Т. Манн о Достоевском

В литературном наследии Т. Манна настолько гармонично и оригинально уживаются друг с другом такие социально-культурологические феномены, как «немецкость» и «русскость», что такой «союз» по праву можно назвать парадоксальным. И эту парадоксальность можно увидеть уже в раннем Т. Манне-публицисте, написавшем свои крамольные «Рассуждения аполитичного» и «Мысли о войне», где он, ссылаясь на идеи и художественные изыскания Ф.М. Достоевского, оправдывает войну 1914-го года против «нечестивцев с востока» и называет ее «священной».

Со временем мировоззрение Т. Манна-публициста изменится. Он отойдет от своих националистических взглядов и станет ярым защитником Веймарской республики. Он будет критиковать философию боготворимых им в годы юности А. Шопенгауэра и Фридриха Ницше, потому что в идеях этих мыслителей увидит зачатки шовинизма в Германии кайзеровской поры и корни немецкого нацизма. Поменяется и его отношение к Ф. Достоевскому. Последнего он будет сопоставлять с Ф. Ницше («Толстой», «Достоевский, но – меру», «Слово о Чехове»). Учение немецкого философа Ф. Ницше, как и его мучительный путь познания, публицист трактовал как развитие болезни. Именно поэтому плодами его философии окажется обыкновенный фашизм в Германии (фигурально Т. Манн ницшевское учение – приравнивая его к болезни – переносил на немецкую почву, дабы изобразить фашизм на немецкой земле как аномалию, или точнее патологию). То же самое можно сказать и об интерпретации личности Ф. Достоевского и его творчества в публицистике писателя.

В 1953 году он снова перечитывает Достоевского: «Я читаю вперемежку Достоевского и Бальзака. Что за дикое величие! Склоняешь голову — как перед „Карамазовыми", так и перед романом „Блеск и нищета куртизанок". При всем раз­личии есть между ними некое родство» которое отделяет эти два чудовища ото всех осталь­ных». Достоевскому Т. Манн посвятил целую статью, В «Исто­рии „Доктора Фаустуса"» Т. Манн рассказывает, что именно по­тому, что интерес к Достоевскому «решительно возобладал» в период работы над этим романом над «обычно более сильной приязнью к гомеровской мощи Толстого» (9,287),он и согласил­ся написать предисловие к американскому сборнику повестей Достоевского. Это предисловие было опубликовано отдель­ной статьей под заглавием «Достоевский— но в меру» (Dos-tojewsky — mit Mafien) в 1946 году.

В своей статье «Достоевский, но – в меру» Т. Манн рассуждает:

«Достоевский – великий писатель, который посредством своего художественно-публицистического творчества открыл много темных сторон в психике индивидуума, вскрыл сложные явления человеческой жизни. Однако чрезмерное увлечение произведениями русского классика таит в себе соблазн грехопадения».[23.C.311] Таким образом, Т. Манн ограничивает личность Достоевского как индивида и как писателя ввиду его морально-нравственных и психических проблем пределами человеческой жизни, которую определяет категориями психологии З. Фрейда.

Возможно, Т. Манн слишком очеловечивает фигуру русского классика, чья жизнь и творчество детерминированы низменными инстинктами. Однако он желает внести ясность в отношении творчества как писательского процесса, так и человеческого существа. Через Достоевского и его творения Манн указывает на специфику творческого процесса, в особенности на его психологические аспекты. Через творчество Достоевского публицист взирает на «этот мир», его безумие, которое он хочет понять, а также донести свое разумение на этот счет до читателя. Русский писатель становится у Манна фигурой знаковой, символом времени, как и Ницше. Как и учение немецкого философа, творчество русского прозаика оказывается ключом к разгадке одного из самых страшных явлений в истории человечества – фашизма. Поэтому Т. Манн представляет «анатомию» Достоевского и его художественного наследия. Он никак не умаляет его заслуг как художника, нет, наоборот, возвеличивает его, защищая от кривотолков и извращения идей писателя непосвященными: «Еретические рассуждения Достоевского истинны: это темная сторона жизни, на которую не падают лучи солнца, это истина, которой не смеет пренебрегать никто, кому дорога истина вообще, вся истина, истина о человеке. Мучительные парадоксы, которые “герой” Достоевского бросает в лицо своим противникам-позитивистам, кажутся человеконенавистничеством, и все же они высказаны во имя человечества и из любви к нему: во имя нового гуманизма, углубленного и лишенного риторики, прошедшего через все адские бездны познания» [23.C.314]. Присутствующая же скрытая форма автопортрета в статье Манна наводит на мысль о том, что в каждом индивиде имеется страшная разрушительная сила, с которой он может совладать.

В связи с тем кругом мыс­лей, который владел Т. Манном при создании образа Леверкюна, находится и трактовка Достоевского как великого и могучего художника, чей гений рожден «святой болезнью», таинст­венным ощущением «некоей нераскрытой.вины, воспоминанием о некоем преступлении».⁵⁷ В этой концепции Достоевского всплы­вают, казалось бы, позабытые реминисценции из сочинений Д. Мережковского. Достоевский, поМанну,—«византийский Христос» (10, 329), Художник, чье «подсознание и даже созна­ние... было постоянно отягощено тяжким чувством вины, пре­ступности, и чувство это отнюдь не было только ипохондрией» (10, 331). Сама трактовка болезни Достоевского заставляет вспомнить о том, что Т. Манн интересовался в свое время фрей­дистскими теориями и именно в духе Фрейда он объясняет про­исхождение болезни Достоевского. Рассчитанными на привлече­ние нездорового внимания к Достоевскому могут показаться страницы предисловия, на которых, производятся «розыски» уго­ловных преступлений, которые мог бы совершить, а, возможно, и совершил русский писатель. Глубина проникновения в сферу преступного, а также масштабность болезненных гениев роднит, по Манну, Достоевского и Ницше. Не делая той принципиальной поправки, которая будет внесена в роман «Доктор Фаустус», Т. Манн повторяет вслед за Ницше рассуждения о болезни, сти­мулирующей гениальность: «Болезнь!.. Да ведь дело, прежде всего в том, кто болен, кто безумен, кто поражен эпилепсией или разбит параличом — средний дурак, у которого болезнь лишена духовного аспекта, или человек масштаба Ницше, Достоевского. Во всех случаях болезнь влечет за собой нечто такое, что важ­нее и плодотворнее для жизни и ее развития, чем засвидетельст­вованная врачами нормальность» (10, 337).

Отдельные фразы (и даже абзацы) из этой статьи идентичны не только по содер­жанию, но ипо словесному оформлению с тем, что дьявол в ро­мане «Доктор Фаустус» внушает Леверкюну. И хотя Леверкюн близок дьяволу во многом, однако все-таки не ему, а дьяволу, т. е. дьявольскому началу, приписывает Т. Манн эти мысли о бо­лезни и здоровье. В этом и заключается внесенная в роман по­правка к концепциям сферы болезни как исходного пункта для развития гениальности, так как не сам Леверкюн, а только его антагонист излагает эти сомнительные теории,

Т. Манн видит в творчестве Достоевского прежде всего «психологическую лирику в самом широком смысле этого слова, ис­поведь и леденящее кровь признание, беспощадное раскрытие преступных глубин собственной совести» [10, 330). Таков базис, на котором Т. Манн строит свой анализ творчества Достоев­ского.

Также Т. Манн с чувством неподдельного восхищения говорит о ху­дожественной силе и своеобразии творчества Достоевского. Не­сколько подробнее он останавливается на тех повестях, что вош­ли в американское издание и о которых он справедливо говорит, что они были написаны «во время творческого „роздыха" или подготовки к большим произведениям, но что это за вещи!» (10_г 341) («Записки из подполья», «Село Степанчиково», «Дядюш­кин сон», «Игрок»). Стоит отметить два наблюдения Т. Манна, имеющие особый интерес.

 Т. Манна явно привлекала композиция «Записок из подполья»: «...Достоевский, или говорящий от пер­вого лица герой, вернее негерой, антигерой „Записок" обеспечи­вает себе право на эту беспощадность, прибегая к условному приему, будто он пишет вообще не для публики, не для печати, вообще не для читателя, но исключительно для: себя самого и совершенно тайно» (10,343). Этот вопрос был небезынтересен для Т. Манна, так как именно в это время он заканчивал свой ро­ман, где тоже есть повествователь, прибегающий к такой же уловке. Цейтблом, хотя ипишет не исключительно для самого себя, но так же, как герой Достоевского_у прибегает к «вымыслу внутри вымысла», к якобы «фиктивной» апелляции к читателю. Все это, полагает немецкий писатель, очень полезно, так как «вносит в повествование элемент полемики* дидактики, драма­тичности, то, чем Достоевский отлично владеет и что придает за­нимательность— в высшем смысле этого понятия — самому серьезному, злобному, потайному» (10,344).

Такое сочетание по­лемики, дидактики, драматичности мы обнаруживаем и в рас­суждениях Цейтблома, гуманиста, влекомого любовью к герою своей книги, но и противопоставленного ему, создающего своей привязанностью к классической педагогике и старым формам буржуазного самосознания контрастирующий фон для «адского самосжигания» Леверкюна.  

Нуждается в упоминании и оценка Т. Манном в предисловии к сборнику той стороны творчества Достоевского, что внушала особые опасения Горькому. Можно сказать, что здесь в несколько зашифрованной форме мы встречаемся с пересмотром прежнего отношения Т. Манна к Достоевскому (особенно тех мыслей, что были высказаны в «Рассуждениях аполитичного»). Хотя, как ду­мает Т. Манн, «мучительные парадоксы», которые герой «Запи­сок из подполья» бросает в лицо своим противникам, высказаны «во имя человечества и из любви к нему: во имя нового гума­низма, углубленного и лишенного риторики, прошедшего через адские бездны мук и познания» однако в них таится и опасность. Немецкий писатель видит эту опасность в том, что «реакционное злобствование», «скептическое отношение к всякой вере»— все это направлено против цивилизации и демократии, против апо­столов человечества и поборников социальной справедливости и все это может «отпугнуть людей доброй воли» (10, 344—345),

Собственный пример публициста в ненавязчивом сопоставлении с Ницше и Достоевским в особенности оказывается наиболее показательным, как и симбиоз феноменов «русскости» и «немецкости» в качестве культурного взаимообмена и родства между Германией и Россией. Ведь тогда собственно его, Томаса Манна, писательский опыт оказывается актуальным – а потому имеет огромное значение как для современности, так и для будущего.

«Слово о Чехове»

Своеобразный ответ самого Т. Манна на приведенные выше рассуждения о. долге художника привлекать, а не отпугивать «людей доброй воли» заключен в его работе «Слово о Чехове», написанной за год до смерти и проникнутой тонкой лиричностью, глубокой взволнованностью и грустью 79-летнего человека, пред­чувствующего скорое расставание с жизнью.

Именно эта статья Т. Манна — одна из двух его последних работ (вместе со «Сло­вом о Шиллере») - символическим образом завершает как се­рию его «тайных автопортретов», так и серию его «русских» изысканий. Новый предмет для тайного автопортретирования. Антон Павлович Чехов очень импонирует Т. Манну «необы­чайно трезвым, критическим и скептическим отношением к себе... неудовлетворенностью всем трудом своей жизни, одним словом... его скромностью, чрезвычайно привлекательной, но не внушав­шей миру почтения,..» (10, 515).

Больше всего поразило Т. Манна то сомнение в праве на славу, на популярность, которое не раз высказывал Чехов, боявшийся обмануть читателя, так как ему неизвестны ответы на важнейшие вопросы. Сам великий труже­ник, Т. Манн восхищается «героической работой» Чехова, его неиссякаемым, ежедневным и постоянным трудолюбием. Немецкого писателя поразило в Чехове, что тот проделывал эту работу, «не переставая сомневаться в ее смысле, испытывая постоян­ные угрызения совести оттого, что ей недостает центральной «общей идеи», что на вопрос: «Что делать?» у него нет ответа, и что этот вопрос он бездумно обходит, описывая одну толь­ко неприкрашенную жизнь» (10, 529).

Мало того,— в этом и за­ключается смысл идентификации своих и чеховских настрое­ний — Т. Манн видит в этих сомнениях Чехова относительно ро­ли художника нечто «вневременное», не связанное исключитель­но с «тогдашними русскими условиями». И почти переходя на откровенную исповедь, Т. Манн продолжает: «...я хочу сказать, неблагоприятные условия, знаменующие роковой разрыв меж­ду правдой и реальной действительностью, существуют всегда; и в наши дни у Чехова есть братья по мукам душевным, кото­рые не рады своей славе... ибо им приходится за­бавлять гибнущий мир... не давая ему ни капли спасительной истины... они тоже не могут сказать, в чем смысл их работы; они тоже, несмотря ни на что, работают, работают до последнего вздоха» (10, 529).

О ком говорит здесь Т. Манн? Не толь­ко о Чехове, но в первую очередь и о самом себе. Тяжелые со­мнения в осмысленности собственного труда не раз посещали Т. Манна в последние годы жизни, особенно из-за травли и на­падок на его творчество, организованных некоторыми западно­-европейскими и американскими литераторами и органами прес­сы. И если в предыдущих строчках только подразумевается сам автор статьи, солидаризирующийся с предметом своего ана­лиза,, то заканчивается статья уже собственным признанием:
«И, несмотря на все это, продолжаешь работать, выдумываешь
истории, придаешь им правдоподобие и забавляешь нищий
мир...» (10, 540). Автор статьи «Томан Манн и Чехов» Д. Е.Бертельс справедливо отмечает здесь не единственный в публици­стике писателя случай идентификации, «отождествления само­го себя с анализируемым им писателем»⁵⁹

«Слово о Чехове» стало одной из самых личным работ Т.Манна. «Должен сказать, - признавался он, - что эти строки я писал с глубокой симпатией. Творчество Чехова очень по­любилось мне» (10, 539). Вместе с Чеховым он хочет надеять­ся на великое социальное значение искусства «в чаяньи, что правда в веселом обличьи способна воздействовать на души ободряюще и подготовить мир к лучшей, более красивой, более разумно устроенной жизни» (10, 540). Так русская литература, которую Т. Манн полюбил еще в ранней молодости, дарила ему силы и творческие импульсы и на закате его дней.

Заключение

Художественное наследие Манна остаётся в центре мировой литературной жизни. Он классик романа ХХ в., сумевший раздвинуть рамки жанра и насытить его новым социально-философским содержанием. Используя традиционные формы романа, Манн углублял и преображал их. Манн придал повествованию особую гармоническую многослойность, синтезируя авторскую речь и речь персонажей, современность и прошлое, различные пласты действительности, различные формы её восприятия, наконец, конкретность изображения и философскую глубину проблематики. В России Манн становится широко известен уже с 1910 года, когда на русском языке начали издавать его первое собрание сочинений.

Томас Манн ощущал себя сугубо немецким писателем и хо­тел, чтобы его читатели видели в нем именно представителя не­мецкой культуры, немецкой литературы, немецких национальных традиций. Немецкая литература подарила ему главные привя­занности, вызывала в нем неизменный интерес, и его отношение к традиции, «одновременно любовное и разлагающее», ярче всего проявляется в его статьях и заметках о классической немецкой литературе. Лёссинг, Гёте, Шиллер, Гейне, Шатен, Клейст, Шамиссо, Фонтане, Шторм, Гауптман, Гессе, Келлер, Альтенберг — таков неполный список немецких писателей, которым Т. Манн в разные годы своей жизни посвящал отдельные работы весьма различного плана, объема и значения.Важно отметить, что все эти работы, за очень немногим исключением, посвящены писа­телям XVIII (Лессинг) и XIX веков, т. е. тех самых веков, той эпохи, которую Т. Манн считал бюргерской по преимуществу.

       Не только романы, но и эссеистика Манна во многом автобиографична: в облике великих деятелей культуры он неизменно подчеркивал человеческие качества, которыми обладал сам.

Среди писателей XX века, среди своих современников он удостаивал своими статьями и поздравлениями весьма немногих, и эти его обращения всегда были свидетельством духовной бли­зости и личного уважения и контакта. В писателях XX века (Гессе, Гауптман) он подчеркивал родственность их концепций его собственным взглядам, ощущал некое братство с теми предста­вителями литератур на немецком языке, кто подобно ему са­мому пытался отстоять немецкую культуру от фашистского вар­варства.

«Укорененность» в немецких традициях сочеталась у Т. Ман­на с глубокой восприимчивостью к миру русской литературы. Любовь и преклонение Т. Манна перед русской литературой XIX века способствовали возникновению живейшего интереса ко всему тому, что происходило в «стране Толстого».

Т. Манн не раз перечислял среди своих литературных настав­ников русских писателей. Например, в письме от 11 мая 1937 года он отмечал: «...во времена „Будденброков" великие скандинав­ские и русские писатели Хьеланн, Ли, Якобсон, Гамсун, Тол­стой, Тургенев, Пушкин, Гоголь, несколько меньше Достоевский были моими учителями».

Русская литература оказала огромное влияние на творческое мировоззрение писателя. В критических статьях Т. Манна, посвященных творчеству русских писателей, раскрылись его основные философские и эстетические взгляды на литературу и искусство в целом.

Все творчество Т. Манна проникнуто влиянием таких великих писателей как Толстой, Достоевский, Тургенев, Чехов. Именно русские писатели, особенно Толстой и Достоевский, составля­ли предмет частых размышлений Т. Манна, были его вечными спутниками, причем отношение к ним эволюционировало вместе с писателем: Достоевский и Толстой менялись местами в соз­нании Т. Манна, поочередно вытесняя друг друга. Но постоянным оставалось восхищение Т. Манна «святостью» русской ли­тературы, признание ее высокой духовности и недосягаемого совершенства. _;

 

              И в литературной критике, и в художественных произведениях Томас Манн широко пользовался методом скрытого цитирования, "монтажа", порой коллажа. Это, несомненно, относится к числу крупных достоинств его прозы и "придает ей многоаспектность, "объемность". Хотя дело нередко доходило до обвинений в плагиате, великий писатель утверждал: «Может быть, кому-то и по душе индивидуальность, "не запятнанная" влияниями, но мне представляется, что именно из них соткана вся великая литература, да и творчество вообще. Возможно, высшая задача писателя заключается именно в том, чтобы всем "дать слово", чтобы сквозь ажурную ткань текста просвечивали лица великих творцов культуры».[26.C.301]

Литература:

1. Адмони В. Г., Сильман Т. И. Томас Манн. Очерк творчества. - Л.:
«Художественная литература», 1960. – 280 с;

2. Апт С. Томас Манн. - М.: «Художественная литература», 1972. - 337 с;

3. Апт С. Над страницами Томаса Манна. - М.: «Художественная
литература», 1980.- 199 с.;

4. Бахтин М. М. Вопросы литературы и эстетики. - М.: «Правда», 1976. - 265 с;

5. Барулин B.C. Социально - философская антропология. М., 1994. 230 с.

6. Вильмонт Н. Н. Художник как критик // Манн Т. Собрание сочинений: в 10 т. -М.: «Художественная литература», 1961. - Т. 10. - 621 с.;

7. Вильмонт H. H. Шесть плодов о Томасе Манне.— В кн.: Вильмонт H.H. Великие спутники, М., 1966. - 588 с.;

 

8. Все шедевры мировой литературы. Сюжеты и характеры. Зарубежная
литература XX века / Под ред. В. С. Мельниченко - М.: «Олимп», 1997. – 832 с.;

9. Генрих Манн — Томас Манн: Эпоха, жизнь, творчество: Переписка, статьи / Сост., автор Послесл. и коммент. Г.Н.Знаменская; Пер. С.Апта.— М.: Прогресс, 1988.— 491 с.;

10. Дирзен И. Эпическое искусство Т.Манна. Мировоззрение и жизнь: Пер. с нем. / Предисл. С В. Рожновского. —  М., 1981. - 290 с.

11. Днепров В. Черты романа XX века. - М. - Л.: «Эксмо - пресс», 1965. - 276 с.;

12. Дымсрская Л. Томас Манн и Николай Бердяев о духовно-исторических истоках большевизма и национал-социализма.//Вопросы философии. 2001..№5. - 277 с.

13. Зарубежная литература ХХ века. Под ред. Л. Т. Андреева – М., 1996. – 401 с.

14. Зарубежная эстетика и теория литературы ХIХ-ХХ вв. МГУ, 1987. – 328 с.

15. Затонский Д.В. Искусство романа и ХХ век. М., 1973. - 289 с.

16. Знамение Томаса Манна: искусство и наука.// Хильшср Э. Поэтические картины мира. М..1979. - 245 с.

17. История немецкой литературы. Т. V. 1918-1945. М., 1976. -
360 с.

18. Кабанова И.В. Современная литературная теория. Антология. М., 2004. – 305 с.

19. Кон И.С. Т. Манн. Лунный свет на заре. - М.:«Олимп», 1998.- 496 с.;

20. Кургинян М. С. Романы Томаса Манна: Формы и метод. — М.: Худож. лит., 1975. — 333 с.,

21. Леитес Н. С. Немецкий роман 1918-1945 годов (эволюция жанра). Пермь, 1975. - 301 с.

22. Львов С. О прошлом во имя будущего (вступительная статья к русскому переводу: Генрих Манн. Молодые годы короля Генриха IV). — Кишинев: «Литературная артистика», 1989. - 129 с.;

 

23. Манн Т. Собрание сочинений: в 10 т. - М.: Государственное издательство художественной литературы, 1908 - 1929. - Т. 9. - 577 с;

24. Манн Т. Художник и общество. Статьи и письма. - М.: «Художественная литература», 1986. - 278 с.;

25. Манн Т. «Фрейд и будущее» // Дружба народов. – 1996. – № 5. – 285 с.

26. Манн Т. Письма. М..1975.- 207 с.

27. Манн.Т. Мое время. // Новый мир. 1955.№10. - 214 с.

28.  Манн Т. — (Жизнь замечат. людей) — М.: Мол. гвардия, 1972. — 349 с.

29. Мельник С. Национальное своеобразие публицистики Томаса Манна // Акценты: новое в массовой коммуникации. – Воронеж: ВГУ, 2003. – № 38-39 – 260 с.

30. Мельник С. Неомифологизм в публицистике Т. Манна // Акценты: новое в массовой коммуникации. – Воронеж: ВГУ, 2003. – № 7-8 (42-43). – 289 с.

31. Павлова Н.С. Типология немецкого романа. - М.: «Правда», 1982. -
214 с.;

32. Последние годы жизни Томаса Манна.//Вопросы философии.2001.№12. - 276 с.

33. Поэтика и действительность: из наблюдений над зарубежной литературой XX в / Под ред. В. Н. Михайлова - Л.: «Искусство», 1975. - 318 с.;

34. Русакова А. В. Томас Манн в поисках нового гуманизма. - Л.:
«Искусство», 1969. - 386 с.;

35. Русакова А. В. Томас Манн. - Л.: «Искусство», 1975. - 292 с.

36. Соловьев Э.Ю. Прошлое толкует нас: (Очерки по истории философии и культуры).-М. 1991. - 346 с.

37. Толмачев В.М. История зарубежной литературы XX в. М., Academia, 2003. – 310 с.

38. Фарман И.П. Теория познания и философия культуры. (Критический анализ зарубежных идеалистических концепций). М., 1986. - 342 с.

39. Федотов А. А. «Томас Манн. «Время шедевров». - М.: Издательство
Московского университета, 1981.-С. 150;

40. Флоров А. А. Творчество Томаса Манна. М.. 1960. - 249 с.

41. Харитонов М.С. Понятие иронии в эстетике Т.Манна (на материале эсссистических работ).//Вопросы философии. 1972.№5. - 108 с.

42. Художник и общество: Статьи и письма / Сост., Послесл. и примеч. С.Апта; Послесл. И. Голика. - М.: Радуга, 1986.- 440 с.

43. Языковой стиль Томаса Манна / Под редакцией Т. И. Сильман. ч. 1-2. -
Л.: «Современный писатель», 1973. - 315 с.