Министр финансов Лука

Меня снова доставили в Вакарести, тюремную больницу, где я провел месяц после изоляции в камерах министерства внутренних дел. Больница была переполнена значительно больше, чем раньше. Пациенты с туберкулезом находились в одном помещении с другими больными, что приводило к обоюдному инфицированию.

Туда пришли два работника тайной полиции, чтобы допросить меня.

 

«Какого мнения вы сейчас о коммунизме?» — подтрунивали они надо мной.

«Как я могу это сказать? — ответил я. — Я сталкивался с ним только внутри своей тюрьмы».

Они ухмыльнулись, а один из них высказал мнение: «Теперь вы сможете изучать его из первых рук одной очень важной персоны. Вы будете находиться в одной камере вместе с Василе Лука, бывшим министром финансов».

 

В марте 1953 года Лука был освобожден от своей должности в связи со скандалом с валютой. Это способствовало свержению клики Анны Паукер. Вместе с министром внутренних дел Теохари Георгеску, Лука был исключен из партии, и в настоящее время все трое находились в тюрьмах, вместе с жертвами их политического режима. Во время его правления Луке льстили многие, но лишь немногие любили его. Теперь охранники, также как и заключенные, пользовались случаем, чтобы выразить ему свое презрение. Лука сидел один в углу нашей общей камеры, до крови кусал пальцы и бормотал что-то про себя. Он был старым, больным человеком, в котором было невозможно узнать того, чей портрет когда-то столь часто появлялся в газетах. Лука был убежден, что помочь его беде невозможно. В любой бедственной ситуации христианин, если он верует, не сомневается, что идет путем, впереди которого шествует Христос. А у Луки, проведшего всю свою жизнь в служении коммунизму, теперь не оставалось ни веры, ни надежды. Если бы к власти снова пришли националисты, или страну оккупировали бы американцы, то Лука и его товарищи были бы первыми, кого повесили. А пока они сносили наказание от своих же бывших друзей по партии. К моменту нашей встречи Лука был почти на грани нервного истощения.

 

Он рассказал мне, что после того, как попал в немилость, его под пытками заставили сделать совершенно абсурдные признания. Военный суд приговорил его к смертной казни, но потом приговор был заменен пожизненным заключением.

 

«Они знали, что мне все равно осталось недолго жить», сказал он, кашляя.

Иногда его охватывали приступы ярости, и он неистовствовал против своих партийных врагов. Когда однажды он не сумел вытащить еду, которая просовывалась нам в камеру, я предложил ему кусок хлеба. Он с жадностью схватил его. «Почему вы это сделали?» — проворчал он. «В тюрьме я узнал цену поста». «И какова она?» Я сказал: «Во-первых, пост доказывает, что дух может владеть телом. Во-вторых, он спасает меня от дрязг и злых мыслей, которые так часто возникают из-за еды. И, в-третьих, если христианин не постится в тюрьме, то что он может тогда дать другим?»

 

Лука согласился, что единственная помощь, которую он получал после ареста, исходила от христиан. Но потом его дурное настроение снова взяло верх.

«Но я все же знаю гораздо больше верующих, которые являются отъявленными негодяями. Как член центрального комитета я крепко держал в своих руках все секты и религиозные общины. В моем кабинете хранились документы каждого священника страны. И ваши тоже. Я уже стал сомневаться, был ли в Румынии хоть один священник, который не был бы готов с наступлением темноты постучаться ко мне с черного входа, чтобы донести».

 

Я сказал, что человек часто позорит веру, но гораздо чаще случается так, что вера облагораживает человека.

В этом убеждает не только опыт большого количества святых, совершивших свой подвиг в древние времена, но и множество известных христиан, которых можно встретить сегодня.

Лука был рассержен. Его злоба против всего света делала для него невозможным признать в ком-то хорошие качества. Он повторял обычные атеистические аргументы, что церковь преследовала ученых. Со своей стороны я напомнил ему о великих ученых, которые были христианами, начиная с Ньютона и Кеплера и кончая Павловым и сэром Джеймсом Симпсоном, открывшим наркоз. Лука считал: «Эти люди лишь следовали традициям своего времени».

 

«Вы не правы, — сказал я, — Луи Пастер[32], основоположник микробиологии и иммунологии, верил, как простой горняк. Проведший почти всю свою жизнь в научных исследованиях, он обладал верой самого простого человека».

Лука раздраженно сказал: «А как же быть со всеми учеными, которых преследовала церковь?»

 

Я спросил, мог ли он назвать мне их фамилии. «Конечно, это — Галилей [33], которого посадили в тюрьму. Джордано Бруно [34] которого сожгли...» Он остановился.

Я сказал: «Итак, за 2000 лет вы смогли назвать лишь два случая. Если судить по всем человеческим меркам, то это триумф для Церкви. Сравните-ка этот результат с рекордами, которые установила партия только в Румынии за последние десять лет. Многие тысячи невинных людей были расстреляны, замучены и арестованы. Вы сами арестованы лишь на основании ложных показаний, выпытанных с помощью угроз и взяток. Как вы считаете, велико ли количество неправильных приговоров во всех странах за период коммунистического господства?»

 

Однажды вечером я рассказывал о тайной вечере, о причастии и о словах Иисуса, обращенных к Иуде: «…что делаешь, делай скорее».

Лука сказал: «Ничто в мире не заставит меня поверить в Бога. Но если бы я поверил в Него, то моей единственной молитвой к Нему бы было: «Что делаешь, делай скорее».

Состояние его здоровья ухудшалось очень быстро. Он харкал кровью и его лихорадило. На лбу выступал холодный пот.

 

К этому времени меня перевели в другую тюрьму. Прежде чем мы попрощались, он обещал мне подумать о своей душе. Но у меня не было никакой возможности узнать, что произошло потом. Однако, если человек начинает препираться с собой, то шанс найти правду очень невелик. Обращение ко Христу это обычно дело одного мгновения. Благовестие затрагивает сердце, и сразу же в глубине существа открывается что-то новое и священное.

 

В ту пору я встречал еще многих людей, похожих на Луку. Часто они беседовали с моими друзьями о том, как надо обращаться с коммунистами и с коллаборационистами в их среде в случае крушения коммунистической системы. Христиане были против мести, но меж ними были разногласия. Некоторые считали, что прощение должно быть полным. Другие говорили, что Иисус установил грань, когда наставлял Петра, прощать виновного не семь, но седмижды семь раз. Эту грань коммунисты уже давно перешагнули.

 

У нас было только право, считал я, изучив каждый отдельный случай и рассмотрев дурные влияния, которые сделали этих людей такими, какими они стали, отказаться от мщения, и помочь человеку оказаться в таких обстоятельствах, в которых он не смог бы творить зла.

Коммунисты уже потратили много времени и сил, чтобы наказать друг друга. Говорят, что Сталин отравил Ленина. Он заставил убить Троцкого ледорубом. Хрущев настолько был полон ненависти к соратникам Сталина, что даже опозорил его и обесчестил Мавзолей.

Лука, Теохари Георгеску, Анна Паукер и многие другие пали жертвами своей собственной жестокой системы.

 

Освобождение

Весной 1956 года высоко под крышей, вблизи от окна нашей камеры, свила себе гнездо пара ласточек.

 

Однажды щебетание возвестило нам, что вывелись птенцы. Один заключенный встал другому на плечи и заглянул в гнездо. «Их четверо», — воскликнул он. Ласточки-родители трудились неустанно. Вместо того, чтобы постоянно говорить о нашем освобождении, мы начали для разнообразия считать сколько раз прилетали и улетали ласточки, чтобы накормить своих птенцов. На день приходилось 250 полетов. Один старый крестьянин сказал нам: «Через 21 день они смогут летать». Остальные засмеялись. «Сами увидите», — сказал он. На 20-й день все еще ничего не происходило. Но на 21-й день все молодые птенцы вылетели из гнезда, порхая и громко чирикая. Наша радость была огромной. «Бог составил для них расписание, — сказал я, — для нас Он может сделать то же самое».

 

Прошли недели. Казалось, что на самом деле разоблачение Сталина приняло вид «оттепели». И хотя это могло продлиться недолго, но многих заключенных освободили по амнистии. Буду ли я среди них? Эта мысль только огорчала меня: если они освободят меня сейчас, то кому тогда я смогу быть полезным? Мой сын вырос и вряд ли вспоминал о своем отце. Сабина привыкла справляться одна. У общины был другой пастор, доставлявший меньше неприятностей.

 

Однажды утром мои мысли, текущие в этом направлении, вдруг были прерваны голосом:

«На допрос, живо, вперед!»

Итак, снова грубость, страх, вопросы, на которые я должен буду искать лживые ответы. Я начал собирать свои вещи, когда охранник рявкнул: «Давай, давай, машина ждет!» Я поспешил за ним по коридору и по двору. Пока мы поднимались с ним по лестнице, железные двери открывались одни за другими.

 

Потом я оказался на улице. Нигде не было видно никакого автомобиля. Только был чиновник, который вручил мне бумажку. Я взял ее. Это было решение суда, свидетельствовавшего, что я попадал под амнистию и был освобожден.

 

Я уставился на бумажку, ничего не понимая. Я выяснил все, что требовалось: «Я же отсидел только восемь с половиной лет, а был приговорен к двадцати».

«Вы должны немедленно покинуть тюрьму. Это исходит от Верховного суда».

«Но я же должен отбыть еще двенадцать лет».

«Прекратите ваши аргументы! Убирайтесь отсюда!»

«Но вы только взгляните на меня». Моя рваная рубашка была серой от грязи. Брюки в сплошных заплатах выглядели как пестрая карта. Мои сапоги могли быть взяты напрокат у Чарли Чаплина. «Первый встречный полицейский задержит меня!»

«Здесь у нас нет одежды для вас. Проваливайте!»

 

Чиновник вернулся в тюрьму. Ворота за ним закрылись и задвинулся засов. За стенами тюрьмы не было видно ни души. Я стоял один посреди тихого летнего ландшафта. Теплый июньский день был таким тихим, что я мог слышать хлопотливое жужжание насекомых. Светлая проселочная дорога простиралась вдаль между деревьями, которые были удивительно густого зеленого цвета.

 

В тени нескольких каштанов паслись коровы.

Как было тихо!

Я громко воскликнул, чтобы меня могли услышать часовые на стенах: «О Господи, помоги мне радоваться своей свободе не больше, чем тому, что Ты был со мной в тюрьме!»

От Йлавы до Бухареста было пять километров. Я перекинул свой узел через плечо и пересек поле. Мое имущество состояло из коллекции лохмотьев с затхлым запахом. Но в тюрьме они были для меня настолько ценными, что я даже подумать не мог, чтобы оставить их. Скоро я оставил улицу и пошел по высокой траве. Время от времени я гладил шершавую кору деревьев и останавливался, чтобы полюбоваться на цветок или молодой листочек.

 

Навстречу мне шли двое людей. Это была старая крестьянская супружеская чета. Они остановили меня и с любопытством спросили: «Ты идешь оттуда?» Мужчина вынул один лей, монету, величиной в 10 пфеннингов, и протянул ее мне.

Я смотрел на лей в моей ладони, и чуть было не рассмеялся. Никогда раньше никто не дарил мне лея.

«Дайте мне ваш адрес, чтобы я смог вам его вернуть», — сказал я.

«Нет, нет, оставь его себе», — обратился он ко мне, говоря мне «ты», как это делают румыны, обращаясь к детям и нищим.

Я двинулся дальше с узлом на плечах.

 

Еще одна женщина спросила меня: «Ты идешь оттуда?» Она хотела что-нибудь узнать о деревенском священнике из Йлавы, которого арестовали несколько месяцев назад. И хотя я не встречал его, но объяснил ей, что сам был пастором. Мы присели на обочину улицы. Я был счастлив найти кого-нибудь, кто бы хотел говорить про Иисуса, так как не спешил идти домой. Когда же я, наконец, снова собрался в путь, то она достала один лей, протянула его мне и сказала: «Возьми на трамвай».

«Но у меня уже есть один лей».

«Тогда возьми его ради Христа».

 

Я пошел дальше, пока не дошел до трамвайной остановки на краю города. Люди сразу узнавали, откуда я шел, и окружали меня со всех сторон. Они спрашивали об отцах, братьях, двоюродных братьях — у каждого был какой-нибудь родственник в тюрьме. Когда я сел в трамвай, то они не разрешили мне оплатить проезд. Многие встали и предлагали мне свое место. К освобожденным из заключения в Румынии издавна относятся с величайшим уважением. Итак, я сидел с моим узлом на коленях. Но когда вагон тронулся, я услышал на улице возглас: «Стой, стой!» У меня чуть не остановилось сердце. Трамвайный вагон рывком остановился, когда полицейский на своем мотоцикле вдруг завернул в сторону. Произошла ошибка — он ехал, чтобы вернуть меня назад! Однако нет, водитель повернулся к нам и крикнул: «Он говорит, что сзади кто-то висит на подножке».

 

Рядом со мной сидела женщина с корзиной, полной спелой клубники. Я смотрел на нее, не веря своим глазам.

«Ты не ел еще клубнику в этом году?» — спросила она. «Не ел уже восемь лет», — ответил я. Она сказала: «Пожалуйста, возьми». И насыпала в мои руки нежных, спелых ягод.

Я ел, как голодный ребенок, набив полный рот. Наконец, я остановился перед дверью своего дома. Некоторое время я медлил. Они были не готовы к моему приходу. Грязный и оборванный я являл собой ужасающую картину. Потом я открыл дверь. В подъезде стояло несколько молодых людей, среди которых был долговязый юноша. Он уставился на меня.

 

«Отец!» — вырвалось у него.

Это был мой сын Михай. В последний раз я видел его, когда ему было девять лет. Теперь ему было восемнадцать.

Потом навстречу вышла моя жена. Ее тонко очерченное лицо стало еще тоньше, но волосы все еще были черными. Я нашел ее прекраснее, чем когда-либо. Перед моими глазами все поплыло. Когда она обняла меня, я с величайшим трудом смог произнести: «Прежде, чем мы поцелуемся, я должен тебе что-то сказать: не думай, что я просто пришел из беды в радость. Я перехожу из радости со Христом в тюрьме в радость с Ним домой. Я не возвращаюсь домой с чужбины, а возвращаюсь из отчего дома в тюрьме в отчий дом к тебе».

 

Она всхлипнула. Я сказал: «Теперь можешь поцеловать меня, если хочешь». Потом я тихо пропел ей короткую песню. Я сочинил ее для нее уже несколько лет тому назад, чтобы пропеть ей, когда мы снова увидимся.

Пришел Михай и объявил, что квартира полна народа, и что они не хотят уходить, не поздоровавшись со мной.

 

Члены нашей общины обзвонили весь Бухарест. Непрерывно раздавались звонки в дверь. Старые друзья приводили с собой новых. Люди должны были уйти, чтобы уступить место другим. Всякий раз, когда меня представляли женщине, то я должен был делать вежливый поклон в своих смешных брюках, державшихся на бинте. Когда, наконец, все ушли, была почти полночь. Сабина настаивала, чтобы я поел.

 

Но я не испытывал голода. «Сегодня у нас было радости через край, — сказал я. — Давай завтра устроим постный и благодарственный день, а перед ужином прославим Святое причастие».

Я повернулся к Михаю. Трое гостей, среди которых был университетский профессор философии и которых я пока не знал, рассказали мне сегодня вечером, что мой сын привел их к вере в Иисуса. А я боялся, что один, без отца и матери, он погибнет!

 

Я не мог выразить свою радость словами. Михай сказал: «Отец, ты так много пережил. Я хотел бы знать, чему научился ты, пережив эти страдания?»

Я обнял его и сказал: «Михай, за все это время я почти забыл Библию. Но четыре вещи всегда были очевидными для меня: Есть Бог, Христос — это Наш Спаситель, есть вечная жизнь, а самое высшее — это любовь».

«Это все, что я хотел знать», — сказал мой сын. Позднее он рассказал мне, что решил изучать богословие.

 

В эту ночь я не мог заснуть в своей мягкой чистой постели. Я сел и раскрыл Библию. Я искал книгу пророка Даниила, которая всегда была моей любимой книгой. Но я не мог найти ее. Вместо этого, мой взгляд остановился на строке из 3-го Послания Иоанна: «Для меня нет большей радости, как слышать, что дети мои ходят в истине».

————————————-

[25] — Николай Островский (1904-1936) — русский советский писатель, авторромана «Как закалялась сталь».

[26] — Иоганн Фридрих Шиллер (1759-1805) — немецкий поэт, драматург и теоретик искусства, один из основоположников немецкой классической литературы.

[27] — Фридерик Шопен (1810-1849) — выдающийся польский композитор и пианист.

[28] — Джон Китс (1795-1821) — английский поэт-романтик.

[29] — Шарль Бодлер (1821-1867) — французский поэт.

[30] Генрих Гейне (1797-1856) — немецкий поэт и публицист.

[31] — Михаил (Михай) Эминеску (1850-1889) — румынский и молдавский поэт.

[32] Луи Пастер (1822-1895) — французский ученый, основоположник современной микробиологии и иммунологии, почетный член Российской Академии наук.

[33] — Галилео Галилей (1564—1642) — итальянский ученый, один из основоположников точного естествознания. Активно защищал гелиоцентрическую систему мира, за что в 1633 г. был подвергнут суду инквизиции, принудившей его отречься от своих научных взглядов. В 1992 г. папа Иоанн Павел II объявил решение суда инквизиции ошибочным и реабилитировал Галилея.

[34] — Джордано Бруно (1548-1600) — итальянский философ-пантеист и поэт. Обвинен в ереси и сожжен инквизицией в Риме.