Последствия грехопадения

После нарушения заповеди люди тут же испытали на себе действие закона о смерти: «смертию умрёшь» (Быт.2:17). «О, что ты сделал, Адам? Когда ты согрешил, то совершилось падение не тебя только одного, но и нас, которые от тебя происходим» (3 Ездр. 7:48). Апостол Павел ещё лаконичней об этом говорит: «одним человеком грех вошёл в мир, и грехом смерть, так и смерть перешла во всех человеков» (Рим.5:12). Грех – это рана, которую человек нанёс всему своему естеству. Искалечил человек себя. Он стал смертен душой и телом. По определению священномученика Иринея Лионского, «сама смерть есть раскол».[19] Телесная смерть, понимаемая как раскол души и тела, последовала для Адама не сразу, но через 930 лет. Смерть же духовная, мыслимая как раскол духа человеческого с Духом Божиим, последовала немедленно после совершения греха непослушания. Она-то по существу и явилась причиной смерти телесной.

От Адама и Евы отступил Дух Божий, Который хранил естество человеческое нетленным и бессмертным. Лучше же сказать, сам человек, уже одержимый гордостью и похотением, стал неспособным по своему духовному расположению вмещать в себе благодать Божию, и как бы сам отстранил её от себя, а не благодать отошла.

В собственном смысле слова смертным и тленным стало через грех Адама только человеческое тело. После смерти телесной истлевает только тело. Но в более глубоком – онтологическом – смысле умирает (исчезает) не столько тело человека, сколько целый человек. Ибо человек органически сложен из души и тела. Тело без души есть труп, а душа без тела – призрак. И потому разлучение души и тела есть смерть самого человека как такового, прекращение его целостности, собственно человеческого существования. Поэтому смерть и тление тела есть некое помрачение «образа Божия» в человеке. И именно об этом скорбит преподобный Иоанн Дамаскин в своём погребальном каноне: «Плачу и рыдаю, когда помышляю смерть, и вижу во гробе лежащюю, по образу Божию созданную нашу красоту, безобразну, бесславну, не имущую вида…».[20] Преподобный Иоанн говорит здесь не о теле человека, лежащего во гробе, но о живом человеке. Наша богообразная красота – это не тело и не душа, взятые отдельно, но человек в целом, как духовно-телесное разумное существо. Именно он есть «образ неизреченной славы» Божией, будучи даже под «язвами прегрешений»[21]. Многие из Святых Отцов усматривали «образ Божий» не только в душе, но именно в целостном составе человека. Это основная мысль святителя Григория Нисского в его книге «Об устроении человека». «Можно назвать человека «единой ипостасью в двух природах», причём не из двух природ, а именно в двух природах. Смертью эта единая ипостась раскалывается. И человека больше нет».[22]

Но при всей глубине совершившейся трагедии «для человека лучше смерть, т.е. отлучение от древа жизни, чем закрепление в вечности его чудовищного положения. Сама его смертность пробудит в нём раскаяние, т.е. возможность новой любви».[23] Таким образом, сама смертность человека – это ограничение распространяющегося в мире зла, проистекающего от тех, кто отвернулся по своей воле от Того, Кто есть Верховное Добро. Даже самые лютые злодеяния самого лютого злодея прекращаются после его смерти. В противном случае, человек поистине соделался бы диаволом, если бы его жизнь не ограничивалась смертью…

«И открылись глаза у них обоих, и узнали они, что наги, и сшили смоковные листья, и сделали себе опоясания» (Быт 3:7). «Не вкушение от древа открыло им глаза: они видели и до вкушения, – объясняет св. Иоанн Златоуст, – но лишившись за преступление заповеди высшей благодати, они ощущают и чувствуют наготу, чтобы из охватившего их стыда вполне поняли, в какую бездну низвело их преступление... Учинённое ими преступление заповеди сняло с них ту чудную и необыкновенную одежду, т.е. одежду славы и вышнего благоволения… и возбудило в них чувство наготы, и покрыло их невыразимым стыдом».[24] Всё это можно сравнить с человеком, которого поместили на открытое позорище абсолютно нагим. Невыносимый стыд будет чувствовать сей несчастный. Что-то подобное, а лучше сказать, несоизмеримо больший стыд испытали люди по падении, когда отсутствие благодати Божией обличило их духовно-нравственную наготу. Они поняли – но какой ценой! – что без Бога человек – ничто.

Человек порвал связь с Богом, как с Источником жизни, в силу чего в нём, в его природе, кроме смертности, появилось ещё одно извращение: его природа исказилась и раскололась. «Оторвавшись от Бога, его природа становится неестественной, противоестественной».[25] Силы души (ум, воля, чувства) и самое тело человека получили свои автономные, независимые друг от друга, всегда борющиеся друг против друга, движения. Человек потерял целомудрие, мыслимое как целостность и единство всего естества человеческого в своей направленности к добру. Ум помрачился, что видно из следующего факта библейского повествования: Адам и Ева пытаются скрыться от лица Бога среди деревьев рая (Быт.3:8). Они забыли сию простую истину, что Бог – вездесущ и всеведущ. Вместо того, чтобы покаяться, праотцы лукаво стали самооправдываться, косвенно обвиняя Самого Творца, чем проявили враждебность по отношению к Нему: «Адам сказал: жена, которую Ты мне дал, она дала мне от дерева, и я ел… Жена сказала: змей обольстил меня, и я ела» (Быт.3:12 – 13). (Не то же ли самое мы повторяем в своей жизни, когда пытаемся оправдывать свои согрешения, сваливая всю вину на окружающих нас людей или на какие-либо обстоятельства?..) Воля человеческая стала слабой и удобоприклонной ко злу всякого рода, о чём точно говорит апостол Павел: «Доброго, которого хочу, не делаю, а злое, которого не хочу, делаю» (Рим. 7:19). В сердце же человека, вместо любви к Богу, поселился рабский страх. А вместо взаимной любви, люди увидели друг в друге предмет эгоистического удовлетворения похоти… А тело? Тело восстало на дух, как позже будет видно в истории, когда люди стали жить только для угождения плотских вожделений (см. Быт. 6:3).

Это расстройство всего естества человеческого в Православном богословии именуется «первородным грехом». Этот термин был введён западным богословием. На Православном Востоке «под именем первородного греха разумеется прирождённая порча и растление целой природы человека».[26] «Первородный грех – это понятие выражает то изменение в самой природе человека, в силу которого действие образа Божия в человеке постоянно ослабляется проявлениями греховности, гнездящейся уже в природе человека».[27] Вот как об этом говорит апостол Павел: «Если же делаю то, чего не хочу: уже не я делаю то, но живущий во мне грех» (Рим.7:20). «Грехом» Апостол здесь именует ту порчу человеческого естества, явившуюся после падения, которая ослабляет волю человека в сопротивлении беззаконию. Эта порча естества, в нашем понимании, и есть первородный грех.

Но всё же при всей силе, первородный грех (в смысле повреждения человеческой природы) не лишил человека свободы. Он – не рок, непреодолимо заставляющий человека грешить, не есть то, что неминуемо обуславливает личный грех человека, иначе человек был бы невиновен ни в чём! Свобода человеческой личности, как великий дар Божий, остаётся!

Какого это рода расстройство, Святые Отцы изъясняют вполне определённо. Первородный грех поразил и душу, и тело человека, расколол их изнутри между собой. Возникли так называемые «естественные, безукоризненные страсти», независящие от нас, как в душе, так и в теле: забота о жизни, нужда в пище, сне, одежде, зависимость от природы, подверженность болезням, старости, смерти. Само по себе это расстройство природы («безукоризненные страсти») не является греховным, в смысле: «грех есть беззаконие» (1Иоан.3:4), т.е. оно не оскверняет человека в духовно-нравственном смысле. Но оно является тем толчком, в силу которого человек легко делается послушным рабом уже греховных страстей, «достойных порицания».[28] Святитель Игнатий (Брянчанинов) в таких словах выразил существо первородного греха (в смысле повреждённости человеческой природы) и его последствия для человека: «Разнородные части, составляющие существо моё: ум, сердце и тело – рассечены, разъединены, действуют разногласно, противодействуют одна другой; только тогда действуют в минутном, богопротивном согласии, когда работают греху».[29] Мы видим из слов Святителя, что все составные части естества человеческого получили неподобающее влечение ко злу, и только тогда они согласны между собой, «когда работают греху». Людям после падения стало легче творить зло, нежели добро, что и имеет в виду апостол Павел в Послании к Римлянам, когда говорит о «живущем» в нём «грехе» (см.: Рим. 7:15 – 20). Уже первенец Адама и Евы, Каин, убивает своего родного брата Авеля, движимый всё той же страстью зависти, – это яркий пример того, насколько извратилась природа человека после падения. «Быв в начале изобретателями зла, и сами на себя призвав смерть и тление… люди соделались ненасытными во грехе», – говорит св. Афанасий Великий.[30]