Низами Гянджеви в отечественной и зарубежной историографии

Сербин Всеволод

 

Творчество Низами Гянджеви – персидского лирика XII-XIII веков, представляет собой не только художественное значение, но является также историческим источником, который, при тщательном анализе, способен дать основание для выявления особенностей мировоззрения автора и специфики эпохи, касающейся общества, власти, веры и т.д. Отсюда – важной задачей является максимально полное представление о самом Низами (поскольку его убеждения вырабатывались и под несомненным влиянием личного опыта). Однако здесь исследователь сталкивается с огромным количеством штампов и пробелов, существующих в историографии. Данная статья посвящена обзору этой историографии, оценке ее достоинств, спорных моментов и слабых мест.

Все имеющиеся исследования, затрагивающие Низами Гянджеви, можно разделить на зарубежные и советские. Зарубежные представлены исследованиями сотрудников университета Оксфорда и университета Нью-Йорка, а так же исследованиями авторов из Ближневосточных стран (прежде всего это Иран, Азербайджан и Ирак). Советская историография формировалась в период с 1920-х годов до 1940-х., все работы, написанные в указанный период, определили развитие рассматриваемой нами темы.

На данный момент существует несколько фундаментальных исследований жизни и творчества Низами, написанных советскими авторами до Великой Отечественной войны, их значение для науки трудно переоценить, но, так же трудно и не заметить сознательное упущение учеными-марксистами некоторых фактов для создания однозначной теории, удовлетворяющей официальную идеологию того времени. Основу советской историографии по этому вопросу заложил ученый Е.Э. Бертельс, написавший несколько трудов как посвященных поэтам, писавшим на фарси в целом, так и Низами отдельно. Главной для нас работой является «Низами и Физули», опубликованная в 1962 году, но написанная гораздо раньше. Е.Э. Бертельс выстроил биографию Низами по обрывочным свидетельствам источников и рассмотрел важнейшие вопросы, связанные с формированием мировоззрения поэта.

Важной особенностью советской историографии является отрицание религиозности Низами. Это утверждение выводится через рассмотрение спорного вопроса: был ли Низами Гянджеви суфием или нет? Бертельс, рассматривая все возможные варианты, приходит к выводу, что Низами таковым не являлся[28]. Так же существует мнение, что при переводе на русский язык из некоторых поэм Низами (например Искендер-наме) были исключены главы, имеющие яркую религиозную окраску.[29] Кроме версии о светском характере творчества и мировоззрения Низами, в советской историографии ярко прослеживается тенденция по утверждению Низами как национального азербайджанского поэта, несмотря на то, что все его работы написаны на фарси. Многие ученые стали говорить о том, что в творчестве Низами ярко выражена его национальная идентичность, именно как азербайджанца. Подобная позиция свидетельствует о политизации исследовательской деятельности.

Зарубежную историографию мы можем начать с работы венгерского ученого В. Бахера, написанной во второй половине XIX века. Необходимо сказать, что Бахер располагал далеко не всеми поэмами Низами, а последнюю поэму – «Искендер-наме» вовсе считал неоконченной. В период с 1920х по 40-е года труд Бахера был основательно раскритикован, иранскими литературоведами Саидом Нафиси и Вахидой Дастгирди.

В конце 1990-х – начале 2000-х годов в Англии и США вышло несколько монографий[30], посвященных персидской литературе и Низами в частности. Иностранные авторы во главу угла ставят уникальность творческого наследия Низами Гянджеви и считают его основоположником новой традиции в средневековой персидской литературе.

В заключении следует сказать, что в течение XX века в историографии рассматриваемого нами вопроса сложилась сложная ситуация: сформировалось несколько противоречивых тенденций в изучении биографии и творчества Низами Гянджеви. С одной стороны мы располагаем массивом сходных советских исследований, а с другой – труднодоступными отечественному специалисту работами, написанными в Азербайджане и Иране, а так же блоком относительно новых монографий на английском языке. На последние мы возлагаем отдельную надежду в нашей дальнейшей работе.

Список использованной литературы

1. Бертельс Е.Э. Избранные труды. Низами и Фузули. М., 1962. 555 с.

2. Бертельс Е.Э. Избранные труды. Суфизм и суфийская литература. М., 1965. 524 с.

3. Бертельс Е.Э. Избранные труды. История Персидско-Таджикской литературы. М., 1960. 557 с.

4. Бертельс Е.Э. Избранные труды. История литературы и культуры Ирана. М., 1988. 560 с.

5. Брагинский И.С. Иранское литературное наследие, М., 1984. 297 с.

6. История Народов Восточной и Центральной Азии. М.: Наука, 1986. 584 с.

7. Костюхин Е.А. Александр Македонский в литературной и фольклорной традиции. М., 1972. 190 с.

8. Каграманов Ю. Поэзия важнее истории // Татарский мир. 2007. 6 августа [Электронный ресурс]. Режим доступа: http://www.tatmir.ru/ article.shtml?article=599&section=0&heading=0, свободный.

Сравнительный анализ «Повести о доме Тайра» и «Песни
о Нибелунгах». Основания для сравнения

Серкова Ольга

 

Существует большое количество научной и научно-популярной литературы, посвящённой сравнению самурайства и рыцарства. Более редкими в данном направлении являются работы, в которых встречается сравнительный анализ средневековых японских и европейских источников. Ещё менее доступны работы, в которых бы анализировалась и сравнивалась не уже сформировавшаяся культура военного сословия, а процесс её складывания, её истоки. По-прежнему остаются открытыми вопросы, связанные с исторической и методологической обоснованностью подобного сравнения. Также существует ряд вопросов, которые возникают при самом сравнении самурайской и рыцарской культур. Пример таких вопросов: может ли быть так, что одна и та же причина приводила к появлению совершенно разных традиций военного сословия на Востоке и на Западе? Или наоборот, могут ли схожие, на первый взгляд, явления культуры иметь абсолютно разные корни? Такие вопросы определяют цели и задачи нашего исследования. Цель данного исследования заключается в том, чтобы при помощи источников попытаться выявить специфические черты самурайства и западноевропейского рыцарства, существовавшие в период складывания и расцвета этих военных сословий. Поставленная цель обусловила решение следующих задач: подбор и прочтение источников, проведение сравнительного анализа источников, выделение общих черт самурайства и рыцарства в качестве основания для сравнения, выделение специфичных черт самурайства и рыцарства, попытка их анализа и поиск их культурно-исторических корней. В данной статье мы остановимся на выявлении типологических свойств для обоснования данного сравнения.

В качестве источников используются два произведения начала XIII в. – это японская «Повесть о доме Тайра» и германская «Песнь о Нибелунгах». Японская эпопея базируется на реальных исторических событиях – борьбе за власть домов Тайра и Минамото, имевших место в Японии XII века. Германский же текст отражает события IV-VI вв. и базируется на древнегерманском героическом эпосе о Зигфриде.

Возникает вопрос об актуальности использования названных источников. Данные источники были выбраны из-за ряда причин. Оба произведения являются классическими примерами литературы ранних рыцарской и самурайской среды. Оба они являются продолжением народного эпоса и сказаний, выраженного теперь в письменной форме, и литературный жанр обоих произведений – эпопея. «Повесть о Доме Тайра» и «Песнь о Нибелунгах», как и любое эпическое произведение, являются отражением среды, в которой были написаны, её реалий и культуры. Специфический же характер произведений обуславливается тем, что оба источника – это уже не совсем народная литература, а уже во многом литература сословная – литература самураев и рыцарей. Оба произведения отражают этап образования и накопления тех моральных и поведенческих норм, которые сформировали бусидо и рыцарский кодекс. Эти процессы тесно связаны с развитием отношений феодальной зависимости в Японии в XI-XIII вв. и Германии в VI-VII вв.. Между рыцарской и самурайской культурой этого периода можно выделить определённые параллели, которые служат для нас основанием для такого сравнения. Эти параллели обусловлены рядом факторов, определяющих наличие военно-феодального сословия.

Развитие феодальных отношений предполагает усиление договорной связи, формирование военного сословия и вассальной зависимости. Такие отношения предполагают иерархичную систему общества, основанную на личных связях, которая является важным условием для существования военно-феодального сословия. Отсюда берутся понятия «долга» и «верности» как для рыцаря, так и для самурая. Говоря о долге в этом контексте, мы имеем в виду, в первую очередь, обоюдный долг вассала сеньору и сеньора вассалу. Понятие долга и соблюдение его в японской и германской традициях, на наш взгляд, довольно схожи. И там и там идею взаимосвязанности и взаимозависимости отследить не трудно.

В качестве следующего фактора можно выделить профессиональное разделение труда (иначе говоря, тот факт, что это сословие военное). Можно сказать, что основные принципы бусидо и рыцарского кодекса являются во многом продолжением стандартных воинских качеств. Здесь же будет уместно вспомнить о военной атрибутике и особом отношении к ней. Поскольку оружие и доспехи необходимы воину для того, чтобы быть воином, вершить своё дело и защищать собственную жизнь, они становятся предметом гордости и поклонения. Оружию часто присваивается имя, что указывает на его одухотворение. Это явление свойственно и западной и восточной традиции.

Ещё одним фактором является то, что военное сословие живет на пожалования, а, следовательно, само преподношение дара самураю или рыцарю может переходить в особую традицию. Отсюда берётся такой элемент рыцарского романа и самурайской сословной литературы как перечисление и описание даров – очень подробное, частое, долгое, хотя подчас довольно однообразное. Отдельным фактором можно выделить и то, что военное сословие было никому не подсудно. Подчинение воина только своему сюзерену определило и сформировало особое представление и понятие справедливости.

В завершении стоит отметить, что ряд перечисленных факторов может быть дополнен. Но, представляется, что названные факторы являются достаточными для формирования некоей основы для будущего сравнения самурайского и рыцарского сословий. Следует отметить, что указанные факторы имели место и в других регионах (например, русская дружина), что научно обосновывает и подтверждает наши догадки и тезисы о неслучайном сходстве целого ряда черт и характеристик изучаемых сословий.

Традиции винопития в городской культуре
Западной Европы XV-XVI веков

Смышляева Ирина

 

Ответ на вопрос, почему люди употребляют алкоголь, какое отношение к нему сложилось в разных обществах, какое место он занимал у различных цивилизаций, с древнейших времен представляется непростым. Рассматривая причины пьянства в истории, нельзя игнорировать исторический контекст, социальную и культурно-психологическую картину того или иного этапа развития человечества. Поэтому очень важно исследование своеобразия алкогольной практики и отношения общества к алкоголизации в разные исторические эпохи.

В данной статье мы рассмотрим проблему отношения европейского горожанина к традиции винопития, его влияние и значение в культуре средневекового бюргерства. Исследование питейной практики в контексте бюргерской культуры поможет нам более глубоко понять процессы, способствовавшие становлению сословия бюргеров, его особенностей, понять культуру, настроения того времени.

Основной источник литературы, использованный в работе – шванки, т.к. этот жанр является квинтэссенцией народной житейской мудрости, отражающий и описывающий социальную природу горожан. «Обращенные к широкому читателю, изобилующие красочными бытовыми деталями, сочным разговорным языком, поучительными сюжетами, шванки как никакие другие литературные произведения привлекали горожан, были понятны и близки им» [31].

Описывая различные ситуации, высмеивая такие пороки, как корыстолюбие, лицемерие, разврат, невежество, авторы шванков неоднозначно относятся к пьянству. Они возвышают вино, по-доброму шутят над привязанностью к нему и в следующем же рассказе обличают пороки, являющиеся следствием пьянства. Питейная практика практически пронизывает всю жизнь бюргеров: вино, пиво и другие алкогольные напитки фигурируют в произведении достаточно часто. Видно, что жизнь средневекового горожанина неразрывно связана с их употреблением, люди пьют за любой трапезой, в любое время суток, дома, в трактире, потчуют вином гостей, спорят на бочку вина или пива и т.д.[32] Алкоголь в шванках является естественной и само собой разумеющейся вещью, однако авторы порой воспевают его, и в то же время осуждают. С чем же связано это противоречивое отношение?

В средние века трактиры, таверны, увеселительные места, где обязательно был алкоголь, являлись для бюргеров основным местом отдыха, развлечений, бесед, источником последних новостей, там пели, играли в азартные игры, исповедовались, устраивали заговоры против правительства. «Таверны во Франции располагались чуть ли не рядом с каждым домом, особенно в сезон молодого вина, когда продавались избытки продукции»[33]. Таким образом, практика винопития была неразрывно связана с повседневной жизнью горожан, с их заботами и радостями, делами и развлечениями.

М.М. Бахтин в своей работе «Творчество Франсуа Рабле и народная культура Средневековья и Ренессанса» связывает пиршественные образы с праздниками со смеховыми действами, с гротескным образом тела, со словом, с мудрой беседой, с веселой истиной: «застольное слово – шутливое и вольное слово; на него распространялись народно-праздничные права смеха и шутовства на свободу и откровенность. «Застольные беседы» освобождены от требования соблюдать иерархические дистанции между вещами и ценностями, они свободно смешивают профанное со священным, высокое с низким, духовное с материальным; для них не существует мезальянсов» [34].

Кроме того, в тех условиях, когда буйствовали болезни, мракобесие, когда горели инквизиторские костры, когда люди жили в вечном страхе и беспокойстве, опьянение было едва ли не единственным состоянием, в котором горожане расслаблялись, веселились, страхи отступали, проблемы отходили на второй план, появлялась надежда на лучшее.

Традиция средневекового винопития отличается от античного, когда бытовали благородные симпосионы с философскими беседами, ритуалами разбавленного вина. Падение Римской империи повлекло за собой уничтожение многих культурных богатств, накопленных к тому времени, в том числе и культуру винопития, человек средневековья заново учился «пить культурно», но этот новый образ питейной практики сформировался по-иному. Это уже другая, новая культура, со своими особенностями, смыслами, ценностями, она по-своему уникальна и самобытна.

Так почему же отношение к винопитию средневекового бюргера так противоречиво? Почему он восхваляет алкоголь и в то же время порицает его?

Проведя параллели с современностью, мы легко найдем ответ. Алкоголь одна из тех вещей, к которым невозможно относиться однозначно. Он присутствует и сейчас в нашей жизни (конечно, не так всеобъемлюще, как в средние века), ни один праздник или важное жизненное событие не обходится хотя бы без символического глотка шампанского, и в то же время существует проблема алкоголизма, разрушительных и пагубных последствий употребления алкоголя. Люди во все времена знали вредные свойства алкоголя, не исключением были и бюргеры. Они предостерегали от чрезмерного его употребления, высмеивали пороки, вызываемые им.

Таким образом, можно сделать вывод, что для средневекового горожанина питейная практика была неотъемлемой частью жизни, символом отдыха, веселья, праздника, и в то же время источником грехов, при безмерном его употреблении. Очевидна «связь времен» и вечная актуальность этой проблемы.

 

Литература

1. Бахтин М.М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура Средневековья и Ренессанса. М.: Художественная литература, 1965. С. 163.

2. Пуришев Б. Немецкие прозаические шванки и народные книги эпохи Возрождения // Немецкие шванки и народные книги XVI века. М.: Художественная литература, 1990. С. 8, 13.

3. Фавье Ж. Франсуа Вийон. М.: Молодая гвардия, 1999. С. 151.

4. Немецкие шванки и народные книги XVI века. М.: Художественная литература, 1990. С. 45-143.