Гностические мотивы в романе Умберто Эко «Маятник Фуко»

Малюгин Аркадий

 

Тему данной статьи можно обозначить как «Гностические мотивы в творчестве Умберто Эко на примере романа «Маятник Фуко». Статья базируется на одном источнике – романе «Маятник Фуко». Главное действующее лицо, от лица которого ведется повествование, – молодой профессор философии – Казобон, работающий в редакции некоего итальянского издательства. Он совместно с друзьями и отчасти в шутку начинает исследовать гипотетический план тамплиеров, который имел целью приобрести власть над скрытыми мистическими источниками энергии (в частности, теллурическими течениями). Герои собирают информацию по доступным им источникам, обсуждают факты, а затем всю информацию вводят в компьютер. Когда головоломка наконец складывается, выясняется, что полученную в результате их исследований карту надо поместить под маятник Фуко, находящийся в палате Мер и Весов в Париже. Маятник Фуко становится точкой отсчета в мире, который меняет очертания, едва лишь выбрана новая система интерпретации. Поиск смысла в этом мире и сводится к поиску одной-единственной неподвижной точки. Но о том, что любое из возможных прочтений не является окончательным, автор дает понять уже самой структурой произведения. Части книги названы по имени десяти сефирот, важнейших составляющих каббалы: Кетер, Хохма, Бина, Хесед и т.д., однако, характерно – отыскивая пароль, чтобы войти в чужой компьютер, Казобон вводит в качестве пароля первое пришедшее на ум – названия семирот, и терпит поражение. Разгадка приходит в момент отчаяния: «Есть у вас ключевое слово?» – запрашивает компьютер. «Нет», – без всякой надежды отвечает герой. И получает доступ.

Гностическая проблематика в данном романе была выбрана по следующим причинам: сам автор неоднократно упоминает в романе гностические идеи и указывает на связь с ними мироощущения главного героя, именно гностицизм(по всем характеристикам нашей дефиниции) больше всего соответствует мистико-эзотерической тематике романа, а также в романе присутствует мотив «несовершенного творения», и что наиболее значимо в романе присутствует чистейший гностический миф(как в прямом изложении так и символически).

Итак, стоит упомянуть о критериях, с помощью которых мы ищем гностические мотивы в «Маятнике Фуко». Прежде всего, я продолжаю пользоваться мессинской дефиницией (гностицизм – тип мировоззрения, для которого характерно учение об особом откровенном знании, представлении о спасении через это знание и представлении об избранности его носителей) и наравне с ним использовать свой субстрат, характерный:

1) Установкой на эзотеризм. Гнозис, в этом случае – путь пробуждения истинной, духовной природы в человеке.

2) Дуализмом. Восприятие земного мира как зла и противопоставления ему вместилища добра.

3) Представлением о спасении. Спасение в гностицизме – избавление от материальности.

4) Практикой аскетизма как пути к спасению.

5) Мифологизированностью.

6) Идеей эманации

7) Идеей Бога-первоотца(абсолютно надмирного) и Демиурга (несовершенного творца)

Теперь мы попытаемся доказать, что гностические мотивы присутствуют в романе «Маятник Фуко». Намеки на подобную проблематику встречают нас практически в самом начале романа, где мы видим некое «гностическое воображение» героя, некое наделения окружающего мира чертами гностического мифа:

Намеки гностическую проблематику встречают нас практически в самом начале романа, где мы видим некое «гностическое воображение» героя, некое наделения окружающего мира чертами гностического мифа: «..Они напали бы на меня, нуськиваемые Верховниками Мира, которые их используют для доказательства тезиса об ошибке творца, бедные бессмысленные механизмы, столь ценимые бедными повелителями нижнего мира…»[8]. Кажется, что герой лишь украшает текст красивыми аллегориями, однако далее мы видим, что герой пытается разгадать, какие детали музея могут сказать ему о том, что собор аббатства Сен-Мартен-де-Шан – лишь эманация – схема и без того несовершенного мира: «…Во-первых, засилье зеркал. Если имеется зеркало, это уж просто, по Лакану: вам хочется посмотреться в него… И совершенно невозможно примириться с тем, что зеркала Лавуазье, выпуклые, вогнутые и еще бог весть какие, отказываются вести себя нормально, издеваются над вами... Да и нормальное зеркало наводит дурной глаз – каждое утро за бритьем мы глядим в глаза Двойнику, обреченному пожизненному левше.

Стоило ли оборудовать зал для такого скромного сообщения, или нам что-то недоговаривают, и следует в новом свете рассмотреть все попутное – витринки, инструменты, приуроченные к зачаточной физике, к химии просветительства? Кожаная маска для защиты лица во время опытов по известкованию. Да право? Неужто великий повелитель подколпачных свеч напяливал эту баутту и глядел помойною крысой из-под скафандра: инопланетянин боится повредить глаза? Oh, how delicate, doctor Lavoisier. Если вы хотите разработать кинетическую теорию газа, зачем так тщательно воссоздаете эолипилу – краник на шарике, который от нагрева вертится и выбрасывает пар? Вы знаете, что первая эолипила была изобретена Героном во времена Гнозиса и что она находится в основе говорящих статуй и прочих хитроумий египетских жрецов? А прибор для наблюдения гнилостного брожения, 1789, напоминание о зловонных выблядках Демиурга? Переплетение стеклянных трубок, восходящих из пузыревидного лона к перепутанным сосудам и сочленениям, – семенные пути на узких вилочках-подпорах между двумя колбами, из одной в другую держит путь призрачная жидкость, тонкие дренажи расширяются в пустоту... Гнилостное брожение? Balneum Mariae, сублимация меркурия, таинство совокупления, сотворение Эликсира! Вот еще один прибор для брожения, на этот раз винного. Игра хрустальных радуг, переброшенных от атанора к атанору, выходящих из одного перегонного куба и в другой куб впадающих. А крошечные очки, миниатюрная клепсидра, малюсенький электроскоп, линза, лабораторный ножик, похожий на клинописную литеру, лопаточка с рычагом-выхлопом, стеклянное лезвие, тигелек в три сантиметра из огнеупорной глины, чтоб плодить в нем гомункулов росточком с гнома, неразличимых размеров матка для микроклонирования, ларцы красного дерева, полные белых пакетиков, похожих на облатки в деревенской аптеке, завернутых в линованный пергамент с неразборчивыми надписями, и в этих пакетиках – минералогические образчики, так обычно говорится, а на самом деле – обрывок Василидовой плащаницы, ковчежец с крайней плотью Гермеса Трисмегиста…»[9]. Необходимо заметить, что зеркало и маска – неотъемлемый атрибут гностических рассказов Эко, создавая реальность воображением своего героя, оплетенную гностическим мифом, дает аллюзию на гностицизм Борхеса (зеркало трактуется Борхесом как зло, которое удваивает наш несовершенный мир, а маска – символ этого несовершенства).

Далее: «…а в глубине, в гигантских размеров витрине, в натуральную величину и в трех измерениях, лев, убивающий змею…Демиург, отвратительное порождение Софии, первый из архонтов, Ильдабаот, ответственный за этот мир и его основные недостатки, имел именно этот облик, змеи и льва – и очи его испускали огненный свет. Можно предположить, что и весь Консерваторий является символический отображением мерзкого процесса, при котором от полноты первопринципа – Маятника – и отсиятельности Плеромы, от эона к эону, по мере расщепления Огдоада, всепереходит к космическому царству, в котором торжествует Зло. Однако в этом случае и змея и лев свидетельствовали, что мое

хождение по музею – инициация – к сожалению, a rebours – было окончено, и вскоре мне предстояло увидеть мир не каким он должен быть, а какой он есть»[10]. Кроме мироощущения главного героя в соответствии с нашей дефиницией мы можем проследить еще две «гностические линии» в романе – первая мистически-эзотерическая, то есть заговор на котором строится весь роман. В довесок к мистике и эзотерике Эко использует цитаты из Ересиархов. «Валентиниане... не имеют большей заботы, нежели скрыть, чтo они проповедуют: когда же проповедуют, скрывают... Если же просят от них доброй воли, они с открытым лицом и с высоко поднятой бровью – "она велика" – отвечают. Ожидают ли от них топких разъяснений, они двусмысленными речами доказывают то, что составляет всеобщее убеждение. Утверждаешь ли, что им ведомо нечто – всякое знание отрицают... Лукавство их таково, что они скорее убеждают, нежели учат. Тертуллиан, "Против валентиниан" (лат.)»[11].

Вторая «гностическая линия» – сюжет отношений Бельбо и Лоренцы. Их связь представляется ей гностическим мифом: «…Он с таким же успехом твой. Почему-то тебе можно знать Симона, мне нельзя знать Симона. Логика.

– Какой он тебе Симон? Почему он тебя зовет София? – Ну, в шутку! Мы познакомились у общих друзей. И по-моему, он очень мил. Он так целует мне руку, как будто я принцесса. И вообще он мог бы быть моим отцом. – Как бы он тебя не сделал матерью. Мне казалось, что я слышу собственный голос там, в Баии, когда мы были с Ампаро. Что взять с Лоренцы. Алье умеет целовать ручку молодой даме, непривычной к такому обращению. – В чем юмор шутки про Симона и Софию? Его зовут Симон или нет? – Юмор замечательный, можешь быть спокоен. Дело в том, что наш универсум – это результат ошибки, и немножко виновата в этом я. София – это женская половина Бога, и вообще когда-то Бог был больше похож на женщину, чем на мужчину, это вы потом обрастили его бородой и назвали Он. Я была его лучшей половиной.

Симон говорит, что потом мне захотелось создать мир не спросясь, без разрешения, мне – это Софии, которая называется еще, подожди, сейчас я вспомню, ага, Эннойя. Дальше, кажется, моя мужская половина не захотела ничего создавать, наверное, струсила, а может быть даже, оказалась импотентом. Я же тогда, вместо того чтобы с ней – с ним – согласиться, захотела создать мир своими силами, ну просто удержу не было, до чего создать хотелось, это от любви, я обожаю универсум, хотя он и бестолковый. Поэтому я душа этого мира. Так говорит Симон.

– Очаровательно. Он всем бабам это говорит?

– Нет, дурачок, только мне. Он понял меня лучше, чем ты, и не стремится переделать меня по своему подобию. Он понимает, что нужно дать мне жить, как я сама хочу. Так поступила и София – бросилась сотворять мир. Однако наткнулась на первичную материю, такую тошнотворную, по-моему, она не пользовалась дезодорантами и, вообще, она сделала это не нарочно, но, похоже, именно она сотворила этого... Дему... как его?

– Уж не Демиурга ли?

– Да, его самого. Не помню, то ли Демиурга сотворила София, то ли он уже был, а она просто подтолкнула его – иди-ка, мол, дурачина, сотвори мир, а потом уж мы с тобой позабавимся. Демиург, наверное, был тупенький и не знал, как сотворить мир таким, чтоб был как надо, и вообще ему не следовало и браться за это дело, так как материя была плохая да и разрешения совать в нее свои лапы у него не было. Короче, он натворил, что мог, и София осталась во всем этом... Пленница мира.

Лоренца много говорила и пила…

– Ладно, ладно, – злился Бельбо – Не слушай папашку. Слушай Симона. Что он тебе еще рассказал?

– Что я пленница мира, а точнее, злых ангелов... потому что во всей этой истории ангелы были плохие, они-то и подсобили Демиургу сотворить такой бордель... так вот, говорю я, эти злые ангелы держат меня у себя и не отпускают, а заставляют мучиться. Но время от времени среди людей появляется кто-то, кто меня узнает. Как Симон. Он говорит, что такое с ним уже однажды случалось, тысячу лет назад... потому что, я не сказала тебе, Симон ведь практически бессмертен... если б ты знал, все то, что он видел...

– Разумеется, разумеется. А теперь лучше перестать пить. – Тс-с-с... Однажды Симон встретил меня, когда я была блудницей в Тире, в каком-то борделишке, и звали меня Еленой...

– Это он так сказал, да? А ты и довольна. "Позвольте поцеловать вам
ручку, красавица-шлюшечка моего засранного мира..." Какое благородство.

– Если и была красавица-шлюха, то это Елена. К тому же в те времена, когда говорили "блудница", то подразумевали женщину свободную, ничем не связанную, интеллектуалку, которая не хотела быть домашней курицей. Ты же сам знаешь, что блудница – это была куртизанка, державшая салон. Сейчас это была бы женщина, занимающаяся связями с общественностью. Назвал бы такую женщину шлюхой, этакой толстой распутницей из тех, что охотятся на шоферов грузовиков? В этот момент Рикардо снова оказался рядом с ней и взял ее за локоть.

– Пойдем потанцуем, – предложил он… Потом Лоренца обхватила Рикардо за талию и медленно повела его по направлению к Бельбо, пока они не остановились прямо перед ним…

– И, представь себе, это было не только тогда, понял?

– Когда "тогда"? – переспросил Бельбо.

– Когда он встретил Софию. Спустя несколько веков Симон был также Гийомом Постэлем.

– Разносил письма?

– Идиот. Это был ученый эпохи Возрождения, который читал по-еврейски...

– По-древнееврейски.

– Какая разница? Он читал на этом языке так, как сейчас мальчишки читают о приключениях Мики Мауса. Ему достаточно было бросить беглый взгляд. Так вот, в одной больнице в Венеции он встретил старую и неграмотную служанку – его Джоанну. Он увидел ее и сказал себе: "Вот, я понял, она – новое воплощение Софии, Эннойи, она – Великая Мать Мира, сошедшая к нам, чтобы искупить весь мир с его женской душой". Постэль увез Джоанну с собой, и все считали его безумцем, а он – он хотел вызволить ее из плена ангелов, а когда она умерла, он целый час смотрел на солнце, а потом много дней не ел и не пил, весь наполненный Джоанной, хотя ее уже не было среди живых, но для него она как бы и не умирала, потому что она всегда здесь, она прикована к миру и время от времени является или, как это сказать?.. воплощается..Правда, трогательная история?

– Я утопаю в слезах. А тебе – что, так приятно быть Софией?

– Но я ведь и для тебя тоже София, любовь моя. Помнишь, какие ужасные галстуки ты носил до знакомства со мной, а пиджак твой был обсыпан перхотью? Рикардо сновав положил ей руку на затылок.

– Я могу принять участие в разговоре? – спросил он.

– Молчи и танцуй. Ты – мое орудие сладострастия.

– Согласен. Бельбо продолжал так, будто художника не существовало:

– Итак, ты его блудница, его феминистка, которая занимается связями собщественностью, а он – твой Симон.

– Меня зовут не Симон, – заплетающимся языком объявил Рикардо.

– Не о тебе речь, – оборвал его Бельбо…

– Но это же игра. Люблю я ведь тебя.

– Слава Богу, что не ненавидишь. Послушай, я хотел бы уйти. Что-то мой гастрит разыгрался. Я ведь все еще заложник низменной материи, и мне твой Симон ничего не обещал. Давай уйдем?

– Побудем еще немножко. Тут так хорошо. Тебе скучно? К тому же я еще не смотрела картины. Ты видел ту, на которой Рикардо изобразил меня?

– Хотелось бы мне и на тебе столько всего изобразить – вставил Рикардо.

– Ты вульгарен. Отвали. Я разговариваю с Якопо. Бог мой, Якопо, ты думаешь, что только ты один способен на интеллектуальные развлечения с твоими друзьями, а я нет? Так кто же обращается со мной как с Тирской проституткой?..

– Я мог бы догадаться. Я. Это ведь я толкаю тебя в объятия старых
мужчин.

– Он никогда не пытался обнять меня. Он не сатир. Тебе не нравится, что он не тянет меня в постель, а считает интеллектуальным партнером.

– И светочем.

– Вот этого ты не должен был говорить.

– Нет уж, погоди, – сказал Бельбо. – Сейчас ты мне объяснишь, правда ли ты приняла его всерьез, а я подумаю, совсем ты сошла с ума или еще не до конца. И перестань пить столько. Ты приняла его всерьез?
- Но милый, я же говорю, это такая шутка. Самое интересное в этой истории, что когда София понимает, кто есть она, она освобождается от тирании ангелов, чтобы двигаться куда хочет и быть свободной от греха...

– А, ты перестала грешить?

– Умоляю, передумай, – промурлыкал Риккардо, целомудренно целуя ее в лоб.

– Наоборот, – отвечала она снова Бельбо, не обращая внимания на
художника, – все такое, что ты думаешь, это вовсе не грех, и можно делать все что угодно, чтобы освободиться от плоти и попасть на ту сторону добра и зла… Я – София, и чтобы освободиться от ангелов, я должна прострать... простирать... распрострать свой опыт на все разряды греха, в том числе самые изысканные! Легонько покачиваясь, она направилась в угол, где сидела девица в черном одеянии с подрисованными глазами и безумно бледная. Лоренца вывела девицу на середину зала и они принялись извиваться, прижавшись животами, повесив руки по сторонам тела. – Я и тебя могу любить, – говорила Лоренца, целуя ее в губы.

– Прекрати немедленно.

– Я семь великая блудница и святая! – Ты есть великая дрянь – ответил Бельбо, поднялся, сдавил руку Лоренцы за запястье и повел ее к выходу из галереи. – Не смей, – бушевала она. – Кто тебе позволил... – И тут же расплакалась, обняв его за шею: – Миленький, я София, твоя половина, не сердись на меня за это...»[12].

Мы видим гностический миф в чистейшем виде. Пленение Софии, создание несовершенного мира Демиургом и еще множество атрибутов мифа соблюдены. И как и План, это уже не просто выдумки, а неотъемлемая часть объективно существующего мира, как Верховники стали реальными, так и этот миф для Бельбо и Лоренцы стал их реальной стороной их связи. И в плену и бреду Лоренца шепчет строки, которые она оставляет на фотографии: «Ибо я есмь первая и я последняя, я чтимая и я клянимая, я блудница, и я святая. SOPHIA», которая является цитатой из списка Наг Хаммади: «Ибо я есмь и первая и я последняя, я чтимая и я хулимая, я блудница и я святая.» Фрагмент Наг Хаммади 6, 2»[13].

Литература

1. Афонасин Е.В. Античный гностицизм: фрагменты и свидетельства. Новосибирск, 2002.

2. Болотов В.В. Лекции по истории Древней Церкви. М., 1994. 359 с.

3. Йонас Г. Гностицизм. СПб., 1998. 313 с.

4. Налимов Г. Основные этапы развития гностицизма // Гностики: сб. материалов по гностицизму. Киев,1996. 214 с.

5. Поснов М.Э. Гностицизм II века и победа христианской церкви над ним. Киев, 1917. 318с.

6. Соловьев В.С. Гностицизм // Христианство. М., 1993. Т. 1. 567 с.

7. Трофимова М.К. Тема самопознания в гностической традиции // Из истории философского наследия древнего Средиземноморья. М., 1989. 356 с.

8. Трофимова М.К. Историко-философские вопросы гностицизма. М., 1979.

9. Эко Умберто. Маятник Фуко. СПб., 2005. 736 с.