Таня промолчала. В глубине души она была почему-то уверена, что Гробыня права. Ванька всегда считал розы слишком банальным и скучным подарком. «Розы говорят только о двух вещах: о толстом кошельке и об отсутствии фантазии», – утверждал он.

Но даже не эта загадочная роза настораживала Таню. Никогда не было такого случая, чтобы купидончик, только что вернувшийся из мира лопухоидов, отказывался от награды. А этот отказался.

Таня едва успела одеться, как дверь комнаты была выбита боевым заклинанием омонус всемлежатус. Пипа завизжала и с головой накрылась одеялом.

В дверях комнаты, скрестив на груди руки, стояли Графин Калиостров и магвокат Хадсон. За их спинами маячили разъевшиеся физиономии магнетизеров.

– Стоять, не двигаться! Татьяна Гроттер! Вы подозреваетесь в пособничестве и сокрытии преступления! Куда вы ходили сегодня ночью? От кого был купидон? Что он принес? – потребовал Графин.

Таня попыталась спрятать розу за спину. Подскочив, Калиостров одной рукой схватил Таню за запястье, чтобы она не могла воспользоваться перстнем, а другой – вырвал розу.

– Цветок? И это все? Странно, очень странно! Мы вынуждены будем устроить в вашей комнате обыск! Магнетизеры, начинайте с этого шкафа!

– Это мой шкаф! – возмутилась Склепова.

– Да? А я откуда знаю, что он твой? Обыск есть обыск! – ехидно сказал Графин. – Может, я обожаю рыться в трусиках и маечках? У меня разве это на лице не написано, ха-ха?

– Написано, ха-ха! – передразнила Гробыня. – Написано, что вы старый похотливый козел с влажными ладошками и масляными глазками! Я таких козлов за триста метров без оптического прицела вижу! Меня от них мутит, тошнит и колбасит!

Графин Калиостров вспыхнул. Могучие молодцы-магнетизеры переглянулись, пряча улыбки.

– А еще попрошайка, подхалим и приживальщик при Бессмертнике Кощееве! А теперь ройся в моих трусиках и маечках, киска, и пусть тебе будет приятно! Когда нам надо будет отвернуться – ты свистни или там глазиком моргни! – убийственно закончила Гробыня.

Калиостров побагровел. Казалось, еще немного – и с ним приключится обширный инфаркт. Глупые магнетизеры ржали уже в голос, и даже магвокат Хадсон снисходительно улыбнулся.

– Что вы встали, тупицы? М-м-марш! Обыскать комнату! А-а-а-а! Что ты делаешь? – взвыл он, отталкивая Таню.

– Неужели на подагру наступать больно? А я думала, она ничего не чувствует! – удивилась Таня.

– Взять! Взять их всех! Тьфу! Вначале все тут перерыть! Искать письма, записки, дневники! Все, что имеет отношение к Ваньке и Пупперу! А заодно все, что доказывает пособничество Сарданапала! Этого малоазиатского выскочку давно пора гнать отсюда в шею! Поганой метлой! – завизжал Калиостров.

Магнетизеры затопали к шкафам и, распахнув дверцы, стали выбрасывать на пол вещи. Таня прикоснулась к плечу Гробыни и намекающе кивнула ей на Пажа. Ее быстрое движение не укрылось от магвоката Хадсона.

– Это есть скевет нашего довогого Гувия? Нет? А тогда кого вы еще увили? Я вижу, что он настовящий! – подозрительно спросил Хадсон. – Мавчики, пвовевьте этот скевет! Мы забиваем его с собой до выбеснения обстоятельств!

Магнетизеры бросили рыться в шкафах и шагнули к скелету. Один грубо сорвал с него шляпу с плюмажем.

– Паж! Мушкетус фехтовалус! Покажи им! – крикнула Гробыня. Она наконец поняла, чего добивалась от нее Таня.

Да, Дырь Тонианно давно не практиковался. Да, он был не в форме… Да, он был, наконец, мертв… Но так ли это важно, особенно когда обижают дорогих тебе людей? Мастерство на то и мастерство, что оно не уходит в песок. Его не пропьешь, не потеряешь, не променяешь на медный грошик… Шпага в опущенной руке скелета взметнулась как змея. В следующий миг одежду на ближайшем магнетизере располосовало, точно бритвой. Второй магнетизер замешкался, и шпагой у него срезало мочку уха вместе с крупной золотой серьгой.

Отпрянув, магнетизеры вскинули руки и атаковали Пажа боевой магией, но искры пролетали между ребрами скелета, не причиняя тому вреда. Зато шпага в верной руке Дырь Тонианно плясала, как скальпель в пальцах у безумного хирурга. Она то отрубала им штанину, то отсекала брючный ремень, то прочерчивала на лбу зигзагообразную царапину, вызывающую у магвоката Хадсона верноподданническую дрожь в пальцах.

– Эх, жаль, я не заказала на Лысой Горе еще и скелет Зорро! Вдвоем они бы их в капусту накрошили. Да только у меня тогда с дырками от бублика было дохло! И на этого занимать пришлось! – сказала сама себе Гробыня.

Наконец совместными усилиями магнетизеры сковали Пажа кольцевой магией. Паж грустно щелкал зубами и скрипел костями, прощаясь с Гробыней.

– Не бойся, я тебя вытащу! – крикнула ему та.

Расцарапанные магнетизеры, вздыхая, продолжили обыск. Тем временем крысиные глазки магвоката Хадсона обшарили комнату и остановились на одной из кроватей, одеяло на которой подозрительно вздыбилось горбом.

– Ага, кто же тут спвятался под ведивавьцем! Вить может, Джон Вайвявька? Ох-ох-ох, какой гвюпый, невазюмный место для пвяток!.. Бвинмание, он дздесь! ЗЯХВАТ! – скомандовал он и, шагнув, сдернул одеяло.

В следующую секунду физиономия у магвоката Хадсона скривилась так, будто у него разом заныли все зубы. Под одеялом сидела Пипа, бедная Пипа, втайне комплексовавшая из-за своей фигуры и крайне не любившая, когда ее застают в одной ночной рубашке…

Глава 10