Мартовский пик

Фабрикация следственных дел низовыми органами госбезопасности варьировалась в зависимости от уста­новок Центра. До конца 1937 г. акцент делался на об­винениях в контрреволюционной пропаганде и вреди­тельстве, что позволяло реализовать накопленный ком­промат и соответствовало установкам приказа № 00447. «Шпионскими сетями» занимались «наверху» — со­трудники третьих (контрразведывательных) отделов об­ластных управлений. Так, агентурная разработка, кото­рая велась райотделом в отношении семьи Моничей, переехавшей в Кунцево из Белоруссии, превратилась уже на Лубянке в дело о банде, созданной польским генштабом еще в начале 1920-х гг. Только в Кунцево по этому делу было репрессировано 18 человек, в том числе расстреляно шестеро Моничей⁶⁸.

⁶⁷ В деле содержится интересный документ — акт о том,
что Мейер в ходе допроса заявил: «Ненавижу органы, пото­
му что в НКВД не люди, а звери». Выяснить, было ли это
реакцией на побои и издевательства, уже не представляется
возможным (ГАРФ. 10035/2/28164).

⁶⁸ ГАРФ. 10035/1/П-49816 - п-49828.

С начала 1938 г. районным отделам НКВД дове­рили уже святая святых системы госбезопасности — борьбу с происками иностранных разведок. Контрре­волюционную агитацию в обвинительных заключени­ях, направлявшихся с мест в областные центры, сме­нили шпионаж, подготовка террора и диверсий. Но­вый поворот был обращен прежде всего против лиц «враждебных национальностей»⁶⁹ — латышей, поля­ков, немцев, финнов. Репрессии получили второе ды­хание. При этом их постоянной величиной, своего ро­да политическим заказом «верхов» оставалась установ­ка на раскрытие крупных контрреволюционных орга­низаций, связанных с заграницей — либо с развед­службами западных государств, либо с троцкистами⁷⁰. Иного и быть не могло в политической системе, чья идеология держалась на коллективизме.

Пропагандистское раскручивание разоблаченных заговоров и ликвидированных шпионских сетей по­зволяло руководству страны отвести от себя обвине­ния в промахах и ошибках на пути построения светло­го будущего. По такому сценарию были проведены показательные процессы бывших лидеров большевиз­ма, соратников и политических противников самого Сталина. Внимательно читая судебные отчеты, публи­ковавшиеся в центральной прессе, следователи НКВД претворяли в жизнь логику сталинского правосудия в масштабах вверенного им района. Характерно бро­шенное мимоходом замечание Каретникова по поводу

⁶⁹ Имелись в виду представители национальности, боль­
шая часть которой проживала за границей и имела собст­
венное государственное образование. В обиходе работники
НКВД называли их представителей «националами».

⁷⁰ См.: Weissbeig-Cybulski A. Im Verhoer. Ein Ueberle-
bender der stalinistischen Saeuberungen berichtet. Wien, Zuerich,
1993. S. 183.

судебного процесса над Бухариным, Ягодой и другими членами «правотроцкистского центра»: «Вот им на­верное тоже натянули в показаниях»⁷¹.

«Шпионский разворот», если пользоваться жарго­ном оперативных работников тех лет, не являлся ини­циативой чекистских «низов». Контингент, сроки и размах национальных операций определялись соответ­ствующими приказами Ежова. Они же «создавали принципиально новый в практике ОГПУ—НКВД процессуальный порядок осуждения. После оконча­ния следствия на обвиняемого составлялась справка "с кратким изложением следственных и агентурных материалов, характеризующих степень виновности арестованного". Отдельные справки каждые десять дней надлежало собирать и перепечатывать в виде списка, который представлялся на рассмотрение ко­миссии из двух человек — начальника НКВД— УНКВД и прокурора (отсюда разговорное, в офици­альной переписке не встречающееся название этого органа — "двойка")»⁷².

Наличие в ряде архивно-следственных дел подоб­ных справок позволяет предположить, что они гото­вились в райотделе или по меньшей мере согласовы­вались с ним. На левой стороне горизонтально распо­ложенного листа стандартного формата печатались ус­тановочные данные на обвиняемого, внизу — номер следственного дела и указание на то, что оно было проведено Кунцевским райотделом НКВД. Справа да­валась краткая характеристика состава преступления, взятая из обвинительного заключения. В отличие от последнего там содержался и приговор. Так, в справке на А.А. Сима, латышского сотрудника МОСП, правая часть листа завершалась словами «террорист (дивер-

⁷¹ Из рапорта Цыганова от 26 декабря 1938 г.

⁷² Петров Н.В., Рогинский А.Б. Указ. соч. С. 28.

сант)», напечатанными большими буквами⁷³. Альбомы просматривались и подписывались руководителями НКВД, которые в течение нескольких часов обрекали на смерть сотни человек⁷⁴.

В ходе «национальных операций» изменился и порядок оформления материалов следствия. На каж­дого из членов той или иной шпионской группы заво­дилось отдельное дело, в которое подшивались прото­колы допросов всех ее участников. Это создавало ви­димость проведенной работы и в то же время позво­ляло оперативным сотрудникам максимально стандар­тизировать бюрократическую работу. Проведение оч­ных ставок между членами той или иной шпионской группы в марте 1938 г. не практиковалось, по крайней мере в Кунцево.

Как и в случае с приказом № 00447, завершение национальных операций несколько раз переносилось на более поздние сроки. Только после того, как к ним были подключены районные структуры госбезопасно­сти, удалось выполнить и перевыполнить контрольные цифры репрессий⁷⁵. Перенос акцента на шпионские дела в начале 1938 г. имел еще одно, «технологиче­ское» объяснение. К этому моменту был в основном исчерпан запас данных на антисоветские элементы — кулаков и «бывших». Новые наработки требовали агентурной работы, на которую уже не было ни сил,

⁷³ ГАРФ. 10035/1/П-52696.

⁷⁴ См.: «Говорят бывшие палачи» // «Хотелось бы всех
поименно назвать...» По материалам следственных дел и ла­
герных отчетов ГУЛАГа. М., 1993. С. 11—12.

⁷⁵ В рамках «польской операции» было репрессировано
около 150 тыс., в рамках «немецкой» — более 60 тыс. чело­
век (см.: Петров Н.В., Рогинский А.Б. Указ. соч. С. 40; Охо-
тин Н., Рогинский А. Из истории «немецкой операции»
НКВД 1937—1938 гг. // Репрессии против российских нем­
цев. Наказанный народ. М., 1999. С. 63).

ни средств. Кроме того, обвинение в контрреволюци­онной агитации следовало подтверждать свидетель­скими показаниями. Следствие же по делам о шпио­наже было максимально упрощено, здесь уже не тре­бовалось свидетелей и характеристик.

Это понимали на местах: так, начальник Мыти-щенского райотдела НКВД П.А. Соловьев заявлял своим сотрудникам, что «вредительские дела требуют серьезного следствия, документации дела, а в настоя­щее время заниматься этим некогда и требовал доби­ваться от арестованных лишь шпионской деятельно­сти, т.к. последнее легко закончить и осудить аресто­ванного»⁷⁶.

Сотрудников районного звена постоянно преду­преждали о том, что за невыполнение указаний «свер­ху» они будут привлечены к уголовной ответственно­сти⁷⁷. Наставления из областного управления сопро­вождались психологическим прессингом в адрес кон­кретных исполнителей репрессий на местах, на свет были вновь извлечены компрометирующие материа­лы. Страх представлялся более надежным средством добиться желаемого результата, нежели призывы к большевистской сознательности. Когда Кузнецов в феврале зашел к Сорокину для получения инструкций по проведению операции против «националов», тот с порога рассказал об имеющемся на него компромате. По протоколу допроса за этим последовала просьба Кузнецова уладить дело и вербовка в ряды заговорщи­ков, однако имеется гораздо больше оснований пред­положить, что Сорокин потребовал любой ценой «дать план» по арестам и отправил его к своему заместите­лю Петрову для дальнейших инструкций.

⁷⁶ Из показаний оперуполномоченного райотдела
Н.Д. Петрова (ГАРФ. 10035/1/п-59771).

⁷⁷ Богданов Ю.Н. Указ. соч. С. 123.

Со слов Кузнецова, дальнейший разговор выгля­дел так: «Петров спросил меня, какие материалы имеются в райотделении на националов. Я ему отве­тил, что никаких материалов в райотделении нет. По­сле этого Петров дал мне установку взять с предпри­ятий, из адресного бюро и всех других мест списки националов и на основании этих списков составлять справки на арест, указывая всем в справках на арест, что они занимались шпионажем. При этом дал мне контрольную цифру, сколько я должен был взять в первую очередь. Когда я ему заметил, что в процессе следствия мы не сможем добиться показаний о шпи­онской деятельности, Петров на это заявил: а Вы это делайте так: пишите сами протокол, где применитель­но к его работе указывайте, какие шпионские мате­риалы он мог давать, или приписывайте ему диверси­онные акты. Делайте это, не бойтесь, мы придираться не будем. Если написанный Вами протокол обвиняе­мый не будет подписывать, бейте его до тех пор, пока подпишет. На этом наш разговор был закончен»⁷⁸.

Вернувшись в Кунцево, Кузнецов собрал сотруд­ников райотдела и выдал полученную инструкцию за директиву наркома, пообещав полную безнаказан­ность в случае фальсификации протоколов. Можно не сомневаться в том, что аналогичные указания получа­ли и начальники других райотделов, хотя каждый реа-лизовывал их на практике по-своему. Кто-то ограни­чивался минимумом активности, принимая на свою голову служебные разносы, кто-то старался выбиться в передовики. Штурмовщина на низовом уровне от­нюдь не означала того, что областное управление вы­пустило вожжи из своих рук, ослабив ежедневный контроль. Напротив, пик репрессий вызвал всплеск бюрократической переписки.

⁷⁸ Из показаний А.В. Кузнецова от 3 февраля 1939 г. 60

Начальник 11 отдела УНКВД МО Ильин в мае 1938 г. докладывал о ситуации, царившей в Москов­ском управлении при Заковском — Якубовиче. «Вы­работанная руководством Управления система отчет­ности и рапортов о проделанной за сутки оперативно-следственной работе вызывала нездоровые методы со­ревнования по количеству арестованных и получен­ных признаний. На оперативные отделы, не давшие больших цифр (XI, VI-й отделы) по количеству при­знаний, старавшихся при всей этой гонке более или менее основательно поработать над арестованными, смотрели как на отстающие и тянущие назад. Руково­дством ставилась задача догнать Ленинград, т.е. давать по Московскому Управлению не меньше 200 призна­ний в сутки»⁷⁹.

Соревновательный дух в полной мере проявлял себя и на местах. На совещаниях Заковский неодно­кратно ставил Кунцевский райотдел в пример от­стающим⁸⁰. Один из оперативных работников позже вспоминал, что «в мартовской операции Кузнецов со­ревновался с Коломной и вот на одном из совещаний Кузнецов требовал, чтобы оперативные работники да­вали еще справки на арест, чтобы Коломна не пере­гнала наш райотдел. Я на этом совещании заявил, "что скоро это соревнование заставит нас давиться", указывая на крючок в потолке его кабинета. Кузнецов обозвал меня паникером, не желающим выполнять решение партии и правительства»⁸¹. На просьбы но­вичков показать нормативные документы по шпион-

⁷⁹ Рапорт Ильина был адресован новому начальнику
УНКВД МО В.А. Каруцкому и датирован 8 мая 1938 г.
13 мая Каруцкий застрелился (копию рапорта см.: ГАРФ.
10035/1/П-20635).

⁸⁰ Из показаний В.П. Каретникова от 9 февраля 1939 г.

⁸¹ Из рапорта Дикого от 26 декабря 1938 г.

ской операции Кузнецов многозначительно отвечал: «Вы еще молодой оперработник и не понимаете, в чем здесь дело, ведь мы проводим операцию по изъятию немцев, поляков и других инонациональностей по за­данию Политбюро ЦК ВКП(б)»⁸². Авторитета этого органа оказывалось достаточно для того, чтобы устра­нить сомнения в правомерности своих действий.

В ходе операции Каретников требовал «не менее 5 протоколов в сутки от каждого оперработника, т.к. по его словам установка УНКВД не менее 50 дел в пя­тидневку»⁸³. Следственные действия на мартовском пике репрессий сводились к проведению одного до­проса, вернее, получению подписи под заранее заго­товленным протоколом и составлению обвинительно­го заключения размером не более двух страниц. Чтобы дело не выглядело подозрительно тощим, в него вкла­дывались копии показаний всех участников той или иной «шпионской группы», хотя иногда в них и не упоминалась фамилия конкретного обвиняемого. Только так один райотдел мог в марте 1938 г. произ­вести аресты почти 200 человек. Вероятно, цифра за­конченных и переданных на «тройку» и «двойку» следственных дел в марте была примерно такой же.

Одобренные Политбюро лимиты репрессий, как видно из рапортов сотрудников Кунцевского райотде­ла НКВД, превращались в личное задание для каждо­го из них. Из нехитрой арифметики — «пять дел в не­делю» — становится понятно, что в момент пика ре­прессий число оперативных работников, включая ми-

⁸² Из рапорта Цыганова от 26 декабря 1938 г.

⁸³ Из рапорта Рукоданова (без даты, декабрь 1938 г.) О
подобных требованиях («давали лимит по 5—6 человек на
день работы») свидетельствуют и другие источники
(см.: Бутовский полигон... Вып. 5. М., 1999. С. 348).

лиционеров, имевших право вести допросы по поли­тическим делам, не превышало в районе 10 человек. Это подтверждается их подписями на следственных документах (хотя составлялись они, как уже отмеча­лось выше, гораздо более широким кругом привле­ченных к «массовым операциям» сотрудников⁸⁴).

Нечто подобное происходило в низовых структу­рах НКВД по всей стране. Так, согласно показаниям начальника Мценского райотдела Орловской области М.Ф. Пикалова, областное руководство «давало санк­цию на арест по спискам, причем в таких случаях тре­бовалось представить список на арест большего числа кулаков, а на составление списка давалось двое суток. На ведение следствия на 50 арестованных давалось не больше 5 суток»⁸⁵.

Вопреки призывам показать большевистскую твердость, нервы стоявших у конвейера смерти в Кун­цево не выдерживали физических и психических пере­грузок. 28 февраля застрелился в своем кабинете сле­дователь Б.Д. Смирнов; 7 марта начались припадки у помощника оперуполномоченного Соловьева, и он временно прекратил работать. Остававшиеся продол­жали тянуть лямку, в то время как руководство в лице Кузнецова облекало штурмовщину в привычные фор­мулировки: включиться в соцсоревнование, перевы-

⁸⁴ «Для достижения контрольной цифры не менее 45—
50 дел в пятидневку Каретников создал следовательскую
группу из лиц, ничего общего не имеющих с оперативной
работой (начальник ЗАГС, начальник городской пожарной
охраны Живов, участковый инспектор), к печатанию прото­
колов допроса и обвинительных заключений были привле­
чены машинистки чуть ли не со всех предприятий Кунцев­
ского района» — из рапорта Соловьева от 29 декабря 1938 г.

⁸⁵ Книга памяти жертв политических репрессий на Ор-
ловщине. Т. 1. С. 54.

полнить план, обогнать соседний район, как будто речь шла о посевной или жатве.

На мартовском пике репрессий к следствию по 58 статье был подключен районный отдел милиции. Кузнецов нередко брал на установочные совещания в Москву начальника уголовного розыска Чугунова. «Милицейские» дела, завершавшиеся обвинением по 58 статье, выглядели более солидно, аресты проводи­лись только после визы начальника Управления РКМ области М.И. Семенова. Очевидно, что и в составле­нии обвинительных заключений, и в избиении жертв шефскую помощь милиционерам оказывали следова­тели госбезопасности. Согласно заявлению С. Г. Зу­дина, проходившему в марте 1938 г. по делу о бывших предпринимателях, которое вел сотрудник уголовного розыска Новиков, последний «совместно со следова­телем Диким предложили подписать уже написанный протокол,...избили до потери сознания, причем били оба следователя, один сзади, другой спереди, били в лицо, в грудь, в живот, заявляя, не подпишешь, будем бить еще не так»⁸⁶.

Одной из последних жертв массового террора в Кунцевском районе стал Б.Б. Черский, отец которого был царским офицером, а сам он до революции учил­ся в кадетском корпусе (после того, как запас контр­революционных «отцов» был исчерпан, взялись за «детей»). Следствие провел сотрудник отдела по борь­бе с хищениями социалистической собственности (ОБХС) Смирнов поистине ударными темпами. Чер­ский был арестован 4 апреля, а уже через пять дней его дело было передано на «тройку»⁸⁷.

Подобное ускорение было бы невозможно без максимального упрощения практики отбора будущих

⁸⁶ ГАРФ. 10035/1/П-28856.

⁸⁷ ГАРФ. 10035/1/П-59678.

жертв. Кузнецов добросовестно претворял в жизнь указания, полученные на Лубянке: «За период прове­дения операций по кулакам и национальной контрре­волюции Кунцевский райотдел закончил следствен­ные дела почти на тысячу человек, среди которых имелось немалое количество таких арестованных и осужденных людей разных национальностей, которые были арестованы и осуждены по показаниям, полу­ченным от арестованных методами физического воз­действия над ними. Лица инонациональностей, про­живавшие на территории Кунцевского района, аресто­вывались мною по спискам, которые были собраны с предприятий и учреждений района.

Арестованные лица, работавшие на каком-то од­ном предприятии или учреждении, мною группирова­лись и им предъявлялись обвинения, как участникам контрреволюционных групп, преступления же им ин­криминировались в зависимости от характера того предприятия или учреждения, на котором данная группа лиц ранее работала. Если группа арестованных работала на военном предприятии, то эта группа об­винялась, как шпионская и диверсантская...»⁸⁸

К концу марта оборонные заводы, находившиеся на территории Кунцевского района, были «вычище­ны» по два-три раза, за неимением людей с подходя­щими анкетными данными исчерпал себя и нацио­нальный принцип подбора шпионских сетей. Фанта­зия следователей лишалась каких-либо опор в реаль­ной жизни, порождая все более удивительные конст­рукции. Одной из последних фальсификаций опер­уполномоченных Дикого и Соловьева стало дело нор­вежских шпионов. В состав шпионской группы были включены три человека, арестованных еще в августе-сентябре 1937 г. и, очевидно, забытых в горячке даль-

⁸⁸ Из показаний Кузнецова от 3 февраля 1939 г.

3 - 9179 65

нейших репрессий. Один из них, чех Л.П. Блах якобы «находился на связи с агентом Норвежской контрраз­ведки»⁸⁹ (именно контрразведки! — А.В.), и ему было предписано возглавить шпионскую сеть.

Ее рядовые члены были арестованы 28—29 марта лишь потому, что их имена и фамилии, а иногда даже отчества звучали по-иностранному⁹⁰. Среди них были учительница начальных классов, бухгалтер багетной мастерской, кочегар типографии и грабарь кирпично­го завода. Центром их шпионского интереса стал авиазавод в Филях (постоянно «выручавший» кунцев­ских следователей) и почему-то камвольно-ткацкая фабрика. В те же дни следователь Смирницкий аре­стовывал шпионов на «дермантинно-клеенчатой» фабрике им. Ногина, находившейся по соседству. Один из них якобы передавал иностранной разведке сведения о мастике и красках, употреблявшихся в производстве кухонной клеенки⁹¹.