2017-10-31
235
ПОГИБ, ПИЛОТИРУЯ «СЕССНУ»
Ридженальд Крэйтон – единственный наследник виконта Крэйтона, почетный член Королевского общества охраны животных и известный защитник окружающей среды погиб. Теперь это можно утверждать определенно. Спасателями поднят из моря его самолет, рухнувший в среду в 12 милях южнее острова Большой Кайман. Странным в этом деле представляется то, что никаких видимых причин для аварии не было. Погода была прекрасная, сам Ридженальд был опытным пилотом, а его самолет полностью исправен.
Напоминаем, что Ридженальд Крэйтон был усыновлен виконтом в 1993 году, не являясь его прямым родственником. Злые языки поговаривали о гомосексуальной связи старого Крэйтона с Ридженальдом, однако виконт решительно отверг все обвинения, а редактор газеты, опубликовавшей скандальный материал, сам оказался педофилом.
Эпилог
Герои должны умирать. Если они выживают, то становятся скучнейшими людьми на свете.
Эрих Мария Ремарк
Хейне Бауэр увлекался военной историей. Не сказать, чтобы он симпатизировал нацистам, то есть, может, и симпатизировал, просто в Германии 90-х очень опасно было показывать свои симпатии к определенным вещам. И Хейне старался их не показывать. Он учился на втором курсе в Университете Дармштадта, выдавал неплохие результаты, да и с товарищами у него все было нормально, короче, вел он обычную жизнь, какую может вести человек по фамилии Бауэр в Германии на излете XX века. Но была у него одна истинная страсть. Эта страсть – море. Порой она захлестывала его, с пеной и брызгами, как настоящая морская волна, как девятый вал, и ему хотелось все бросить и устроиться простым матросом на какой-нибудь каботажник или рыбацкое судно. А уж если речь заходила о немецком подводном флоте – тут Бауэру вообще не было равных. Он знал о некоторых поворотах войны в Атлантике более, чем иной нынешний преподаватель в Мюрвике. Однажды, зайдя в магазинчик, где продавались всякие старинные вещи, военная форма прошлых лет, фляги, ножи, ордена, Хейне разговорился со старичком-инвалидом, владельцем магазина, по-видимому, бывшим подводником. Старичок среди прочего продавал отличную капитанскую фуражку со значком 1-й флотилии U-boot'ов. Причем, что несколько удивило Хейне, с нее не был удален старый имперский орел. «Старичок рискует», – подумал Хейне. Так ведь можно и в кутузку загреметь. И не посмотрят, что он инвалид-колясочник. Так или иначе, но Хейне проникся симпатией к этому дядьке – все-таки отстаивать свои убеждения – это поступок. Тем более в таком возрасте! Они разговорились, и старичок-инвалид был очень приветлив. Он вообще был веселый и простой мужик. Манера его общения изобличала в нем крепкого крестьянина и изрядного шутника. Он как бы невзначай рассказал, как за годы войны сбил 18 самолетов союзников. Хейне понимал, что, вполне возможно, ветеран и преувеличивает свои победы. А что? Наверное, полсотни лет назад этот парень действительно мог отправить в ад не один десяток «томми». Хейне с удовольствием рассматривал фуражку и покручивал ее в руках, стараясь прикрыть орла – мало ли войдет кто-то. Старичок предложил ее померить, но как только Хейне надел фуражку, с ветераном что-то случилось. Лицо его вытянулось, как будто перед его взором пронеслось видение, или он чего-то испугался. Он был сильно взволнован, что-то бормотал, а студент никак не мог понять что. Потом вдруг неожиданно заторопился, сказал, что магазин закрыт, и, получив за фуражку 40 бундесмарок, ловко двигаясь на своей электрической коляске начал собирать товар. Хейне ничего не понял. Может быть, он чем-то обидел ветерана? А потом благополучно забыл об этом эпизоде.
Вспомнил о нем он спустя двое суток, ночью, когда у дверей его дома остановился «BMW LT 1200», раскрашенный в черно-красно-белых тонах, и с него проворно спрыгнул долговязый седой человек в кожаном мотокомбинезоне, несомненно, ровесник того самого ветерана.
– Хейне Бауэр? – спросил седой человек в кожаном мотокомбинезоне, довольно бесцеремонно проходя в дом.
– Да, я Бауэр – слегка опешил студент. – А вы кто?
– Я? Ну как тебе сказать… – Незнакомец усмехнулся, прошелся по комнате, внимательно рассматривая то, что обычно может составлять какие-то семейные артефакты. – Скажи, Хейне, у тебя же наверняка есть бабушка?
– А, вы знаете мою бабушку, – догадался Хейне, вернее знали..
– Она умерла?..
– Умерла. Два года назад.
– Жаль… – задумчиво протянул седой незнакомец – Жаль… Я опоздал. А ты знаешь, она была хорошая тетка. В ней совсем не было зла. Это редкость. Особенно нынче. Да и, в общем-то, всегда это было редкостью.
Хейне молчал. Он с любопытством разглядывал странного ночного гостя.
– Скажи, дорогой друг, а не осталось ли от нее что-то… Может, какие письма, фотографии?
– Ну да, фотографии есть… А еще бабушка собирала открытки…
– Собирала открытки?
– Да.
– Вот как? Коллекционировала достопримечательности городов Германии?
– Да. Это верно. Но не только Германии, там и Польша, и Австрия…
– Ну да, точнее сказать, городов империи. Все верно. А можно взглянуть?
То, как этот человек произнес слово «империя», заставило Хейне задуматься. Очень он необычно это произнес. Как будто не было тяжелого военного поражения, голодных послевоенных лет, как будто не вытравливали из его памяти прошлое. Откуда он, этот старик?
– Вы воевали? – осторожно спросил Хейне.
Старик кивнул.
– Жизнь – это война. Бесконечная война добра со злом. Ты на чьей стороне?
– Я не знаю… – замялся Хейне, – Вы как-то очень странно говорите. А как вы определяете?
– Чувствую… А ты, как я погляжу, увлекаешься историей. – Старик наткнулся на справочник-определитель Криса Бишопа. – Такие фамилии, как Шепке, Кречмер, Прин, тебе о чем-то говорят?
– Ну да… Кречмер – самый результативный подводник Германии во Второй мировой войне. Возможно, самый результативный в мире…
– Да, блин, угораздило же старика Отто… – думая о чем-то своем, проговорил старик, внимательно рассматривая бабушкины альбомы открыток.
– А вы кто? – осторожно спросил Хейне.
Старик внимательно посмотрел на него.
– Ты что-нибудь слышал про Ройтера? Хельмута Ройтера.
– Ну, да, ас-подводник, награжден рыцарским крестом с дубовыми листьями, и… с мечами посмертно…
– Ну да… уже неплохо. А тебе никогда не намекали, что ты на него немного того, похож?
– Нет…
– А вот так? – Старик достал из кармана комбинезона толстое портмоне, внутрь которого были запихнуты какие-то потрепанные кусочки картона. – Вот это ты видел?
Хейне опешил на фотографии 50-летней давности он увидел самого себя в форме Kriegsmarine с сигарой. Ну да, прическа совсем другая, но ясно, что это он. Насколько Хейне помнил, он не занимался раньше исторической реконструкцией.
– Что скажешь?
– Не знаю… У меня нет его фотографии, его фото вообще, говорят, нет…
– Да… Он изменился. Того Ройтера уже нет, – продолжал старик, шаря в альбоме. – Вот она! – вдруг воскликнул он, как будто нашел нечто важное и очень радостное для них обоих.
– Гляди!
Открытки в альбомах были подобраны тематически и очень аккуратно. Некоторые отсутствовали – эти места оставались пустыми. Как будто вырвали с корнем некоторые деревья, ровно высаженные на делянке лесниками. На листе, где были подобраны открытки по теме «Фленсбург», отсутствовала одна карточка. Старик приложил на это место кусочек картона из своего портмоне, и он идеально подошел. Сошлись даже следы клея в альбоме и на открытке.
– Фленсбургский собор, – пояснил старик.
– Ничего не понимаю… Что это должно означать?
– Это означает, что я твой дед!
– Но дедушка умер еще в 80-м. Я его толком не помню, правда… Но это был другой человек…
– Ага! Вылитый Ройтер! – Старик расхохотался. – Ну ты же умный, наверное, юноша, ну подумай, как ты можешь быть похожим на Ройтера, если твой дедушка Бауэр! Особенно в фуражке, которую ты позавчера купил.
– Откуда вы знаете?
– Ну волшебник я, понимаешь, волшебник. – Старик снова засмеялся и хлопнул Хейне по плечу. Помнишь почерк своей бабушки? Это он?
Мне было с тобой очень, очень, очень хорошо, но вместе мы быть не можем. Не ищи меня. Это причинит только боль.
Спасибо, что ты был. Прости.
– Ну, похож… Так вы – бабушкин любовник? – вырвалось у Хейне.
– Я твой дед! Я не похож на Ройтера. Но я тебе докажу, что я Ройтер.
– Ройтер мой дед? А вы – Ройтер?
– Именно!
– Нет, погодите. Это бред какой-то… Ройтер погиб в 43-м году.
– Так думают многие. Я даже сам иногда так думаю… Но я не погиб. Мне пришлось изменить внешность, возможно, даже сильно измениться внутренне, но Ройтер остался Ройтером.
– Да, но у меня книжка есть, вот – «Энциклопедия Kriegsmarine»…
– Сиди, – остановил его Ройтер. Мне надоело читать всякую хреномуть… Я – твоя энциклопедия. Меня столько раз убивали, что, по-моему, я уже стал бессмертным… Где похоронена бабушка?
– В Аумюлле. На кладбище.
– Господи, какая насмешка… В Аумюлле! [58] Поедем к ней.
– Сейчас?
– Сейчас.
«Странный старик», – думал Хейне. Но что-то необъяснимое заставляло его слушаться. Они бодро выскочили на улицу. У парапета стоял блестящий черно-красно-белый «LT-1200». «Ничего себе, дедок зажигает!»
– Садись, – небрежно сказал Ройтер и кинул внуку шлем. У старика была все еще твердая рука. – Садись, говорю. Прокатимся.
«Что я делаю!» – недоумевал Хейне. Ночь, мы премся на кладбище, на мотоцикле… Он что? Сатанист? Рокер?
Вот и скромный, но аккуратный камень. Марта Бауэр, 1921–1998. Изображение на нем, конечно, отличалась от того, что Ройтер носил в своем сознании. Она-то для него осталась в том 43-м, в расцвете своей молодости, годе лучшего урожая винограда и июньских дождей. Но сомнений не могло быть, та, что обожгла его сердце 55 лет назад, и та, что лежала сейчас под этим камнем, была одна и та же Марта.
– Ну вот, дорогая, я и пришел, – вздохнул старик. Он достал из кармана золотую зажигалку ZIPPO и запалил огарок свечи, оставшийся, видимо, с последнего церковного праздника. – Держи. Я тебе хочу вернуть.
С этими словами старик достал потрепанный кусочек картона с Фленсбургским собором и приладил его между свечой и фарфоровой фотографией.
– Прости, что не мог раньше вернуться. Было очень много дел… Спасал этот мир… И если он все еще стоит, значит, делал это не так уж и плохо.
– Вы любили ее? – прошептал Хейне.
Ройтер едва заметно кивнул. Его мысли были далеко. В Гаттевиле, на маяке. Да, именно там был дан старт вот этой молодой жизни, которая сейчас стоит рядом и недоуменно вздыхает. Как же причудливо описал свою траекторию Гаттевильский бумеранг. Но уже ничего не поправишь. Сколько же раз слышал Ройтер эту фразу! И что? Неужели он банальный неудачник, служивший не тому сегуну, потерявший любовь, семью, многих друзей, империю… Что у него есть? Есть путь, по которому он шел, да что значит «шел»? Продолжает идти! И этот путь верный. И на этом пути он ни разу не потерял лица. Там она его ждет и обязательно утешит. Только бы не встретиться ей там с Анной. А сколько же ждет Шепке! А карро Франк? А командир? Здесь – год, там – секунды. Вотану уже скоро, очень скоро понадобятся хорошие воины, и они будут готовы к этому часу.
– Вы так долго помните ее? – удивился Хейне.
– Любовь – это, дорогой мой, такая штуковина, которая оперирует понятием вечность. Что наша жизнь в сравнении с любовью? – Миг… Даже очень долгая жизнь…
Налетевший порыв ветра опрокинул открытку, она упала на свечу, высушенный за десятилетия картон тотчас вспыхнул. Хейне рванулся было погасить огонь, спасти реликвию, Ройтер жестом остановил его.
– Не надо, – покачал он головой. – Все хорошо. Боги приняли жертву.
Меньше минуты горел Фленсбургский собор, превращая в дым и пепел последнюю точку их с Мартой скоротечного романа, эта открытка было единственное, что от него осталось, что давало основание думать, что он вообще был. На лице старика играли оранжевые отсветы, и Хейне показалось, что у того в глазах мелькнула слеза.
* * *
По извилистому серпантину, проложенному среди холмов с соблюдением всех технологий строительства автобанов, неслись два спортивных «BMW». Один шел уверенно, сохраняя лидерство и лишь изредка пропуская вперед второй, как будто играя с ним. Второй нервно атаковал, срезал углы, пытаясь, как говорят мотогонщики, «съесть» ведущего. Первый принадлежал Ройтеру-деду, второй – Ройтеру-внуку. Наконец они пересекли «финишную черту». Старший Ройтер оказался первым.
– Не понимаю!!! Как?! Как?! Как?! – выкрикнул Хейне, сорвав шлем и бросив его под ноги. – Как у тебя это получается?
Ройтер хохотал, медленно, палец за пальцем, стягивая мотоперчатки.
– А? Как оно?! – Он пнул внука кулаком в плечо. – Деда сделать хотел… А? Да ты был еще… – Ройтер осекся, он хотел произнести нехитрую, но весьма популярную среди байкеров всех времен и народов поговорку: «Ты был еще в п…де – с горошину, когда я уже ездил по-хорошему». Но тут получалось, что с горошину был вовсе даже и не Хейне, а его отец. Да BMW R-66 сколько-то раз сподобился прокатить зародыш его отца. Сколько же лет прошло, сколько горя еще повидала земля и сколько еще повидает… Этот вот молодой и амбициозный юноша так напоминает ему его тогдашнего. «Овсяночники – вешайтесь!» Да-да, ведь ему было тогда столько, сколько Хейне сейчас.
Вибрация радиобраслета под обшлагом комбинезона заставила Ройтера отвлечься от сентиментальных размышлений.
– Командир слушает!
– Командир, возмущение в 4-м секторе!
– Тревога по третьему коду! – равнодушно ответил Ройтер.
Даже отсюда было слышно, как захрипели ревуны на берегу. От причалов стартовали два торпедных катера – и понеслись, обгоняя друг друга, к сектору 4. В склоне холма распахнулись черные отверстия, и из них, вращаясь вокруг оси, выдвинулись три ракетных комплекса «суша–море».
Над головой по направлению к бухте пронеслись две пары «Hind'ов», [59] едва не цепляя НУРСами за скальные гребни.
– Откуда у тебя русские вертолеты?
– Я стремлюсь выбирать только лучшее оружие, – ответил Ройтер. – Тем более сейчас через банановые республики их купить не проблема.
Хейне восхищенно проводил взглядом эти, похожие на больших майских жуков летательные аппараты.
– Скажи, дед, а сколько всего кодов?
– Двадцать шесть – как само собой разумеющееся бросил Ройтер.
– А… понимаю… Хейне покачал головой. И какой самый-самый? – Первый?
– Нет, двадцать шестой, – ухмыльнулся Ройтер. Пусть готовится, скоро уже все это будет его. Только бы успеть его подготовить, чтобы тот не повторил ошибок Ади! – Шесть последних на случай применения ядерного оружия. Но сегодня-то, я думаю, это все проформа. Пусть тренируются. Я думаю, это к нам жид в гости пожаловал. Пойдем встречать, – подмигнул Ройтер внуку.
– Жид???
– Не волнуйся, это жид – что надо жид!
И действительно, в указанном квадрате бухты начало образовываться белое облако, оно становилось все гуще, плотнее, затем из него со звуком, похожим на разрывающуюся ткань, полоснула бело-голубая вспышка, и в воду с высоты в десяток метров плюхнулась яркая блестящая тарелка похожая на чечевичное зерно.
Два катера обогнули его с двух сторон и застыли на месте, развернув орудийные башни в центр объекта.
– Мера предосторожности. А что, если наш друг не смог на этот раз обмануть «томми»? – пояснил Ройтер.
Человек, который вышел из качающегося на волнах чечевичного зерна, был похож на героя сказок Гауфа. Старичок в чалме, с аккуратной бородкой. На нем пакол, шемаг-арафатка, длинная рубаха и широкие штаны. В руках у него были мусульманские четки. «Если это жид, – подумал Хейне, – то я – китаец!».
Ройтер обрадовался старику, как радуются очень дорогому другу. Они обнялись. Ройтер представил внука. Странный старик улыбнулся и поклонился по-восточному. Они некоторое время болтали о всякой ерунде, о погоде в Лондоне, о том, выйдет ли «Кайзерслаутерн» в финал кубка УЕФА, потом заговорили о снах.
– Карлевитц, знаешь, у меня было странное видение, как будто я стою на границе Польши, вот-вот откроется шлагбаум, а на той стороне поляки приветствуют нас с цветами, музыка играет, поляки ликуют… А за мной стоит какая-то тяжелая техника – не танки, нет, скорее транспортные машины. Может, траки… Причем это не война, а какое-то торжество… Все веселятся, речи произносят… А Германию представляет какая-то баба… Помнишь буфетчицу в Вильгельмсхафене? Ту, которая постарше была… Вот-вот, очень на нее похожа… Я думаю… черт вас подери, поляки, вы же каких-нибудь 60 лет назад кидались на наши пулеметы с саблями, вы даже поверженными, в агонии кусали наши сапоги… что с вами случилось сейчас? В общем, я в полном недоумении…
– Значит, так тому и быть, Рой, – усмехнулся старец. – Разве за все это время хоть одно твое пророчество не сбылось, как бы абсурдны ни были картины, которые тебе рисовались?.. В 47-м я, честно говоря тебе не поверил. Думал, это так, для поддержания боевого духа соврал. Японки, девочки, Париж… А оно все так и оказалось. Кто его знает, может, следующим канцлером и будет баба, эти левые окончательно ох…ели.
– Не дай бог…
Карлевитц многозначительно развел руками.
– Когда караван поворачивает, хромой верблюд оказывается впереди, говорят у нас на Востоке…
Ройтер усмехнулся…
– Да уж, восточный человек… И все-таки, Карлевитц, тебе не тошно сидеть в этой клоаке? Я все понимаю, голос предков, и все такое… – командир задиристо хихикнул.
– Ну а кого я, по-твоему, должен за штурвал сажать? Голубоглазых арийцев? Их всего ничего осталось. Хватит уже подъ…бывать. По крайней мере, они свое дело знают. – И затем после небольшой паузы: – Число вас устраивает?
– 9 сентября? – плохое число. Тройку дает. Вот 11 хорошее – две единицы. И в сумме 5. 5 – это число нашей войны. [60] Кто из германских подданных летит этими рейсами?
– Да шелупонь всякая. Я проверил на всякий случай регистрацию на два дня до и два дня после. Ничего достойного. Коммунисты, социалисты, пидоры всякие. Наших никого.
– Знаешь, – вдруг как-то задумчиво произнес Ройтер, – мне снится в последнее время один и тот же сон… Я снова в 39-м году, иду по набережной в Киле, солнце, чайки кружат… иду, иду и никак не могу дойти до КПП…
– Наш КПП уже скоро, Рой, никуда не уйдет ни он от нас, ни мы от него… А внук твой на тебя похож… Деген был прав. Вот ведь глаз-алмаз…
– Похож… Единственное, чего я боюсь – это умереть во сне. Без оружия, боюсь, я не попаду в Вальхаллу, а там все наши.
– Это точно, куда же мы без командира! Не будешь возражать, если я там приударю за Вероникой? – Карлевитц грустно улыбнулся.
– Это ты с ее мужем разбирайся. Они теперь оба там. Да и кто знает, как оно там. Сам же говорил, невозможно умереть во всех измерениях сразу, значит, где-то я буду жить вечно. А может, там у каждого есть своя Вероника?
– Или своя Марта, – заметил Карлевитц.
– Марта, увы, единственная, кто умерла своей смертью. К тому же она давно демобилизована. Так что не встретимся мы с ней там. Ее место в Хели…
– Но ты же Хельмут, не так ли?
Задорная хитрая улыбка Карлевитца не могла скрыть того, как он постарел. Кожа натянулась, и кое-где, казалось, вот-вот порвется. Но глаза горели, как шестьдесят лет назад, тогда, в гарнизонной гауптвахте. Морской бриз трепал седые волосы стариков. Они еще раз обнялись. Командиру БЧ еще предстояла нелегкая работа. И сделать ее нужно было, как всегда, безупречно.
Над бухтой кружили чайки, море, как и шестьдесят лет назад, недовольно ворчало и барахталось. Теперь, правда, может быть, у него на это было больше причин. Люди отнимают у него все больше и больше места на этой планете. Волны шумно бились о гранитный парапет, возвышающийся на десяток метров над водой как доказательство этого дерзновения. На постаменте над волнами плыла фигура морского офицера из полированного красного гранита. В одной руке он держал бинокль, другой опирался на леера ограждения мостика подлодки. По подножию монумента шла надпись готической вязью:
