Стратегии выживания

Большинство раскулаченных, но не сосланных и не посажен­ных в тюрьму кулаков бежали из деревни в город. Тем не менее, довольно много их осталось и в деревне, ведя существование от­щепенцев (хотя порой и процветая). Одни остались в своих род­ных селах, другие перебрались к родственникам, живущим по со­седству. Так как скот и инвентарь у них отобрали, в вступать в колхозы им в первые годы после коллективизации не разрешали, то снова завести хозяйство было трудно. Формальное положение о кулаках «3-й категории», обязывающее переселять их на бросо­вые земли в пределах района, на практике, по-видимому, мало что значило. В действительности бывших кулаков бросали на про­извол судьбы. Они сами должны были искать не только способ поддерживать свое существование, но и жилье (поскольку их дома при раскулачивании отходили колхозу).

Что им было делать? Чтобы выжить, бывшие кулаки просто обязаны были так или иначе нарушать советские законы, и, разу-

меется, регулярно их нарушали. Кто-то приобретал участок земли, нелегально или окольными путями, и обрабатывал его. Часто для этого нужно было дать взятку председателю колхоза или сельсовета, поскольку колхозы вели весьма активный (хотя и совершенно незаконный) бизнес, сдавая в аренду участки отсутст­вующих. Практиковался и самовольный захват государственных земель. По сообщениям из Донецкой области в 1935 г., среди тех, кто незаконно завладевал участком государственной земли, строил на нем избу и амбар из ворованного государственного леса и на­чинал его возделывать, были местные «кулаки» (т.е., скорее всего, раскулаченные). Как отмечалось в одном негодующем пись­ме, эти крестьяне, пока их не поймали с поличным, находились в наивыгоднейшем положении, не платя налогов и не получая ни посевных планов, ни заданий по госпоставкам²⁷.

Некоторые бывшие кулаки переселялись в другую деревню и зарабатывали на жизнь промыслами, торговлей на черном рынке или (как сообщалось в одном случае) тренировкой лошадей; дру­гие, используя личные связи, перебирались на новое место и всту­пали в колхоз. Ради того, чтобы купить дом в деревне — не го­воря уже о приусадебном участке, — вершились всякого рода темные дела. Так, например, один бывший «кулак», по-видимому, деревенский сапожник, изгнанный из родного села, поселился в соседнем районе, где получил должность служащего с помощью своего покровителя-коммуниста, возглавлявшего местный отдел путей сообщения. Он завел также частную сапожную мастерскую, наняв двоих подмастерьев, торговал сапогами, семенами клевера с черного рынка (по 250 руб. за пуд), а иногда и водкой. На новом месте жительства колхоз дал ему участок земли, конфискованный у местного крестьянина (вероятно, после взятки колхозному пред­седателю), вдобавок сельсовет дал добро на приобретение им фруктового сада²8.

Конечно, многие раскулаченные уехали в город. Но это не значит, что они там затерялись. Город часто был близко, и пере­селившиеся туда кулаки периодически наезжали в родную дерев­ню, в основном, с точки зрения властей, чтобы нервировать кол­хозников и строить всякие козни. М.Алексеев в своей автобиогра­фической повести вспоминает о постоянных визитах в его саратов­скую деревушку группы раскулаченных, которые жили теперь на окраине Саратова и успешно занимались торговлей на черном рынке. В газетной статье 1937 г., где речь идет об одной деревне Симферопольской области, отмечается, что «кулаки, высланные из деревни Стиля в период раскулачивания, часто наезжают в де­ревню» и что бывший деревенский мулла тоже побывал там и вся­чески поносил советскую власть в разговорах с сельчанами. Из деревни Моховатка Воронежской области все кулаки во время коллективизации уехали работать в Воронеж и другие города, но несколько лет спустя одна группа тайно вернулась ночью и изби­ла до полусмерти одного из организаторов колхоза²^.

Раскулачивание начала 30-х гг. породило массу правовых, имущественных и семейных сложностей, дававших о себе знать на протяжении всего десятилетия. Некоторые раскулаченные фик­тивно разводились, чтобы оставить имущество своим женам, хотя власти скептически взирали на подобные уловки. На Урале, к примеру, жена раскулаченного подала иск о возвращении ей кон­фискованного имущества мужа, мотивируя это тем, что сама она не крестьянка, а принадлежит к рабочему классу. (Иск был от­клонен на том основании, что в последние 5 лет до раскулачива­ния она жила и работала как крестьянка и кулацкая жена³⁰.)

Внимание центрального юридического журнала привлек один случай, когда жена кулака, подавшая иск о возвращении полови­ны конфискованного имущества, воспользовалась лозунгом осво­бождения женщины: признавая, что муж ее в самом деле кулак, она заявляла, что в течение 20 лет совместной жизни была у него батрачкой, а не партнером-эксплуататором. Другая жена крестья­нина, исключенная вместе с мужем из колхоза на том основании, что ее покойный свекор был торговцем, тоже, составляя ходатай­ство в Наркомзем, призвала на помощь квази-феминистскую фра­зеологию. Колхоз, утверждала она, не должен относиться к ней просто как к придатку своего мужа, их дела следует рассматри­вать отдельно. Какое бы ни было вынесено суждение о социаль­ном положении мужа, писала женщина, сама она из семьи бедня­ков, свекра (умершего в 1922 г.) никогда не знала и поэтому «не могла заразиться его идеологией»³¹.

Сосланным кулакам возвращаться в свои деревни было запре­щено. Но это не значит, что никто из них не возвращался. Мно­гие тут же бежали из мест поселения, куда их отправляли как ссыльных или осужденных, правда, если они появлялись в род­ной деревне, их чаще всего ловили и высылали обратно. Такими неудачливыми беглецами были несколько братьев поэта А.Т.Твар­довского. Ссыльные могли также покинуть место поселения, дав взятку председателю сельсовета, чтобы тот санкционировал их отъезд под предлогом отходничества. (Согласно недавним иссле­дованиям, как раз в такого рода преступлении Павлик Морозов, знаменитый юный доносчик, обвинял своего отца, председателя сельсовета³^.)

Как ни парадоксально, официальный запрет на возвращение в свою деревню действовал только в отношении сосланных кулаков («второй категории») и не касался кулаков «первой категории», считавшихся столь опасными, что их отправляли в тюрьму или в лагерь. По крайней мере некоторые из них, отбыв 3—5 лет в за­ключении, возвращались домой и становились источником множе­ства неприятностей и конфликтов³³.

Вернувшимся, несомненно, безопаснее было жить не в своей деревне, где они были известны властям, а где-нибудь в другом месте. Такой путь избрал Пилюгин, крестьянин из Донецкой об­ласти, возвратившийся туда в 1934 г., после того как был выслан

ОГПУ несколькими годами раньше за агитацию против колхоза. Хотя семья Пилюгина не хотела расстаться с приусадебным участ­ком в деревне, сам он решил, что благоразумнее будет куда-ни­будь уехать. Пилюгин продал дом и участок односельчанину (со­вершив незаконную сделку) и подался в другой район области, где незаконно поселился на государственной земле и построил себе дом. (Будучи человеком с предпринимательской жилкой, он позднее продал и эти дом и землю еще кому-то за 400 руб., а затем начал все сначала***.)

Другие вернувшиеся кулаки показывались в деревне, только чтобы выправить документы, необходимые для новой жизни в го­роде. Например, в село Любыш Западной области возвратился в 1935 г. после 5 лет ссылки Василий Кузин, «известный кулак не только в Любыше, но во всем Дятьковском районе», бывший крупным торговцем и сдававший землю в аренду. Дочь его, по-ви­димому, была колхозной активисткой, а сын — членом партии. Кузин уговорил председателя сельсовета восстановить его с женой в списке граждан, имеющих право голоса, затем успешно выхло­потал себе паспорт и отбыл в ближайший город³⁶.

Положение бывших кулаков улучшилось после того, как ЦК негласным постановлением в конце 1935 г. разрешил перековав­шимся кулакам вступать в колхоз. Но данное постановление, ра­зумеется, создало новые проблемы, и одна из наиболее досадных касалась бывшего жилья кулаков. Эти дома, конфискованные во время коллективизации, как правило, были лучшими в деревне. Они становились законной собственностью колхоза (хотя порой на них зарилось и захватывало их вышестоящее начальство), не­редко отдавались под колхозное правление, клубы, школы, ясли и другие общественные учреждения. Кроме того, дома (но не участки, на которых они стояли) могли быть более или менее за­конно проданы. Когда же бывших кулаков принимали в колхоз, многие из них в первую очередь пытались вернуть себе прежнее жилище.

В 1936 г. в печати регулярно стали появляться сообщения о возвращении домов бывшим кулакам. Например, в Борисовском районе Курской области в 1936 г. и первой половине 1937 г. по меньшей мере 75 домов вернули кулакам, их бывшим владельцам, невзирая на протесты остальных сельчан; подобные же случаи, по словам газет, происходили повсюду в области³⁶. Вероятно, чаще всего в действительности имела место продажа колхозом домов бывшим владельцам, хотя об этом редко говорилось открыто, но бывало и так, что раскулаченные (и те, кто по-прежнему жил в деревне, и те, кто не жил) воспринимали новую политику по от­ношению к кулакам как позволение ходатайствовать о безвозмезд­ном возвращении имущества, неправомерно конфискованного у них во время коллективизации³?.

Передача домов редко обходилась без вражды и стычек, по­скольку возвращение дома бывшему владельцу означало выселе-

ние нынешних его обитателей. Свое негодование по поводу воз­врата домов кулакам выражали крестьяне-свидетели на некоторых районных показательных процессах 1937 г. Так, например, на процессе в Курском районе местных руководителей обвиняли в потворстве бывшим кулакам, вернувшимся из ссылки и лагерей, заключавшемся в том, что последним позволили вступить в кол­хоз и в ряде случаев получить обратно свои дома; двое из облаго­детельствованных таким образом кулаков проходили на этом про­цессе вместе с районным руководством. В Смоленской области во время такого же процесса крестьяне свидетельствовали об «огром­ном ущербе», нанесенном колхозам района бывшими кулаками, сделавшимися колхозными председателями38.

Крестьянин из Курской области написал гневное письмо в том же духе в «Крестьянскую газету», рассказав, как один предпри­имчивый колхозный председатель выкрутился во время неурожая 1936 — 1937 гг., приведшего колхоз на грань экономического краха и заставившего 20 семей бежать из области в поисках пищи и за­работка. Этот председатель «начал вербовать кулаков в колхоз, говорить кулакам: "Выплачивайте за дома деньги и живите и хо­дите работать в колхоз"». Таким образом он продал бывшим ку­лакам 8 домов с прилегающими участками, обеспечив себе (будем милосерднее и скажем — колхозу), пожалуй, единственный суще­ственный доход за весь год³⁹.

Раз бывших кулаков принимали в колхоз, существовала воз­можность, что эти люди, многие из которых, должно быть, за­правляли в деревне до коллективизации, снова займут руководя­щие должности. Разумеется, советская власть никак не могла при­ветствовать такое развитие событий. Приветствовали ли его крес­тьяне — другой вопрос, на который не так-то легко ответить. По­ворот к расширению «колхозной демократии» в середине 30-х гг., придавший больше веса слову крестьян при выборах колхозного председателя, наверняка делал возможным переход власти к прежней деревенской верхушке. Насколько можно судить по имеющимся сведениям, кое-где так и было. Однако бдительность властей — а возможно, и неоднозначное отношение самих крес­тьян к возвращению кулаков — препятствовали широкому рас­пространению этого явления.

Анализировать свидетельства о бывших кулаках в колхозном руководстве сложно, потому что крестьяне, когда писали доносы и жалобы на своего председателя (эта тема подробнее рассматри­вается ниже в данной главе), почти неизменно называли его «ку­лаком», невзирая на его действительный социальный статус в про­шлом, ибо это был хороший способ опорочить его в глазах влас­тей. Тем не менее, зачастую можно выяснить, является ли такое обвинение более или менее справедливым или более или менее ложным, и, следовательно, сделать некоторые выводы о реальном положении дел.

Представляется в высшей степени невероятным, чтобы 100%-ный кулак — из тех, кто, как глава хозяйства, был раскулачен по 1 или 2 категории и сослан или заключен в тюрьму, — во второй половине 30-х гг., вернувшись в деревню, стал председателем кол­хоза⁴⁰. Но был целый ряд сообщений о сыновьях сосланных ку­лаков на председательском посту и о колхозах, где председатель, не будучи сам кулаком, якобы являлся марионеткой «кулацкой клики». Помимо того, как мы увидим ниже, некоторые крестьяне жаловались на то, что и в колхозе остаются бедняками, а зажи­точные хозяева, всегда заправлявшие в деревне, по-прежнему их третируют.

В одном колхозе Ленинградской области, к примеру, в 1935 г. один сын местного кулака был председателем, другой — бригади­ром, а их отец, тоже колхозник, работал в колхозе свинопасом и получил в качестве премии (от сына-председателя) двух свиней. В другом колхозе, на этот раз в Западной области, председателем был сын бывшего старосты, недавно вернувшегося в деревню из тюрьмы, где отсидел срок за противодействие коллективизации. В Тамбовской области ряд руководящих постов, включая пост пред­седателя колхоза, занимал в 30-е гг. сын зажиточного мельника и владельца сыроварни, благоразумно распродавшего имущество на­кануне коллективизации⁴¹.

В 30-е гг. нередко считалось, что человек, занимавший до кол­лективизации руководящую должность на селе — волостного старшины или сельского старосты, — все равно что кулак, и порой это служило основанием для раскулачивания. «Кто сидит заместителем председателя РИК'а? Давыдов Виктор — сын стар­шины», — писал один селькор, подводя итог своим рассуждени­ям, что в районном руководстве полно кулаков-вредителей. По меньшей мере в одном случае стихийные перевыборы председате­ля колхоза, проходившие в 1936—1938 гг. во многих селах, пове­ли к замене непопулярного районного назначенца кандидатурой по выбору колхозников — бывшим старшиной^.