Стефан Продев. О буквах 4 страница

Относительно времени поездки Ольги в Царьград и ее тамошнем личном крещении в науке существуют разные точки зрения. Летописная дата поездки отвергается - не 957 год, а 954-955 годы. Говорится и о двух возможных поездках княгини. Дата первой - 946 год (в это время, по "Повести", Ольга совершает поход на древлян, стоит "все лето" под Искоростенем, осаждая город). Одни известия говорят, что Ольга была крещена в Киеве, в канун своей второй поездки, другие, - что крещение состоялось в Константинополе, как это написано в летописи. Все эти гипотезы аргументированы. Однако византийские источники, подробно рассказывающие о посольстве княгини, прежде всего сам Константин Багрянородный, вовсе не упоминают о ее крещении в Царьграде. Яхья Антиохийский (византийский хронист, современник, далекий от столицы) знает, что Ольга обращалась к императору с просьбой прислать священников на Русь.

Из Царьграда был послан епископ, который в Киеве крестил и саму княгиню, и каких-то еще людей. Яхья дает справку: "Нашел я эти сведения в книгах русов"^*. В одной из недавних работ Г. Г. Литаврина интересно и остроумно, анализом деталей приема Ольги императором, доказывается факт посещения Ольгой Царьграда именно в 946 году. Исследователь полагает, что крещение самой Ольги состоялось все же в Константинополе, но во время ее второго посольства, то есть в 954-955 годах. Все это весьма любопытно и во всяком случае свидетельствует о том, что наука со времен Нестора на месте отнюдь не стоит^**. Что же касается нашей темы, то достаточно безразличны и точная дата посещения империи, и даже возможность двух приездов в Царьград. Важно, что поездка (поездки) была связана с крещением Руси и с относящимся к нему таким деликатным сюжетом, как предполагаемый брак Святослава на одной из византийских царевен. Сюжет этот Летописцем окутан в такие легендарные наряды, что лишь с трудом просматривается в пересказе дипломатических переговоров Ольги, которые Летописцу в свою очередь вовсе не хочется раскрывать в их реальных подробностях.

^* (См.: Розен В. Р. Император Василий Болгаробойца. Спб., 1883, с. 223-224.)

^** (Б. А. Рыбаков, опираясь на то, что рассказ о сборе Игорем дани с древлян в "Повести" следует непосредственно после рассказа о процедуре подписания в Киеве договора с Византией, полагает, что Игорь мог быть убит древлянами не в 945, а в 944 г. При византийском счислении сентябрьского года события осени с октября - ноября (время "полюдья") оказывались уже в следующем, 946 г. Тогда поход Ольги на древлян - это зима - весна 944/45 г. Ольга на севере - установление погостов и т. д. при этом расчете ложатся на осень - зиму 945/946 г. Весной 946 г. Ольга, оставив сани в Пскове, возвращается в Киев. Далее идет предположение Б. А. Рыбакова: "...крещение Ольги в Киеве или (что более вероятно) в Корсуни в день тезоименитства императора Константина и его матери Елены - 21 мая. Ольга при крещении приняла имя Елены". С летним караваном 946 г. Ольга во главе посольства отправляется в Константинополь (Рыбаков Б. А. Язычество Древней Руси. М., 1987, с. 377). Таким образом, удается разместить все эти события в хронологическую канву "Повести" в пределах 944-946 гг., не прибегая к версии второй поездки княгини в Константинополь.)

Ранняя дата визита - 946 год (Святослав еще ребенок) - дела не меняет: браки, помолвки, во всяком случае, и в таком возрасте были нормой. Ведь речь шла о браке династическом, следовательно, переговоры могли вестись в любом из названных городов.

Путешествие княгини в "Повести" - это не строгая запись хрониста, а как все связанное с Ольгой под пером Летописца становится легендой, расцвечивается узорами вымысла, за которым с трудом просматривается ткань событий. Вообще выдающаяся личность Ольги даже в этой, богатой определенными и яркими характерами, эпохе ставит Летописца в тупик. Он уступает перо писателю, даже поэту, создает образ то надменной, то смиренно склоняющей голову красавицы, тонко кокетничающей с императором.

Ольга - первый женский образ русской литературы, и образ этот, при всей легендарности сюжетов, художественности, ближе той правде истории, которая оказывается вернее педантичного следования фактам. Поэт часто видит дальше и глубже историка, и легенда, преображая правду факта, становится правдой истории.

Посольство прибыло в Царьград, вероятно, в конце лета - начале осени. Оно было большим. Византийские документы перечисляют - девять человек особо приближенных к Ольге, среди них ее племянник (по имени он не назван). Далее идут 22 "ела" от русских княжеств, среди них несколько человек представляют Святослава. Затем 42 купца. Их включение в посольство показывает, что торговым интересам Киева княгиня придавала значение важное. Можно было бы предположить - решающее значение, но вероятнее, что княгиня просто воспользовалась торговым караваном из Руси. В посольстве три переводчика - один из них личный, княгинин.

Кроме того, в свите Ольги византийцы насчитали 16 "приближенных" женщин и 18 человек женской прислуги. "Приближенные" - это часть двора, те, кого века спустя называли фрейлинами.

Был в посольстве и священник. Русская флотилия причалила па известном месте, в Суде. Купцов разместили, как обычно, на подворье монастыря святого Мамонта, и они занялись своими торговыми делами, а вот собственно посольству княгини пришлось подождать... По мнению Ольги, слишком долго. Византийцы умели поводить за нос кого угодно. Император всякий раз оказывался занят делами чрезвычайной важности.

Перед княгиней, "архонтисой русов", извинялись, но официальный прием откладывался со дня на день. Такое - выдержать приезжих, отчасти для большей сговорчивости, а более из спеси, - существовало в посольской практике очень давних времен. Ольга понимала это. Важно, чтобы ромеи не перешли границ, когда проволочки переходят в дипломатическое оскорбление. Границ этих Константин VII не перешел. А пока Ольгу занимали, чем приличествовало. Мы знаем, чем и, главное, с какими целями занимало знатных чужестранцев в столице тамошнее министерство иностранных дел...

Град Константина, конечно, поражал всякого приезжего. Вряд ли Ольга осталась равнодушной к этому действительно великому городу. Прежде всего резкость контраста: каменные громады храмов и дворцов, на века сложенные оборонительные стены крепости, неприступность башен и камень, камень - всюду камень. Как это соотносилось с дремучими лесными дебрями и тихими реками русских равнин, с редкими поселениями пахарей и охотников, еще более редкими небольшими городами, обнесенными бревенчатой стеной или просто частоколом? Зеленые просторы Руси и здешние скученные ремесленные кварталы: литейщики и ткачи, сапожники и сыроделы, чеканщики и мясники, ювелиры и кожевники, кузнецы, живописцы, оружейники, судостроители, нотариусы, менялы. Строгая иерархия занятий и ремесел. Мастера сдержанно хвалят свои действительно отличные и удивительно дешевые товары. Цена вырастет потом, когда вещи пройдут десятки рук, обрастут налогами и пошлинами, а когда чиновники, казалось бы, взыскали все, что положено и еще сверх того, и взять уже вроде нечего - требовали просто так, "подарок".

На Руси этого пока не было. И пока мало где на Руси дымились горны да слышался перезвон кузниц. Больше стук топоров. Еще дубили шкуры зверей, мочили лен, молотили хлеб... Правда, в Царьграде все продавалось и, стало быть, все покупалось. А Русь везла на его рынки - на мировой рынок - нечто совершенно бесценное - меха, пушнину северных лесов. И в Константинополе, и па базарах сказочного Багдада, и еще дальше - повсюду это предмет самой изысканной и расточительной роскоши. А еще воск, мед... Долгие века еще Русь - Россия будет вывозить на рынки Европы товары, которые называли традиционными в ее экспорте. Холсты, льняные и конопляные ткани, лес, сало, кожи. Назовем только эти виды нехитрого, казалось бы, товара - ценнейшее стратегическое сырье. Лен и конопля - это паруса и канаты, это флот, это господство на море. Сало - веками, вплоть до недавнего времени - практически единственная смазка, без которой нет промышленности. Кожа - это упряжь и седла, обувь и походное снаряжение. Мед - необходимый и ничем не заменимый в ту эпоху продукт. Во многом, очень во многом на русском экспорте росла и стояла промышленность Европы.

И все начиналось с Киевской Руси, и было ясно уже Византийской империи, активно стремившейся к хозяйственным, экономическим, торговым связям с Русыо, к русскому рынку, русским товарам. Конечно же Ольга любовалась храмами и памятниками, мозаиками столицы ромеев. Должны были запомниться шестидесятиметровая колонна Константина с фигурой императора - она будет и через века впечатлять русских паломников-христиан, и древний монумент посреди ипподрома - тридцатиметровый из розоватого египетского гранита - трофей, перевезенный в столицу еще в конце IV века, в 390 году... Это, конечно, не то, что оставить свои сани...

Многое, очень многое и примечательное видела Ольга в Царьграде.

Посмотрим на тогдашний Константинополь глазами великой княгини, правительницы большого государства, оценивающими увиденное. Ольгу-женщину мог увлечь весь сказочный Царьград. Ольга-княгиня трезво видела, что далеко не все, пожалуй лишь немногое, может быть соотнесено с Русью в этой чужой жизни. Да, акведук Валента - канал над городом - чудо строительной техники, но к чему он в Киеве? В Царьграде нет пресной воды, а в Киеве прозрачное течение могучего Днепра, что не уступит и самому Босфору.

Каменные крепостные стены? Но в ту эпоху они не были надежнее деревянных. Половецкая стрела не страшна и за частоколом. Воин же рус - всем известно и Византии тоже - стоит любых трех заморских наемников.

Каменные дома? Опять-таки вряд ли особенно привлекали. Русь - на долгие века - страна лесов и полей, крестьянская, пахотная. Зачем и кому в ней каменное строение? Без нужды оно, и не по климату, и не по роду занятий. Памятники? Монументы? Русь еще очень молода, ей пока нечего и некого отмечать такими сооружениями.

Причудливы и поучительны зигзаги истории. В стихотворной эпитафии на гробнице Никифора Фоки снова об угрозе с севера:

 На нас устремилось русское всеоружие,  Скифские народы яростно порываются к убийствам.

Это о походе Святослава. Среди многих памятников Константинополя на Таврийской площади (Таврия - это Крым) монумент с рельефами на военные темы. Один из них изображал - это написано в путеводителе X века по Константинополю (был и такой) - последние дни города, "когда русы будут разрушать его". Барельеф - предостережение, память грозного похода Аскольда. И барельеф - пророчество. В конце концов неприступный город был взят штурмом. Но не варварская Русь, которой, оказывается, еще в те времена пугали западную цивилизацию, разгромила Константинополь. Он был взят и разграблен христианами-крестоносцами в 1204 году. История учит. Тех, конечно, кто слышит ее уроки...

В "монументальной пропаганде" ромеев звучала основная мысль "русской", если можно так выразиться, политики Византии: опасение, большая заинтересованность, стремление поставить "этих скифов" на службу интересам империи.

Посольство, надо полагать, барельефом поинтересовалось. Что думали русские "слы", сказать трудно, а политику Византии наши "скифы" прекрасно понимали и без этого.

Наконец 9 сентября 957 года, в среду, в Магнавре, тронном зале дворца, состоялся императорский прием. Прием закончился парадным обедом в честь "архонтисы русов" и ее посольства. Прощальный прием 18 октября был столь же торжествен. Мы не знаем, как шли переговоры Константина и Ольги, посольства с правительством империи. По результатам ясно, что они не были удачны. Ольга уехала раздосадованной, и отношения между державами улучшить не удалось.

Византийские источники о характере переговоров не сообщают. Надо полагать, что предложения Киева были признаны не соответствующими интересам и достоинству империи и поэтому - византийские документалисты избегали фиксации не слишком приятных фактов - не были записаны.

Вероятно, предложения Руси представляли собой то, что в современной дипломатии называется "пакетом", то есть должны были рассматриваться все вместе. Очевидна заинтересованность Византии в военной помощи, в этот период действительно остро необходимая империи, а также взаимная заинтересованность в принятии Русью христианства, но здесь-то, видимо, переговоры сорвались.

Мы можем предполагать это с достаточной долей уверенности. Взаимные интересы Киева и Царьграда останутся прежними и много позднее: политическая ситуация, сходная в общих чертах, повторится спустя сорок лет. Вероятно, стороны взаимно сочли требования чрезмерными. Ольга вела речь о династическом браке (так произойдет и при Владимире). Византия выдвигала условия вассальной зависимости Русского государства. Договоренность не могла быть достигнута. Будущее покажет, что империя совершила ошибку. Константин VII оказался недальновидным политиком.

И, надо думать, уже на следующий день после прощального приема русская флотилия подняла паруса. Снова раскроем страницы летописи. Примечательны в ней прощальные слова Ольги патриарху: "Люди мои и сын мой язычники, - да сохранит меня бог от всякого зла". Никакого "зла" от своих людей Ольга не боялась. Ее слова - утверждение: были и останутся язычниками, крещение Руси не состоится.

Относительно личного крещения княгини и части ее свиты в Царьграде мнения исследователей расходятся. Важный аргумент в пользу того, что Ольга была крещена до поездки: византийские хроники и сам Константин не преминули бы отметить факт ее крещения в Царьграде, в описании же приемов императором в Магнавре, а затем прощального приема императрицей в зале Юстиниана нигде не говорится о крещении "архонтисы русов". Такие факты, важнейшие в политике империи и деятельности ее церкви, византийцы отмечали непременно. В те же годы в Царьграде крещены, например, два венгерских князя, и это византийцы фиксируют протокольно. Совершенно невероятно, чтобы крещение Ольги сочли не заслуживающим упоминания.

Может быть, только дар Ольги - большое золотое блюдо, в отделке - "камень драгий" и жемчуг, блюдо, которое Ольга пожертвовала в святую Софию и которое показывали в Царьграде еще в начале XII века, - мог бы считаться крестильным вкладом княгини.

Так его рассматривает и Русская православная церковь. Традиция давняя, но столь же вероятно, что блюдо - свидетельство принятого обмена подарками. Ольге тоже были вручены "многочисленные дары - золото и серебро, и паволоки, и сосуды различные". К тому же ничто не мешало Ольге сделать вклад в храм в том случае, если бы она была крещена на Руси.

Остается деталь, которая требует объяснения. При крещении Ольга получила имя Елены. Это частность, но частность важнейшая. В крестильном имени пытались предугадать, точнее, мистически ознаменовать судьбу, связывая имя с тем "соименным" святым, по которому оно дано, и с теми, кто это имя достойно - опять же с христианской точки зрения - носил... Еленой звали мать Константина Великого. Это она, христианка при сыне-язычнике (а Константин принял крещение едва ли не на смертном одре), отправилась в Палестину, чудесно обрела там величайшую христианскую святыню - крест, на котором распяли Христа. Та, "древняя Елена", много радела об укреплении христианства в Римской империи.

Вот на такую роль матери-христианки при сыне-язычнике, который под ее влиянием примет истинную веру, и "предназначает" Ольгу-Елену ее новое имя.

Догадка не рушится, если Ольга крещена в Киеве перед отъездом.

И если переговоры княгини о браке сына - поиски ею династической невестки в семействе порфирородного императора - оказались (пока!) тщетными, то Летописец превращает их в галантную историю в духе средневековых романов.

Домогательства Ольги превращаются в домогательства Константина и выглядят даже несколько комично: "И увидел царь, что она очень красива лицом и разумна (какая, однако, перекличка с Никоновской летописью, с рассказом об Ольге-перевозчице. - Г. П.), и сказал ей: "Достойна ты царствовать с нами в столице нашей". Она же, уразумев смысл этого обращения, ответила цесарю: "Я язычница, если хочешь крестить меня, то крести меня сам - иначе не крещусь". И крестили ее царь с патриархом". После этого Константин с завидной прямотой говорит Ольге, точнее, уже Елене: "Хочу взять тебя в жены себе".

Вот тут и последовал хитроумный ответ княгини, после чего императору осталось только признать: "Переклюкала мя еси..." (то есть перехитрила).

Константин уже давно был женат, и императрица Елена - еще одна знаменательная соименность для династических устремлений Ольги-торжественно принимала русское посольство во дворце. Игривая беседа с Константином - обозначение Летописцем действительно имевших место переговоров матримониального характера, но о браке Святослава. Они были неудачны, и летопись превращает их в неудачное сватовство Константина. Сохраняются оба существенных момента переговоров: сватовство и отказ. Реалии же, как мы видим, преобразованы в насмешку над цесарем благоприятным для чести княгини образом.

Отношения не с империей, а с Константином были испорчены. Император рассчитывал свою политику, полагая, что византийское влияние сможет быть распространено без учета интересов Киева. Это было ошибкой византийской дипломатии, не оценившей роста силы и влияния Руси; впрочем, это обычная ошибка прегордой Византии, всегда низко оценивавшей "варваров",

Империи уже вскоре потребовалась помощь, и Константин отправил послов в Киев. Ответ Ольги показы-вал, насколько она раздражена недавними переговорами и проволочками в приеме посольства.

Ольга пообещала прислать войско, "если ты так же постоишь у меня в Почайне, как я в Суду...". Почайна - приток Днепра, где была торговая пристань Киева. Ольга хорошо помнила, как ее корабли стояли в константинопольской бухте.

Дипломатического разрыва не было. Торговля шла прежним порядком, а когда воцарившийся Роман II тоже просит военной помощи, Ольга в 961 году посылает киевскую рать, "воев" в помощь империи, обороняющейся то от арабов, то от набегов норманнов, то от сильнейшего болгарского войска. О крещении Руси речь пока не идет. "Похвала Ольге", помещенная Летописцем в год ее смерти (969 г.), - агиографическое прославление княгини - как бы предваряет грядущие события. Ольга сравнивается с луною в ночи, с зарею перед светом, с денницей перед солнцем. Солнцем Летописец назовет Владимира. Пока же он исподволь готовит читателя к своему главному сюжету - крещению Руси.

"Робичич"

Князь Владимир - одна из самых ярких фигур истории Отечества и, может быть, крупнейшая в Древней Руси. Непростая личность. Это только кажется, что сквозь даль десяти веков в скупых строках дошедших до нас известий трудно увидеть этого многогранного, страстного и талантливого человека, взявшегося решительно расчистить путь новому социальному развитию государства, сломать старые идеологические основы, дать ему "новую веру", новые идеалы, новый смысл жизненных ценностей.

Когда в 969 году печенеги неожиданно осадили Киев и гонец мчался к Святославу на Дунай за помощью, воевода Претич сумел коротким ночным броском на ладьях к стене города выручить Ольгу. С княгиней были и ее внуки. В челне сидели Ярополк, Владимир, Олег. Пройдет несколько лет, и совсем еще юный Олег поднимет меч на Люта, сына варяжского воеводы, - после гибели Святослава варяги стали забирать силу в Киеве. Старый Свенельд отомстит, заставит Ярополка повести войско на Олега. Олег погибнет трагически и нелепо.

Его воины, разбитые варяжской дружиной Ярополка, панически спешили укрыться за стенами Овруча. И снова на Древлянской земле развернулась дружина Свенельда. Усобицы на Руси кровопролитными обычно не бывали. Смердам не очень-то хотелось истреблять других, таких же подневольных, ради княжьих распрей. Да и князья не стремились ни к большим потерям, ни к большому урону противнику - равно невыгодно. Иное дело здесь: рубили варяги, чужеземцы, рубили страшно и безжалостно. Только этим можно объяснить панику Олеговой рати, спешившей укрыться за стенами Овруча. На крепостном мосту у ворот города так теснили друг друга кони и люди, что многие попадали в ров и были раздавлены там. По другой записи, мост не выдержал тяжести беглецов, обрушился, погребая всех. Среди задавленных был Олег.

Смерти брата Ярополк, видимо, не хотел. Тело Олега нашли во рву, принесли, положили на ковер. Ярополк плакал, потребовал Свенельда, бросил ему в горечи: "Этого ты и хотел". Жестокий Свенельд молчал. Обошлось без меча, но боги помогли, Лют отомщен, и все сделалось как нельзя лучше.

Впрочем, так считал и Ярополк. Он наследовал землю и власть младшего.

Владимир был в это время в Новгороде и, когда пришла весть о смерти Олега, долго не раздумывал. Идея единовластия казалась само собою разумеющейся. Владимир думал о себе. И летопись сообщает, что новгородский князь "испугался и бежал за море". Но это не страх или не только страх. Наш "политический эмигрант" бежал с тугой мошной. И вскоре он возвращается. Из Скандинавии? Из Дании? - не знаем, но возвращается он в Новгород "с варягами".

Настала очередь Ярополка. Владимир поведет на Киев свое войско, Ярополка обманом зазовут в отцовский терем, и там, в сенях, два варяга бандитским ударом под ребра буквально поднимут его на мечи. Владимир станет великим князем киевским, единовластным правителем Руси. Так будет.

А сейчас гребцы налегают на весла, и Ольга прижимает ежившихся от утреннего холода внучат к днищу челна, - не ровен час, печенеги опомнятся и ударят вдогон звенящими стрелами.

Все обошлось.

Святослав, отбросив печенегов от города, занялся делами государства: Ольга при смерти, и для того, чтобы вернуться на Дунай, князю многое следует уладить в Киеве, в Чернигове, в беспокойной Древлянской земле, на севере - во всем огромном государстве. Святослав распоряжается быстро и точно: Ярополку - Киев, Олега - к древлянам. Когда же новгородские бояре и торговые гости стали просить князя, Святослав даже призадумался. "А кто бы пошел к вам?" - спросил он и предложил Новгород Ярополку. Тот не захотел. Отказался и Олег. Новгородцы даже пригрозили: "Сами найдем себе князя". О Владимире, судя по "Повести", речи не шло. Летопись как бы не видит этого сына Святослава. И сам он не принимает его в расчет. Владимир - сын ключницы Ольгиной, Малуши, сын рабы - "робичич". Сын, конечно, законный - понятия восточных славян о браке были прежними, многоженство еще в обычае. Законы о детях, рожденных в браке, и детях внебрачных, "незаконных" - это понятие из будущего, тогда уже недалекого. Различия, постыдные и несправедливые, принесет христианство, христианская мораль. И все же в обществе, где так много определяли права наследования, эта разница уже существовала. Сын Святослава, безусловно, княжич, но вот мать княжича могла быть и другого рода...

Ключник, ключница по тем же феодальным нормам, конечно, должны быть рабами. Кто распоряжается припасами княжьего дома? княжьего двора? княжьей собственностью? Ключник. Так как же он сам может не быть такой же собственностью? "Русская Правда" зафиксирует эту норму: "А се третье холопство, привяжет ключ к себе без ряду". Это холопство - обельное, полное, то есть рабство. Конечно, если "с рядом", с договором, то дело в договоре. "На том же стоит", - заключает свою статью 110 устав Владимира Всеволодовича, прямого потомка той самой Малуши, которая "привязала ключ" - знак ответственной, но рабьей должности.

Тут много значил Добрыня, родной дядя Владимира, брат Малуши. Мы застаем его при Владимире воспитателем. После гибели Святослава он - ближайший родственник и, по обычаю, стал мальчику "отца в место". Место отца - это и обязанности и права отца. По тем, весьма патриархальным, временам - немалые. И здесь Добрыня стал выдвигаться при киевском дворе. Судя по дальнейшей его деятельности при Владимире, он и за море едет, и в Новгороде идолов ставит, и свергает этих идолов. Многие очень ответственные поручения княжьи выполняет Добрыня, человек и талантливый, и расторопный, и обходительный. Это он, "славный Добрынюшка Никитич", вошел в цикл киевских былин богатырем и добрым молодцем, щедрым и тароватым. Он и гусляр-сказитель, и богатырь, свой и в пирах и в былинных (тоже исторических) богатырских заставах князя Владимира. Летопись отмечает: "Бе Добрыня храбр и наряден муж". В одном из походов в поиске новых данников он показал Владимиру на пленных: "Посмотри, князь, они все в сапогах. Эти нам дани не дадут. Пойдем поищем себе лапотников..." Наблюдение острое, и Владимир согласился.

Впервые мы встречаем Добрыню на страницах летописи, когда Святослав распределяет княжения. Это он посоветовал новгородцам: "Просите Владимира". Почему новгородцы согласились? Чем обошел их Добрыня? Думали, что "робичич" будет покладистее, чем "прямые" князья, терпимее к их торговым и боярским вольностям. Хорошо, что Владимир еще мальчик, новгородцы и потом любили, чтобы князь подрастал у них, вживался в землю. Добрыня и вовсе казался человеком подходящим: из простых, не богат, двора своего нет. Словом, рассчитали, решились и пошли к Святославу: "Дай нам Владимира". Тот был краток: "Вот он вам".

Владимир княжит в Новгороде, ладит с боярством и купцами быстро растущего и богатеющего города, приносит кровавые жертвы на Перыни, жжет вокруг фигуры резного идола костры священного и всеочищающего огня.

И тут потянулась цепочка как бы случайностей. Пал в засаде на порогах. Святослав - случайность. Олег встретил Люта на охоте в своем лесу и убил его - случайность. Сам погиб во рву - случайность.

И поднялись, двинулись, нарастая, какие-то глубинные силы: поскакали гонцы в Новгород, изготовились к бою дружины, воины оглаживают коней, пробуют крепость подпруг, вьючат походное снаряжение.

Стража зорче смотрит с городских башен вдаль. Пока еще все смутно, все неясно.

Но, полно, действительно ли игра случая приведет в Киев Владимира? А если бы Свенельдич, когда погнался за ним по лесным полянам Олег, остановил коня и коротким ударом меча сразил Олега?

Да, мозаика фактов, случаев, частных деталей могла быть иной. Но угроза варяжского засилья в Киеве при Ярополке вполне реальна, и, так или иначе, столкновение с варягами было неминуемым.

После Святослава неизбежно и сосредоточение власти в одних руках - руках великого князя. Олег мог жить, но борьба за власть - насущная задача. Через случайность, через игру случая пробивает себе путь историческая закономерность. И здесь, в частных фактах далекого прошлого, для нас свидетельство того, что Киевская Русь - относительно недавно еще объединенные союзы племен - пока еще объединение непрочное.

Закономерностей развития истории наши предки не знали, но необходимость государственного единства понималась ими, - эта мысль возникает и укрепляется в общественном сознании эпохи.

И X век осуществляет это объединение феодальными методами. Сводные братья начали готовиться к войне. Владимир "за морем" нанимает дружину. Деньги ему на это мог дать только Новгород. Верхи Новгорода расценивали ситуацию как трудную, но многообещающую и в целом благоприятную.

Владимир возвращается во главе большого варяжского отряда. Но дело не в наемниках, для похода на Киев Владимир собрал все силы северной Руси. Ни боярство, ни купечество новгородское не пожалели средств на то, чтобы взять Киев. Рассчитывали, что первенство в государстве может перейти к Новгороду вместе с властью над землями, вместе с данями, правыми и неправыми поборами и многими другими преимуществами столицы. Может быть, рассчитывали скромнее: на большую автономию, на привилегии городу. Варяжская дружина, сверх платы, собиралась пограбить богатый Киев. Силу собрали нешуточную и с нешуточными намерениями. В борьбу было втянуто все государство. Оба противника стремятся перетянуть каждый на свою сторону Полоцк. Княжение важное, здесь разветвляется "путь из Варяг в Греки", и Западная Двина выводила ладьи с юга прямо в Балтику. В Полоцке же сохранилась власть каких-то потомков Рюрика, князя Рогволода, о котором летопись знает, что "пришел из-за моря". Традиционным методом объединения княжеств был брак между правящими родами. Владимир посылает в Полоцк сватов. Здесь-то и прозвучал оскорбительный, повторявшийся противниками Владимира ответ гордой дочери Рогволода Рогнеды: "Не хощу розути робичича..." Разувание жениха невестой - часть свадебного языческого обряда, знак покорности жены. Обряд не противоречил и христианским поучениям на темы семьи, поэтому в дальнейшем удерживался наравне с христианской обрядностью.

Для Владимира "робичич" прозвучало оскорблением. К тому же оказалось, что Ярополк его опередил, тоже засылал сватов и что Рогнеда дала ему обещание...

Первый удар Владимир обрушил на Полоцк. Рогволод и вся его семья были схвачены и убиты, но прежде этого, по приказу Добрыни, Владимир на глазах отца и братьев публично насилует Рогнеду. Это и месть за оскорбление, и одновременно осуществление княжьего права. Рогнеда по нормам языческой этики отнюдь не была обесчещена. Она стала женой Владимира, и сын ее Изяслав со временем наследовал княжение в Полоцке. Этика и право старого и нового обществ в это время и противоборствуют, и налагаются друг на друга. Старые родовые нормы все увереннее вытесняются феодальным правом.