Синтагма в работах лингвистов последнего времени

Терминами синтагма и синтагматический весьма свободно оперирует Н.Д. Арутюнова в коллективном труде «Общее языкознание. Внутренняя структура языка»[40], в котором ей принадлежит раздел «Синтаксис».

Арутюнова не объясняет, что именно понимает она под этими терминами, и активно использует их как термины широкого, даже несколько свободного употребления. На одной странице мы найдём у неё сочетания синтагматические отношения, синтагматический ряд, синтагматический механизм, синтагматические связи, синтагматические приёмы.

Однако данные термины не приобрели общепризнанного значения, поэтому пользоваться ими следовало бы осторожнее, с объяснением значения, иначе они создают ситуацию, при которой трудно понять, что же пытается автор сказать. Любая речь (и прежде всего научная) должна быть направлена не на затруднение взаимопонимания, а, наоборот, на максимальное облегчение его. Но каков будет уровень понимания при щедрых россыпях неоднозначной терминологии? Исходя из общего содержания авторской концепции, со значительной долей вероятности можно предположить, что термин синтагма Арутюнова использует в качестве синонима термина словосочетание, а синтагматический – в качестве синонима слова сочетательный. Но и то и другое весьма далеко от рассматриваемых нами лингвистических реалий.

Неопределённо предстаёт синтагма в интерпретации М.И. Матусевич. Она пишет: “Членение фразы на синтагмы, более подробное или менее подробное (выделено нами – Е.Ф.), отражает мысль говорящего в данной ситуации”[41]. Интересно, как говорящий, который в процессе речепорождения может представить лишь один-единственный вариант интонации, может членить фразы на разные по объёму синтагмы? Его синтагматика речи, отмеченная паузами, может иметь только один-единственный вариант – тот, который обусловлен передаваемым содержанием. Так что уже первое высказывание М.И. Матусевич о синтагме и её сущности вызывает вопросы и сомнения.

Обращаясь к работе Е.А. Брызгуновой «Практическая фонетика и интонация русского языка», Матусевич пишет: “В книге Е.А. Брызгуновой даются прекрасные примеры такого членения. Фразу В двух километрах от города начинался лес, / а за лесом проходила железная дорога, состоящую из двух синтагм, можно расчленить на более мелкие (? – Е.Ф.), например: В двух километрах от города / начинался лес, / а за лесом / проходила железная дорога. Во втором членении более чётко выступают отдельные отрезки – синтагмы. Е.А. Брызгунова называет их минимальными синтагмами, они не подлежат дальнейшему расчленению, если учитывать синтаксические связи между словами. Синтагмы более крупные, как в первом случае, она называет основными, так как “они передают лишь основное членение мысли и выделение их поэтому необходимо”. С таким толкованием и терминами можно вполне согласиться”[42].

Однако нам непросто согласиться ни с мыслями Е.А. Брызгуновой, ни с комментарием М.И. Матусевич, потому что совершенно неясно, как их мысли согласуются с конкретным членением самого автора. На наш взгляд, синтагма – минимальная, одномерная, недифференцированная речевая единица, представляющая собой структурное, интонационное и смысловое единство, являющаяся исходной структурой при построении речи. А следовательно, исходной и при адекватном восприятии речи. Осознавая существование одного-единственного варианта интонации речи у её автора (и одного синтагматического её членения), нельзя не сделать вывод о том, что не может быть крупных синтагм, которые в свою очередь членятся на минимальные. Это противоречит основным структурно-смысловым признакам рассматриваемой единицы – её минимальности, недифференцированности и единству. Есть синтагма, и есть сочетание синтагм. Синтагма – минимальное речевое единство, выполняющее функцию исходной единицы порождения речи. Если разговор идёт о сочетании синтагм, то группу синтагм нельзя называть синтагмой. Пусть даже крупной. Ибо это сочетание синтагм.

Синтагма – основная единица измерения речи. Метр – единица измерения длины. Килограмм – единица измерения веса. И синтагма, и метр, и килограмм – единицы измерения. Как нельзя утверждать, что, дескать, есть крупный метр, который членится на более мелкие, или весомый килограмм и менее весомый, точно так же нельзя утверждать, что есть крупные синтагмы, которые членятся на минимальные, или есть крупный градус для измерения температуры и есть мелкий – для тех же целей. Синтагма – это одномерная речевая единица, в которой минимальному компоненту единого ситуативного значения соответствует единство (речевая нерасчленённость) структуры.

Каждый субъект устной речи передаёт строго конкретное содержание, которое мы адекватно воспринимаем благодаря интонационному членению им своей речи на синтагмы. Это отражено у него в одном-единственном варианте интонации. Одновременно двух вариантов интонации никто передать не сможет. А интонация – это средство интерпретации содержания.

В письменной форме как традиционно закодированной живой устной речи с помощью графических знаков, установившихся правил и требований также предполагается какое-то единственное содержание, которое мыслил автор, а следовательно, и единственный вариант синтагматического членения текста, соответствующий авторскому варианту содержания.

Странно было бы, если бы автор текста – научного, учебного или законодательного – работал в таком направлении: дескать, ищи и выбирай в моей речи, дорогой читатель, любое содержание, какое тебе понравится. Поэтому трудно согласиться с той квалификацией синтагм, которую предлагают Е.А. Брызгунова и М.И. Матусевич. Безусловно, у субъекта речи (автора) в рассматриваемом фрагменте в зависимости от коммуникативной цели мог быть и первый вариант синтагматики (В двух километрах от города начинался лес, / а за лесом проходила железная дорога), и второй (В двух километрах от города / начинался лес, / а за лесом / проходила железная дорога). Однако только какой-то один из них. Поэтому об одном варианте как основе синтагматического членения и нужно говорить.

Так, если субъект речи, передавая свои наблюдения, пытался подчеркнуть и сопоставить два актуальных для себя факта: 1) дескать, в двух километрах от города начинался лес и 2) а за лесом проходила железная дорога, – то, естественно, у него в этой фразе было две синтагмы, разделённые паузой. Поэтому о каких-либо иных вариантах синтагматического членения говорить неуместно.

Но если субъект речи в данной фразе пытался нарисовать более-менее полную картину местности и при этом отразить наиболее важные компоненты топографической схемы (например, при анализе, разъяснении, выяснении деталей), то он последовательно мог представить в качестве самостоятельных составляющих общей картины следующие четыре содержательно ключевых момента: 1) В двух километрах от города, 2) начинался лес, 3) за лесом, 4) проходила железная дорога. Первая синтагма указывает на расстояние: в двух километрах, а не в пяти или восьми (один признак). Вторая содержит указание на начинающийся лес (второй признак). Третья отражает, что лес заканчивается (третий признак). И четвёртая сообщает, что непосредственно здесь проходит железная дорога (последний признак). В этом варианте все четыре синтагмы разграничиваются паузами. И если такова была цель субъекта речи, то тогда говорить о каком-то ином варианте тоже неуместно. Любой разговор о каких-то вариантах синтагм – крупных, минимальных или средних – применительно к конкретному тексту, при стремлении к адекватному его пониманию, на наш взгляд, вообще представляется странным, так как при этом совершенно не учитывается главная цель чтения – максимально точно понять читаемое.

На эту цель как основную при чтении ещё в античные времена указывал Марк Фабий Квинтилиан. И она не менялась в течение тысячелетий и не могла измениться. У автора существует только один вариант синтагматической структуры его текста. И задача читателя – осознать этот вариант. Синтагмы в любой речи – устной или письменной – имеют одну-единственную реальную структуру – ту, которую определил им субъект речи. Именно её и нужно найти каждому читателю текста. Особенно это важно для научной, учебной, официальной, публицистической речи, требующей однозначного, точного понимания.

Таким образом, в интерпретации Брызгуновой и Матусевич происходит размывание самого понятия синтагмы. Если синтагма – минимальная структурно-смысловая единица речи, то как она может быть “более мелкой” или “более крупной”, минимальной или максимальной (основной синтагмой – по терминологии Е.А. Брызгуновой). Она может быть только такой, какая она есть, т.е. авторской.

Е.А. Брызгунова и М.И. Матусевич пытаются разобраться в синтагме не на уровне конкретной содержательной речи, а на уровне отвлечённого предложения, точнее псевдопредложения (по терминологии В.А. Звегинцева), которое может иметь несколько вариантов членения, потому что оно не входит ни в одну речь. Оно представляет собой метаструктуру с потенциальным, никого ни к чему не обязывающим содержанием. Это материал для рассуждений общетеоретического характера. В любой конкретной речи может быть только одно-единственное содержание – авторское, а следовательно, и одна синтагматическая структура, которая его представляет.

В устной речи синтагматическая структура отчётливо отражается самим говорящим благодаря интонации и разделительным паузам, а в письменной читатель должен осознать её самостоятельно (с учётом контекста, структуры его предложений, пунктуации, воспринимаемого содержания).Любой разговор при этом о минимальных и максимальных синтагмах представляется странным и неуместным.

Синтагматическое членение текста, не соответствующее авторской синтагматической структуре, ведёт к искажению передаваемого содержания. Следовательно, нельзя говорить ни о каких вариантах синтагм – по причине некорректности такого разговора.

Само сочетание “минимальная синтагма” если и возможно, то только по отношению к однокомпонентной речевой единице, которая представлена одним словом или словоформой. Синтагма – уже сама по себе минимальная речевая единица.

Ни одна синтагма (или какой-либо её компонент) не может входить в качестве составляющего элемента ещё в какую-либо другую синтагму и сохранять при этом свой синтагматический статус, так как она самостоятельная речевая единица.

Именно поэтому нельзя разделить мысли Брызгуновой и Матусевич: они нивелируют основные признаки синтагмы как исходной речевой структуры: её минимальность, одномерность, конкретность и отдельность.

Многие современные исследователи обычно рассматривают синтагмы как речевые единицы, на которые членится текст при его восприятии. Активно исследуются различные фонетические аспекты синтагмы современными фонетистами (И.П. Абдалян, Н.В Бардина, Ю.В. Ванников, О.Ф. Кривнова, Т.М. Николаева, Г.И. Носова, Р.К. Потапова, Т.Х. Потемина и др.)[43]

Н.В. Бардина исследовала синтагму в русской спонтанной монологической речи. В частности, ею были рассмотрены интонационные особенности оформления синтагм в спонтанной неподготовленной речи. Выводы делаются на основании структурного принципа,но, на наш взгляд, уместнее делать их с учётом содержательного принципа. Ведь основная цель речи не в том, чтобы построить те или иные синтаксические структуры (с субъектами и предикатами), а в том, чтобы передать актуальное содержание, которое при использовании средств родного языка обычно спонтанно, автоматически выливается в конкретные структуры. Причём у разных субъектов – в разные. Именно предаваемое содержание определяет структуру синтагм и их делимитацию как в устной, так и в письменной речи.

Так что делимитация синтагм осуществляется исключительно по содержательному принципу. Обратившись к любому предложению (например, к такому простейшему, как Мальчик потерял ключ) и рассматривая его в качестве возможных ответов на ряд вопросов, в этом несложно убедиться (см. с. 117 – 118).

По мнению исследователей, в тексте возможны разные варианты синтагматического членения. Очевидно, что в данном случае учитывается лишь одна функциональная сторона синтагм – восприятие. Но не уделяется внимания полному формату общения, который предполагает сначала речепорождение, т.е. формирование автором с помощью синтагм текста конкретного содержания, конкретное структурирование его в целях адаптации в виде предложений, а потом уже восприятие его читателем. Сначала текст создаётся субъектом, а потом, при восприятии, членится его адресатом на синтагмы. А синтагмы определяются характером содержания, коммуникативной целью и субъективными качествами автора. Не читателя, а автора. Задача каждого читателя – понять авторское содержание, а не заменять его своим.

Что касается возможных вариантов членения и поиска различных смысловых нюансов, то такая постановка вопроса учитывает лишь заключительную часть общения. Трудно, даже невозможно предположить, что в научном, учебном, официальном, публицистическом или даже в обычном повседневном общении субъект речи будет занят тем, что станет инкрустировать в свою речь содержание с множеством вариантов и нюансов, создавая некий смысловой калейдоскоп, игровую речевую структуру. Синтагматическая структура его текста представляет конкретное содержание, осознать которое – задача читателя.

Поэтому синтагму изначально следует рассматривать как минимальную (исходную) речевую единицу, на основании которой автором формируется текст (1), затем он редактируется и в соответствии с традицией окончательно структурируется в виде предложений (2), после чего воспринимается читателем (3) на основании осознания авторской синтагматической структуры текста и его интонации (4). Четыре последовательных действия письменного общения. Первые два совершаются субъектом речи, остальные – её адресатом.

Точное понимание текста возможно не в результате “поиска различных выразительных вариантов и смысловых нюансов”, а благодаря осознанию его авторской синтагматической структуры. Общее содержание текста представлено в виде последовательного наращения значений всех его синтагм. И любое несоответствие между границами синтагм, из которых он составлен, ведёт к искажению содержания.

Синтагме и её прагматической роли посвящена статья В.К. Колобаева «Подвижность границ синтагмы: последствия для лингвистического и методического знания». В настоящее время учение о синтагме является в значительной степени проблемным. Если синтагма – основная единица построения речи и её восприятия, то трудно разделить мысль, часто повторяемую многими современными лингвистами, согласно которой “в синтагматическом членении речи выявляются тонкие смысловые и стилистические оттенки сообщения”[44].

В устном общении синтагматическое членение речи осуществляет сам говорящий, который представляет всегда какой-то один интонационный, смысловой и стилистический вариант сообщения. Естественно, что и в текст его автор тоже закладывает один вариант содержания. Задача читателя – правильно понять авторское содержание. Если автор создаёт из синтагм синтагматическую структуру текста, тем самым материализуя предназначенное для передачи содержание, то только адекватное осознание этой структуры позволит читателю понять передаваемое содержание.

“Синтагму можно рассматривать как психолингвистическую единицу порождения речевого потока. С одной стороны, она участвует в порождении “речи-мысли”, а с другой – является “предельной (минимальной) единицей речи”. Поскольку синтагма выделяется в связной речи и образует её, то естественно считать, что она является единицей уровня речи” [45].

Колобаев безоговорочно относит синтагму к единицам речи, поэтому вполне логичным и последовательным представляется его утверждение о том, что синтагма является одной из основных единиц коммуникации. Можно добавить: минимальной (предельной) и исходной коммуникативной единицей при построении речи и её восприятии. Однако для него она прежде всего единица членения речи. Совершенно верно отмечая, что синтагма – вовсе не национальное явление и не уникальное, он видит разницу в языках “лишь в том, как происходит членение на синтагмы и от чего оно зависит”. “Синтагма – единица речи, линейная единица, которая возникает как результат естественного членения потока речи” (с. 2). Но если членение речи на синтагмы составляет национальную специфику языка, то очевидно, что обусловлена эта специфика вовсе не членением речи, ибо членение – это следствие. Обусловлена национальная специфика особенностями сочетания слов в структуре синтагм и наращением последних в процессе порождения речи. Но этот факт почему-то выпал из поля зрения автора.

Чтобы членить речь на синтагмы, её, во-первых, нужно сначала из них составить. Во-вторых, что΄ следует понимать под “естественным” членением речи, о котором говорит Колобаев? Членение речи на слова естественно или нет? А членение на предложения? Очевидно, что нужно говорить о членении речи на те её однотипные речевые единицы, на основании которых происходит её восприятие. А восприятие осуществляется на основе тех единиц, из которых речь непосредственно составлена. В-третьих, учитывая, что существует несколько типов речевых единиц (синтагма, простое предложение, сложное предложение, высказывание, текст), членение потока речи возможно на уровне любой из её однотипных единиц. И, на наш взгляд, каждое такое членение будет правомерным. Однако естественным членением при восприятии речи в первую очередь представляется такое её членение, которое будет соответствовать характеру порождения текста, т.е. синтагматическому членению текста. При сопоставлении с устной речью оно будет соответствовать выделению тех минимальных исходных речевых структур, которые в речи говорящего разграничиваются паузами. Членение говорящим своей речи на синтагмы всегда однозначно и естественно.

У речевых единиц разные прагматические функции. У синтагм – функция порождения речи (для её субъекта) и функция восприятия (для слушателя и читателя). У предложений – функция структурирования текста и его содержания на уровне отдельных мыслей. У высказываний – функция структурирования текста на уровне его микротем.

Что же касается членения речи на синтагмы и их осмысления, то, повторяем, прежде чем её членить на синтагмы, её необходимо из них составить. И если синтагма – минимальная единая речевая единица формирования речи, то, естественно, и членить речь при восприятии нужно на те однозначные структуры, из которых она была составлена, т.е. на синтагмы. Это наиболее логичное и уместное её членение при восприятии.

Таким образом, “естественное” членение письменной речи читателем на синтагмы предполагает соответствие его той синтагматической структуре, которую определил автор. Так что синтагмы не возникают при членении речи, как утверждает Колобаев, они воспринимаются и осознаются в тексте в их авторском варианте. А возникают они (обычно спонтанно) в сознании субъекта речи как результат естественной психоречевой реакции на актуальную информацию, предназначенную для передачи другим носителям данного языка.

Синтагматическая структура создаётся субъектом речи (автором) при передаче информации или актуального конкретного содержания. Благодаря интонации и паузам она осознаётся слушателями, а читателями устанавливается (идентифицируется) в процессе восприятия текста. Синтагма – вовсе не та единица, которая при чтении чужого текста позволяет читателю вкладывать в читаемое своё содержание. Это единица, позволяющая читателю точно понять содержание текста. Если из синтагм составлялся конкретный текст, то понять правильно его можно только при идентификации авторской синтагматической структуры.

Вполне убедителен предлагаемый Колобаевым смысловой принцип членения текста на синтагмы. Безусловно, он должен выступать в качестве основного. Но это не единственный принцип действий. Кроме него, учитываются также синтаксические, графические и другие показатели, способствующие осознанию авторской интонации, заложенной в тексте.

Освещение синтагмы и её функций не лишено у В.К. Колобаева и других противоречий. Так, он утверждает: “В зависимости от интенции говорящего или читающего синтагма может состоять из разного числа компонентов, и в случае если таких компонентов насчитывается достаточно много или, наоборот, слишком мало, говорящий или читающий (выделено нами: странное объединение лиц, осуществляющих разные речевые действия и причём в разных сферах – Е.Ф.) вынуждены будут сделать паузы внутри синтагмы или произнести на одном дыхании одну или несколько синтагм. Следующее предложение, например, можно условно, если исходит из всего текста рассматривать как одну синтагму: Diana Sedleigh was a small slim woman with almost black straight hair which was cut short and dung to her small head sweeping in a little neat pointed curve round her face on each side … Целое предложение может быть синтагмой, если его рассматривать не само по себе, а как компонент или смысловую часть более сложного единства, когда необходимо понять его смысл в контексте сложного целого. Правомерно рассматривать приведённое предложение как одну синтагму, являющуюся компонентом более сложного целого, например главы” (с. 1-2).

Данное утверждение воспринимается не иначе, как пассаж. Причина его появления, на наш взгляд, в том, что для автора синтагма – это единица членения текста при его восприятии. Но чтобы воспринимать текст, его нужно сначала составить. Но Колобаев как-то вскользь, попутно упоминает о “порождении речевого потока”.

Такое расширительное понимание синтагмы вносит путаницу в её изучение. Особенно это странно после предыдущих рассуждений о том, что, дескать, синтагма – “единица порождения речевого потока” (а значит, предполагается, и его восприятия), что она “предельная единица речи”. Синтагма как речевая единица, действительно, может состоять из одного или (намного чаще) из нескольких компонентов, способствующих конкретизации её значения. Признаки синтагмы – конкретность, отдельность и одномерность (т.е. недифференцированность по структуре и содержанию). Конкретность касается её структуры и значения. Её отдельность подчёркивается интонацией и паузами между синтагмами. А одномерность указывает на то, что синтагме как единому минимальному структурному целому соответствует единый фрагмент содержания. Одномерность делает синтагму исходной единицей построения речи.

Из каких единиц текст составляется, на эти же единицы он и членится при восприятии. А составляется он автором из синтагм. Чтобы его правильно понять, нужно установить авторские синтагмы. И в результате последовательного наращения их значений можно точно понять содержание текста – и в целом, и в его фрагментах.

В тексте как носителе конкретного авторского содержания не может быть никаких вариантов синтагматической структуры и синтагматического членения. Если они появляются у читателя, это свидетельствует, что он неверно идентифицировал авторскую синтагматическую структуру, в результате чего неправильно понимает текст. В письменной речи нет графических средств для выделения синтагм. Это осложняет её восприятие. Читателю приходится определять синтагмы на основе контекста, его значения, а также структуры его предложений и пунктуации.

Никаких пауз внутри синтагмы, о наличии которых говорит Колобаев, не может быть. Нельзя не согласиться с академиком Л.В. Щербой, утверждавшим, что такие паузы приведут к нарушению смыслового единства синтагмы. В устной речи синтагмы выделяются и разграничиваются паузами, указывающими на их структурную и смысловую самостоятельность, помогая тем самым осознать значение каждой из них, а на этом основании адекватно понять содержание речи в целом. Так что паузы в речи между синтагмами, разграничивая их структуры и значения, способствуют объединению их значений в единое содержательное сообщение. Щерба допускал, что между синтагмами в некоторых случаях (при их смысловой близости) может отсутствовать пауза, но внутри синтагмы паузы не может быть, так как она ведёт к разрушению её структуры и содержания.

Цитированное Колобаевым сложное предложение английской речи ни при каких условиях не может соответствовать одной синтагме. Ссылка на авторитет не делает его утверждение истинным. Мнение авторитета – вовсе не аргумент, а лишь совпадающая точка зрения, которая, как известно, может быть истинной, но может быть и ошибочной. В данном случае структуры приводимого Колобаевым предложения недостаточно, чтобы однозначно определиться в количестве синтагм в нём и границах между ними. Необходимо знать содержание контекста, восстановить характер ритма предыдущего и последующего фрагментов речи и лишь тогда окончательно можно определиться в синтагматике приводимого сложного предложения. Но то, что оно составлено из нескольких синтагм, очевидно и не подлежит никакому сомнению.

Таким образом, чтобы синтагмам “возникнуть в процессе членения речи”, им необходимо несколько ранее “возникнуть” при организации текста. Читатель не создаёт синтагмы, а лишь пытается распознать их в тексте, чтобы адекватно понять содержание, он не создаёт свой вариант синтагматической структуры текста, потому что это будет вести и к своему варианту содержания. Понимать содержание текста по-своему, а не так, как его понимал автор, – значит искажать его. Основная цель чтения – правильно понимать содержание читаемого.

Безусловно, в тексте автор может представить ошибочное решение вопроса, выразить неубедительные мысли и идеи, но прежде чем с ним дискутировать, читателю нужно адекватно понять его.

Исследованию текстообразующей роли синтагмы посвящена диссертационная работа Л.М. Ждановой. На материале французского языка автор вполне обоснованно высказывает мысль о том, что минимальной единицей текста является синтагма, которая обладает “смысловой, лексико-синтаксической и просодической целостностью”. На наш взгляд, эта мысль вполне соответствует реальности. Однако этого не скажешь об утверждении автора о синтагме, согласно которому “все [её] свойства и параметры… устанавливаются самим текстом”. Здесь смешиваются причина и следствие. Данное утверждение противоречит логике самого автора: если синтагма является текстообразующей единицей, то очевидно, что не текст, порождаемый ею, определяет её параметры, а наоборот, он определяется её свойствами и качествами. “Как минимальные единицы текста, синтагмы, зарождаясь и оформляясь в условиях текста, приобретают статус функционирующих единиц, действия которых направлены на оформление текста как коммуникативного и смыслового целого”[46].

Однако синтагмы не оформляют текст, они его порождают, создают. Традиционно оформляется он при помощи совсем иных речевых единиц. Только при опоре на реальные единицы его оформления можно разобраться в его синтагматической структуре и содержании.

Изучением синтагмы активно занимается О.С. Родионова [47].В многочисленных публикациях она говорит о синтагме как универсальной единице членения текста, уделяет внимание её интонированию, коммуникативным и информационным функциям, соотнесённости с определённым дискурсом и фоностилем.

Родионова пытается выявить влияние системы языка на интонационную подсистему, на просодическую делимитацию текста, основной единицей которой, по её мнению, является синтагма.

Исследователь уделяет внимание восприятию синтагмы в структуре текста, но ничего не говорит о том, что восприятие синтагм обусловлено тем, что именно из них текст был составлен. Поэтому не совсем ясно, на какие именно синтагмы следует членить текст: на те, из которых непосредственно была создана автором синтагматическая структура текста как смыслонесущая его основа, или на те, которые приглянулись читателю или исследователю.

Естественно, что реальными единицами восприятия текста могут быть только те структуры, из которых он был составлен. Но этой мысли и такого подхода мы не находим в работах Родионовой. Поэтому появляются некоторые сомнения, что можно убедительно рассматривать синтагматику текста и его восприятие, не заинтересовавшись тем, как эта синтагматика была определена самим автором.

Вопросу синтагмы посвящена статья Б.М. Лобанова «Алгоритм сегментации текста на синтаксические синтагмы для синтеза речи». Противоречия в ней начинаются уже с её названия: автор ставит задачу сегментации текста (т.е. его расчленённости) на синтагмы, но не для анализа (ибо такие его действия предполагают анализ), а с целью синтеза. Кроме того, автор объединяет словосочетания и синтагмы, утверждая, что “граница синтагмы может находиться только за пределами словосочетаний, но не внутри их”[48].

Лобанов придерживается мнения, что именно из словосочетаний строятся предложения. Но при этом неясно, почему он членит текст и предложения на синтагмы, а не на словосочетания. Или нередко встречающиеся в тексте однокомпонентные синтагмы не позволяют ему осуществить это и делают его утверждение неубедительным? В статье автором объединяются единицы разных сфер: словосочетания как метаязыковой структуры и синтагмы как исходной единицы речи. Б.М. Лобанов ничего не говорит о внутрисинтагматических и межсинтагматических связях и отношениях в тексте. Он рассматривает членение текста читателем на синтагмы как самостоятельное, независимое действие, в то время как оно полностью обусловлено речепорождающей деятельностью автора, который, передавая конкретное содержания, представляет его в виде конкретной синтагматической структуры. Чтобы адекватно понять содержание текста, нужно осознать его авторскую синтагматическую структуру. Рассматривать синтагматику текста и его восприятие без учёта дихотомии “автор – читатель” методологически неубедительно.

Следует уделить внимание взглядам на синтагму, ставшим уже чем-то вроде нормативных мыслей, закреплённых в “лингвистической конституции”. В «Лингвистическом энциклопедическом словаре» (1990) в статье «Синтагма», написанной Н.Д. Светозаровой, представлены два значения интересующего нас термина. Одно из них отражает мнение Ф. де Соссюра и имеет самое общее значение и весьма широкий круг применения, другое соответствует мнению Л.В. Щербы на начальном этапе его интереса к синтагме, когда он определял её как “фонетическое единство, выражающее единое смысловое целое в процессе речи-мысли”[49]. Здесь ничего не сказано об эволюции взглядов учёного на синтагму, а ведь они у него существенно изменились.

Действительно, на начальном этапе изучения синтагмы Щерба трактовал её с заметным креном в область фонетики: как “единство смысловой и звуковой сторон при доминирующей роли первой”. Однако со временем он пришёл к мысли, что синтагма – явление структурно-содержательное, речепорождающее. Уже хотя бы потому, что она не является атрибутом только устной, звучащей речи. Она характерна и устной, и письменной речи. Причём в письменной речи её роль в организации и адекватном восприятии содержания становится первостепенной. У Щербы происходит научная корректировка данного понятия: теперь для него синтагма – явление синтаксическое, речевое, о чём он говорит в последних своих рукописных работах и в выступлениях на конференциях. Однако в словаре ничего об этом не сказано.

Н.Д. Светозарова отмечает: “Поскольку синтагму составляют слова, тесно связанные по смыслу, она обычно (выделено нами – Е.Ф.) представляет собой и синтаксическое единство”[50]. Данная мысль нуждается в уточнении: синтагма представляет собой синтаксическое единство не “обычно”,а постоянно, всегда и обязательно. Это её грамматическая и функциональная сущность: быть структурно-смысловым единством при организации речи и квалифицироваться в качестве такого же единства при её восприятии.

“В отдельные синтагмы выделяются обособленные члены предложения, вводные и вставные конструкции и т.п. Однако совпадение синтаксического и синтагматического членения необязательно. Разное синтагматическое членение одного предложения создаёт различные высказывания, передающие тонкие оттенки смысла и выражающие отношение говорящего к сообщаемому факту, ср. “Брат уезжает в Москву” и “Брат / уезжает в Москву” (с. 441).

Безусловно, у одного и того же предложения, изъятого из текста, теоретически вполне могут быть разные синтагматические членения, но единственно верный вариант тот, который соответствует его авторской синтагматике и содержанию текста в целом. У автора одна конкретная интонация и одна синтагматическая структура речи. Так что говорить о каких-то вариантах членения предложения в тексте нет никаких оснований.

Н.Д. Светозарова упускает из виду естественный вопрос о том, как быть с точностью восприятия содержания текста. Основная цель чтения любой письменной речи (за исключением, пожалуй, лишь лирических стихотворений) состоит в том, чтобы точно понять её содержание, а не искать в ней возможных вариантов или модификаций. Если человек читает чужие книги с целью поиска различных (возможных) нюансов и оттенков, то небезынтересно узнать, с какой целью он это делает. Кроме того, предполагали ли сами авторы научной, учебной, официально-деловой литературы существование в своей речи этих вариантов и оттенков содержания? В устной речи благодаря интонации её субъект делает содержание со всеми его оттенками и смысловыми нюансами однозначным для всех слушателей, которые воспринимают его вариант содержания. А уже от их интеллекта, знаний, умений и внимания зависит то, насколько правильно они его поймут. В письменной речи перед читателем – та же задача: точно понять автора. Поэтому цель каждого читателя вовсе не в том, чтобы искать оттенки и нюансы, о которых говорит Светозарова и которых вовсе не предполагал пишущий, а в том, чтобы, идентифицировав синтагматическую структуру текста, добиться адекватного понимания его содержания, независимо от того, соответствует оно истине или противоречит ей. Каждому читателю нужно умело находить в тексте именно то, что в нём заложено автором. Речь – не словесная игра, а результат мышления, способ адекватной его передачи, средство общения и взаимопонимания. Весьма странно слышать или читать о поисках каких-то вариантов содержания в том или ином конкретном тексте. Вариант содержания может быть только один – авторский: любые другие – это брак восприятия. Поэтому идеи распространения слов, открытых и закрытых структур, поиска нюансов и оттенков как-то не очень согласуются с сущностью и назначением речи.

Не совсем ясно, какие в конкретной речи с её конкретным содержанием могут быть открытые или закрытые структуры, какое может быть распространение её отдельными словами или иными компонентами, если, во-первых, не из отдельных слов составляется речь, а во-вторых, её субъект сказал всё, что ему нужно, всё, что хотел сказать, чтобы передать необходимое содержание.

Кому понадобилось продолжать его речевые структуры, а главное – зачем, если всё уже сказано? Весьма странный подход к порождению речевых структур и речи в целом.

В «Словаре лингвистических терминов»[51] Д.Э. Розенталя и М.А. Теленковой о синтагме говорится, что это: “Семантико-синтаксическая единица речи, образуемая группой слов в составе предложения, объединенных в смысловом и ритмомелодическом отношениях. Всегдашние занятия Троекурова / состояли в разъездах / около пространных его владений (Пушкин) (три синтагмы). Шум походил на то, / как бы вся комната / наполнялась змеями (Гоголь) (три синтагмы). Любишь кататься — / люби и саночки возить (пословица) (две синтагмы). Синтагма может также состоять из одного слова, может совпадать с целым предложением. Там, / где была раньше одинокая скала, / лежала груда обломков (Арсеньев) (три синтагмы). На заводе все благополучно (Куприн) (одна синтагма). Синтагма может совпадать или не совпадать со словосочетанием, но между ними сохраняются существенные различия: синтагма выделяется в предложении, является результатом его членения и существует только в нем, тогда как словосочетание не только выделяется в предложении, но наряду со словом служит готовым “строительным материалом” для предложения и является результатом не разложения на элементы, а синтеза элементов (выделено нами – Е.Ф.).

Деление одного и того же предложения на синтагмы может быть различным в зависимости от контекста, ситуации, экспрессивной окраски, придаваемой высказыванию говорящим, разного осмысления содержания предложения и т. д. (выделено нами – Е.Ф.). Этой подвижности синтагматического членения, являющегося объектом рассмотрения стилистического синтаксиса, противостоит устойчивое, основанное на определенных моделях построение словосочетаний”.

Нельзя согласиться с обеими выделенными здесь мыслями. Первая утверждает, что предложение и его содержание формируются из одних единиц (слов и словосочетаний), а расчленяется при восприятии уже на другие (синтагмы). Однако любая составная реалия расчленяется именно на те минимальные единицы, из которых она непосредственно была составлена. Структура и содержание предложения, как и речи в целом, составляются автором в результате последовательного линейного наращения синтагм. Чтобы адекватно понять автора, нужно осознать синтагматическую структуру его речи, каждого предложения текста на уровне синтагм.

А теперь обратимся к утверждению, согласно которому деление на синтагмы может быть различным. Членение текста читателем на синтагмы обусловлено синтагматической структурой данного текста, которую сформировал его автор в качестве средства передачи конкретного содержания. Любое другое его членение будет вести к деформации содержания. Однако об этом уже неоднократно говорилось.

В 2009 г. вышла монография С.Г. Тер-Минасовой «Синтагматика речи: онтология и эвристика. Общая и английская синтагматика составных номинативных групп». Она посвящена сочетаемости языковых единиц.

Автором “ставится вопрос о важнейшем аспекте механизма речепроизводства (порождения речи) – синтагматике как учении о способах соположения минимальных значащих единиц языка в речи. Рассматриваются все виды синтагм – от производных и сложных слов до предикативных синтагматических единиц. В центре внимания – словосочетание как важнейшая уникальная единица языка и речи, теория и методы изучения словосочетания, его стилеразличительные возможности, роль в разработке методики преподавания иностранных языков, а также в повышении культуры речи (выделено нами – Е. Ф.)”[52].

Как видим, у С.Г. Тер-Минасовой своё понимание синтагмы и синтагматики, сфер языка и речи, языковых единиц и речевых. Но если автор собирается говорить “о соположении минимальных значащих единиц языка в речи ”, не совсем ясно, какое отношение к организации речи имеет синтагматика сложных и производных слов? Какое отношение к ней имеет сочетание морфем в слове? После убедительного и чёткого разграничения слова как единицы языка и слова как единицы речи, представленного А.А. Потебнёй, И.А. Бодуэном де Куртенэ, Л.В. Щербой, трудно разделить мысли и взгляды, касающиеся языка и речи, когда при этом названные сферы не разграничиваются и не дифференцируются единицы этих сфер.

Очевидно, что не все лингвистические единицы принадлежат одновременно обеим сферам и реализуют в них свои функции. Выделение словосочетания в качестве самостоятельной единицы языка и речи и наделение его речеорганизующей функцией, на наш взгляд, не соответствует речевой действительности и не подтверждается речевой практикой. Известно, речепорождение носит линейный характер и представляет собой последовательное наращение речевых единиц. Следовательно, на эти единицы речь можно и расчленить. Однако словосочетание не соотносится с принципом последовательного наращения речи, её нельзя расчленить на словосочетания: их из неё можно только вычленить (если они вообще в ней есть). И это опровергает утверждение о речепорождающей функции словосочетания. В описании словосочетания С.Г. Тер-Минасова разделяет мысли академика В.В. Виноградова, не задаваясь при этом естественным для исследователя вопросом: а насколько они соответствуют речевой практике и, в частности, личной речевой деятельности самого исследователя. Действительно ли, она строит свою речь из словосочетаний.

Под "общей синтагматикой" Тер-Минасова понимает “учение о всех вообще способах линейного соположения элементов в любом языке, независимо от того, носят данные соединения лексический, словообразовательный (соположение морфем), морфологический (соположение компонентов аналитических форм слова) или синтаксический (соположение слов) характер”. Она последовательно идёт за Ф. де Соссюром, который говорил о необходимости разграничения языка и речи, но сам этого почему-то не делал. Так, относя синтагму как к языку, так и к речи, он тем самым смешивал те лингвистические сферы, которые призывал различать. Тер-Минасова разделяет распространённое мнение о том, что слово является основной строительной единицей, “ предельной единицей построения речи”, что выглядит несколько странно, например, после её утверждения о речеорганизующей функции словосочетаний.

Кроме того, слово в языке имеет обобщающее значение, в то время как у единиц речи значения конкретные, ситуативные. Возникает вопрос: как слово с таким качеством значения вписывается в совершенно иную сферу? Этот вопрос оставляётся без ответа. Допустим, в родном языке ввиду его онтологической связи с жизнью человека и любой его деятельностью не так заметны многие лингвистические особенности, потому что родной речью каждый человек овладевает до его знакомства с языковой системой. Но в чужом языке, например английском, с его системой времён, притяжательных, страдательных и иных конструкций, трудно не заметить того, что вовсе не отдельное слово в нём является единицей построения речи. Вполне наглядна ситуация, когда минимальная грамматическая структура выступает в речи в виде неразложимого единства двух, трёх и более слов, в результате чего разговор о слове как предельной единице порождения речи представляется сомнительным, так как он не соответствует речевой практике.

Если в речи мы видим не отдельные слова, а конкретные грамматические сочетания слов, аналитические формы, если существуют и регулярно используются в речи в качестве единого целого составные структуры, в результате чего существуют составные члены предложения, то все эти абсолютные факты порождают ряд вопросов относительно сущности формирования речи. В частности, такой: если при организации речи та или иная группа слов выступает в качестве грамматического единства (т.е. единого компонента), то почему бы другим словам не выступать в речи в качестве аналогичных конкретно-содержательных единств? Ведь только в единствах они могут избавиться от обобщённости и многозначности, только при комплексном их употреблении они способны адекватно отражать конкретную ситуацию в простейших, недифференцированных речевых фрагментах. К тому же на основании интонационного членения устной речи говорящим вполне очевидно, что не из отдельных слов составляется речь, ибо не на отдельные слова она им интонационно членится. Слово в лексической системе – это обобщённое обозначение реалии-типа, единица наименования однотипных реалий окружающего мира.

Слово в морфологической системе – это уже целая парадигма, совокупность всех морфологических его вариантов как части речи. Этот уровень заставляет сделать вывод о том, что в конкретной связной речи используется не лексема из системы словаря, а конкретная её морфологическая форма.

Однако при составлении связной речи конкретная морфологическая форма вызывается другой формой, с которой она в сознании субъекта речи обычно автоматически образует исходное структурно-смысловое единство с конкретным ситуативным значением, которое выступает в качестве исходной единицы речи. В процессе наблюдения за личным порождением речи становится очевидным, что появляется речь как следствие передачи содержания в результате наращения минимальных однозначных фрагментов, представленных словесными группами в качестве конкретных ситуативных речевых единств.

В связи с этим вполне естествен вывод: предельными единицами составления речи являются именно эти словесные единства – синтагмы. Они, а не слова и не словосочетания в их традиционном понимании являются минимальными (предельными) речевыми единицами, из которых порождается устная и письменная речь, составляются предложения, межфразовые единства и тексты.

Для порождения предложения может понадобиться несколько лексических групп, в каждой из которых слова, объединяясь, создают минимальные речевые структуры, т.е. синтагмы, которые становятся исходными компонентами предложения. С подобной картиной мы постоянно встречаемся при порождении родной речи.

Вспомним пушкинскую строку: Мой дядя самых честных правил … Можно ли на уровне слов понять её адекватно авторской интерпретации? Данный речевой фрагмент опровергает утверждение, что слово является предельной единицей речи и что из них строится речь.

Во-первых, слово – обобщённая единица языка, а процитированная строка с конкретным её содержанием – область речи. Во-вторых, восприятие этой строки на уровне слов, как “предельных единиц речи”, гарантирует ошибочное её понимание. Чтобы правильно её понять, нужно ориентироваться не только на словарь и отражённые в нём значения слов, а на предыдущую речевую деятельность народа, на культурное его наследие.

Словарных значений слов в данном случае недостаточно для его точного понимания (Мой + дядя + самых + честных + правил… = искажение содержания). Речь формируется и воспринимается на основании всех знаний и представлений человека при индивидуальном использовании им соответствующего языкового и речевого материала.

Ошибка при восприятии данного фрагмента подстерегает тех читателей, кто плохо знаком или вообще не знаком с ситуацией в общественной и культурной жизни страны в то время, когда поэт приступил к работе над романом «Евгений Онегин». Но многие современники поэта легко поняли его, потому что увязали его содержание не только со словарными значениями отдельных слов, но и с опубликованной накануне басней Крылова о ретивом, исполнительном Осле, которого крестьянин нанял охранять огород и который так усердно гонял птичек при их приближении, мчась через огород, что вскоре всё на нём вытоптал. В басне говорилось: “Осёл был самых честных правил…”. Так, речевой фрагмент басни Крылова стал аллюзивным материалом, ключом к адекватному пониманию строк романа Пушкина. Герой, размышляя о дяде, осуждает его за нежелательные для себя действия. Так что сочетание самых честных правил должно рассматриваться как единая содержательная структура, оно должно войти в общую синтагму с определяемым словом. Данный пример отражает одну из бесчисленных ситуаций формирования конкретного, ситуативного значения синтагмы.

Любая речь воспринимается на уровне тех минимальных речевых единиц, из которых она непосредственно составлена. И если она понимается не на уровне слов, то следует признать, что не из отдельных слов как самостоятельных единиц языка она и составляется. Было бы весьма странно, если бы это было не так. Предельной единицей речи является минимальная, одномерная речевая структура, причём с конкретным, ситуативным содержанием.

В монографии С.Г. Тер-Минасовой в качестве синтагматики рассматриваются разные типы сочетания языковых элементов – лексико-словообразовательные (соединение морфем в слове), морфологические и синтаксические.

Последние исчерпываются словосочетаниями. Автором объединяются разные уровни языка, не разграничиваются сферы языка и речи и не дифференцируются лингвистические единицы в зависимости от сферы их функционирования – на языковые и речевые.

Как видим, говоря о синтагме, многие исследователи обычно ориентируют читателя не на точное восстановление передаваемой в письменной форме авторской мысли, не на выяснение истинной авторской оценки и позиции благодаря восстановлению исходной синтагматики читаемого текста, а на поиск дополнительных смысловых нюансов. Фактически это ведёт к искажению содержания, превращая речь из средства взаимопонимания в средство самозаблуждения. Нередко они возвращают читателей к привычному для них словосочетанию.

Таким образом, можно отметить, что концепция синтагмы в современной лингвистической науке представлена неопределённо и противоречиво, в связи с чем создаёт проблему, нуждающуюся в дальнейшем исследовании.