Стефан Продев. О буквах 5 страница

Судьба города на Днепре была решена. Под стяг Владимира встали новгородские словене, чудь, кривичи, варяги. Что мог противопоставить Ярополк армии всего севера Руси? Из Святославовой дружины с Дуная вернулись в Киев немногие, реальных сил для сопротивления не хватало. К тому же Ярополка в Киеве не любили.

Боевых действий почти не было. Воевода Ярополка, некий Блуд, изменил ему, запугал чем-то и в конце концов обманом привел в терем к Владимиру. Еще кто-то из дружины крикнул вслед: "Не ходи, князь, убьют тебя!" Но Блуд уже захлопнул двери сеней, за которыми стояли два наемника... 11 июня 978 года Владимир стал княжить единовластно. Летописец, оправдывая Владимира, цитирует его слова: "Не я ведь начал убивать братьев, но он". Казалось бы, на престоле, только что залитом кровью брата, Владимир должен чувствовать себя неловко. Его оправдание даже с точки зрения родового права стоило немного, а то, что он "робичич", еще усложняло дело. Летописец ищет, кто же "виновен в крови той", и совсем без оснований обвиняет в убийстве Блуда.

Логично предположить, что опорой Владимира на первых порах должны были стать наемники-варяги, как у Святослава, как у Ольги и Ярополка.

Владимир начинает с меры крутой и неожиданной. Он изгоняет варягов не только из Киева, а вообще из Руси: киевляне вздохнули свободно.

Распоясавшиеся наемники бесчинствовали, князю заявляли: "Это наш город, мы его захватили". Требовали выкуп по две гривны с человека - Владимир попросил месяц на сбор огромной дани. Но не дань собирал Владимир в этот месяц, а войско.

Варяги поняли, что их могут просто перебить в Киеве, и, быстро смирясь, попросили, чтобы князь выпустил их "в Греки", внаем Византии. Владимир охотно "путь показал". И пока банда снаряжала ладьи, послал императору - это уже Василию II - письмо: "Вот идут к тебе варяги, не вздумай держать их в столице, иначе наделают тебе такого же зла, как и здесь, но рассели их по разным местам..." Больше же всего просил не отправлять их обратно в Киев. Отчаянное, видно, отребье набрал князь "за морем" для своего похода.

С этого времени Русь вообще перестает опираться на наемную варяжскую силу. Конечно, и много позднее варяжские отряды были на службе у Руси, нанимали и других иноплеменных воинов, русские тоже служили в Византии, но, начиная с Владимира, решающее значение имело свое постоянное войско. Огныне оно формируется на национальной основе.

Изгнание варягов не только обеспечило князю широкую популярность. Общине был нанесен удар: отныне смерд, бросив землю, мог найти службу в дружине князя и вернуться в родные пенаты уже не княжим данником, а сборщиком дани.

Вторым государственным делом (в летописи все это под 980 годом) Владимир "поставил кумиры на холме за теремным двором".

Существует предположение, что это уступки Владимира старой киевской знати, тем "старцам градским", кто помог ему войти в Киев. Считают также, что существовала традиция, когда новый князь должен был "обновить" обветшавшие фигуры. Последнее маловероятно, во всяком случае, мы не видим в наших источниках нужных аналогов. Наконец, считают - и это наиболее распространенная и хорошо аргументированная точка зрения, - что Владимир пытается создать в Киеве нечто вроде пантеона главных славянских богов, то есть предполагается попытка князя противостоять христианскому проникновению традиционной идеологической системой.

Исторически такие попытки не новы. Подобные пантеоны знал Рим, где божества покоренных народов прямо включались в систему государственных культов, аналогично действует Константин Великий в канун признания христианства государственной религией. Что должны были возвестить городу и миру - Киеву и Руси - эти идолы? Соединение прежних богов в единый религиозный ансамбль? Символ государственного единства? Маловероятно.

Киевская Русь изначально - объединение полутора десятков племенных союзов, более сотни племен. И в каждом - свои племенные боги, мало пригодные к условиям большого государства, устраивающегося на совершенно иных основах, чем прежние родоплеменные союзы, чем прежние общины.

В древнем славянстве мы имеем дело не с пантеоном, а с пантеонами племенных богов, не с едиными языческими "представлениями славян о природе", а со сходными анимистическими, тотемистическими и т. д. представлениями, едиными по существу, но разнящимися в местных культах отдельных племен. Слияние такого рода пантеонов в единый, так сказать, "пантеон" - вполне безнадежно практически и совершенно непригодно для целей феодального государства. Классового неравенства, уже реально сложившегося, ни один из прежних языческих богов не мог ни утверждать, ни оправдывать. Ни Перун, чье дело - война, гроза и буря, ни Хоре - солнце, совершающее огненный путь по небу, ни Велес - хранитель мирных стад...

В науке попытки установить иерархию языческого пантеона славянства исходили из молчаливого ante factum - признания ее существования. Между тем обожествление сил природы, скорее всего, такой иерархии просто не устанавливало, а если она и возникала, то это была, если можно так выразиться, "зыбкая иерархия", иерархия сиюминутной религиозной потребности. Существовала "специализация" богов, но и она четких границ, как правило, не знала.

Чаще всего верховным богом называют Перуна, но, например, свидетельство арабского путешественника сохранило еще одного "верховного" славянского бога. Ахмет Ибн Фадлан наблюдал русское святилище и разговаривал с русским купцом, приносившим при нем жертву. Вот что увидел любознательный путешественник, подчеркивающий, что подобное делает каждый из прибывших на торг купцов-русов. Святилище - высокий столб, вкопанный в землю, в верхней части с резным лицом, которое Фадлан называет "похожим на человеческое". Вокруг этого изображения стоят такие же, поменьше. За каждым из малых вкопан столб несколько более высокий, чем фигуры. К идолу приходят и приносят хлеб, мясо, молоко, лук и какой-нибудь алкогольный напиток.

Обряд состоит в том, что купец, простершись перед изображением, подробно перечисляет все, что привез на продажу, затем оставляет принесенные им продукты перед столбом и просит, чтобы божество послало ему выгодного покупателя. Если торговля не ладится, купец терпеливо дважды и трижды возвращается к идолу, а если и это не помогает, то приносит подарок одному из малых изображений, говоря, что это "жена господина". Если дела идут успешно, то приносится крупная жертва: убивают нескольких животных, например овец. Мясо раздается бедным, а часть его раскладывается перед всеми идолами. Головы жертвенного скота насаживаются на высокие столбы. Фадлан подчеркнуто объективен, но в его пересказе проглядывает мусульманин, с презрением относящийся к таким примитивным верованиям. Фадлан выдает себя, замечая, что ночью все поедают собаки, а тот, кто принес жертву, уверен, что это "господин соблаговолил ко мне и съел мой подарок". Думаю, что и купец не хуже Фадлана знал о местных псах. Важно другое - это главное божество не Перун: мы не знаем жен этого "господина".

Еще пример. О трупосожжении, принятом среди племен юга Руси, хорошо известно. Тот же Фадлан оставил подробное описание обряда. Фадлану пересказали спор "одного из русов" с членом посольства Фадлана. Спор шел о том, по какому обряду следует хоронить покойников. Рус аргументировал: "Вы, арабы, - глупый народ, ибо в земле человека съедают черви, а мы сжигаем его, и он туг же уходит в рай". Но то, что было сказано неведомым русом мусульманину, вполне могло быть повторено северным славянам. Словене, кривичи предавали покойников земле...

На территории Киева археологами обнаружены погребения и по другим обрядам, даже иудейским.

Вряд ли языческий пантеон Владимира мог иметь успех. Трудно предположить и веру князя в то, что этот составной культ может хоть как-то привиться, тем более что на него может опереться государственная политика. Уже достаточно долгий срок христианство существует в Киеве вполне легально, какая-то часть боярства и дружины крещены, преимущества христианства в обществе, которое складывается и развивается на Руси, очевидны. Киев постоянно и тесно общается с христианским Западом и Югом. Разрушается община, прежние идеалы, прежняя вера рушатся под давлением нового мировоззрения. Мировоззрения, при всей общей религиозной ошибочности отправных посылок, значительно более прогрессивного в сравнении с теми первоначальными формами религиозных представлений, которые продолжают бытовать среди славян. Владимир это понимал.

Ясно одно: в годы, предшествующие крещению, острота идейной борьбы нарастает. Позиции Владимира летописи не проясняют.

Понять Владимира в многообразии его дел, мыслей, личных проявлениях натуры нам мешает не лаконичность сохранившихся свидетельств, а та, почти тысячу лет складывавшаяся в церковной историографии, агиографии, в церковной традиции в целом, фигура святого "крестителя Руси", которая только и занимала интересы этой группы авторов. Долгие века святой Владимир находился в исключительном и монопольном ведении православной церкви. Реальный исторический Владимир церкви был не нужен, мешал ей. Новое время немногое добавило к этой традиционной оценке. Во-первых, уже сложился идейно значимый для пропаганды православия канонический образ князя, "просветившегося светом истинной веры". В условиях государственного православия этот образ было весьма нежелательно и даже опасно пересматривать. Всякая переоценка ценностей веры религиозным сознанием воспринимается покушением на ее устои. Во-вторых, что мы часто забываем, дореволюционная историография вся, и дворянская от В. Н. Татищева и Н. М. Карамзина, и буржуазно-либеральная, включая предреволюционного В. О. Ключевского, продолжала оставаться, и не могла не оставаться, в русле все той же православной традиции, которая определяла позиции авторов "от младых ногтей". Либерально-критическая мысль России XIX века, обращаясь к русской церкви, способствовала лишь устранению самых грубых средневековых суеверий. Революционные демократы к теме крещения Руси не обращались.

Владимир в освещении тенденциозных источников прошлого предстает как некая плоская фигура, имеющая всего два измерения. Традиция идет, повторим, от церковного, точнее, агиографического историка, который эти два измерения выделил. Они оставались основой для последующих религиозных, православно-монархических и церковно-апологетических сочинений о князе.

Эти два измерения создают и как бы двух Владимиров. Две фигуры - черную и белую. Обе - без оттенков. Владимир до крещения, Владимир - язычник - черен, он - грешник, правда грешник "по неведению истинного закона", но все же грешник. В частности, у него кроме нескольких законных жен (язычнику это можно) собран гарем. Что гарем - три гарема: в Вышгороде, в прежней резиденции Ольги, триста наложниц, в Белгороде еще триста и еще двести в безымянном сельце, которое - Летописец точен - "сейчас называют Берестовое". И этого мало, Владимир приводил к себе еще и замужних женщин, девиц, вообще был "ненасытен в блуде". Таков первый образ князя. Второй - Владимир крещеный. Строит храмы, раздает милостыню нищим, он усердствует в покаянии, вообще он - "новый Константин Великого Рима", то есть Киева. Куда делись восемьсот наложниц, наши авторы не знают и знать не хотят. Таков второй Владимир летописи, "Жития", похвальных "Слов" - князь, полностью готовый к канонизации.

Опять же, оговорим, это не вполне точно. Летопись и другие источники дают значительно более выпуклый портрет князя, чем тот, который очерчен нами, но сейчас важно увидеть именно схему, которая стала основой для последующей историографии. Эта же схема, слившись в противоборстве с агиографическим образом русского апостола, стала основой еще одного - "исторического" Владимира, который действует исключительно в интересах закабаления крестьянства и феодального угнетения, всячески обнаруживая "реакционную сущность" своих церковных мер. Последнее не принято оспаривать, впрочем, несомненно и то, что народная память сохранила еще один образ - образ, который не укладывается ни в агиографическую, ни в иную, вульгаризирующую историю, схему, - Владимира Красного Солнышка. Немногие в отечественной истории удостоились тясячелетней народной памяти. Первый цикл былин, русского эпоса связан с именем Владимира, "славного Владимира Сеславича", могучего и любимого народом великого князя киевского. В былинах возникает иная фигура князя: защитника Руси от ворогов, справедливого князя, окруженного богатырями мудрого правителя.

Былинная характеристика - это серьезно. Былина, как и весь фольклор, подвергается самой жесткой из возможных цензур: пусть и появится былина, сложенная придворным сказителем, но если она не будет отвечать народному пониманию, то ее не станут запоминать, исполнять и уже в следующем поколении никто не будет знать ее текста. Владимиров цикл былин дожил до наших дней. Кроме летописи, нескольких былин того времени, кроме трех редакций "Жития святого Владимира" и не-которых других церковных источников о Владимире рассказывают византийские и западные материалы, саги скандинавских скальдов. Богатыри Владимира встречаются и в западноевропейском эпосе. Илья Муромец - в эпосе далекой Англии; знает Русь Владимира "Песнь о Роланде" - свидетельство и международной известности, и большого интереса Европы к Киевской Руси этой эпохи, ко двору князя Владимира.

И чтобы понять церковную политику князя, кульминация которой - крещение Руси, нам стоит внимательно всмотреться в реального Владимира, князя, полководца, политика, дипломата, идеолога.

"Робичич" воспитывался без матери. Есть летописное свидетельство, что разгневанная на Малушу Ольга отослала ее в какое-то село и сама занялась воспитанием внука. Очень может быть, что и не разгневалась, в конце концов появление Малуши было волей Святослава, а вообще воспитывала всех внуков сама. Святослав, как известно, в Киеве почти не бывал, так что Владимир с детства больше слышал о подвигах отца, чем видел его самого, а у христианки Ольги были свои виды на внуков. Дальновидная и упорная княгиня видела необходимость христианства и желательность, важность бракосочетания если уж не Святослава, то кого-либо из подраставших при ней Святославичей на порфирородной византийской царевне. В этом смысле и Ярополк, и Владимир, и Олег если и не были равны (Ярополк все же старший и его княжение - Киев), то воспитывались все дети Святослава одинаково. Княгиня-христианка если и не крестила внуков втихомолку, то с христианством знакомила их усердно, и в этом ей помогал не один иерей и книжник из ее христианского окружения. Так или иначе, но с основами христианства Владимир был знаком с детства.

Владимир прошел все ступени княжеско-дружинного обучения, был, по обычаю, года в три-четыре "всажен на конь", а последующие походы князя показывают, что воинское обучение его было успешным. Правда, ни военными талантами, ни рыцарской доблестью князь не блистал, на отца, на Святослава, он не походил совершенно и был достаточно осторожен в личном участии в сражениях. В одной из схваток с печенегами под Васильевом, в которой победили печенеги, бежавший Владимир спрятался под мост и там отсиделся. Меру его испуга показывает не это - всякое может случиться в бою, - а то, что еще под мостом Владимир дает обещание, в случае спасения, построить церковь в Васильеве. И церковь там Владимир построил. Еще больше характеризует его испуг то, что, избавившись от опасности, князь устраивает восьмидневный праздничный пир. Для этого пира наварили триста мер меду. Каков был объем меры в Киеве в X веке, мы не знаем, в XVII веке мера была равна примерно 775 литрам. Праздник продолжился в Киеве, и везде Владимир созывал народу "бесчисленное множество".

Пиры Владимира, упомянутые летописью и хорошо известные по былинам, - это одновременно и форма совещаний князя с дружиной и боярами, и форма общения с народом, ибо к столам Владимира имели доступ не только знатные, но и простые мужи. Конечно, не смерды с пашни и не рядовые ремесленники, но все же такая форма феодальных советов - учреждение весьма демократическое по сути.

Многое в успехе деятельности Владимира зависело от его личных качеств, но никакая государственная деятельность не может быть сведена к чьим-то личным, неважно, плохим или хорошим, качествам. Владимир опирался на широкую общественную, в ряде случаев на всенародную поддержку, в своих реформах. Он собрал круг единомышленников, соратников, осуществлявших государственную политику. Среди них для нас важен Добрыня. Мудрый и решительный, он постоянно возле князя в самые ответственные моменты. Добрыня - второе "я" Владимира. Очень вероятно, что многое в религиозной "реформации" конца X века подготовлено именно им.

Владимир грамотен. Он "любил книжное чтение", эта характеристика - свидетельство высокой интеллигентности в средние века - с течением времени будет дана летописью многим образованным князьям на Руси. Владимир - первый князь, которого Летописец отмечает как человека книжной культуры.

Конечно, Владимир хорошо разбирался, опять-таки как всякий человек его эпохи, в противоречивых языческих верованиях, сам приносил жертвы разноликому разнообразию богов славянства. За время княжения в Новгороде он должен был хорошо узнать и славянских северных, и, от варягов, скандинавских, и финно-угорских, "чудских", богов и духов; в Киеве - скрещении многих торговых путей - жили хазары с Волги, исповедовавшие иудаизм, мусульмане с Востока и из Камской Болгарии, знали здесь и огнепоклонников тогдашнего Азербайджана, и множество других верований разноплеменного, пестрого и разноязыкого тогдашнего мира. Все это Владимир, как политик и государственный деятель, должен был знать и оценивать задолго до того дня, о котором рассказывает легенда "выбор веры".

Так это и было. И Владимир во всех своих действиях видел цель, ради которой они предприняты, и шел к ней. К вопросу крещения Руси сказанное относится полностью. Но когда речь встает о вере самого Владимира, то ответ при таком смешении разнообразных верований, которое наблюдал и знал Владимир, непрост. Вряд ли У князя могли быть твердые конфессиональные убеждения. Речь не о религиозных убеждениях, они были, человек средних веков всегда религиозен. Дело в характере этих убеждений, в таком множественном воздействии различных "законов", каждый из которых претендовал на исключительную "истинность" по совершенно туманным для здравого смысла соображениям, вроде канонического запрета есть свинину и т. д. Такого рода воздействия должны были выработать у Владимира известный скептицизм по отношению к любым вероисповедным формам. Так и было, но об этом позже. Пока же вернемся к летописному образу князя. Образ этот в "Повести" как-то стирается, бледнеет год от года.

После крещения Владимир "жил в христианском законе". Летопись отмечает несколько походов Владимира, строительство церквей, князь строит Десятинную церковь и т. д. Под 997 годом излагается легенда об осаде печенегами Белгорода, а дальше, с 998-го, идет ряд пустых или почти пустых лет. В тексте так и означено: "Въ лето 6506" - и ни слова более. "Въ лето 6507" - и ни слова более. Летописец сохраняет сетку годов, обозначает движение времени. И так до года смерти Владимира, до 1015 года, на семнадцать лет, то есть ровно на половину княжения, приходится лишь несколько второстепенных записей. О смертях, переносе мощей святых, наконец, под 1015 годом - надгробное слово, панегирик князю, а за ним - известная повесть об убийстве Святополком Окаянным Бориса и Глеба.

"Повесть" не отмечает даже такой важнейший факт, как начало чеканки при Владимире собственной русской монеты. В нумизматике известны золотые и серебряные монеты двух типов: "Владимир, а се его злато" и "Владимир, а се его сребро". На втором типе монет надпись: "Владимир на столе". Их появление приходится на вторую половину его княжения. Как могло не заинтересовать это Летописца?

Летопись совершенно перестает интересоваться тем самым Владимиром, который "просветил" Русь, "вывел из тьмы язычества".

Предполагают, что эта часть летописи каким-то образом до нас не дошла и, возможно, позднее Летописец был вынужден воспользоваться какими-то отрывочными записями, если не прямо списывал даты смерти князей из Синодика. Возможно. Но столь же возможно и то, что эта часть летописи подверглась особой цензуре, после которой только и осталось несколько строк, не относящихся к князю. Но во времена Нестора так несложно было восстановить события... Ведь приняв постриг, он еще застал в монастыре древнего старца Еремию, который помнил само крещение Руси. Тех же, кто помнил события начала XI века, в Киеве, наверное, можно было легко найти.

Вероятно, вторая половина Владимирова княжения не случайно выпала из текста "Повести". Мы знаем, что церковь отказывается канонизировать Владимира. Факт примечательнейший. Ольга - "предвозвестница христианской земли" - "прославлена чудесами" уже вскоре после принятия Русью христианства. Прах ее был перенесен в Десятинную церковь, княжескую усыпальницу Киева, вероятно, в 1007 году. Гробница - "камень мал" с каким-то окошком. Оно чудесным образом открывалось перед "достойными", и те могли лицезреть нетленное тело княгини. Недостойным окошко не открывалось, они видели только "гроб". Чудо, на котором, думаю, следует остановиться. Дело не в том, что это первое в истории русской церкви чудотворение при гробнице. Церковные чудеса никогда не бывают случайными. И гробница Ольги была использована проповедниками Киева для важнейшей в их контрпропаганде против языческих воззрений мысли не столько о христианской святости, сколько догмата о посмертном воскресении - воскресении телесном, как его утверждало историческое христианство. "Достойные" могли убедиться в этом воочию, посрамляя язычников, отправлявших своих покойных на костер. Да, у христиан было чему поучиться. Церковь пришла в Киев во всеоружии своего уже тысячелетнего опыта...

Но вернемся к будущему святому и равноапостольному Владимиру. Борис и Глеб, сыновья Владимира, погибшие в усобной борьбе, канонизированы. Их официальное причисление к лику святых состоялось уже при Ярославе Мудром. Их сводный брат, сын Владимира от Рогнеды, Ярослав упорно добивался от Константинопольского патриархата канонизации Владимира и Ольги. Отказ был категорический. Признали святыми только Бориса и Глеба. Был установлен единый день памяти первых русских святых - 24 июля. Сам Владимир, "новый Константин", остался вне церковного почитания. Летописный некролог содержит указания на то, почему греческое священство киевской митрополии отказывалось канонизировать князя. Его "не прославил бог", то есть от гробницы Владимира не происходит чудотворений, которые в те времена считались непременным знаком святости. И получилось так, пишет Летописец, что мы, "став христианами, не воздаем ему почестей, равных его делу".

"Память и похвала князю русскому Владимиру", составленная чернецом Иаковом, прославляя Владимира, настаивает на его канонизации. Иаков Мних не без язвительности отвергает царьградское требование "чудес". "Бесы тоже чудеса творят, а многие святые их не творили..." Богословски тут возразить было нечего. К тому же Иаков вполне справедливо дополняет, что важны не чудеса, а "дела, по которым познают человека".

Понятно, что чудеса непременно произошли бы у гроба Владимира, будь в этом заинтересована церковь. Чудес же нет... Византия и греческая церковь весьма недовольны Владимиром. Недовольны так, что даже во времена Нестора отказываются от канонизации крестителя Руси...^* Владимира провозгласила святым новгородская церковь по прямому указанию Александра Невского в 1240 году. День смерти Владимира, 15 июня, совпал с днем победы Александра на Неве. Религиозное сознание увидело тут покровительство святого, который и сам хоть недолго, но княжил в Новгороде. Для Александра Невского, дипломата и патриота, политика, больше значила возможность канонизацией Владимира показать киевлянам, что Русская земля жива, что величие Киева помнят и хранят на севере, что Русь помнит и хранит славу своих великих предков. В 1240 году осенью разгромлен залитый кровью Киев, горят и рушатся храмы, гибнут все его жители... В страшные годы татаро-монгольского нашествия имя Владимира - святого Владимира - князь Александр в раздробленной и разгромленной Руси вспоминает как символ ее единства и могущества, как залог будущего.

^* (Официальная канонизация и Ольги, и Владимира произошла в XIII в., причем достоверная дата события остается неустановленной. Почитание же ("местночтимость") Ольги существовала уже в конце X - начале XI в., то есть фактически сразу после крещения Руси. Отмстим, что праздники памяти Ольги и Владимира, даже после причисления их к общерусскому пантеону святых, никогда не считались значительными (подробнее см.: Хорошев А. С. Политическая история канонизации русских святых. М., 1986).)

Общерусская канонизация князя состоялась только при Иване IV.

"Приведе царицю на браченье"

Владимир настойчиво добивался брака с сестрой императора Византии: династические браки значили очень много, и не только в средние века. Кровное родство династий чаще всего бесконечно далеко от "союза сердец", но это всегда союз, обусловленный различными и многосторонними государственными интересами. Владимир, продолжая активную внешнюю политику Киевской Руси, намерен не только принять христианство, устранить такое существенное препятствие общественного развития, как язычество, он намерен добиться и серьезного внешнеполитического успеха: породниться с царями второго Рима.

Эта цель, как и многое в традиционной русской политике, впервые ставится в Древней Руси, традиционно проходит через века ее истории. Неудача Ольги в Царь-граде лишь отложила на время проблему династического брака, оставила ее в наследство политике и дипломатии Киева. После гибели Святослава, в правление Ярополка, а за ним Владимира, актуальность задачи растет, ее решение становится насущно необходимым. В эти десятилетия, даже годы, германский король Оттон I, присоединив к своим владениям значительную часть Италии, провозгласил создание новой империи - Священной Римской империи, как истинной наследницы великого Рима цезарей. Судьбы новорожденного государства пока неясны. Возможно, это раннефеодальное объединение окажется, подобно не одному такому объединению, непрочным, как это было и с империей Карла Великого. Пока же, во второй половине X века, при Оттоне II, это крупнейшее и сильнейшее государство Запада. Государство христианское и активно миссионерствующее, распространяющее власть и веру в Европе.

На востоке - Киевская Русь, на западе - империя Оттона. В Европе фактически одновременно возникают два больших государственных объединения.

Юго-восток Европы, Малая Азия - это Византийская империя, восточная половина "наследства" великого Рима, дряхлеющая, но могущественная, средоточие древней и новой культуры, торговли и ремесла тогдашнего мира. Мы, понятно, имеем в виду тот, достаточно условный, мир европейской цивилизации, который никогда не был европейским в географическом понятии, включал и Переднюю Азию, Закавказье, Северную Африку. Множественные связи соединяли его с Востоком: Индией, Китаем, сказочно далекими архипелагами тропических морей... Главные пути в Азию шли через Византию.

Установление династических связей было важной и необходимой частью внешней политики государств и дворов Европы. И, оговорим, христианских государств.

На пышном приеме в императорском дворце княгиня Ольга, "архонтиса русов", видела двух детей: шестилетнего Романа - это будущий Роман II, дочь которого Анна станет супругой Владимира Святославича, и ровесницу Романа, обрученную с ним Берту-Евдокию. Шестилетняя Берта - дочь графа Гуго Арльского. (Сразу скажем, что этого предполагавшегося брака не получилось. Берта-Евдокия внезапно умерла в 949 году.)

В 968 году Лютпранд, латинский писатель и дипломат, епископ, отправляется послом в Константинополь, чтобы договориться о браке порфирородной византийской принцессы с наследником Священной Римской империи, сыном Оттона I, будущим Оттоном II. Из этого торжественного сватовства тоже ничего не вышло. Император Византии, тогда это был Никифор Фока, ответил решительным отказом. Он прочел Лютпранду нотацию, категорически заявив, что о таком браке "не может быть и речи", потому что Оттон - король варваров, и "рожденная в пурпуре" не может быть женою варвара. Изумленный и разгневанный епископ пытался возражать, напомнил о давнем браке болгарского царя Петра и внучки Романа-старого. Возражение отвергли с порога. И вообще, мало ли что было. Отметим, что восточное, константинопольское христианство, порывая церковные связи с Западом, дает понять, что западный христианин Оттон ничуть не лучше варвара-язычника. Это, конечно, далеко не так, и причины отказа иные - военные, политические. К нашей теме они отношения не имеют, важно, что отказ был полным, и Лютпранд вынужден был уехать без каких-либо обнадеживающих результатов. Но Оттон I был настойчив. Не прошло и года после возвращения Лютпранда кремонского из Царьграда, в Рим пришло известие о смерти Никифора Фоки. И Оттон I возвращается к мысли о породнении империй. Начинаются переговоры с Иоанном Цимисхием. Правда, Риму теперь ясно, что о порфирородной принцессе речи действительно быть не может, ибо это больше выгодно