2015-08-21
259
В течение всего лета, пока был тур по Европе, Том ездил к Каулитцу, как на выходные, так и в обычные дни. Пока были каникулы, он вообще старался быть с ним везде, путешествуя с группой, как того и хотел Билл. Несмотря на плотность концертов, они даже урывали возможность репетировать, в то время как Том, окрылённый частыми встречами, постоянно радовал Каулитца новыми аккордами. Парень летал каждую неделю куда-нибудь за своим любимым, и ему казалось, что вот она – настоящая жизнь. В голове крутилось множество новых идей - мелодий, слов. Ему стоило просто посмотреть в любимые сверкающие глаза, как внутри что-то расцветало, хотелось летать, хотелось сходить с ума. И последнее он успешно реализовал, когда однажды, сразу после концерта, примчался в гримёрку с сотней белых роз, и не обращая внимания на опешивших Дэвида, Георга и Натали, преподнёс этот шикарный букет Каулитцу, который не замедлил с ответом на жест ухаживания, крепко обняв своё восторженное чудо, смело целуя в губы. Ни открытый рот Георга, ни хмык Натали, ни шипение Дэвида, не возымели на них абсолютно никакого действия.
|
|
|
Совместное пробуждение по утрам, когда первое, что Том видел – это заспанная, ненакрашенная мордашка Каулитца, всем телом к нему льнувшего, а иногда и совместные завтраки; даже прогулки на лимузине, когда они, закрывшись от водителя, давали волю рукам и губам; тайные переглядки и поцелуи украдкой, где-нибудь в коридоре отеля, или за кулисами - всё это вместе, пестря всеми красками любовной лихорадки, и только подогревающееся тем, что должно скрываться, дарило самые счастливые минуты, вдыхало жизнь и по кирпичику возводило крепость, которую, казалось, ничто не сможет разрушить. Концерты, на которых Билл становился настоящим кролём сцены, а Том стоял и смотрел на него снизу, вспоминая те моменты, когда он и мечтать боялся о том, что теперь происходило ежечасно – его Бог нисходил к нему, даря себя, заряжали энергией, вдохновляя на новые композиции и путь вверх. Автограф-сессии и пресс-конференции, хотя на них нужно было вести себя крайне осторожно, Леманн находил по-своему незабываемыми – он фотографировал Каулитца в самых разных ракурсах, неотрывно следя за каждым, таким знакомым, движением. В этом было своё очарование – взгляд из-под опущенных ресниц, такой, который никто не заметит, а заметив, не придаст значения. Или какой-нибудь жест, понятный только ему, Тому, когда любимый просто поправляет цепочки на шее, как кажется окружающим, а на самом деле это означает степень того, как сильно он уже соскучился по Тому. Или едва уловимые моменты, запечатлев которые на своих камерах, фанатки будут долго изучать, гадая - куда это посмотрел Каулитц, смущённо улыбнувшись, и провёл кончиком языка по верхней губе. И вот пока все, там, с обратной стороны мониторов, всматриваются в каждую чёрточку кумира, подмечая каждую деталь, и тихо сходят с ума зная, что возможно не подойдут к нему ближе, чем на метр, он, Том, упивается красотой и лаской этой живой легенды, которая для него является просто-напросто… смыслом жизни.
|
|
|
Пока Том рассказывал, стало светать, и уже около шести в гостиной появился Эрих. Посмотрев на сидящих почти в том же положении сестру и Леманна, он только сочувственно покачал головой и направился на кухню варить утренний кофе.
- Но что же случилось? Ты наговорил мне столько всего, и я очень признательна за доверие, но всё же, во всём описанном я не заметила никаких отклонений от нормы. Вы что, поссорились после тура?
- Нет… - совсем охрипшим от длительного монолога голосом, сказал Том.
- Я вообще-то всё ночь не спала, и…
- Ещё хуже. - будто не слыша её реплик, продолжил Том, рассеянно глядя в одну точку перед собой.
- Что?
- В середине августа я не мог приехать в Дюссельдорф, на презентацию нового модельного ряда BMW, о чём предупредил Билла сразу. Он знал, что я не приеду, - закрывшись ладонями, произнёс Леманн, - но я смог…
- И? – Элке замерла, пристально вглядываясь в лицо Тома, которое сразу стало покрываться малиновыми пятнами.
- И когда приехал, то сразу же набрал его, но сотовый был выключен. Тогда я просто заселился в отель, и немного подождав, решил к нему зайти просто так…
- Дальше можешь не продолжать, - сдавленным голосом произнеся это, Элке болезненно зажмурилась, и в следующий момент крепко обняла Леманна, в глазах которого уже стояли слёзы.
- А я хочу продолжить!
- Том…
- Нет, ты теперь выслушаешь, коль так захотела! - глаза парня сверкнули агрессией, - Он открыл мне дверь, явно не ожидая, что на пороге буду стоять я! Он был в одном только полотенце и не хотел меня впускать, понимаешь? – Том нервно ударил кулаком по журнальному столику, заставляя пустые чашки на нём зазвенеть, а Элке вздрогнуть, - Что-то мямлил про Дэйва и Густава, которые у него сидят… Ты понимаешь? Врать! Так нагло врать в глаза!
- А дальше? – Элке понимала, что дальше будет что-то вполне предсказуемое, и что Том в крайне неадекватном состоянии, но она решила, что пусть лучше он выговорится и выплеснет злость сейчас, чем снова закроется и будет дальше переваривать это всё в себе.
- А дальше я отпихнул его и вошёл! – почти закричал Леманн, заставив Эриха испуганно выглянуть из кухни.
- Он был... не один. - ни то спросила, ни то констатировала девушка, низко опустив голову.
- Эта су*а таскалась за нами через всю Италию, потом Францию, везде!
- А как он себя повёл?
- Никак.
- И всё же?
- Произнёс самую банальную фразу, которую только можно произнести в такой ситуации: «Это не то, что ты подумал»… А что я, бл*дь, должен был думать, когда она развалилась на диване, даже не удосужившись запахнуть халат, когда я вошёл?!
- И ты ушёл, и вы почти месяц не разговариваете.
- Да, мы не разговариваем, но тогда я не ушёл. - Том потянулся за пачкой сигарет на столике. Элке только взметнула на него взгляд своих карих глаз:
- А что?
- Та шлю*а ушла, он её сразу выпроводил.
- И?
- Ну что? Он стал просить прощения, Просил отнестись к этому спокойно это всего лишь развлечение, подстилка на одну ночь. Что он просто, не знал, что я приеду, что нужно было расслабиться перед мероприятием. В общем, порол всякую чушь, которую если честно, мне совсем не хотелось выслушивать.
- То есть, он сознался, что изме…. – Элке замялась, она прекрасно понимала, что для таких, как Билл, понятия «изменять» вообще не существует. Это даже звучит глупо, - Что переспал с ней?
|
|
|
- И не только… - Том выдохнул дым и зажмурил глаза, пытаясь сдержать слёзы, которые уже невозможно было контролировать.
- То есть…
- То есть всё это время, - парень сделал паузу, - у него постоянно были, вернее, бывали случайные «друзья». О чём это говорит?
- Подожди, Том, это такая среда…
- Что ему на меня пле-вать. Просто плевать. - с расстановкой произнёс Том.
- Но тогда вы просто должны поговорить, ты должен высказать ему свои требования, он – свои. Молча ведь вы ни до чего не дойдёте, и…
-Эл! Не в этом дело!
- Тогда в чём?! – уже теряя терпение крикнула девушка.
- После этого мы, так сказать, помирились. Думаю, не стоит уточнять, каким именно путём это было сделано. Но через пару дней, вернувшись домой, я обнаружил, что не совсем здоров.
- Господи, Том… – прошептала Элке, моментально побледнев.
Сделав глубокую затяжку, Том прикрыл уставшие глаза. Говорить было страшно и стыдно. А ещё страшнее было то, что всё происшедшее было правдой. А он, в свою очередь, никогда не думал, что подобное может с ним произойти. Есть вещи, которые никак не вяжутся с твоей жизнью, но когда происходят, то ты никак не можешь найти тут точку, от которой всё пошло неправильно. И Том эту точку знал. Но смог бы он поступить иначе, даже если бы знал, чем это чревато? По сравнению с его чувствами к Биллу всё остальное меркло, и любая проблема переставала таковой казаться. Леманн с ужасом осознавал, что даже в таком положении, не смотря ни на что, продолжает любить ЕГО. Безрассудно и глупо.
- Ну не молчи! – пискнула девушка, по лицу которой уже бежали слёзы, - Том!
- Я позвонил ему и сказал, что имею не очень приятный разговор, и то, что хочу сказать, должно быть сказано исключительно с глазу на глаз. Мы встретились.
- И что он? – всхлипнула Элке, крепко сжав холодную ладонь Тома в своей.
- Он мне не поверил.
- То есть, не поверил в диагноз? Ты не показал ему заключение врача?
- В том-то всё и дело, что показал… - Том вздохнул, высвобождая руку, - Он не поверил, что кроме него, у меня никого нет. - глухо проговорил он.
- Не может…
- Всё может быть, Эл! Всё! Он не поверил! Он сказал, что я подцепил дрянь с кем-то ещё, и что теперь ему самому надо проверяться, чтобы не оказалось, что я и его заразил! - слёзы уже в три ручья текли по лицу Леманна, и Элке крепко обняла его, - Почему так, Эл? За что?! Ведь это неправда! Ты понимаешь? Хотя бы ты мне веришь? Ну скажи!
|
|
|
Действие алкоголя окончательно прошло и теперь, вслед за очередной бессонной ночью, Тома накрыла настоящая истерика. Элке сидела рядом, крепко обняв его, затем подошёл и Эрих. Том больше ничего не сказал. Так они и просидели втроём, молча, обнявшись, и не считая времени, пока Эрих не взглянул на часы, и со словами «Пошёл я варить новый кофе» не вышел из комнаты. И уже через десять минут они все сидели за кухонным столом, и теперь не Элке успокаивала Тома, а он ею, уверяя, что всё как-то образуется и наладится. Для неё стало настоящим шоком то, как поступил Билл. Потому что кому, как не ей, было знать, что Леманн живёт только от поездки до поездки, и от свидания до свидания? Именно сейчас она стала понимать, насколько для неё важен Том, что он не просто ей симпатичен, а что это нечто большее. Только думать об этом не было никаких сил. Убедившись в том, что парень в состоянии сам добраться до дома, брат и сестра отпустили его домой.
Выйдя на улицу, Том глубоко вдохнул осеннего воздуха, и посмотрел на солнце, весело игравшее в начинающей желтеть листве. Всю дорогу он думал о том, что скорее всего, это уже конец. Конец всему, чем он жил последние несколько лет. Только сейчас, когда свежесть утра обволакивала измученное бессонной ночью сознание, когда всё вокруг казалось туманным и истерика уже прошла, он не испытывал той острой боли, которая даёт о себе знать от одной мысли о расставании. Сейчас было как-то всё равно и проблема казалась какой-то далёкой и неважной.
Ускорив шаг, Том направился к дому, совершенно не желая думать о том, что будет, когда он войдёт в свою комнату. Это ведь такая особенность – любя кого-то, ты полностью заполняешь этим человеком всё, все виды личного пространства. Даже в тех местах, в которых этого человека никогда не было, можно почувствовать его присутствие. Виной тому наше воображение. Для кого-то свойственно держать кругом фотографии, для кого-то – какие-то вещи, подаренные этим человеком, а для кого-то достаточно одних воспоминаний, которые громче каких-либо предметов говорят о наших любимых. У Леманна было и одно, и другое, и третье. А ещё были нечастые, но такие личные электронные письма, которые он непонятно зачем хранил, и записи в дневнике. Именно это всё и навалилось на Тома, когда он зашёл к себе. Создавалось впечатление, будто Каулитц там присутствует.
Душ, подушка, слёзы.
***
Доктор Зальцманн всегда вставал рано, и для него не было удивлением, если кто-то из пациентов звонил ему ранним утром. Сегодня всё было точно так же, и увидев, кто ему звонит, он ни капли не удивился. На самом деле, доктор был бесценным человеком – он знал всё и про всех. Врачебная тайна делала его немым, но не глухим. И оставалось только полагаться на порядочность, которой, к счастью, этому человеку было не занимать. Он обслуживал клиентов очень высокого ранга, а значит, конфиденциальность должна была быть полной, и вовсе не из соображений врачебной этики. Он являлся профессором кафедры дерматовенерологии, медицинского факультета Берлинского университета им. Гумбольдта, активно совмещая эту должность с врачебной практикой, принимая высокие должностные лица, государственные чины и другие известные персоны. В общем – кладезь для папарацци и журналистов. Собственно, охрана всегда была с ним. Интересно, что на заре своей карьеры, он вовсе не мечтал о подобном образе жизни, и хотя семьи у него не было, давление, вызванное наличием «интересных» клиентов, приходящих к нему с «интересными» жалобами после не менее «интересных» занятий, сильно напрягало. Он не мог спокойно наслаждаться жизнью, и все истории болезней хранил на флешке, с которой не расставался даже когда шёл в ванную…
Увидев на дисплее имя своего старого знакомого, Зальцманн глубоко вздохнул и нажал на приём.
- Слушаю.
- ….
- Да-да, Билл я вас узнал, как самочувствие?
- ….
- Ну а разве вы позвонили бы мне просто так, да ещё и прямо с утра? - доктор засмеялся и вошёл в комнату с балкона, на котором стоял, плотно закрыв дверь, - Да-да, говорите.
-….
- А вы что, имели небезопасный контакт? – доктор удивлённо вскинул брови.
- ….
- А у вас какие жалобы? Вы чувствуете, что снова…
-….
- И вы уверенны в своём партнёре на сто процентов?
- ….
- Но вы же понимаете, что и оральный секс с инфецированым опасен. Но я полагаю, что после продолжительной ремиссии, вы вполне могли подвергнуться какому-нибудь неблагоприятному фактору, вроде переохлаждения или избыточного приёма алкоголя. В вашем случае это губительно.
-….
- То есть вы исключаете возможность повторного заражения от другого лица?
-….
- Дайте мне время, я перезвоню вам, Билл. А ещё лучше, чтобы вы пришли ко мне вместе с …. Это женщина?
- …..
- Я понял, понял… Ну хорошо, тогда позвольте мне пока заглянуть в кое-какую литературу, затем я вас наберу, и желательно, чтобы в кратчайшие сроки вы у меня появились. Или же я сам к вам приеду, во имя всеобщего спокойствия.
Отключившись, герр Зальцман открыл ноутбук, и вставил в гнездо ту самую флешку, на которой были истории болезни, а также его собственный труд, который он писал уже несколько лет, а диагностирование и лечение хронической и латентной гонореи были как раз темой его работы. Он долго щёлкал мышью, открывая многочисленные папки, в которых имена пациентов также были зашифрованы.
***
Том проснулся около четырёх дня от тихого стука в дверь – Симона пришла проведать дитя, которое всю ночь где-то носило. Она уже привыкла к мысли, что сын уже вырос и это вполне естественно, но в данном случае, причина её беспокойства крылась вовсе не в ночных походах в клуб. Если Эрих и Элке заметили плохие изменения в нём, то фрау Леманн, безусловно, знала сына лучше всех остальных и прекрасно видела, что с ним опять что-то, что он опять несчастен. А видеть то, как страдает собственный ребёнок – не это ли самое страшное для матери? И пытаться вразумлять бесполезно. Сказать ему: «Перестань мучиться и не люби»? Смешно. Вот и сейчас, дождавшись позволения войти, она открыла дверь, с грустью глядя на комочек, свернувшийся на кровати под стенкой. Отодвинув одеяло, она посмотрела на ужасного вида лицо и совершенно красные глаза, под которыми залегли тёмные синяки. Том привстал, и автоматически, не зная куда себя деть от пристального взгляда матери, стал шарить по карманам джинсов, в поисках сотового. Односложно отвечая на вопросы Симоны, он достал из тумбочки зарядное устройство и подключил телефон, который тут же ожил, оповещая об огромном количестве неотвеченных вызовов и смс. А ещё через пару минут, пока Том пытался что-то придумать в ответ на вопросы матери, трубка запела голосом Селин Дион, после чего Симона поспешно поднялась, и поцеловав сына в пылающий лоб, удалилась. Крупная дрожь пробивавшая тело мешала даже нормально нажать на приём, и глубоко вздохнув, Том ответил, пытаясь унять её хотя бы сделав голос ровным и невозмутимым.
- Я слушаю. - вышло как-то совсем тихо.
- Том… Томми, прости меня… - шумный выдох и последовавший за ним рваный вздох на том конце, выдавали волнение.
- Давай лучше не будем.
- Я прошу тебя!
- О чём? О чём, Билл? Я ведь пришёл к тебе не с обвинениями, хотя мог это сделать вполне обоснованно. Мне больно не от того, что это со мной случилось из-за тебя, это такой пустяк, Билл.
- Подожди, я не понимаю… - Билл снова вздохнул.
- Конечно, ты не понимаешь. Дело не в загубленном здоровье, дело не в том, ЧТО мне приходится выносить, когда я иду по коридору венерологического диспансера, являясь там пациентом. А ТО, что ты мне не веришь. ТО, что ты допускаешь вариант, что я мог попутно иметь отношения ещё с кем-то, а ведь я…
- Прости, Том, но у меня не такие высокие моральные устои и…
- Устои? Билл, о чём ты говоришь? Знаешь, - Том глубоко вздохнул, - если ты полагаешь, что верность тебе для меня – это просто моральный принцип, то… То я не знаю, как с тобой дальше говорить.
- Прости, - тихие всхлипы стали разрывать тишину в трубке, - прости, Том, я такой … я скотина, я знаю, но ты же простишь меня… Том!
Эти всхлипы, этот подавленный, виноватый голос и все последующие признания, несомненно, разрывали сердце Леманна на мелкие кусочки, заставляя всё внутри сжиматься и рыдать вместе с любимым. Но одновременно с этим, что-то внутри будто щёлкнуло. Том почувствовал, что больше не может. Он ещё не понимал, чего конкретно, но хорошо понимал, что не может уже быть, как прежде. Он слушал извинения Каулитца, слушал все его раскаяния и признания, прекрасно понимая, что это уже ничего не изменит. Он бесцветным голосом отвечал рыдающей трубке, и даже взвешивал в уме такой вариант, как очередной спектакль Каулитца с тем, чтобы он, Том, не держал на него зла после их расставания, а соответственно не выносил на всеобщее обозрение подробности из его жизни. Но он думал так до тех пор, пока дрожащий голос ни произнёс слов, которых он ждал меньше всего.
- Я люблю тебя, Том…
Вслед за этим в трубке послышались короткие гудки, но Том так и сидел, недвижимо. Напало оцепенение. Зачем Каулитц сказал это? Почему он сказал это, сейчас? – Том пытался поверить в услышанное. Ведь Билл никогда прежде этого не говорил. Кое-как справившись со своими эмоциями, Леманн, наконец, отнял трубку от уха и нажал на вызов. Отобразившись на дисплее, последний входящий номер сообщил, что абонент недоступен. Том посидел на кровати ещё с минуту, а затем резко вскочил, и схватив на ходу толстовку со стула, выбежал из комнаты.
- Сынок, ты куда?
- Мамуль, мне надо. Я…
- Тебя сегодня уже не ждать? – Симона прекрасно поняла, КТО звонил, и было ясно, что сейчас решалось нечто, сильно мучившее сына в последние дни.
- Да! Нет… я не знаю. Я позвоню! – махнув рукой, Том скрылся за входной дверью. У него был абсолютно невменяемый взгляд, от которого матери стало не по себе. Яркие пятна нездорового румянца на бледных щеках и блестящие глаза. Послышался звук отъезжавшего автомобиля, и уже через полчаса Том был в аэропорту и брал билет на Берлин.
- Господи, за что...? – закрыв лицо руками, тихо простонала женщина. Тяжело вздохнув, она встала с дивана и поднялась на второй этаж. Постояв немного и мысленно попросив прощения у Тома, она открыла дверь в его комнату, в первую очередь в глаза бросалась фотография Билла в рамочке на столе. Зайдя, Симона первым делом направилась к комоду с вещами, аккуратно пересмотрев которые, она нашла несколько упаковок каких-то таблеток. В ушах сразу застучал глухой пульс, охнув, она прижала ладонь ко рту, но присмотревшись к названиям, она поняла, что это антибиотики и противомикробные препараты. Зачем они Тому? Присев на кровать, она открыла инструкции к применению, там было подробное описание каждого лекарства, а также заболеваний, при которых следует его применять. Но что можно сказать, когда там десятки вариантов? Глаза бегали по строчкам, но остановиться на чём-то одном было невозможно – Том плохо ел, был бледным, но диспепсии или каких-то пищеварительных инфекций у него явно не наблюдалось, его не тошнило, и ел он всё, только по чуть-чуть. Что же тогда? Симона снова подошла к комоду, и открыв ящик с нижним бельём, обнаружила несколько упаковок марганцовки, что тоже насторожило, но достав их, она заметила краешек листа бумаги, который выглядывал из под белья. Раскрыв его, она еле удержалась на ногах, схватившись за край тумбы. Всхлипывая и утирая слёзы, которые мешали читать, женщина пыталась осознать то, что в данный момент, почему-то, держала в руках медицинское заключение дермато-венерологического диспансера, в котором почему-то стояло имя её сына, почему-то ему были прописаны препараты, почему-то стоял диагноз «гонорея». Аккуратно вернув найденное на свои места, и удостоверившись, что её вторжение не будет замечено, она подошла к письменному столу, и взяла с него фотографию брюнета с ангельским личиком, но дьяволятами в глазах. Симона долго смотрела на фото холодным взглядом, как будто и не чувствовала ничего. Лишь то, как она сжимала рамку дрожащими руками, выдавало её состояние.
- Ненавижу! – хрипло простонала она, резко подняв руки с фото вверх, но совладав с желанием разбить её со всего размаху об пол, поставила на прежнее место и быстро вышла из комнаты.
Тем временем Том был уже в самолёте. Поглядывая в иллюминатор на золотистые вечерние облака, он пытался составить хоть какой-то план, продумать своё поведение. Думал о том, что скажет Биллу, внезапно возникнув на пороге; о том, что будет говорить ему, если Билл вообще его впустит. А ещё… ещё он боялся, что Билл сказал это просто так, чтобы посмотреть на его поведение, проверить. Ведь сколько Том ни набирал, номер абонента был недоступен – может, Билл сразу же пожалел о сказанном? Как, что, почему? Тысяча вопросов крутилась в голове, и вместо привычной эйфории, Том сейчас терялся в бесконечных догадках, отмечая сам про себя, что раньше такого не было. Прежде он не задумывался, что будет говорить, как себя вести. Не думал о том, как отреагирует на него Билл – он просто летел к нему, ни о чём не задумываясь, ничего не ожидая, и это было… это было так естественно, это было легко. А сейчас будто бы навесили стопудовые гири. Том отчётливо осознавал, что да, он хочет, очень хочет увидеть любимого, что хочет заглянуть в его глаза, чтобы увидеть подтверждение, либо опровержение, словам, сказанным им, но уже не было того сумасшедшего порыва. Не было экспромта, бессознательного, но такого естественного действия. Как будто бы стояла прозрачная стена. Он БОЛЬШЕ так НЕ МОГ!
От этих мыслей хотелось плакать. Нет, хотелось закричать и разбудить то, что раньше было самым главным – разбудить сердце. Но оно, как будто бы уснуло. Глядя на величественные облака, полностью скрывавшие землю за собой, Леманн прокручивал в голове последние десять месяцев своей жизни. Сейчас он впервые почувствовал смутное, едва уловимое желание повернуть самолёт обратно. Такое, какое было у него перед походом на afterparty. Вспомнился сон, который он увидел тогда, вспомнился Алекс, и почему-то сейчас Том почувствовал лёгкий укол совести, сам не зная за что. К слову, Алекс вернулся в Штутгарт, причём родители его поддержали. Теперь он, поскольку был истинным меломаном, занимался раскруткой сайта какого-то начинающего рок-коллектива. В кругах Каулитца его больше никто не видел.
Внезапно подкатившая тошнота заставила Тома отвлечься от мыслей, в этот момент, как раз, мимо проходила стюардесса, которая заметила нездоровый оттенок его лица, и учтиво осведомившись о самочувствии, принесла пару таблеток от укачивания и мятные леденцы. Он принимал антибиотики две недели тому назад, от этого была частая дурнота, и сейчас Леманн, почему-то, подумал, что так и должно быть. Есть наслаждение, а есть плата за него. Его больше не мучил вопрос о том, что с ним происходит что-то не то. Лучшего, как ему казалось, он и не заслужил.
Он вспомнил день, когда они с Каулитцем поссорились в первый раз, после истории с пиар-поцелуем с неким Майлзом. Он не помнил, как добирался тогда домой. Хотелось умереть, хотелось забыть всю жизнь, родиться заново и начать с чистого листа. Мысли о Билле тогда настолько сводили с ума. А сейчас… сейчас была доля раздражения. Ушло слепое восхищение, осталась привязанность, и Том стал с ужасом замечать мысли о том, что она его угнетала. Но представив, что самолёт сейчас действительно вернётся во Фрайбург, по техническим причинам, например, стало очень неспокойно. Он не мог отказаться от Билла, хотя и был страшно обижен. Видеть Каулитца хотелось и не хотелось одновременно, для него это было странно.
Когда объявили о снижении и скором прибытии, Том почувствовал, как повлажнели ладони – то ли от перемены давления, к которому он всегда был чувствителен, то ли от приближающейся встречи с главной болью своей жизни. Ведь к концу полёта, взвесив и перебрав в голове прошлое и настоящее, Леманн отчётливо понимал, что Билл даже не понимает, чем именно обидел его? А значит, нет смысла что-либо объяснять, если человек, по прошествии стольких дней, так и не понял, ЧТО между ними произошло? Том зажмурился, чтобы удержать норовящую скатиться с ресниц слезу, хотя, может быть, тогда глазастая стюардесса заметила бы это, и предложила ещё какую-нибудь таблетку. Таблетку, которая вылечила бы его от любви к Биллу.
***
Для Билла оказалось полной неожиданностью сказанное им самим, хотя он понимал, что однажды произнесёт это. Но сказав, он сильно испугался. Он не мог понять, чего же именно, но потому сразу нажал на отбой, чтобы не услышать… Он и сам не знал - что именно он боится услышать. Он знал прекрасно, как Том ждал этих слов, однако реакция Тома теперь могла быть непредсказуема. Леманн уже был каким-то другим, не таким, как обычно. Может, просто голос был сонным? Поразмыслив, Билл пришёл к заключению, что больше он боялся услышать от Тома что-то в духе «А мне всё равно, что ты меня любишь», но ещё больше Билл боялся услышать молчание. Он боялся тишины, неизвестности, и если бы Том повёл себя как-то не так, как он ожидал, то ему было бы сейчас ещё хреновее. Именно поэтому он и отключил телефон. Чтобы Том не звонил.
Поднявшись с кресла, в углу заполненной заходящим солнцем комнаты, Каулитц проследовал на кухню, где заварил крепкий кофе, и достав из навесного шкафчика плитку белого шоколада, вернулся в гостиную. Мысли крутились только вокруг одного – что сейчас сделает Том? Как он отреагировал на его признание? О чём думает? Что будет делать?
Чашка кофе проскочила незаметно, и вот уже больше получаса Билл ходил от окна к окну, выглядывал с балкона, сам не зная, чего он ждёт. Он прекрасно понимал, что Том, даже если бы хотел, всё равно бы не появился в течение получаса после разговора. Да и не договаривались они, Билл сам не понимал, почему он ждёт, что Том приедет. Однако, на всякий случай, он отправился в ванную, принял душ, привёл себя в порядок, подкрасил ресницы и надушился. А затем, пытаясь привести мысли в порядок, просто бродил по квартире в течение двух часов, ожидая неизвестно чего, пока не раздался звонок в дверь. Шумно вздохнув, Каулитц медленно повернул замок и открыл…
Казалось, что время замерло. И один и другой продолжали стоять в нерешительности, тщетно пытаясь открыть рот, чтобы произнести хоть что-то. Билл тотчас растерял всю свою самоуверенность, а Том неподвижно стоял, глядя в глаза Каулитцу. В данный момент ни для одного из них не существовало ни окружающего мира с его звуками и цветами, ни собственных мыслей – всё сузилось до альтернативного пространства под названием «он и я» и стучащего в ушах сердечного ритма. Но что с этим пространством произойдёт уже в следующий момент, никто из них не думал, и через пару мгновений они сами не смогли понять, как оказались в объятиях друг друга. Момент воссоединения прошёл как в тумане, они говорили какими-то обрывками, сбивчиво, то и дело извиняясь, заглядывая в глаза, вздыхая, и пытаясь унять просящиеся наружу слёзы. Незаметно для себя они оказались в спальне, почему-то, но думать сейчас не хотелось, хотелось только чувствовать. Пусть и в последний раз, но почувствовать, пока чувствуется. Том думал об этом, а Билл бессознательно следовал этому импульсу, поскольку чувствовал какое-то отдаление. Хотя, казалось бы, вот он, Том, преданный и любящий, но в следующую секунду начинало накрывать чувство, будто бы он ускользает, уходит, растворяется. И Билл хватался за него, словно за спасательный круг, который отбрасывало волнами. Каулитц было потянулся к губам, по которым страшно истосковался за это время, но Том отстранился, нежно придерживая Билла за подбородок.
- Что, Том? – прошептал Каулитц, боясь открыть глаза.
- Я не думаю, что это хорошая идея, я ведь ещё не совсем… - Том замолчал.
- Если ты о том, что я подумал, то не всё ли равно теперь? - закусив нижнюю губу, Билл распахнул глаза и внимательно посмотрел на Леманна.
Том не знал, что ответить, но Билл постоянно удивлял его своими безбашенными выходками, а если учесть данный случай, то казалось, будто бы это он, Том, старше и ответственнее. Так и не найдя, что ответить, он притянул к себе капризное личико, начиная покрывать его мелкими, короткими, тёплыми поцелуями. А Каулитц млел, и аккуратно просунув руки под футболку, стал поглаживать бархатную кожу под ней. Почувствовав нежные ладошки на своей спине, Том придвинулся ещё ближе, и вскоре Билл лежал на постели, а Леманн был сверху, исцеловывая каждый доступный миллиметр звёздного тела. Это была особая ласка. Ни разу не соприкоснувшись губами, они наслаждались какой-то лёгкой нежностью, в которой сквозило две очень разные любви. И хотя обе были объединены взаимностью, сами по себе были очень разными – одна зарождающаяся, а другая… нет, не угасающая, но какая-то ожидающая. Оказавшись без футболки, Том лёг на спину, пуская Каулитца хозяйничать на своём теле. Тот мягко и неторопливо ласкал его торс, слушая сладкие стоны, и получая какое-то странное удовольствие от того, что есть барьер, с которым надо пока повременить. Скользя руками по бокам своего мальчика, Билл нежно покусывал его твёрдые соски, то и дело зализывая и причмокивая на сжавшихся горошинках, ощущая, как нетерпеливо выгибается под ним любимое тело, а Том позволял всё, мягко сжимая его волосы на затылке и поглаживая плечи.
