Глава VII резкие повороты

Часов в шесть утра нас разбудил знако­мый басистый лай.

— Топа вернулся... — проворчал Ванька, переворачиваясь на другой бок и натягивая одеяло на голову. — Проголодался, видно, и сразу кормежку требует. Совсем обнаглел! И опять задремал.

Я услышал, как хлопнула дверь спальни родителей, шаги отца, хлопанье входной две­ри... Потом до меня донесся отцовский удив­ленный возглас — и все затихло.

Мне стало интересно. Вскочив с кровати, я босиком вышел в коридор, неслышно при­творил за собой дверь и вышел на крыльцо.

Сразу зябко сделалось — по утрам воз­дух уже бывал холодным. Но мне было не до этого. То, что я увидел, было просто не­вероятным! Перед крыльцом сидел Топа, прижимая лапой к земле лису-крестовку.

Лаять он перестал, ведь отец уже вышел на его зов. Отец поглаживал Топу, приговари­вая:

— Ну, молодец! Ну, молодец! И ведь не придушил ее, хитрая ты бестия... Правда, потрепал здорово. Что, сдаваться не хотела? Во взгляде лисицы было даже не отчая­ние, а безнадежная покорность судьбе. Шуба ее была грязной, свалявшейся и обслюняв­ленной, особенно на загривке, — видно, Топа волок ее зубами за шкирку. Она попробова­ла оскалить зубы на отца, но Топа так гроз­но на нее рыкнул, что она тут же сникла и лишь тихонько повизгивала и поскуливала от ужаса. Видимо, силы ее совсем оставили, потому что вообще-то лисы предпочитают сопротивляться до последнего.

— Подержи ее еще секунду, Топтыгин, я сейчас вернусь... — Отец выпрямился, повер­нулся и увидел меня на крыльце с разину­тым ртом. — Борька? Разбудили тебя? Вот и хорошо! Беги в мой кабинет и принеси транквилизатор и шприц— какую ампулу, ты знаешь.

Самую маленькую — не из тех, что на медведей и лосей? — уточнил я.

Вот именно. Дуй!

Я сбегал за транквилизатором за две се­кунды.

— Очень хорошо. — Отец быстро и ловко сделал лисице укол — она даже голову по­вернуть не успела. — Сейчас ты поспишь, а мы тебя осмотрим... А потом вернем домой.

Топа, можешь отпустить ее, — распорядил­ся отец, увидев, что лиса обмякла. — Борь­ка, накорми Топу, и как следует, он заслу­жил. Всего навали — и каши, и творога, и кусок лосятины выдай ему из морозилки, пусть погрызет... Да, только оденься и не шлепай босиком по холодной земле.

Отец понес лисицу в кабинет, а я, заско­чив в комнату, стал одеваться, одновремен­но тряся Ваньку за плечо:

Ванька, вставай! Вставай!

Уг-м?.. — сонно пробурчал Ванька.

Вставай! Топа принес лису-крестовку! Отец ее сейчас осматривает!

Что-о?! — Ванька подпрыгнул чуть не до потолка, одеяло отлетело в сторону, и мой братец стал судорожно натягивать джинсы. — Придавил ее?

Нет! Представляешь, доставил живой!

Фантастический пес! — восхитился Вань­ка. — Любой другой на его месте растерзал бы, а он понял, что лиса нужна нам целой и невредимой, что она из заповедника!

Ну, насчет того, насколько она целая и невредимая, о^тец сейчас осматривает, — хмыкнул я. — Топа ее все-таки сильно по­мял — видно, сопротивлялась!.. Все, я побе­жал кормить Топу!

Я приволок Топе огромную миску жрат­вы. В секунду проглотив и кашу, и творог, он забрал большой, с килограмм, кусок мо­роженой лосятины и улегся грызть ее, как кость. Ему это была забава минут на десять, он ведь бычьи кости запросто на клыках перемалывал, так что разгрызть мороженое мясо для Топы было что несколько семечек щелкнуть.

Убедившись, что Топа доволен и жизнью, и высокой оценкой его заслуг, я поспешил в кабинет.

Отец и дядя Сережа, которого отец, ви­димо, специально разбудил, внимательно ос­матривали спящую лисицу. Ванька пристро­ился так, чтобы им не мешать, и при этом отчаянно вытягивал шею, стараясь видеть все получше и ничего не упустить. Я скромно встал у самой двери.

— Нет, ничего, — проговорил дядя Сере­жа. — Особо не пострадала. Несколько кло­чьев шерсти выдрано, но это зарастет. Два- три денька откормится на воле, и будет со­всем бодрой и здоровенькой. Надо сказать,

Топа взял ее на удивление аккуратно...

— Топа вообще удивительный пес, — за­метил отец. — Что ж, надо ее как можно быстрее доставить к родной норе, пока она не проснулась. Иначе с ней потом хлопот не оберешься.

В кабинет заглянула мама:

Что, Топа поймал одну из лисиц? На острове?

В том-то и дело, что на острове... — проворчал отец. — Значит, и вторая где-то здесь бегает... Или сидит у кого-то под зам­ком.

То есть Птицыну заказал лис кто-то из островитян? — спросил дядя Сережа.

Да. И при этом сам приплывал за ними. Ведь Птицын клянется, что лодкой не пользо­вался, — и тут я ему верю... Все это очень интересно.

У кого на острове могли быть такие деньги, чтобы выкупить у браконьера двух лисиц? — недоуменно проговорила мама.

— То-то и оно! — кивнул отец. Он взял трубку и набрал номер. — Михаил Дмитри­евич? Извините, что бужу вас в такую рань. Дело в том, что Топа поймал одну из лисиц, добытых Птицыным в заповеднике. Нет, лисе повезло, и на сей раз живой осталась. Я сейчас усыпил ее и срочно везу в заповед­ник. Сами понимаете, держать такое «веще­ственное доказательство» при себе никак не сподручно, да и «вещественному доказатель­ству» это может во вред пойти. Но если это надо оформить официально, то мы можем пересечься на воде. Мы на катере поедем... Да, вторая лисица должна бегать где-то здесь. Будем искать по возвращении. Да, все другие выводы тоже напрашиваются. Хоро­шо, до свидания.

Он положил трубку.

— Вы так сразу и едете? — уточнила мама. — Подождите секунду, мы с Катей хоть кофе и бутерброды вам сделаем. И мама заспешила на кухню. Минут через двадцать отец и дядя Сере­жа быстро шли к катеру, по пологому скло­ну заливного луга, отделявшего дом от бе­рега. На них были рюкзаки, дядя Сережа перекинул через плечо футляр с видеока­мерой, а отец нес лисицу на руках. Топа проводил их немного, и отец крикнул ему:

— Жди нас, Топа! Приедем — пойдем ис­кать подругу этой рыжехвостой! Только те­перь без самодеятельности, понял?

Топа вильнул хвостом и вернулся к свое­му месту у крыльца. Разумеется, с лосяти­ной было давно покончено.

Мама и тетя Катя сели спокойно позавт­ракать, а мы с Ванькой присоединились к ним. Мама поглядела на часы:

— Половина седьмого... Рановато встали. Но утро такое чудесное, что опять ложить­ся не хочется. Тем более у меня сна ни в одном глазу.

Тетя Катя кивнула в знак согласия:

Да, в такую погоду больше тянет про­гуляться.

Можно сходить за грибами, — предло­жила мама. — Вон в ту сторону — чудесный лес вдоль берега. Лисички там всегда водят­ся, и белые все пуще лезут с каждым днем.

Тете Кате идея очень понравилась.

Вы пойдете с нами, мальчики? — спро­сила она.

Нет, — ответил я. — У нас свои дела.

Какие такие дела? — с подозрением осведомилась мама.

Ну, мы ведь нашли старую лодку и чиним ее. Сейчас дождемся, когда Фантик проснется, и отправимся заканчивать ремонт.

Да, моя дочь — единственная, кто еще спит как сурок! — рассмеялась тетя Катя.

Что ж, по-моему, мы можем пойти пря­мо сейчас, — сказала мама. — Грибы любят раннее утро. Подогреть чайник и накормить Фантика, когда она встанет, мальчики впол­не смогут самостоятельно.

Разумеется, сможем, — горячо заве­рил Ванька.

Мама и тетя Катя пошли собираться в грибной поход. Времени им понадобилось немного. Когда они, с двумя корзинами, ис­чезли за поворотом дороги, мы с Ванькой воспользовались свободой, чтобы сварить себе какао. Вообще-то какао мы получали с ограничениями, по чашке в день, потому что и сам напиток был дороговат, и считалось, что от злоупотребления любыми шоколад­ными продуктами у нас могут быть аллер­гия и всякие неприятности с желудком. По «своей» чашке какао мы уже получили, но устоять перед искушением не смогли.

— Вымоем кастрюльку и все следы заме­тем, — сказал Ванька, заглядывая в банку. — Какао еще много, так что никто не заметит, если его станет на несколько ложек меньше... И все-таки, что ты думаешь обо всей,, этой истории?

Я думаю, что ни у кого из островитян нет таких денег, чтобы рассчитаться с Птицыным за двух лисиц, — сказал я. — Хоть Птицын продает почти по бросовой цене по сравнению с тем, за сколько шкурки толка­ют в меховых салонах, особенно крупных городов, но все равно это слишком большая сумма, чтобы кто-нибудь из местных жите­лей потянул. Правда, они могли предложить ' расплату в рассрочку, продуктами... Скажем, помидорами и огурцами сейчас, мешком кар­тошки в сентябре, свежими яйцами понем­ногу, молоденьким петушком — словом, пока долг не погасят.

Да, Птицын вполне мог на это согла­ситься, — кивнул Ванька. (Расплата натурой в наших местах давно сделалась общепри­нятой. И не только в деревнях, но и в горо­де. Я упоминал в одной из предыдущих по­вестей, что как-то под Новый год директор крупнейшего местного универсама, решив­ший сделать сотрудникам продуктовые на­боры к празднику, расплатился с отцом за бочонок клюквы и бочонок солонины из ка­бана комплектами постельного белья, хоро­шими детскими книжками и прочими веща­ми, нужными в быту или из которых выходили отличные подарки. — А какой у тебя другой вариант?

— Если Птицын получил за это деньги, — медленно проговорил я, — то единственные «денежные» люди сейчас на острове — это яхтсмены. Во всяком случае, заплатить ме­стному браконьеру им по карману. И смот­ри, что получается. Яхта пристала к остро­ву позавчера днем. А позавчера утром или в первой половине дня Птицын отправляет­ся браконьерствовать. Совпадение или нет? Они вполне могли встретиться с Птицыным по пути к острову и договориться с ним обо всем. Выходит, ночью они должны были встретиться. То есть или яхта снималась с места, или они плавали на встречу в спаса­тельной шлюпке, которая на любой яхте все­гда имеется. И вспомни еще, что Топа за­волновался и стал принюхиваться, перед тем как исчезнуть и вернуться с лисой, когда мы были недалеко от яхты. Он учуял лисий запах где-то рядом с яхтой, понимаешь?

Ну, ты голова! — Ванька был в востор­ге. — Точно, так оно все и было! Но... — Он нахмурился. — Мишины ребята обыскали яхту — и ничего не нашли! А уж им палец в рот не клади!

Разве я сказал, что лисы были на яхте? — возразил я. — Я сказал «где-то рядом с яхтой». Совсем рядом, но там, где ни­кому в голову не пришло их искать! Эх, жал­ко Топы с нами не было из-за велосипедов! Он бы сразу нашел это место, и все стало бы ясно!..

— И что произошло с лисами потом? — спросил Ванька.

— То ли они сумели выбраться и сбежать, то ли яхтсмены сами их выпустили, испу­гавшись, что шум поднялся нешуточный и что лисы — это улика. Может, Птицын и не сказал им, что лисы из заповедника. А те­перь они не хотят его выдавать, но и «криминальные» лисицы им не нужны. И похо­же, смотритель маяка что-то знает об этой истории... А если допустить, что яхтсмены заплатили ему, чтобы он не болтал, то по­нятно, почему он молчит!

— Да, понятно... — кивнул Ванька. — Или... — Его лицо озарилось. — Послушай, ему могли заплатить еще и за то, чтобы он спрятал лис на маяке! Ведь на маяке никто не вздумал бы их искать!

— Вполне вероятно! — согласился я. — И все они темнят. Не только потому, что боятся воров, вполне доходчиво им пригро­зивших. У них самих рыльца в пуху, и им есть что скрывать!.. Впрочем, подождем, пока Топа проведет нас по лисьим следам. Если он и на маяк укажет — тогда точно, смотри­тель помогал укрывать лисиц!

— Вот увидишь, укажет! — уверенно за­явил Ванька. — Интересно только, зачем яхт­ сменам нужны эти лисы...

— Скорее всего, так же, как и многим, кому наскучили собаки, кошки и даже по­пугаи и кто хочет содержать дома что-ни­будь этакое, — пожал я плечами. — Вон, не­ давно писали, что богатеи и крокодилов у себя в ваннах держат, и вообще невесть кого!

— Ну да, — кивнул Ванька. — Гулять по городу с лисицей на поводке — это прикольно!

Тут мы услышали шлепанье сандалет в коридоре, потом громкий стук в нашу дверь и голос Фантика:

Эй, ребята, вы еще спите?

Не шуми! — окликнули мы ее из кух­ни. — Иди сюда!

Фантик влетела на кухню вся раскрас­невшаяся от волнения.

Уже встали? А я хотела вас разбудить и удивить!

Чем? — спросили мы.

— Я спала и думала, думала и спала...

И во сне меня осенила такая мысль, что я проснулась!.. Я знаю, кто заказывал Птицыну лисиц, живых лисиц! Яхтсмены!..

Осенило!.. — фыркнул Ванька. — Это уже известно...

Подожди, — остановил я Ваньку. — Фантик не знает того, что знаем мы. Давай толком, Фантик, почему ты так решила.

Ну, я... — Фантик подрастерялась и как-то угасла. — Послушайте, а куда делись все взрослые? — спросила она, оглядываясь по сторонам. — Что вообще происходит?

Много чего! — сообщил Ванька. — Во-первых, Топа поймал одну из лисиц...

Поймал?!

Мы рассказали Фантику обо всем, что случилось утром, вплоть до наших после­дних выводов.

Вот оно что... — протянула Фантик. — А я-то пропустила самое интересное. И еще думала, что моя догадка будет очень нуж­ной...

Может, она и окажется очень нуж­ной, — сказал я. — Садись завтракать и рас­сказывай толком. Чего хочешь — творог или омлет?

— Омлет, — сказала Фантик. — Так вот, — начала она, садясь за стол и делая себе бутерброд с сыром. — Я все думала о лисах и об этой видеокамере, и когда заснула, на­конец, то в моих снах все смешалось. Я ви­дела лисиц, прыгавших через видеокамеру, и вообще всякую чушь. Потом я сама их снимала, они бежали по снегу, а кресты на их спинах были черные, а не серебристо-серые, и я подумала: «Как хорошо, что на них и зимой сохранились «летние» кресты, ведь «зимние» кресты почти слились бы с шубками и в тусклом свете вообще не были бы заметны...» Я проснулась и вспомнила, то есть сообразила, откуда во мне это взялось. Когда мы ехали к вам, мы по пути заверну­ли поглядеть один знаменитый монастырь. Его как раз реставрируют. Отец снимал ку­пола, на четырех были новенькие серебрис­тые кресты, а на пятом — еще старый, по­черневший, а все небо тучами заволокло, да и дело было под вечер, и отец сказал: «Бо­юсь, красиво и четко получится только этот черный крест, а серебряные почти сольются с небом... Вот если бы солнце на них игра­ло — тогда да!» И еще я сообразила, что если лисиц снимали под утро, то как раз должны были быть и тусклый свет, и туман... Сло­вом, если Сергею и его товарищам обяза­тельно надо было снять именно крестовок, то лучше было снимать летом, а не зимой! Особенно если они снимали при не очень удачном освещении...

— Гениально! — воскликнул Ванька. — То есть им надо было снять так, чтобы сра зу было видно, что крестовка — это крес­товка!

Да, — сказала Фантик, очень доволь­ная, что наконец она и Ваньку заставила оценить свои способности. — От этой мысли я и проснулась и кинулась вас будить...

Но тогда получается, — сказал я, пе­рекидывая омлет со сковородки на тарелку Фантика (как-то так сложилось, что в от­сутствие взрослых все хозяйство доверяли вести только мне, хоть Фантик и была де­вочкой, может быть, как самому старшему), — эти яхтсмены не совсем те, за кого себя выдают. Если у них были заранее со­ставленные планы, что они хотят снимать, в том числе и диких животных, которых про­сто так не найдешь, то они больше похожи не на отдыхающих, а на тележурналистов или что-то подобное...

Тогда почему они не обратились со сво­ими проблемами к отцу? — недоуменно воп­росил Ванька.

Это как раз легко объяснить, — отве­тил я. — Об отце они ничего не знали, а с Птицыным умудрились познакомиться по пути, и он сказал им, что сумеет достать крестовок. Они ударили по рукам и стали его ждать. Думаю, если б они знали, что он браконьер, который полезет в заповедник, то шарахнулись бы от него и отправились искать смотрителя заповедника... И лисиц, получается, они не прятали. Отсняли и от­пустили. Может, Птицын им сказал, что пой­мал их прямо на острове...

Как это может быть, если Птицын не приезжал на остров, а, наоборот, они езди­ли к нему на берег? — спросил Ванька.

Ну, может, сказал им, что они могут просто отпустить лисиц, те не пропадут, — уточнил я. — И еще, вспомните: у Сергея профессиональная видеокамера.

И его имя показалось Алексею Нико­лаевичу «смутно знакомым»! — воскликнул Ванька. — А он сразу начал туману напус­кать, что он, мол, так, ничего особенного, в газетах иногда снимки печатались... На са­мом деле его имя мелькало в телевизоре, вот что!

Ну, тогда они его быстро раскусят, — заметила Фантик. — Глупо скрывать очевид­ное.

Чего не сделаешь от растерянности! — сказал я. — Но у нас остается другой воп­рос. Хорошо, они молчат о пленке, потому что тогда им надо сознаться, что они снима­ли украденных лисиц... Но ведь и воры, свин­тившие лампы, умыкнули эту пленку не про­сто так! Что-то там происходило на заднем плане, пока яхтсмены снимали... Что? Кого они могли видеть? Кто там проплывал?

Я предлагаю пойти к ним и погово­рить начистоту, — сказала Фантик. — Мол, мы знаем, вы молчите о том, что пленка в камере была, потому что на ней эти несчас­тные лисы, но поймите, что сейчас важнее другое: выяснить, почему этой пленки ис­пугались воры! Расскажите подробнее обо всем, что в этот момент происходило вок­руг вас на озере, а мы придумаем, как ука­зать на воров Мише и Алексею Николаеви­чу таким образом, чтобы вы получались ни при чем!..

Пожалуй, мы так и сделаем, — согла­сился я. — Но сначала не худо было бы вы­яснить о них как можно больше. Кто у нас может знать о телевидении все?

Баба Ганя! — тут же сказал Ванька. — Она обожает телевизор и смотрит его с утра до ночи, когда время есть! Если эти парни хоть сколько-то мелькают в какой-нибудь передаче о путешествиях или о животных, —

она их сможет узнать!

Да, они вполне похожи на одну из съе­мочных групп какой-нибудь популярной про­граммы о природе, — кивнула Фантик.

Значит, надо слетать к бабе Гане! — сделал вывод я. Баба Ганя, которую мы неплохо знали, потому что покупали у нее яйца и помидорную рассаду, жила в ближайшей деревеньке. — К сожалению, мы знаем пол­ное имя только одного из них, Листяков Сер­гей Васильевич. Про двух других нам изве­стно только то, что их зовут Павел и Алик.

— Для бабы Гани это может быть вполне достаточно! — сказал Ванька. — Вот что, я возьму велосипед и за пять минут сгоняю туда и сюда.

— Давай! — одобрил я.

И Ванька унесся.

Хорошо ему! — позавидовала Фан­тик. — Есть что делать. А мы сиди и жди, когда он вернется.

Да, хочется что-то делать, — согласил­ся я, берясь отмывать кастрюльку из-под какао. — Тем более что все запутано так, что дальше некуда. Вот мы сейчас сосредо­точились на Птицыне, лисах и яхтсменах, а воры и Шашлык с Чумовым как-то отошли на задний план. А ведь они тоже кусочки головоломки.

Для того чтобы узнать, кто воры, нам надо найти видеопленку, — сказала Фантик.

А для того чтобы найти видеопленку, нам надо знать, где ее искать. То есть кто воры. Замкнутый круг получается, — вздох­нул я.

— Остается одно, — сделала вывод Фан­тик. — Добиться, чтобы яхтсмены нам рас­сказали, кто вертелся на озере во время съемки. Мне кажется, они расскажут, пото­му что сами мечтают выпутаться из этой истории, чтобы плыть дальше, и, если мы им пообещаем, что мы их не выдадим...

И тут мы услышали громкий лай Топы.

— Подожди немного, кажется, кто-то при­шел.

Я вышел из дома. Топа стоял у крыльца и лаял — не злобно, а скорее так, предуп­реждающе. А у калитки стоял мальчишка приблизительно моего возраста — долговя­зый и довольно мрачный.

— Привет! — сказал я, подходя к калитке.

Привет, — ответил он. — Здесь живет лесничий?

В смысле, смотритель заповедника?

Да.

Это мой отец. Он сейчас отъехал. А ты кто?

Петька, — сообщил мрачный мальчиш­ка. — Петька Птицын.

Что-о? — Я не мог сдержать изумле­ния. — Ты — сын Птицына? В смысле, того самого, браконьера?

Ну да, — буркнул он. — Мне надо тво­ему отцу кое-что передать. Он скоро будет?

— Не очень, — ответил я. — Но ты захо­ди, заходи... Топа, свои! Сидеть! — Я открыл калитку.

— Не укусит? — осторожно осведомился Петька.

— Нет, не бойся. Проходи в дом.

Петька прошел следом за мной, на вся­кий случай обойдя притихшего у крыльца Топу по широкой дуге.

— Познакомься, Фантик, — сказал я, про­водя гостя на кухню. — Это Петька Птицын!

— Ой! — вскрикнула Фантик. — А мы как раз собирались поехать тебя искать!..

— Зачем? — коротко и угрюмо спросил Петька.

Мы думали, ты сумеешь нам чем-ни­будь помочь, — объяснил я. — Мы хотим рас­путать эту историю, потому что знаем, что твой отец не раздевал световые бакены.

А, ну... тогда... — Петька замялся и по­смотрел по сторонам. — А откуда вы это зна­ете?

Это долгая история... Скажи лучше, что тебе надо передать моему отцу?

Петька насупился, задумавшись. Он явно сомневался, говорить нам, с каким поруче­нием он прислан, или нет.

— Может, тебе чаю налить? — спросила Фантик, воспользовавшись паузой.

Можно, — буркнул Петька. — Я с утра не жрамши.

Тогда я тебе еще и бутерброд сде­лаю, — сказала Фантик. — Садись к столу.

Петька осторожненько, словно опасаясь подвоха, присел на край стула и застыл, как деревянный.

— Да расслабься ты! — рассмеялся я. — Никто тебя не укусит.

Петька поглядел на меня так, как будто в этом сомневался, но на стуле уселся поудоб­нее, немного поерзав.

Отхлебнув чаю и отхватив здоровый кус от хлеба с медом, он еще чуть-чуть оттаял. — Ну, вреда не будет, если сказать, — пробормотал он, больше обращаясь к себе, чем к нам. — В общем, так. Мой отец просил передать вашему отцу, — он явно считал меня и Фантика братом и сестрой, — что ему есть что рассказать. Но он рассказывать не будет, пока с вашим отцом не переговорит. Потому что... Потому что, ну, ваш отец — мужик нормальный, и зря подводить людей не станет.

— Угу... — Я задумался. — Он хочет рас­сказать отцу всю правду, и чтобы отец по­том сам решил, что стоит знать милиции, а что нет? Чтобы не выдать тех, кого выда­вать не стоит? Ну, чтобы не пострадали люди, которые в этой истории оказываются без вины виноватыми, да?

— Вроде того, — сказал Петька. — И еще он говорит, что, пока он не переговорит с вашим отцом, милиция от него ни словечка не дождется, хоть на двадцать лет его ста­нут сажать!

— Это, в общем, понятно, — сказал я. — И больше ничего?

Ничего. — Петька отправил в рот пос­ледний кусок хлеба с медом и взял второй бутерброд.

Хорошо. — Я сел напротив него. — А теперь можно задать тебе несколько воп­росов?

Ну, можно, — ответил Петька, выдер­жав паузу и опять напрягаясь.

Твой отец и правда вернулся домой около семи утра? Ведь вроде ты подтверж­дал это милиции?

Домой? Да.

Что значит «домой»? — спросила Фан­тик, заинтригованная тем, как Петька не­вольно подчеркнул это слово.

Ну... Ну правда, — сумрачно сказал Петька.

Послушай, — я постарался собраться, чтобы говорить как можно спокойнее и рас­судительнее. — Если ты не хочешь, чтобы об этом знали, то мы никому не скажем. Но нам самим важно знать. Смотри, что полу­чается. Если твой отец вернулся в три-че­тыре ночи, как обычно возвращаются бра­коньеры, то у него просто не было времени сплавать за остров и раздеть бакены. А если он вернулся домой около семи утра, то в принципе такое время у него было. То есть, стоя на том, что он вернулся домой к семи, он не создает себе алиби, а уничтожает его. Возможно, сам он думает иначе, поэтому. и тебе велел подтверждать его показания... Но он не прав.

— Да ничего он не велел! — Петька вне­запно разгорячился. — Просто... Просто если б я сказал иначе, то отец бы понял, что я за ним следил, и вздул бы меня по первое чис­ло, выйдя из тюряги? Он мне не раз запре­щал высовываться — говорит, не мое дело!.. А раз я должен делать вид, что был дома, значит, должен говорить, что знаю только одно: что отец вернулся в семь утра!..

Ты следил за отцом? — удивилась Фан­тик. — Зачем?

Да я не следил! — с жаром объяснил Петька. — Я ждал его. Потому что всегда за него волнуюсь, когда он вот так уходит. Лад­но там, на вашего отца нарвется, но ведь он психанутый!.. — Петька резко осекся и, втянув голову в плечи, боязливо оглянулся по сторонам, словно боясь, что громко прозву­чавшее последнее слово может долететь до его отца, и тогда Петьке не поздоровится. — Я имею в виду, он никакого зверя за про­тивника не считает. Гонор у него такой. С медведем встретится — и с медведем ломать­ся начнет. Говорит, что волка можно голы­ми руками задавить, а медведя настоящие охотники одним ножом убивают, без всяких стволов. Здрасьте вам! Я так понимаю, что хоть отец и силач каких мало, но медведь его задерет. Он упертый насчет того, что стыдно перед неразумным зверем отступать, и сам на рожон лезет... Вот мы всегда и переживаем. Как-то он запаздывал, мы с матерью вышли ждать его на берег, а он, как приплыл, дал нам прикурить! Мол, мы его только подставляем, потому что все вок­руг знают, чьи мы сын и жена, и если ка­кой-нибудь патруль — милицейский или вод­ный — нас при ночном объезде заприметит, то сразу поймет, что отец едет сейчас или из заповедника, или с незаконной рыбной ловли, и что его можно брать «тепленьким», потому что у него лодка — или мотоцикл там, если он по суше двигался, — браконьерской добычи полна! В общем, запретил нам вы­ходить его встречать, чтоб «не маячить и не засвечиваться». А я все равно волнуюсь. Вот и позавчера... Мать уснула, а мне не спа­лось. Я и выскользнул потихоньку к гара­жам. В начале четвертого это было. Вижу — велосипед катит. Отец, значит, он обычно мотоцикл оставляет за городом, у друзей одних, а после этого на велосипед переса­живается. Потому что после этой деревни, где живут его друзья, уже начинаются мес­та, где ночные патрули шастают, вот и надо двигаться бесшумно, чтобы встречи с ними избежать. В общем, едет отец с рюкзаком, подъезжает к гаражу, велосипед ставит, а сам идет на берег. Подождал немного, потом я услышал плеск весел и как с отцом кто-то тихо разговаривает...

— Не разглядел, кто это? — спросил я.

— Без понятия, — ответил Петька. — Я его вообще не видел, он с берега не под­нимался, а там ведь обрывчик небольшой и кусты, перед тем местом, где лодки ставят, а подойти поближе я боялся, чтобы отец меня не засек. В общем, минут через десять отец показался. Рюкзак у него уже пустой, об­висший — отдал, значит, добычу. Гляжу, за левый край гаражей топает, где самогонщи­ки, которых можно круглосуточно разбудить.

Точно, к ним завернул, потом опять к са­мым лодкам спустился, и почти сразу послышалось тихое звяканье и бульканье и тихие разговоры — это значит, отец и поку­патель сделку обмывали, так? Где-то около часа они на берегу просидели, потом опять послышался плеск весел, потом отец появил­ся, опять к самогонщикам завернул. Я до­мой дунул, нырнул в кровать, а отца все нет и нет. Тогда я еще раз выглянул — а он, оказывается, домой не пошел, на лавочке в палисадничке у дома устроился и бутылку потихоньку уговаривает. Ну, я понял, что все в порядке, вернулся домой и по-настоя­щему спать лег. Проснулся, когда дверь хлопнула и отцовские шаги послышались. Глянул на часы — начало восьмого. Я опять задремал, встал в девять, завтракать на кух­ню вышел, отец сидит, чай пьет. Вдруг в окно что-то увидел, изменился в лице. «Ми­лиция, — говорит, — топает. Наверняка по мою душу. Знал ведь, как чуял, что нельзя с этим связываться, так нет...» И рукой мах­нул. Потом, спохватившись, вынул из курт­ки деньги и матери отдал. «На, — говорит, — спрячь побыстрее. Тут шестьсот восемьде­сят пять рублей. Пятнадцать рублей я но­чью в дело употребил...» Мать и спрятала их себе за пазуху. А отца тут же взяли и обыск устроили. Вот и все. А что он с начала чет­вертого на берегу ошивался и лампы воро вать не ездил — это факт. Только мне нельзя говорить об этом, потому что отец с меня шкуру спустит за то, что я его не послушал и на берегу болтался, даже если благодаря мне его освободят.

— Так, получается, есть еще один свиде­тель — самогонщик... — заметила Фантик.

— Зра-асьте, так он и пойдет в свидете­ли! — на угрюмом Петькином лице даже промелькнуло подобие улыбки. — Что он ска­жет милиции? «Да, Леонид Птицын заходил ко мне, чтобы купить очередную бутылку самогона»? И чтоб милиция его тут же сгреб­ла как миленького?

Тут я с Петькой был полностью согласен. Мне пришла в голову другая мысль.

Твой отец получил, конечно, круглую сумму — семьсот рублей. Истратил он пят­надцать — стоимость одной бутылки само­гона. Выходит, первая бутылка была за счет покупателя?

Выходит, так, — согласился Петька. — А куда ты клонишь?

Раз они распивали самогон — значит, покупателем был кто-то из местных. Чело­век издалека заранее запас бы бутылку вод­ки, чтобы поставить в честь удачи...

Не обязательно, — возразил Петька. — Если он не знал, что охотнику надо выставить, да еще и выпить вместе с ним, — а человек издалека мог этого и не знать, — то у него с собой ничего не было, а купить в такое время в районе гаражей можно толь­ко самогон.

— Ты не заметил, рюкзак у твоего отца не шевелился? Не было слышно тявканья или поскуливания?

Петька наморщил лоб.

Сейчас, когда ты спросил, я припоми­наю, что вроде какое-то поскуливание мне померещилось... Но не уверен.

Странно, что твой отец не заметил, сидя с покупателем на самом берегу, что его лод­ки нет на месте, — сказала Фантик.

Он мог и не поглядеть в ее сторону, — сказал Петька. — К тому же было темно.

Настолько темно, что он не заметил про­свет между лодками? — спросил я. — Ведь у каждой лодки есть свое забитое место.

— Наше место — метрах в двадцати от того, где сидел отец, — объяснил Петька. — Вполне достаточно, чтобы в темноте не за­метить просвет, если не приглядываться.

А отец не приглядывался, точно. Он ведь всегда был уверен, что его лодку никто не тронет... Но что это все вы задаете вопросы?

Ответьте и мне, наконец, кто и как угнал лодку отца?

Мы с Фантиком переглянулись и кивну­ли друг другу.

— Хорошо, откровенность за откровен­ность, — сказал я. — Ты тоже не подведи нас, не вздумай болтать. Мы...

Но тут мы услышали громкое хлопанье дверей, и в кухню ворвался запыхавшийся Ванька.

— Ребята! — с порога заорал он. От вол­нения он даже не заметил сначала, что мы не одни. — Ну и дела! Все точно! Сергей Листяков и Павел Хрумов! Баба Ганя их знает, потому что... Потому что знаете, это кто? Силуэтчики!