Самоснабжение» кунцевских чекистов

В Советском Союзе с начала 1930-х гг. рыночная система распределения потребительских товаров была вытеснена административным рационированием, да-

¹¹⁸ Из архивно-следственного дела Горбульского (ГАРФ.
10035/1/П-22682).

¹¹⁹ Из справки по архивно-следственному делу
В.И. Хватова (ГАРФ. 10035/1/п-64568).

¹²⁰ См: Маннинг Р. Указ. соч. С. 68. Был ли Виноградов
после этого арестован, уволен из органов или направлен на
повышение, неизвестно.

вавшим власти возможность неограниченного контро­ля над населением огромной страны. Остап Бендер, имея заветный миллион, не мог ни попасть на поезд, ни устроиться в гостиницу. Гораздо большую роль, нежели обладание советскими дензнаками, играл дос­туп к материальным ценностям, в свою очередь де­лившийся на две категории. «Верхи» обладали закры­тыми распределителями продуктов и промтоваров по твердым ценам, в то время как обычные граждане по­сле отмены в середине 1930-х гг. карточной системы переплачивали в системе коммерческой торговли¹²¹.

Если этот путь снабжения был хотя и тщательно замаскированным, но все же легальным, то второй путь считался криминальным и жестоко преследовал­ся. Речь идет о «самоснабжении», т.е. незаконном ис­пользовании людьми своего служебного положения для поправки положения материального. Начиная от обычной буфетчицы и кончая директорами крупных заводов, они фактически вели партизанскую борьбу с системой, поставившей под свой контроль все обще­ственное достояние страны, хотя руководствовались при этом не политическими, а корыстными интереса­ми. Складывалась иерархия «блатных» профессий, представители которых обрастали «нужными людьми» и двигали практику «самоснабжения» вширь и вглубь. Излишне говорить о том, что подобная взаимопомощь являлась составной частью неформальных отношений, которые мы выше определили как клановые. Было бы наивным считать, что она отсутствовала в работе и быту сотрудников НКВД, хотя они помимо солидного денежного довольствия имели собственную систему материального обеспечения.

¹²¹ См. подробнее: Осокина Е.А. За фасадом «сталинско­го изобилия». Распределение и рынок в снабжении населе­ния в годы индустриализации, 1927—1941. М., 1997.

Власть заменяет собственность — этот избитый афоризм советских времен был вдвойне справедлив на пике сталинизма. Представители партийно-полити­ческой элиты СССР в 1930-е гг. формировали собст­венную шкалу материального успеха, одно из первых мест в которой занимало обладание престижной квар­тирой и наличие легкового автомобиля (как правило, служебного). И тем и другим работники органов гос­безопасности обеспечивались в полной мере. Период массовых репрессий открыл в этой сфере невиданные возможности. Размеры жилплощади и количество проживающих на ней тщательно фиксировались в протоколе ареста и обыска. Если там был прописан только арестованный, комнаты опечатывались и пере­водились на баланс Административно-хозяйственного отдела УНКВД, а затем распределялись среди нуж­дающихся сотрудников управления. В случае, если в квартире проживали члены семьи, она оставалась в их распоряжении. Однако не было правил без исключе­ний, и к числу последних относилось так называемое «элитное жилье».

В следственных делах 1937—1938 гг. содержатся материалы, раскрывающие механизм квартирного «самоснабжения». При обыске квартиры Муралова, располагавшейся в Петровском переулке, Каретников опечатал две из трех комнат и предупредил домочад­цев, что им следует ждать «уплотнения». Однако в го­рячке чекистских будней о лакомом кусочке забыли. Уже после того, как Муралов был осужден, его жена летом 1939 г. попыталась вернуть себе жилплощадь. Напрасно: через пару недель в опечатанные комнаты уже вселялся сотрудник НКВД¹²².

122 _ГАРф Ю035/1/П-25777.

После перевода в Кунцево Кузнецов получил трехкомнатную квартиру в центре Москвы, на Гого­левском бульваре, что считалось пределом мечтаний для работника такого уровня. При составлении списка репрессированных Кунцевским райотделом мне бро­сился в глаза знакомый адрес одного из них — как оказалось, Кузнецов вселился квартиру корейца Сан-Таги Кима. Последний работал в 1919 г. в Моссовете, позже выезжал к себе на родину с заданиями Комин­терна, а накануне ареста работал заместителем на­чальника цеха Одинцовского кирпичного завода, рас­полагавшегося на территории Кунцевского района. Была ли его шикарная квартира причиной ареста или о ней сообщили Кузнецову уже после задержания Кима, неизвестно.

Так или иначе, начальник райотдела не упустил своего шанса. После ареста Кима в его квартире оста­вались проживать жена и двое детей, но, очевидно, и для них нашлась подходящая ведомственная инструк­ция или статья Уголовного кодекса. Отсидев десять лет в лагерях и оказавшись в ссылке, Сан-Таги Ким так и не смог разыскать свою семью¹²³. Зато Кузнецов приобрел достойные апартаменты — вдали от Кунце­во, но совсем недалеко от Кремля. Можно не сомне­ваться, что по такой же технологии вселился в квар­тиру на Сивцевом Вражке возглавлявший райотдел НКВД в 1934-1936 гг. Багликов.

Вскоре рядом с начальством, в знаменитых арбат­ских переулках, приобрел просторную трехкомнатную квартиру и Каретников. Его способ решения «квар­тирного вопроса» можно реконструировать в мель­чайших деталях. Он граничил с откровенным крими­налом и в конечном счете привел в движение бюро-

¹²³ ГАРФ. 10035/1/П-47575.

кратическую машину, покончившую с господством кунцевского дуумвирата. Но об этом ниже. Пока же ограничимся выводом о том, что «самоснабжение» ра­ботников НКВД в подшефном районе в те годы явля­лось обычной практикой. По телефонному звонку в райотдел привозили фрукты из окрестных совхозов¹²⁴, за счет кунцевских заводов закупалась мебель и про­изводился ремонт¹²⁵. Один из коллег делился своими впечатлениями: «Будучи раза два на квартире Карет­никова, я видел очень хорошую обстановку, радиолу, зеркала и т.п. При этом Каретников хвастался, что все это сделано за бесценок благодаря связям на тех объ­ектах, которые он обслуживает»¹²⁶. Для того чтобы добираться в Кунцево из своей новой квартиры в Мо­скве, тот же Каретников пользовался легковой маши­ной «ГАЗ-А». Машина была реквизирована в пользу райотдела после ареста ее владельца, директора завода КИМ Н.И. Лазарева. Мебель из его квартиры получил «на сохранение» другой сотрудник НКВД.

Вещи арестованных порой просто разворовыва­лись. Об этом сообщал, в частности, в своем рапорте от 2 января 1939 г. кунцевский фельдъегерь Рощин, которого также привлекали к оперативной работе:

¹²⁴ «Я брал бесплатно из совхоза завода № 22 фрукты и
овощи, например, в 1937 г. я для Радзивиловского и Якубо­
вича получил из этого совхоза 3 ящика яблок и 45 кило
фруктов. Якубович неоднократно звонил по телефону и тре­
бовал доставки ему фруктов, овощей и т.д.» — из показаний
И.Д. Берга (ГАРФ. 10035/1/п-67528).

¹²⁵ Дело доходило до анекдотических мелочей: в деле
Берга есть показания врача, которая являлась секретной со­
трудницей органов госбезопасности, о том, что ее принуж­
дали носить на агентурные встречи «сэкономленный» спирт.

¹²⁶ Из рапорта оперуполномоченного Иосифова началь­
нику 4-го отдела УНКВД МО Петровскому от 20 июля
1938 г.

«Процветала пьянка во время служебного времени, а также и присвоение разных вещей арестованных, а именно патефонных пластинок. Каретников присвоил ружье и, найдя при обыске много денег, не внес их в протокол». В заявлениях тех, кто прошел через каме­ры Кунцевского райотдела, неоднократно отмечалось, что охранники щеголяли в новых часах, портупеях и т.д. перед их бывшими владельцами. При аресте глав­ного механика завода № 95 М.М. Авдеенко был изъят его мотоцикл с коляской, который затем бесследно исчез¹²⁷.

В горячке репрессий, которая валила с ног про­стых оперативных сотрудников, Кузнецову и его не­формальному заместителю хватало времени не только для личного обогащения и продвижения собственной карьеры, но и для «снятия психологической нагрузки». Домик во дворе райотдела, где проживали его сотруд­ники и куда по знакомству была поселена свояченица Якубовича, продолжал оставаться местом шумных ве­черинок. Постоянными гостями были здесь бывшие начальники Каретникова, его самого неоднократно увозили в Москву на служебном транспорте мертвецки пьяного. Если гулянки с приглашением высокопостав­ленных гостей из Москвы выделяли Кунцевский рай­отдел из числа остальных, то использование политиче­ских репрессий для поправки материального положе­ния сотрудников НКВД низового звена являлось доста­точно распространенным явлением.

Роберта Маннинг считает начальника Вельского райотдела НКВД Смоленской области Виноградова «самым коррумпированным из бельских коммуни­стов», не гнушавшимся даже реквизицией добротной обуви арестованных¹²⁸. Выходец из Кунцево Багликов перевез к себе кожаную мебель из квартиры своего

127 _ГАРф_> Ю035/1/П-26549.

¹²⁸ Маннинг Р. Указ. соч. С. 99.

арестованного коллеги, кстати, когда-то допрашивав­шего его самого. Факты «самоснабжения» отдельных сотрудников разбирались партийной организацией Ульяновского горотдела НКВД — речь шла о спекуля­ции товарами (мануфактурой, велосипедами), полу­ченными под административным нажимом прямо с производивших их заводов. Позже выяснилось, что руководители горотдела за бесценок скупали вещи, конфискованные у осужденных. Оперативные сотруд­ники, задействованные на расстрелах, шли еще даль­ше. Они отнимали деньги и ценности у своих жертв и тратили их на приобретение спиртных напитков, что­бы снять накопившиеся эмоции¹²⁹.

В следственном деле на бывшего сотрудника Сер­пуховского райотдела УНКВД МО В.И. Хватова со­хранилось анонимное письмо, автор которого приво­дил следующий пример: Хватов купил у одного фото­графа мотоцикл, однако денег не заплатил, а аресто­вал его, и тот был осужден. Письмо заканчивалось так: «А сколько арестовано людей по мотивам чисто корыстного характера — вроде один отказал в отпуске масла-молока, другой — мануфактуры, третий не дал машины и т.п.»¹³⁰ Действительно, в маленьком город­ке или сельском райцентре все было как на ладони, и злоупотребления представителей власти, будь то уча­стковый милиционер или уполномоченный госбезо­пасности, невозможно было скрыть от окружающих.

Когда речь заходит о рядовых исполнителях ста­линских репрессий, следует иметь в виду, что это бы­ли не стандартные шестеренки бездушного механизма, а живые люди, каждый из которых пропускал проис­ходившее через свое сознание и чувства. Здесь следует

¹²⁹ См.: Книга памяти жертв политических репрессий
Ульяновской области. Т. 1. С. 876.

¹³⁰ Из справки по архивно-следственному делу
В.И. Хватова (ГАРФ. 10035/1/п-64568).

быть очень осторожным в обобщениях. Большинство сотрудников НКВД воспринимало директивы сверху как очередной виток классовой борьбы или выраже­ние тайных замыслов великого вождя, не доступных простому смертному. История Кунцевского райотдела в 1937—1938 гг. показывает, что были среди них и та­кие, кто упивался собственной властью над беззащит­ными людьми, использовал их трагедию в корыстных целях, оказавшись в конечном итоге халифом на час.

Но была и другая сторона медали — заинте­ресованность руководителей всех уровней в подобном типе людей. В конце концов не подарки и вечеринки определяли благосклонное отношение московского начальства к кунцевским подчиненным. Ударники на местах всячески поощрялись, ибо разгружали Лубянку от непомерных «лимитов», позволяли бодро рапорто­вать о собственных победах. Без тысяч Каретниковых и сотен Кузнецовых не могли быть реализованы аб­сурдные планы полного уничтожения «антисоветского элемента» на всей территории СССР.

Конец «дуумвирата»

Сигналы о произволе сотрудников госбезопасно­сти в Кунцевском районе поступали в партийные ин­станции и руководство наркомата постоянно. Писали не только подследственные, но и сами сотрудники райотдела. До тех пор, пока в креслах руководителей областного управления НКВД оставались «свои лю­ди», все эти письма, анонимные и подписанные, кла­лись под сукно. Ситуация изменилась после того, как начала разваливаться команда Радзивиловского. Сам он накануне массовых репрессий был переведен на работу в Ивановскую область, но на ключевых постах в УНКВД МО оставались Якубович и Сорокин.

В июле 1938 г. и тот, и другой были переброшены на Дальний Восток. Обстоятельства этих кадровых пе­рестановок напоминали ссылку, на деле предваряя аресты обоих. Члены команды Радзивиловского, оста­вавшиеся в Москве, окончательно потеряли покой. Каретников обратился к своему бывшему коллеге, секретарю Якубовича Ермакову за разъяснениями и получил такой ответ: «Ты, Витя, не бойся, Сорокин, передавая дела новому начальнику 3 отдела.., сказал последнему о том, что если он будет «копаться» в его делах, то он сядет вместе с ним. Так что в 3 отделе бу­дет все в порядке»¹³¹. Однако тучи над приближенны­ми Сорокина и Якубовича неумолимо сгущались.

12 июля 1938 г. на стол наркома Ежова лег доку­мент, подписанный новым начальником Московского управления НКВД В.Е. Цесарским. В нем шла речь о на первый взгляд рядовом факте — использовании Каретниковым служебного положения для получения квартиры. Обстоятельства этого дела заслуживают подробного изложения. В конце марта 1938 г. Карет­ников вел следствие в отношении большой группы работников кунцевского завода № 46. При аресте В.П. Куборского, бывшего начальника отдела снабже­ния завода, он обратил внимание на шикарную трех­комнатную квартиру в центре Москвы, в Большом Власьевском переулке, где арестованный вместе с же­ной занимали две комнаты. Сам Каретников только в январе 1938 г. получил комнату в Москве, но явно не собирался останавливаться на достигнутом. Вскоре выяснилось, что на желанной жилплощади был про­писан еще и квартирант. Дальнейшие действия пред-

¹³¹ Из допроса Каретникова от 9 февраля 1939 г. 92

приимчивого сержанта госбезопасности сделали бы честь сюжету любого криминального романа.

Как написано в справке на арест, «Каретников мерами физического воздействия добился показаний от Куборского о том, что, якобы, Литвак Яков Гри­горьевич, остававшийся проживать на квартире Ку­борского, является участником к/р шпионско-дивер-сионной организации. Не имея права на подпись ор­деров на арест, как Оперуполномоченный, Каретни­ков 22 марта 1938 г. подписал ордер на арест Литва­ка Я. Г. Арестовав г-на Литвака, по национальности еврея, Каретников дал установку сотруднику Райотде­ла НКВД Петушкову показать Литвака в следственном деле, как поляка. Петушков выполнил указание Ка­ретникова путем преступной подделки документов — внес в анкете арестованного вместо "еврей" — "по­ляк", а также и в протоколе допроса оставил свобод­ное место и после подписи страницы гр-ном Литва-ком внес слово "поляк".

Учитывая то обстоятельство, что после ареста Ку­борского и Литвака на квартире оставалась проживать жена Куборского — Куборская Мария Алексеевна, Каретников вошел в сделку с обвиняемым Куборским, попросив обменять свою комнату с его женой. Полу­чив согласие Куборского на обмен своей квартиры на квартиру Куборских, Каретников незаконно разрешил свидание Куборской М.А. со своим мужем обвиняе­мым Куборским. Далее, решив не менять свою комна­ту на квартиру Куборских, Каретников через Петуш-кова добился показаний от Литвака и других обви­няемых, что Куборская Мария тоже шпионка и 29 марта 1938 г. арестовали [также и] ее. Желая замес­ти следы преступления и представить Куборскую в самом отрицательном виде, ведший следствие Петуш-

ков, по установке Каретникова, подделал документ — в анкете арестованного уже после подписи арестован­ной внес надпись "отец крупный помещик", в то вре­мя как Куборская показала, что ее отец мещанин. По­сле ареста Куборской Каретников, получив записку от бывшего зам. начальника Управления НКВД МО Якубовича на получение ордера, вселился в квартиру Куборских, свою же комнату променял с гражданином Зайцевым, проживавшим через коридор от Куборских и теперь занимает отдельную квартиру из 3-х комнат около 50-ти квадратных метров. Используя служебное положение, Каретников за счет завода № 95 отремон­тировал всю квартиру».

В немалой степени эта афера являлась составной частью беспредела репрессий, творившегося не только в Кунцевском районе. Но было и существенное отли­чие. Массовые аресты санкционировались «сверху», а вот решение квартирного вопроса стало проявлением частной инициативы, как известно, наказуемой. Руко­водство НКВД, ежемесячно обрекавшее на смерть де­сятки тысяч невинных людей, щепетильно заботилось о чистоте своих рядов. Кроме того, квартирные махи­нации Каретникова позволили свести с ним старые счеты его кунцевским коллегам, а также тем сотруд­никам областного управления, кто отказывался видеть в массовых репрессиях источник личного обогащения.

Позже Багликов в своих показаниях записывал ра­зоблачение на свой собственный счет: «Из попавшего мне в руки оперативного документа мне стало извест­но, что близкий родственник Якубовича оперуполно­моченный Кунцевского РО Каретников совершил пре­ступные действия в отношении арестованного Кубор-ского, незаконно, с ведома Якубовича, заняв 4-х ком­натную квартиру, а имущество, подлежавшее конфи-

скации, самолично возвратил родственникам. С прихо­дом в УНКВД МО Цесарского, не предъявляя этого документа Якубовичу, я о нем письменно рапортом до­ложил Цесарскому». Отметим, что Багликов стремился отомстить не столько Каретникову, сколько самому Якубовичу, которого он считал причиной своих семи­летних скитаний по райотделам Подмосковья¹³².

Так или иначе, заявление Литвака прокурору Вышинскому, написанное 6 июля в Бутырской тюрь­ме на клочке бумаги, не покинуло стен Наркомата внутренних дел и моментально запустило механизм служебной проверки. Оно стало той самой каплей, ко­торая переполнила чашу терпения «верхов» и переве­сила соображения кастовой солидарности. Отдадим должное мужеству человека, фигурировавшего в деле Каретникова только как квартирант. Литвак не побо­ялся поставить под сомнение светлый образ чекиста и детально изложил факты, сопутствовавшие его аресту:

«Я являюсь жертвой тяжкого государственного преступления, совершенного следователем Кунцевско­го P.O. НКВД Каретниковым в личных корыстных целях. 18.III. следователь Каретников арестовывал моего соседа по квартире гр. Куборского. Во время обыска у Куборского Каретников зашел ко мне в комнату и в разговоре со мной внезапно заявил мне: "Я вам рекомендую освободить эту комнату". На мой недоуменный вопрос "Почему?" Каретников ответил: "Иначе для тебя будет хуже"»¹³³.

Очевидно, описанный эпизод выглядел для руко­водства УНКВД более кощунственно, нежели доводы Литвака о том, что он никак не был связан с секрета­ми патронного завода. Цесарский отправил в Кунцево

132 _ГАРФ Ю035/1/п-7698.

133 гарф. Ю035/1/П-4961.

комиссию во главе с начальником отделения при сек­ретариате областного управления Никитиным, кото­рая ознакомилась с материалами дел, а также допро­сила 8 июля Литвака и Куборского. Факты подтверди­лись полностью — в анкете арестованного поверх «ев­рея» было написано «поляк», Каретников бил Кубор­ского книгой «Вся Москва», чтобы добиться не только признаний в шпионской деятельности, но и разреше­ния на обмен квартиры. Получив согласие, он тут же позвонил жене Куборского, но к телефону подошел Литвак. Каретников страшно разозлился и тут же от­правил подчиненных его арестовать. Затем он устроил Куборскому свидание с женой и даже пообещал по­мочь с переездом на новую жилплощадь.

Позже Куборский (допрос от 2 декабря 1938 г.) дополнил некоторые детали: «Арестовывал меня Ка­ретников, когда я был приведен к нему в кабинет, я был сильно им избит и потерял сознание, а 22 марта Каретников пришел в камеру арестованных и спро­сил, могу ли я ходить, я ответил, что могу. Каретни­ков тут же задал мне вопрос: "Понял ли я все то, что происходит и может ли он писать мои показания", я ответил, что понял... Когда я подписал протокол, Ка­ретников, обращаясь ко мне, сказал: "Уступи мне свою квартиру". Я ответил, что там живет квартирант. Каретников на это заявил, что квартирант сволочь и он послал его арестовать. После, когда я уже сидел в камере, туда же был приведен арестованный Каретни­ковым мой квартирант Литвак»¹³⁴.

Уже в июле, очевидно, почувствовав, что дело с квартирой может обернуться плохо, Каретников пред­почел подстраховаться, срочно женившись и прописав в свою трехкомнатную квартиру жену с ребенком и ее

¹³⁴ ГАРФ. 10035/1/П-25482. 96

отца. Кроме того, он обратился за помощью к старому покровителю Радзивиловскому, который с апреля 1938 г. работал в центральном аппарате НКВД. Тот посоветовал написать заявление о переводе на другое место службы и затаиться¹³⁵. Но и это уже не помог­ло. Через пять дней после свадьбы, 13 июля 1938 г. Каретникова арестовали, а семью после окончания следствия выселили из шикарных апартаментов (ос­тавшихся в распоряжении НКВД) в дровяной сарай.

На фоне нескольких сотен невинных людей, от­правленных к тому времени кунцевскими палачами на расстрел в Бутово или в систему ГУЛАГа, описанные выше квартирные махинации выглядели просто без­обидно. Наряду с ними Каретникову инкриминирова­лась только служебная халатность: на обслуживаемом им оборонном заводе продолжают работать «109 чело­век кулаков, сынов кулаков и прочего антисоветского элемента» и никто из них до сих пор не репрессиро­ван! В справке на его арест человеку, знакомому с этим видом документации НКВД, сразу бросается в глаза отсутствие стандартной фразы: «изобличается показаниями арестованных...» Каретников оказался первым из команды, в которой он сам являлся всего лишь «пешкой» (так назовет его один из допрашивав­ших следователей). Но пешкой, на которую многие ставили и которая прочно уверовала в собственную безнаказанность.

Как это ни парадоксально, «квартирный вопрос» предрешил судьбу не только самого Каретникова, но и некоторых из его жертв. В постановлении об освобо­ждении Литвака, которое 22 июля подписал Цесар­ский, содержалась важная фраза: «В отношении дру­гих лиц, проходящих по следственному делу 9160,

¹³⁵ Из показаний Каретникова 7 февраля 1939 г.

4 - 9179

произвести дополнительное расследование»¹³⁶. Хотя кроме Литвака никто из нескольких десятков работ­ников завода № 46 в 1938 г. так и не был освобожден, дело было «законсервировано» и подследственные до­ждались его пересмотра.

Оказавшись по другую сторону тюремной решет­ки, Каретников не собирался сдаваться. Даже потеряв надежду на высоких покровителей, он был уверен в своей полезности и варьировал показания в зависимо­сти от конъюнктуры репрессий в высшем эшелоне НКВД. Так, на допросе 29 августа 1938 г. Каретников признался, что Сорокин еще в 1936 г. завербовал его в подпольную организацию. Сорокина, на пару недель ставшего начальником УНКВД Уссурийского края, арестовали 16 сентября, а через три дня с Дальнего Востока прибыл и Якубович. В справке по архивно-следственному делу последнего говорилось: «Основа­нием для ареста Якубовича Г.М. послужили показания арестованных в 1938 г. Каретникова В.П. и Шейди-на П.А. о том, что в системе Управления НКВД Мос­ковской области существует троцкистская группа, в которую кроме них входят: быв.зам.нач. УНКВД МО Якубович, быв.зам.нач. СПО Сорокин, быв.зам.нач. УНКВД МО Радзивиловский А.П., нач. Кунцевского райотделения УНКВД МО Кузнецов, секретарь Радзи-виловского — Соломатин, быв. нач. АХО УНКВД МО Берг. Участники названной троцкистской группы, ис­пользуя свое служебное положение, проводили под­рывную работу по сохранению от арестов активных троцкистов и других антисоветских формирований».

¹³⁶ В рамках дела № 9160, развернутого Каретниковым в марте 1938 г., была арестована большая группа работников патронного завода. Подробнее об этом см. следующий раздел.

Позже Каретников, почувствовав перемену наст­роения допрашивавших его следователей, отказался признавать свое соучастие в работе контрреволюци­онной организации. Сентябрьские допросы носили фамильярный характер и не фиксировались в деле, их содержание можно восстановить только по более поздним показаниям Каретникова. Последнего бук­вально успокаивали тем, что повсюду разоблачаются «серьезные вражеские гнезда и в числе участников контрреволюционной организации были такие же пешки, как и ты», для них наказание зачастую огра­ничивается переводом на работу в систему ГУЛАГа.

То же самое происходило и при допросах Берга, арестованного 3 августа по цепочке, тянущейся от Ка­ретникова. Его уговаривали признать моральное раз­ложение и «самоснабжение», обещая за это срок в три года¹³⁷. Поскольку и следователь, и подследственный были посвящены в то, как тогда фабриковалось обви­нение, их диалог сводился не к тому, что было, а к тому, что нужно. Ситуация радикально изменилась только после того, как под Ежовым зашаталось кресло

¹³⁷ «Тительман вызывал меня на допросы и требовал по­казания не о контрреволюционной деятельности, а уговари­вал меня, чтобы я признался в злоупотреблениях. Говорил, что я воровал деньги, что я жулик, а не контрреволюционер. Закупал незаконно Заковскому мебель и т.д. Я категориче­ски свою вину в присвоении денег отрицал, но Тительман мне говорил, что признавайся в этом и ты уедешь работать в лагеря, а то смотри, из тебя сделают троцкиста и тогда бу­дешь отвечать за контрреволюционные дела» — Из допроса Берга от 29 декабря 1938 г. (ГАРФ. 10035/1/п-67528). Ти­тельман отдавал себе отчет в двусмысленности своего поло­жения и старался не перегибать палку ввиду того, что его подследственные могли вновь оказаться не только на свобо­де, но и в рядах сотрудников НКВД. Позже он сам будет арестован за «соучастие в контрреволюционном заговоре».

наркома внутренних дел. Его наследнику нужны были серьезные жертвы, чтобы свалить на них ответствен­ность за произвол 1937—1938 гг., и к кунцевскому де­лу вновь проснулся интерес.

Справка на арест Кузнецова была завизирована Берией, только что ставшим первым заместителем наркома внутренних дел, 21 сентября 1938 г. Бросает­ся в глаза то, что готовили ее явно наспех: среди про­чего Кузнецов обвинялся в связи с директором фаб­рики им. КИМ Лазаревым, который на самом деле был арестован еще в июне 1937 г. Напротив, в справке отсутствовали указания на то, что в августе был аре­стован брат начальника Кунцевского райотдела Дмит­рий Кузнецов, работавший на высоком посту в нар­комате путей сообщения. Не было в справке и ссылок на донос, запустивший механизм служебной провер­ки. Сосед Дмитрия Кузнецова сообщал в НКВД о том, что ночью 18 августа его брат Александр в форме офицера госбезопасности вместе с женой Дмитрия выносил вещи из их квартиры и грузил в машину, чтобы уберечь от возможной конфискации¹³⁸. Естест­венное стремление помочь родне, помноженное на крестьянскую скаредность, сгубили кунцевского вы­движенца.

Арестовали Кузнецова 26 сентября на крымском курорте Алушта, в санатории железнодорожников. На допросах он выражал готовность признать любое обви­нение, каким бы абсурдным оно не являлось («на путь борьбы с советской властью я вступил с первых же дней ее существования»). Однако следователи, как и в случае с Каретниковым, выжидали указаний начальст­ва, в какую сторону разворачивать дело. В начале

¹³⁸ На машинописной копии доноса есть виза Цесарско­го от 28 августа: «Петровскому проверить и доложить».

1939 г. затянувшееся затишье сменила спешка, которая явно свидетельствовала об указании свыше. 17 января в обоих делах появилось постановление о продлении следствия, и началась серия допросов. 10 февраля со­стоялась единственная очная ставка Кузнецова и Ка­ретникова, и в тот же день обвиняемым было объявле­но о передаче их дел в судебные органы.

Следствие вернулось к первоначальной версии о контрреволюционном заговоре в руководстве УНКВД Московской области, участники которого ставили своей задачей сохранить троцкистские кадры, а в пер­спективе «заговорщики путем вооруженного переворо­та должны были свергнуть существующее правитель­ство и захватить власть в свои руки»¹³⁹. Массовые аре­сты невинных людей должны были озлобить населе­ние против советской власти (эта фраза, часто фигу­рировавшая в делах бывших сотрудников НКВД, сни­мала ответственность с подлинных инициаторов тер­рора 1937—1938 гг.). На последних допросах Каретни­ков заученно называл имена своих бывших покрови­телей, ныне превратившихся в саботажников и шпио­нов. Фальсификации нового поколения не слишком отличались от предыдущих.

Показания Каретникова фигурировали в деле еще одного кунцевского чекиста — Багликова, арестован­ного 8 января 1939 г. Круг замкнулся — еще не так давно именно он разоблачил квартирные махинации «блатмейстера». В отличие от Каретникова и Кузнецо­ва Багликова не подвергали физическому воздейст­вию, и он откровенно говорил следователю, что «аре­стован механически», т.е. оказался в роли одного из козлов отпущения, необходимых для реабилитации высших сфер. После того, как следствие по его делу

¹³⁹ Из показаний Каретникова от 5 февраля 1939 г.

свернуло с проторенной дороги «контрреволюционно­го заговора» на извилистый путь «служебных наруше­ний и самоснабжения», оно зашло в тупик. Несколько раз дело отправлялось на доследование, пока в ноябре 1939 г. в нем не появилось решение «уголовное пре­следование Багликова прекратить, ограничившись увольнением его из органов НКВД»¹⁴⁰.

Его наследника на посту начальника Кунцевского райотдела НКВД ждала иная судьба. 26 февраля 1939 г. состоялось заседание Военной коллегии Вер­ховного суда СССР по делу Кузнецова. Обвиняемый от своих показаний отказался, заявив, что они были даны под нажимом следствия. «"Липовых" дел не соз­давал. Аресты проводил только после санкции област­ного управления». Тем не менее он был приговорен к расстрелу. Каретников предстал перед тем же судеб­ным органом 2 марта и тоже получил высшую меру наказания. Приговоры были приведены в исполнение на следующий день. На этом закончилась короткая история двух человек, двух сотрудников госбезопасно­сти, звездным часом которых стал год «большого тер­рора». Откатившись, его волна унесла с собой не только жертвы, но и их палачей.