Карта немецкого наступления

5 6 7 8 9 10 11

Самообладание никогда не покидало Аммона, даже в самых опасных случаях.

А. Грин. «Искатель приключений»

Когда я проснулся утром, то первым делом бросился к двери. Она легко открылась.

– Ты что, Молокоед? – спросил Димка, глядя на меня со второй полки.

– Я? Ничего… – мне не хотелось беспокоить Димку ненужными подозрениями. Димка вдруг рассмеялся:

– А я думал, ты что-нибудь приметил…

Я внимательно посмотрел на Димку. Он все так же смотрел и улыбался.

– Что смотришь?

– Думаю над тем, кто о нас тут печется. Ночью мне надо было выйти, я стукнулся, а дверь закрыта… Наверно, нас все-таки подозревают…

Поезд между тем несся на восток. Летели мимо станции, разъезды, будки и телеграфные столбы. От столба до столба идти да идти… А мы пролетали это расстояние за секунды!

Все чаще попадались разрушенные станции и города. Мелькали тянувшиеся на многие километры развалины. Удалось прочитать таблицу со знакомой надписью «Брест». Значит, поезд шел уже по советской земле, истоптанной фашистскими сапогами.

Мы с горечью следили за разворачивавшейся панорамой. Небо – серое-серое – будто плакало оттого, что на нашей родной земле хозяйничали фашисты. Под дождем, едва шевелясь, работали на железной дороге наши люди, и по тому, как смотрели они на поезд, по взглядам, которые бросали на нас, мы чувствовали всю глубину ненависти русских к фашистам.

Часто мы видели, как немецкие солдаты восстанавливали разрушенный путь. Бросалось в глаза, что среди солдат много стариков, горбатых и хромых людей, – должно быть пригнанных сюда после тотальной мобилизации. Мы слышали о ней, когда работали у Фогелей, и нам очень хотелось, чтобы под тотальную мобилизацию попали наши мучители Паппенгейм и Камелькранц.

Из соседнего вагона пахнуло чем-то до головокружения вкусным. Я сознательно написал: «до головокружения». Так действовал этот, проникавший в душу аромат.

Перейдя через крытый переход в соседний вагон, я остановился в тамбуре. Из вагона слышался торопливый стук ножей и оживленный говор двух, должно быть, поваров.

Первый: – Опять наш шеф нашел каких-то мальчишек…

Второй: – Да, завтрак и обед – на четыре персоны. Шеф оказал, чтобы мы кормили ребят из одного с ним котла…

Первый: – Долго ли? Может, опять, как Эрнст и Гельмут, взлетят на русских минах?

Второй: – Что ж, зато генерал жив и здоров. Ходят слухи, что скоро сам Гитлер вручит ему крест с дубовыми листьями…

Первый: – Все-таки хитрый наш шеф! Мальчишки взлетают на воздух, а он награды получает…

Я осторожно ушел к себе в вагон. Дудки! Никогда мы не будем заслоном для генерала, никогда не спасем его ни от пули, ни от мины!

Часов в десять нас позвали к генералу. Перед уходом я предупредил Белку, чтобы она не забывалась и лучше изображала глухонемую.

Генерал уже побрился и стоял перед зеркалом, причесывая реденькие седые волосы. В зеркало я видел, что он внимательно изучает нас блестящими серыми глазами.

– По вашему приказанию явились! – отрапортовал я.

– А, это вы? – как будто только что заметил нас генерал. – Ну, молодые люди, как спали?..

– Спасибо, господин генерал… Очень хорошо отдохнули.

– Ну давайте знакомиться, – повернулся он к нам. – Меня зовут дядя Вальтер. А вас?

Я подумал, что генерал что-то слишком уж забывчив, и потому напомнил ему, что мы братья – Отто, Руди и с нами бедная глухонемая сестра Грета.

– Хорошие германские имена! – повторил он свои вчерашние слова. – Так ты, Отто, говоришь, что вы из Познани… Скажи…

– Простите, дядя Вальтер, я вам говорил, что мы из Грюнберга…

– Ах, да, да, – улыбнулся он и пригласил: – Итак, Отто, Руди и Грета, идемте завтракать!

Он ввел нас в прекрасный обеденный зал, где все сверкало – и графины, и рюмочки, и тарелки, и даже повар в белом халате, гладко выбритый и надушенный. Как только мы расселись за столом, повар внес большую серебряную миску и разложил перед нами котлеты с красивым гарниром.

Генерал сразу взялся за графин, хотел и нам налить вина, но я остановил его:

– Дядя Вальтер, мы пока не пьем… А вот если у вас найдется лимонад…

– Неужели не пьете? – захохотал генерал. – Я-то думал, вы уже совсем большие…

Он протянул руку через стол и, доставая бутылку с лимонадом, нечаянно задел меня:

– Извини, Руди…

«Что он путает наши имена? – подумал я. – Это, видимо, наука Фольмера».

– Простите дядя Вальтер, меня зовут не Руди, а Отто.

– Ты прости, Отто… Я забыл.

И генерал налил нам всем лимонаду, а себе коньяку. Подняв рюмку, провозгласил:

– За победу германского оружия! Выпьем, господа!

Мы принялись уписывать еду, что была в тарелках.

– Ого! – генерал. – Аппетит у вас неплохой. Розен, – обратился он к повару, – дай им еще по тарелке.

«Дядя Вальтер» закусил икрой, выпил и принялся есть мясо. Он повеселел и попросил себе еще порцию, обнял меня за плечо, спросил:

– Как ты, Руди, думаешь, стоит съесть еще одну тарелку?

Опять!

– Дядя Вальтер, – засмеялся я. – Руди – мой брат.

– Извини, извини, Отто! – придержал меня за плечо генерал. – Это больше не повторится.

Повар поставил перед нами еще тарелку мяса. Генерал налил себе снова рюмку:

– Честное слово немецкого офицера! Вы действуете на меня положительно… У меня никогда не было такого аппетита.

Потом мы пили кофе, а генерал курил. Вдруг за дверями кто-то громко прокричал: «Будет исполнено, господин штурмбанфюрер!» В тот же миг в дверь заглянул маленький тщедушный подполковник с гитлеровскими усиками, но генерал так на него глянул, что тот моментально исчез.

Некоторое время спустя мы сидели уже в кабинете.

– Вот здесь, дорогие друзья, я имею обыкновение работать…

На столе лежали карты с красиво выписанными кружочками и стрелочками. На стене тоже висела большая карта, задернутая плотной черной занавеской.

Генерал принялся убирать со стола карты.

– А кто у вас занимается геометрией? – спросил я и невинно поднял на него глаза.

– Какой геометрией? – генерал строго глядел на меня и ничего не понимал.

– Вот нарисованы два треугольника, – показал я на одну из карт, где красным карандашом были обведены железные дороги. – Кто-то занимается подобием треугольников.

Генерал впервые захохотал.

– Что вы смеетесь? Разве неправда? Если наложить эти два треугольника друг на друга, то они совместятся…

– Совместятся? Ты говоришь, совместятся? – хохотал немец, вытирая глаза и выпуская из рук карты. – Фольмер! Ну поди же сюда, Фольмер!

А я быстро читал про себя названия пунктов, соединяющихся этими дорогами: Полоцк – Невель, Полоцк – Витебск, Лепель – Витебск и Лепель – Орша. Жирной синей чертой выделялась, должно быть, линия фронта. А к ней, причудливо извиваясь, от самого Полоцка подходила черная линия с одной, северной стороны, – к Невелю и с южной – к Орше. От Невеля и от Орши стремительно тянулись две стрелы, соединявшиеся где-то за Витебском.

– Река, – односложно проговорил Димка, тыча пальцем в синюю ленту, изображавшую направление фронта.

Генерал обезумевшими от смеха глазами взглянул на Димку, и хохот потряс его до того, что он не мог выговорить ни слова. Димка сделал вид, что смех генерала его обижает, и уперся взглядом в колени, а Белка, разыгрывая глухонемую, смотрела во вое глаза на губы генерала. Вдруг Димка поднял голову.

– Дядя Вальтер! Дайте нам пистолеты!

– Пистолеты? Ты сказал – пистолеты?

– Ну да, чему вы удивляетесь? Мы научимся так мстить этим русским, что они у нас заплачут…

– Пистолеты – это можно… Но сначала надо научиться стрелять… И потом… Форма у вас неподходящая…

Он тут же нажал кнопку и распорядился:

– Фенриха[74] Гейнца ко мне!

Пришел фенрих и снял с нас мерки.

– Чтобы к вечеру было готово! – приказал генерал.

– Будет исполнено! – четко отрапортовал фенрих.

– Ну, милые мои друзья, – поднялся генерал, – вы можете теперь идти. А я займусь с подчиненными.

Мы вошли в свое купе.

– Тс-с… – приложил я палец к губам и, немного подождав, резко открыл дверь. Передо мной стоял растерявшийся Фольмер.

– Что угодно, господин штурмбанфюрер?

– М-может, вам… принести молока? – спросил он, неловко улыбаясь.

– Нет, спасибо, мы с генералом хорошо поели, – ответил я и с шумом двинул дверью.

Виденное у генерала не давало мне покоя. Карта стояла перед глазами. Почему Гитлеру потребовалось отводить свои войска к Полоцку, когда в руках у немцев еще Витебск?

И вдруг одна мысль, как говорится, прожгла меня. Гитлеровцы хотят, удерживая за собой Невель и Оршу, отступить за Полоцк, а потом ударить от Орши и Невеля на оевер и юг, чтоб замкнуть кольцо окружения. Вот с какой миссией едет генерал на фронт! Мы тихонько начали совещаться. Ясно было одно: до места назначения нам ехать нечего. Мы должны похитить карту генерала и бежать: здесь уже недалеко. Эту карту надо обязательно передать нашим.

– Как думаешь, Молокоед, – спросил Димка, – если мы украдем карту, генерал заметит или нет?

– Конечно, заметит. Да нам – что?

– Что-то я тебя не понимаю, Молокоед… Они изменят свой план вот и все, и наши старания будут ни к чему…

Димка был прав, конечно. Но как сделать, чтобы генерал ничего не заподозрил? И мы решили списать карту. Я тут же отправился к Фольмеру и попросил у него бумаги.

– Надо написать письма своим… – я чуть было не сказал родителям, но быстро поправился, – родственникам… А то они нас уже не считают за живых!

Мы сели и стали рисовать. Общими усилиями восстановили почти всю карту. Но номера частей, которые должны были ударить с севера и юга, мы не помнили.

Белка, выглянула из купе, прошептала:

– Я пойду к генералу и попытаюсь запомнить.

Не успели мы ей ответить, как она выскользнула и исчезла в генеральском кабинете, где уже. собрались военные.

Несколько раз мы выходили в коридор, но Белки все не было.

Мы уже начали беспокоиться, когда она благополучно вернулась и осторожно прикрыла дверь в купе:

– Все запомнила, только вот не знаю, что такое кессель?

– Дер кессель – это же котел! – пояснил я. – Они хотят посадить наших в котел!

– Как бы сами там не сварились, – поддержал Димка.

Белка сообщила, что, когда появилась у генерала, у него уже собрались военные. Появление Белки вызвало у них интерес. Они сразу перестали говорить, а один спросил:

– Это кто такая?

Генерал принялся объяснять, что на станции Клодава он подобрал трех юных немецких патриотов, которые бредят подвигами на фронте и схватками с русскими. О, это чудесные ребята!

Подозвав Белку и, усадив ее к себе на колени, сказал:

– Прошу не обращать на нее внимания… Она – глухонемая!

Совещание подходило к концу, но Белка успела взглянуть на карту и запомнила названия частей. Ей еще запомнился один полковник, который все время твердил:

– Гениально! Они бросятся в этот прорыв, и тут мы устроим им колоссальный котел!

– Ты молодец, Белка! – воскликнул я, когда мы перенесли на карту все сведения. – И мы назначим тебя главным разведчиком. Вот когда придем к нашим, так и определим.

Между тем поезд прошел уже Полоцк и приближался к Витебску. Все чаще попадались сожженные станции, и вокзалом тут были – либо вагон, либо крохотный деревянный домик. Советские самолеты дважды атаковали наш поезд, но машинист, видимо, был большой «дока» и выводил его из самых опасных положений.

После обеда пришел фенрих Гейнц и принес костюмы для солдат немецкой армии. Когда он подогнал костюм для Белки, генерал соизволил нас пригласить.

Мы явились к нему и отрапортовали:

– По вашему приказанию явились!

– Очень хорошо! Очень, очень хорошо! – ходил вокруг нас генерал, явно довольный нашей выправкой. – Теперь вы настоящие воины германской армии.

– Рады стараться, господин генерал! – гаркнули мы с Димкой. Только мы возвратились в свое купе, как к нам пожаловал Фольмер. Он глянул на меня гадючьими глазами и проговорил:

– Где письма? Могу отправить…

– Письма? – хотел удивиться я, но тут же вспомнив, как ходил к Фольмеру за бумагой для писем родственникам, рассмеялся: – Мы решили, что еще рано писать.

– Брифе![75] – взвизгнул штурмбанфюрер и пристукнул кулаком по столу.

– Не писали мы ничего, – с опаской взглянул я на разбушевавшегося немца, но, вспомнив хорошее отношение к нам генерала, добавил: – А вы не визжите!

Посмотрели бы вы в это время на лицо гестаповца! Хорошие люди от гнева краснеют, а штурмбанфюрер посинел, как удавленник, маленький рот сжался в чуть заметную точку, а гадючьи глаза совсем остекленели. Он рывком открыл свой планшет и достал блокнот.

– Адрес, – коротко и властно бросил он.

– Какой адрес?

– Говори: где живут ваши родственники?

– Я же говорил дяде Вальтеру: в Грюнберге.

– Улица, номер дома, фамилия, – четко, рубя слова, выговаривал Фольмер.

Я уже хотел назвать какую-нибудь распространенную улицу в Германии, но тут же прикусил язык: Фольмер обязательно сунется туда наводить справки.

– Вы что же решили отправить нас домой, – рассмеялся я. – Нет уж, господин штурмбанфюрер, тогда адреса мы вам не скажем.

Немец засунул блокнот обратно в планшет и проскрежетал:

– Щенки!

Громко задвинулась дверь, и мы услышали, как немец щелкнул замком.

– Попались! – тихо произнес Димка.

– Ничего, дядюшка Вальтер нас выручит, – улыбнулся я, а у самого по спине поползли мурашки.

Чего доброго, а этот Фольмер может сломать весь наш план. Он что-то заподозрил.

Я стал думать: в чем мы могли ошибиться? Неужели произношение нас выдало? Но я говорил по-немецки настолько прилично, что Камелькранц иногда даже не верил, что я русский. Димка больше молчал, я слышал от него всего несколько слов.

– Белка, ты не проговорилась? – спросил я нашу «глухонемую». Она сразу же сделала такое немое лицо и так обалдело стала смотреть на мои губы, что мы с Димкой улыбнулись.

Стало уже темно, на окне опустилась штора затемнения, вспыхнул свет. Через несколько минут кто-то щелкнул ключом, дверь открылась и к нам в купе зашел генерал:

– Вы что же, друзья, говорят, поскандалили? – спросил он, присаживаясь ко мне и обнимая меня рукой.

– Мы вовсе и не скандалили, – делая вид, что страшно обижен, опустил я глаза. – А только если Фольмер хочет выудить у нас адрес для того, чтобы отправить нас домой – то дудки! Адреса мы ему не дадим!

– Ну зачем же так? – мягко проговорил генерал и посмотрел на верхнюю полку. Димка, как мы и условились с ним, чтобы не выдать своего акцента, отвернувшись к стене, делал вид, что спит, а Белка опять сделала немое лицо и глазела на генерала с выражением самой живой признательности. – Фольмер же не враг вам… Можно бы и дать адрес. Во зло нам он его не использует…

Я молча встал и, подойдя к двери, резко распахнул ее. Как я и ожидал, перед дверью стоял Фольмер.

– Входите, что же вы стоите?

Из зеленых глаз немца брызнула на меня такая откровенная ненависть, что мне стало страшно. Фольмер негромко выругался и ушел, неслышно шагая по ковру. Генерал нахмурился. Видимо, ему не понравилась беззастенчивая манера штурмбанфюрера подслушивать за нами.

– Вам придется ужинать здесь, – сухо проговорил он и вышел.

Димка моментально повернулся от стенки и прошептал:

– Надо убегать, Молокоед. Ты видишь, что и наш дядюшка переменился.

Я не успел ему ответить. В дверь купе вошел повар и выставил на столик наш ужин.

– Битте… Цу абенд эссен.

Пока мы ужинали, повар глазел на нас, потом стал расспрашивать, откуда мы и как оказались с генералом. Когда я сказал, что мы из Грюнберга, повар подскочил и протянул мне руку:

– О, так мы земляки! Я тоже из Грюнберга. Может, слышали: кафе Шмульца? На улице Геринга, семнадцать. Так вот я там и работал…

– Кем вы работали?

– Поваром первой руки! – с гордостью воскликнул немец. – Спросите у любого посетителя кафе, и он вам скажет, что лучше, чем делал антрекот из баранины Генрих Шмидт, никто не сделает. А вы осмелюсь спросить: на какой улице живете?

– Военная тайна, господин Шмидт, – принялся хохотать я, а сам думаю: хорошего помощника выбрал себе Фольмер.

После ухода повара, Димка опять подергал дверь и мрачный уселся рядом со мной.

– Как же убежать, Молокоед?

– Ты что? Пока сидим тут закрытые, мы километров пятьдесят уже отмахали. Не побежишь же скорее поезда.

– Хоть бы скорее домой, – тоскливо протянула наша «глухонемая».

– Давайте лучше спать, – сказал я и стал укладываться на своей полке.

Сон не приходил. Я крутился на постели и чувствовал, что мой товарищи тоже не спят. Вагон тихо покачивало, под полом мерно перестукивали колеса, и я все же начал дремать. Обрывки воспоминаний носились передо мной, перемешивались с виденным, и получался не то бред, не то сон.

…Какая-то станция… Поезд стоит. Я высунулся из дверей вагона и спрашиваю:

– Долго стоять будем?

– Очевидно, долго, – ответили мне, – где-то впереди путь разобран партизанами.

Я пошел прогуляться по перрону. Там полно немецких солдат, которые, как потерянные, стоят вдоль путей. Странные это были солдаты! Старики и подростки, кривые, кособокие, которых не могла скрасить даже одежда немецкой армии. И вдруг я заметил среди солдат уродливую фигуру с огромным горбом, который неуклюже выпирал из-под гимнастерки. Неужели Камелькранц? Он меня узнал, и маленький Камелькранц на его спине сразу запрыгал:

– Как ты сюда попал? – закричал Верблюжий Венок и направился ко мне.

Я бросился к вагону. Камелькранц – за мной. Он бежал и горланил во все горло:

– Держите его, держите!

Я вскакиваю на лесенку вагона и чувствую, что Камелькранц ухватил меня за ногу и кричит:

– Ага, попался!

Я проснулся, за ногу меня тормошил Фольмер.

– Молодой человек! – услышал я его голос, в котором слышалось явное торжество. – Идемте!

– Куда? – невнятно произнес я.

– Без разговоров!..

Димка смотрит на меня во все глаза и за спиной Фольмера делает знак, как будто схватывает кого руками. В ту же минуту я обнимаю Фольмера обеими руками за шею и крепко прижимаю к себе его лицо. Фольмер хрипит, но руки у него свободны, и я чувствую, как он достает из кобуры револьвер.

– Ну это ты брось! – приговаривает Димка и вырывает из руки гестаповца оружие. Я вижу, как Димка выкручивает назад его руки и кричит Белке:

– Чего же ты стоишь? Помогай! Руки связывать ему надо…

Белка растерянно бегает по купе глазами, видит на спине у гестаповца ремень от планшета, крепко дергает его, и им с Димкой удается связать Фольмера. Наконец-то я разжал руки и вылез из-под гестаповца.

Поезд стоял на какой-то станции. Мы выскочили из купе, плотно закрыли дверь и побежали по вагону. Я мчался впереди, за мной Белка, и замыкал шествие Димка, размахивая пистолетом Фольмера. Когда мы поравнялись с купе генерала, дверь внезапно отворилась и из нее высунулась голова хозяина.

– В чем дело, господа? – прошамкал старик, который на ночь снимал свои зубные протезы.

Мы проскочили мимо, по крытому переходу вбежали в вагон-ресторан и на площадке столкнулись с поваром, который стоял перед открытой дверью и наигрывал что-то на губной гармонике. С широкой улыбкой он повернулся к нам. Я оттолкнул его от дверей, спустил на землю Белку и спрыгнул сам. Почти одновременно с нами выскочил с пистолетом и Димка. Шмидт побледнел и, пробормотав: «Вас ист дас?», скрылся в вагоне.

Мы бросились под стоявший эшелон.

– Где они? Где мерзавцы? – слышался голос генерала.

Около вагонов уже носились офицеры. Откуда-то взялся Фольмер и командовал солдатами:

– Живо, живо! По два в конец эшелона, остальные – под вагоны!

– Задержать! – визжал со ступенек генерал. – Вы ответите мне за мерзавцев, Фольмер!

Отовсюду слышались слова команды, доносился тяжелый стук солдатских сапог, брякали о что-то автоматы, А мы мчались вдоль товарных составов, ныряли под колеса, снова мчались, пока не впрыгнули в какой-то вагон порожняка, тихо маневрирующего по станции. Он протащил нас до стрелки и остановился, чтобы двинуться обратно по другому пути. Послышался рожок стрелочника, паровоз начал гудеть, дал задний ход. В тот же миг мы выскочили и скатились под насыпь.

Когда мы очутились в лесу за станцией и немного отдышались, Белка прошептала:

– Ну и куда мы теперь?

НА РУССКОЙ ЗЕМЛЕ

Дойдем до конца дороги,

Дойдем, не страшась препятствий,

Все одолеют тревоги

Мужество, труд и братство.

А. Мицкевич. «Песня»

Да, куда же мы теперь пойдем?

Как стрелка компаса, сколько его ни верти, упрямо показывает на север, так и мы, что бы с нами ни случилось, все время стремились на Родину.

Мы бежали от Фогелей на телеге, ехали верхом на краденой лошади, шли пешком, таща на себе носилки, плыли на лодке, тряслись на автомашине, затем мчались на поезде и вот снова идем пешком. Но если прежде у нас было только одно желание: поскорее очутиться дома, то теперь нас гнала вперед тайна немецкого наступления. Во что бы то ни стало и как можно скорее надо доставить командованию Красной Армии те сведения, что мы получили в вагоне немецкого генерала.

Всю ночь мы плутали в лесу. Сначала скрывались от Фольмера, а затем, когда исчезли признаки погони, искали пути к линии фронта. А о том, что фронт недалеко, говорило все: и близкий грохот орудий, и гудение самолетов над головой, и яркие зарева пожарищ, которые немцы сеяли на дорогах своего отступления.

Светало. С кустов обильно сыпалась роса. Мы уже различали листву деревьев. Это были клены и ясени да изредка дубы. Впереди что-то засветлело, и мы ускорили шаги. Перед нами, окутанная туманом, дымилась речка. Она петляла по кустам тальника, в которых кое-где темнели деревья. Весь противоположный берег был закрыт густым туманом. Мы сели на берегу, чтобы переждать, пока солнце или ветер не разгонят серую муть за речкой.

– Ой, а что это у тебя, Молокоед? – с ужасом прошептала Белка, показывая на мое лицо.

Вся правая сторона моей физиономии была залита кровью, стекавшей на новенькую гимнастерку. Я приложил руку ко лбу и тут же отдернул. Лоб страшно болел. Я сильно стукнулся обо что-то, когда мы лазили под вагонами, но в горячке ничего не заметил.

Белка недаром еще в начале войны кончила курсы и получила значок ГСО. Она мигом потащила меня к речке, обмыла мое лицо и, взяв руками за голову, долго смотрела на нее, страдальчески сморщившись.

– Да, крепко ты ударился. Кровь течет и течет… Чем же лечить?

Она зашагала вдоль речки и вернулась с листьями подорожника. Приложив их к ране, она замотала голову какой-то тряпкой.

– Димка, нарви побольше травы!

Они устроили шикарную постель, и Белка приказала мне ложиться.

Неожиданно мы услышали крик петуха. Мы так обрадовались ему, как будто нам кричал знакомый человек. И как уцелел тут петух, когда немцы пожрали всех его братьев и сестер.

Когда туман рассеялся, мы увидели недалеко за речкой большое село. Но идти в село мы не рискнули. Попасть сейчас в руки немцев, когда мы почти уже выбрались на волю! Мы решили подождать здесь, понаблюдать за селом, а лотом уже решить: идти нам в село или обходить его стороной. До самого вечера пролежали в кустах. Потом перебрались через речку и, прислушиваясь, залегли в ближайших от деревни кустах.

Ночь прошла спокойно. Под утро мы вышли к окраине села и готовы были кричать от радости, когда увидели нахлобученные на коньки соломенные крыши, маленькие, заткнутые тряпками оконца, поросшие бурьяном деревенские улочки и застывшие в утреннем сумраке колодезные журавли.

Но на первом же шагу нас ждало горькое разочарование. На воротах крайней избы висело большое объявление:

«Военный комендант ст. Шумилино разыскивает важных преступников. Преступников трое, два мальчика и девочка. Одеты в военную форму германской армии. Тому, кто доставит их, будет выдана соответствующая награда».

Когда успели размножить объявление – трудно сказать. Но факт остается фактом – нас разыскивают… В деревню заходить нельзя! Мы остановились в нерешительности.

Из крайней избы с ведрами и коромыслом показалась женщина. Черноволосая, в черном платке, повязанном так, как носят русские женщины, – под подбородком, – в опорках на босу ногу, она бросила на нас внимательный взгляд и отправилась к колодцу, что был невдалеке.

Я поправил на голове пилотку – изделие фенриха Гейнца, – пошел за ней.

– Куда ты? – бросила мне Белка. – Я пойду. Я быстрее с ней разговорюсь.

Она подошла к женщине, приветливо улыбаясь:

– Здравствуйте, тетенька. Вы не дадите ли напиться?

– Жалко, что ли? Пей на здоровье!

Пока Белка пила, женщина внимательно рассмотрела ее своими немного грустными серыми глазами. Ее, видимо, удивляло, что небольшая девчонка оделась в немецкий костюм, а говорит на чистейшем русском языке. Белка оторвалась наконец от ведра и, утирая чистые капли с подбородка, подняла на нее свои голубые глаза:

– Спасибо, тетенька! Вода у вас очень вкусная! Я такой не пила, как из Острогорска уехала…

– Вы кто же будете? Немцы аль русские? – спросила, подавшись вперед, женщина.

Белка не знала, что ей ответить. Сказать, что русские? А может, женщина продалась немцам и только и ждет, как бы нас выдать? Правда, она очень оживилась, когда Белка упомянула об Острогорске, но все же, кто знает?

– А вы за кого – за русских или немцев? – засмеялась Белка и тут же махнула рукой: будь, что будет! – Мы русские.

– А чего ж вы вырядились в их одежду? – усмехнулась женщина.

«Наша!» – радостно подумала Белка и крикнула нам:

– Будете пить?

Мы подошли. Я ие испытывал жажды, но, стараясь выгадать время и собраться с мыслями, приник к ведру.

– Скажите, у вас в деревне есть немцы? – спросила Белка.

– Н-не знаю, – скрытно ответила женщина. – Вам надо обратиться к старосте.

– Да вы что, из другой деревни, что ли? – вспылил Димка. – Как же не знаете, есть немцы или нет?

– Вы-то кто будете?

Я решил действовать напропалую. Не может быть, думаю, чтобы такая женщина предала.

– Вы напрасно, тетенька, скрытничаете. Мы – русские, бежим из Германии. Там мы батрачили у немцев. А сейчас пробираемся домой. Может, слышали такой город Острогорск? Так мы оттуда.

– Это куда же домой-то?

– Да в Острогорск. Я же вам говорил…

– Мало, что ты наболтал. Болтать всякий горазд.

– Я не болтаю…

– А чем докажешь-то?

– Доказать я вам, конечно, не могу…

– А-а, вот об этом и разговор.

Но тут неожиданно нас выручила Белка. Она отвернулась, достала откуда-то из-под рубашки пожелтевший комочек бумаги и подала его женщине. Это была справка Острогорской школы-десятилетки о том, что Соколова Анна успешно окончила пятый класс и переведена в шестой.

Женщина, шевеля губами, прочитала справку, улыбнулась:

– Другой разговор. Так бы и говорили. А то болтает, болтает, а в толк ничего не возьмешь. Пойдемте в хату!

Мы с Димкой взяли по ведру и пошли за женщиной. Светало. Над деревней опускался туман. Из труб валил дым. Все предвещало хороший день.

Войдя в избу, женщина быстро подмела веником пол и, растопив печку, присела к столу:

– Так значит, вы – русские. А то гляжу: немецкая одёжа, а говорят по-русски. У нас ведь нонче не разберешь, кто – свой, кто – чужой. Надысь вот так же пришел один, вроде русский, а оказался – немецкий шпион. Кто-то убил его – не знаю кто. На дороге нашли. Утром… И долго вы бежали из неметчины?

– Долго уже блуждаем… Хорошо бы найти партизан.

Я посмотрел на женщину. Она как будто не слышала моих слов, орудуя в печке ухватом.

– Мы вас век будем помнить, – заговорила Белка. – Вы только помогите нам связаться с партизанами. Мы вас все очень просим…

– Это кого же вы просите? Меня, что ли? Да я никаких партизан и не знаю… – Она повернула к нам раскрасневшееся от огня лицо и вдруг проговорила: – Опять этого дьявола-полицая откуда-то несет.

Мы посмотрели в окно. По дороге шагал,.спотыкаясь и раскачиваясь из стороны в сторону, пьяный мужик:

…деревья гнулись,

а ночка темная была-а.

– Никак к нам? Ох, дуйте горой! – Она быстро подбежалала к двери и набросила на нее крючок. Потом, раскрыв подполье, шепнула: – Сидите и нишкните!

В дверь громко застучали.

– Ах, это ты, Гордеич? Входи, входи, – услышали мы грлос хозяйки.

– Где твой партизант? Опять его нету?

– Да ты что, Гордеич? – засмеялась женщина. – У меня, никаких партизан сроду не было.

– Брось это говорить! Понятно? Говори, где Федор?

– Да ты что? – испуганно вскричала хозяйка. – Федя вчера в Витебск понес просука продавать. Малюхонький такой поросеночек. Хоть бы продал, а то и соли купить не на что…

Из дальнейшей пьяной болтовни полицая мы начали понемногу понимать, что немцы устраивают поход против партизан. В разговоре часто упоминался какой-то Сват, который был, кажется, партизанским вожаком. Разоткровенничавшись, пьяница предупредил хозяйку, чтобы к понедельнику ее Федор был дома, иначе ее повесят как жену партизана.

Хозяйка не испугалась, а только рассмеялась и предложила:

– Может, выпьешь, Гордеич?

– Эт-то можно, – согласился полицай.

На какую-то минуту в хате воцарилось молчание. Наверно, хозяйка потчевала «гостя».

– Все равно пымаю! – стукнул, очевидно, по столу полицай. – Как м-миленьких доставлю эти пацанов коменданту. Награда будет моя!

Это что-то уже другое. Полицай говорил вроде о нас. Я поднялся по лесенке на несколько ступенек, чтобы слышать лучше.

– Велика ли награда-то? – спросила хозяйка.

– А ты думаешь? Важные государственные преступники!

– Сколько дашь, если я помогу тебе их поймать, – начала торговаться наша хозяйка.

Меня мороз подрал по коже. Вот так влопались! Ловко провела нас зга женщина: оказаться на своей земле и попасть в лапы к немцам!

А торг продолжался.

– Половину дам, – но испугавшись, как бы не передать, полицай поправился: – Нет – четверть!

– Что ты скупишься, Гордеич? Прибавь! Дай хоть треть…

– Ну ладно, ладно. Получишь треть…

– Не соврешь? Так вот слухай: седни утром какие-то трое – два мальчика и девочка прошли мимо моих окон и направились прямо на Гераськово. А я еще подумала, что, мол, это за маленькие немцы идут?

– На Гераськово? Ну, я пшел! – заторопился полицай и тут же, видно, упал с перепою, потому что мы услышали голос нашей хозяйки:

– Да ты что, Гордеич? Неужто опьянел? Вставай, вставай…

– Я… и… встану… П-пойду… Мне бы их только пымать!

Когда мы вылезли из подвала, женщина, как ни в чем не бывало, улыбнулась:

– Живы?

Я готов был расцеловать нашу спасительницу. А она прибирала со стола после пьяницы и между тем говорила:

– Вот еще один партизан ищет. Все ищут… Сколько наших людей тут перебывало и все спрашивают: где найти партизан? А кто его знает, может, укажешь, а он, гадина, выдаст. Я не про вас, – улыбнулась женщина, – про других. Сейчас немцев пока нет, были с неделю назад, потом уехали куда-то. Но у нас есть староста и при нем два полицая – вот уж гады! И как только таких земля носит! Как прослышат что, так и бегут. Вот и вас уж разыскивают…

– Хорошо бы найти партизан! – вырвалось у меня.

– Погодите немного… – ответила женщина. – Вы, верно, есть хотите? Я вас покормлю. Картошечек хотите? Больше ничего нету.

Она достала из печи чугунок и опрокинула на стол. Картофель наполнил избу паром. Мы поели, макая картошку в соль, и я попросил какую-нибудь одежду, чтобы сбросить с себя немецкую форму. Хозяйка долго выбирала для нас что-нибудь, и мы, оставив ей немецкие костюмы, которые хозяйка быстро бросила в печь, оделись в тряпье, чтобы нас не могли узнать полицаи. Мы прошли через задние ворота в огород, и женщина показала, куда идти.

– Тетенька, а как вас зовут? – спросила Белка.

– Анфисой… Дмитриевной… Будете у партизан, кланяйтесь моему мужику. Федей его зовут… Макарычев… Да скажите там насчет понедельника. А то, дьявол их знает… Хотя вообще-то побаиваться стали, но на всякий случай скажите…

Километров в двенадцати от деревни мы увидели в небе немецких истребителей, которые вертелись вокруг нашего ястребка.

– Эх, подбили! – вскрикнул Димка, видя, как ястребок, переворачиваясь крыльями, стал падать.

Но ястребок снова потянул вверх. Он врезался в стаю немецких самолетов – и вот уже стремглав летел вниз, горя и чадя дымом, немецкий истребитель.

– Ура, ур-ра! – кричали мы и махали руками.

А вниз падал уже другой самолет. Потом третий! Но вот, и наш ястребок задымил и круто пошел к земле. Мы все еще надеялись, что он поднимется, как в прошлый раз, но ястребок продолжал падать и упал где-то поблизости. Фашистские стервятники покружились над ним и улетели.

– Идемте туда! – закричал я. – Может, летчик еще живой.

Димка начал ворчать:

– Надо идти скорее к партизанам. Может, через них передадим наши сведения.

– И тебе не стыдно, Димка? – взволновалась Белка. – Упал русский самолет, а ему хоть бы хны…

Мы побежали по направлению к самолету. Долго искали, пока в высоком камыше на берегу озера не увидели дымившиеся остатки самолета. А летчика нигде не было.

– Ну вот… Видите? – проговорил Димка. – Летчик выпрыгнул, а мы ищем.

– Неправда! Не выпрыгнул! Я же видела, как он падал. Никто не выбрасывался…

Стали обыскивать камыш и метрах в пятидесяти от самолета нашли человека. Он лежал на боку, выбросив вперед большие руки. Белка сразу стала санинструктором. Она расстегнула летчику комбинезон и приложила ухо к груди.

– Да что ты слушаешь? – подтолкнул я Белку. – Не видишь, что он живой?

Летчик открыл глаза. Хотел что-то произнести, но смежил веки, и голова его беспомощно упала.

– Вот и все, – тихо проговорила Белка. – Отвоевался!

Я заметил на боку у летчика флягу, отцепил ее, стал лить в рот раненому спирт. Летчик снова очнулся. Белка стала делать перевязку.

– Вы кто? – вяло спросил летчик.

– Мы русские…

– А-а… Это хорошо. Возьмите у меня из планшета… все… и отдайте советскому командованию…

– Да нет же! – вскричал я. – Мы вас не бросим!

Кое-как нам удалось втолковать летчику, что теперь мы уже будем вместе с ним или погибнем. Он улыбнулся и легонько пальцами пожал мне руку.

– А у вас рация есть? – спросил я. – Нам срочно надо передать важные сведения командованию, – и рассказал все, что удалось узнать в вагоне немецкого генерала.

По мере того, как я говорил, глаза летчика становились осмысленнее, в них проступала тревога. Наконец он попросил поднести его к самолету. Рация не работала, но коробка чудом уцелела.

По указаниям раненого, Димка начал ремонтировать передатчик. Долго пришлось Димке потрудиться над рацией. Но все же исправил!

– Кто из вас знает азбуку Морзе? – спросил летчик.

– Я знаю… Да и Димка знает…

– Тогда передавай, – приказал он мне и, превозмогая боль, начал диктовать:

«Сбит над районом станции Шумилине. Ранен. Имею важные сведения о готовящемся наступлении немцев в районе Полоцка. Оно будет развиваться так: вначале немцы будут отходить на фронте шириной в 100—110 километров, пропуская русских к Полоцку. Затем две крупные немецкие группировки из Орши и Невеля ударят на юг и север, чтобы отрезать наши части и уничтожить.

В наступлении будут участвовать войска…» – летчик поднял глаза и кивнул Белке.

– Шестьдесят четвертая пехотная дивизия, вторая танковая бригада, – зачастила Белка, так что я вынужден был сказать, чтоб она говорила медленнее.

– Сведения получил от ребят, – снова начал диктовать летчик, – которые выкрали у немцев эти данные. Находимся сейчас в квадрате 13. Никонов. Перехожу на прием.

Вдруг сквозь шум я услышал ответ: «Вас понял».

– Ну, ребята, сведения ваши переданы по назначению, а теперь идите, – проговорил Никонов. – Меня вы все равно не спасете, а сами можете погибнуть.

Но мы твердо решили спасти раненого. Я обегал и притащил две жерди. На них мы натянули плащ-палатку, подобранную у самолета и перенесли летчика в камыш. В камыше пришлось сидеть дотемна. Выходить отсюда Никонов не разрешал. Комары поднялись из своих дневных убежищ и жалили немилосердно.

– Вынесите меня отсюда, а то комары съедят, – последовало, наконец, новое распоряжение.

Мы вынесли летчика на простор. На лугу легче дышалось, да и комаров стало меньше. Ночь была ясная, лунная. Полярная звезда спокойно мерцала. На востоке всходили Стожары.

– А разжечь костер нельзя? – спросил, вздрагивая, Димка.

– Ни в коем случае, – откликнулся Никонов.

– Да тут никого нет…

– Как знать…

И в самом деле вскоре вдалеке замаячило что-то черное, потом до нас донеслись голоса. По лугу шли люди.

– Неужели сюда? – чуть выдохнул я, решив, что если мы их видим, то и они нас видят.

В небольшой группе уже можно было различать отдельных людей, когда от нее отошел человек и медленно направился к нам. Не доходя метров пяти, он клацнул затворам винтовки:

– Кто здесь?

Мы притаились и сидели ни живы, ни мертвы.

– Отвечайте, кто вы? – снова спросил тот же голос.

– Макарычев, кто там? – окликнули издалека.

Макарычев! И тут я понял, что это, должно быть, партизаны. Ведь просила же нас Анфиса Дмитриевна кланяться мужу Федору Макарычеву. Я закричал:

– Товарищ Макарычев, мы свои… Ей-богу, свои! С нами есть еще раненый летчик.

Огромная тень шагнула к нам, и мы увидели перед собой высокого, грузного человека с винтовкой наперевес. Он быстро оглядел всех и крикнул товарищам:

– Это – мальчишки… Идите сюда, тут раненый.

Подошли еще два партизана.

– Где вы его подобрали? – спрашивал Макарычев. – Когда? А сами откуда? – И узнав, что мы бежим из Германии, приказал двум парням, пришедшим с ним, взять раненого. Все вместе мы зашагали по едва видной тропинке к лесу.

НЕОЖИДАННАЯ ВСТРЕЧА

– О, я буду вас обвинять, не беспокойтесь! – резко сказал прокурор.

Джек Лондон. «Польза сомнения»

Макарычев ввел нас в темную, пропахшую дымом землянку, привычным движением нащупал лампу и чиркнул спичкой. Мы увидели бритое лицо с твердыми губами, с ожогом во всю щеку. Партизан вывернул фитиль, угрюмо усмехнулся:

– Чтобы черт подрал этих фрицев!

– А где же Никонов? – забеспокоилась Белка.

– Унесли в санчасть. Доктор сейчас над ним колдует…

– У вас есть санчасть? И доктор? – изумилась Белка.

– У нас все есть, – по-прежнему угрюмо усмехнулся Макарычев. – Вот только света нет. Думали, движок поставим, да Сват не разрешил. Говорит, мы и без света проживем, а движок – он демаскировать будет…

– А почему Сват? Фамилия такая? – удивился Димка.

Угрюмое лицо Макарычева прояснилось, губы дрогнули, и он оглушительно захохотал, наполнив смехом всю землянку. Я никогда еще не слышал такого богатырского смеха:

– Хах-ха-ха! Так это ж забавная история! Дело было еще зимой сорок первого. Поймали мы раз ночью на дороге одного богатого мужика. Ехал на тройке с бубенцами, под полой четверть самогона. «Стой! – закричали мы и обступили лошадей. – Куда едешь?»—«На свадьбу». – «На какую еще свадьбу?» – «Да, крестницу свою замуж выдаю». – «За кого?» – «За господина Фюслера». А Фюслер этот был немецким начальником над всеми нашими селами. Тогда наш Николай Васильевич, не долго думая, говорит: «Раздеть его!» Ха-ха-ха! Раздели. И вот Николай Васильевич надевает на себя богатую шубу, шапку с бобровым верхом, через плечо повязывает полотенце, расшитое цветными петухами, и говорит мне: «Садись, Макарыч, поехали на свадьбу». Я доставил Николая Васильевича прямо ко двору невесты. Въехали во двор, выскочили дружки:

– Сват приехал… Сват…

А Николай Васильевич дает им четверть самогона и идет в дом. Фюслер сидит уже хмельной в переднем углу, рядом с ним бледная невеста и еще человек пять немцев.

– О, сфат! Сфат! – старается подняться на ноги жених.

– У немцев для меня – ни свата, ни брата, – отвечает Николай Васильевич, да как врежет в Фюслера из автомата, так тот и свалился под стол. Мы перебили остальных фашистов, схватили невесту и прикатили в лагерь. До сих пор она у нас в санчасти работает. Так и пошло – Сват да Сват. Немцы огромную награду за его голову назначили, да дудки! Никто не может поймать Свата.

– А мы его увидим? – живо спросила Белка.

– Увидите, – ответил Макарычев. – Ложитесь, утро вечера мудренее. Ты тут ложись, – указал он Белке на топчан, – а вы – тут.

– Дядь Федя… – начал было я.

– А ты откуда знаешь, как меня зовут?

– Да нас же к вам направила ваша жена Анфиса Дмитриевна. Просила кланяться.

– Вон оно что, – обрадовался Макарычев. – Ну как она там?

Мы рассказали, как подслушали разговор Анфисы Дмитриевны с полицаем. Я упомянул о том, что немцы собираются наступать на партизан и если Макарычев не будет в понедельник дома, то его жену повесят. Партизан на минуту посерьезнел, попросил повторить слова жены и наконец проговорил:

– Молодец, Фиска! Ей-богу молодец!

Мы впервые спали так хорошо, что не видели никаких снов. На следующее утро к нам пришел Макарычев и поздоровался:

– С добрым утром, партизаны! Вас требует к себе командир.

На дворе уже вовсю светило солнышко. Осенний лес купался в его лучах. Рядом с землянкой, в которой мы спали, приподнимали почву, как грибы, другие жилища партизан.

– Вот сюда! – показал нам Макарычев на землянку, из трубы которой поднимался дымок.

Мы вошли, и – как вам изобразить, что произошло потом?

– Папа! – крикнул я.

Да, за столом сидел мой отец! Он был тщательно побрит, в ладной гимнастерке, по которой пролегала портупея.

– Что такое? – не верил глазам отец. – Вася?

Я прижался к отцу. От его гимнастерки пахло дымом, как и у нас в землянке.

– Да как ты здесь? Что за чудо? Я кивнул на Димку:

– А его узнаешь?

Отец долго смотрел на Димку, недоуменно спрашивал:

– Димка? Да, Димка! Такой взрослый, я и не узнал. Вполне можно брать в армию. Сколько тебе лет?

– А эту девочку ты не знаешь, – указал я на Белку, которая сидела в углу и смотрела на нас. – Это самая лучшая девочка на свете. Белка.

– Неужели? – рассмеялся отец. – Что на белку она похожа, это верно. Но только как ее все-таки зовут?

– Нюра, – откликнулась Белка. – У меня много имен. Ребята все говорят: Белка да Белка, а в Германии меня звали Анхен…

– Ты что, была в Германии? – удивился отец.

– Да мы все из Германии, папа! Пробыли там месяца три, – вмешался я.

У нас начался длинный разговор, который я не собираюсь здесь передавать, так как читателю все известно.

– А мы знаем, – склонив голову, улыбалась Белка. – Знаем, как вы в сваты попали…

– Откуда же? – смеялся отец.

– Это все Макарычев, – влюбленными глазами смотрел я на отца. – Он очень хорошо к тебе относится.

Отец рассказал нам, что в первые же месяцы войны попал раненым в плен. Оттуда бежал, в скором времени стал командиром партизанского отряда. Один из первых, с кем он познакомился, и был Макарычев. Это очень отважный партизан, большой специалист по подрывным работам. Только раз у него получилась неудача: он мудрил что-то со взрывчаткой, которую доставали из неразорвавшихся немецких авиабомб, и сильно ожег щеку…

Наш разговор неожиданно прервали. Явился радист, подал отцу радиограмму. Он быстро поднялся с места, приказал:

– Макарычева ко мне!

В радиограмме предлагалось отряду Свата сегодня ночью выступить на дорогу Полоцк – Витебск и перерезать ее. Мы сразу же подумали: значит, нам поверили и наша радиограмма достигла цели.

– Ну, Федя, начинается! – радостно проговорил отец. – Приготовься и с полудня двигай!

Макарычев убежал к своим подрывникам. После обеда они выстроились перед землянкой отца. Он еще раз тщательно посмотрел, как обмундированы партизаны, проверил – не гремит ли что в их снаряжении, и они отправились по лесной тропинке.

– Мы тоже пойдем с ними, – ходил по пятам отца и клянчил я.

– Никуда не пойдете! – отрезал он. – Сидите пока в землянке.

Целый день мы таскались по всему лагерю, смотрели, как работают женщины в прачечной, как орудует в своей землянке радист, и Димка даже начал ему помогать. Потом были в санчасти, где Белка сидела у постели Никонова и говорила с Настей, той самой маленькой «невестой» Фюслера. А дальше – совсем неожиданно оказались у землянки, в дверях которой стоял часовой. Я спросил, что он охраняет, но часовой промолчал, а бежавший мимо партизан крикнул, что здесь находиться нельзя и нам нужно убираться подобру-поздорову.

Как же, не на тех напал! Мы хотели все-таки знать, что охраняет часовой! Отошли немного в сторону, сели и стали смотреть на строгого парня с автоматом на груди.

И – дождались. Часовой открыл дверь землянки. Из нее вышел высокий человек в распоясанной рубахе и тяжело зашагал к дощатой маленькой уборной. Часовой с автоматом на изготовку проводил его, остановился ждать…

Мы подошли ближе. И вот, когда арестованный возвращался в землянку, увидели здоровый нос и на носу здоровенные роговые очки. Это был Белотелов!

– Генрих! – невольно воскликнул я.

Белотелов быстро обернулся, увидел нас и, согнувшись, почти бегом исчез в землянке.

Мы пришли к отцу и спросили, что за птицу держит он под охраной?

– Черт его знает! Подозрительный тип! Ходил по деревням вокруг нашего лагеря и везде расспрашивал, как найти Свата? С таким вопросом обратился и к Макарычеву. «А зачем вам Сват?» – спросил Федор Михайлович. И тот «по секрету» сообщил, что бежит из плена и хочет примкнуть к партизанам. Привел его Макарычев ко мне, показывает документы… Он тоже из нашего Острогорска. Служил там в геологоразведочной партии. Геолог-нефтяник. По всему видно, что советский человек, но немецкий пистолет… Желтые глаза, которыми он не смотрит на тебя, внушают подозрение…

– Эх, ты – подозрение! Да это же самый настоящий шпион! Ты помнишь, я тебе писал о Золотой Долине?

– Так это тот самый? – сказал в раздумье отец. – Часовой, немедленно ко мне Белотелова!

Когда Белотелов вошел и тяжело сел, жалкая улыбка сморщила его лицо.

– Итак, господин Белотелов, вы, оказывается, еще не все мне сказали. Сын утверждает, что вы работали в комендатуре у немцев в Острогорске. Так или не так?

– Так… Но поймите, гражданин начальник, не мог я вам этого сказать. Как советский человек…

– Да какой ты советский! – не выдержал я. – Ты – фашист! Генрих Паппенгейм – советский человек!

Отец остановил меня, велел пойти прогуляться. Я вышел из землянки и стал ждать, чем кончится допрос Белотелова.

Долго-долго не выходил Генрих Паппенгейм. Наконец, появился. Часовой на этот раз держал его под дулом автомата.

Улыбающийся и такой хороший, такой чудесный папка похвалил нас и убежал куда-то. Скоро в лагере часто-часто зазвонили в чугунную рельсу. Вооруженные партизаны собирались и выстраивались на линейке. Вышел откуда-то отец со своими командирами, те стали во главе отрядов и бесшумно исчезли в лесу.

– Вы оставайтесь здесь, – нагнулся к нам отец. – Настя! Посмотри за ребятами.

Из санчасти появилась «невеста» Фюслера и забрала нас в свою землянку.

– Что это с нами, как с маленькими, обращаются? – бурчал Димка.

– Подумаешь, какой большой! – усмехнулась Белка. А я, хоть и был согласен с Димкой, подумал, что отец всегда остается отцом: после стольких лет разлуки никто не согласится потерять единственного сына.

РАСПЛАТА

Где-то в глубине его души лежала непоколебимая твердость. Он упрямо повторял самому себе, что все доступное другим мужчинам, должно стать доступным и ему. Эта мысль преследовала его, как бред, и он часто заговаривал об этом со своими спутниками.

Джек Лондон. «Смок Беллью»

Ожидание стало невыносимым. Мы сидели у Насти уже добрых три часа, а от партизан ни слуху ни духу. Не было ни моего отца, ни Макарычева.

Наконец Димка, выходивший из землянки, вскочил к нам и прокричал:

– Взрыв! Ей-богу, взрыв!

Мы выбежали из землянки, прислушались. Ни гу-гу!

– Тебе, наверно, почудилось, – сказал я. – Так часто бывает: чудятся какие-то взрывы и вообще…

– Ничего не почудилось, – упрямо твердил свое Димка. – Сейчас как ахнет вон там, вдали! Да как же вы не слышали?

Новый страшный взрыв потряс окрестности. Где-то на севере вспыхнуло зарево.

– Наверно, Макарычев рвет! – обрадовался Димка. Вот интересно! Эх, хотел бы я быть там!

– Сиди уж, тоже мне – «неторопливый»! – отмахнулась Белка, намекая на наш разговор, когда я доказывал, что Димка будет очень хорошим разведчиком, так как он совсем не теряется и нетороплив.

К полуночи стали возвращаться партизаны. Они тихонько пробрались к землянкам и скоро утихли, видимо, уснули. А Макарычев привел какого-то маленького человечка.

– Оставили на развод, – по его обожженной щеке прокатилась улыбка. – Маленький, горбатенький, таких еще не бывало у немцев.

Мы подошли к подрывнику. Рядом с ним стоял человек, которого мы не могли не знать.

– Господин Камелькранц, как вы здесь оказались? – изумленно спросил я.

Горбун посмотрел на меня. И до того нелепо выглядел этот немецкий солдат с длиннющими руками, искривленными ногами, причудливо изогнутым горбом, что я невольно улыбнулся.

– А ты – как? – не удивляясь, повернул ко мне заросшее седым волосом лицо Верблюжий Венок.

– Да мы-то дома, господин Камелькранц! – засмеялся Димка. – А вы за тридевять земель…

– Гитлер мобилизовал… Пришлось идти…

– Вам что же Гитлер не нравится?

– Гитлер капут… – мрачно проговорил Верблюжий Венок. – Капут.

Я вспомнил, как Камелькранц покупал нас на рынке, в Грюнберге, как держал нас в карантине и как вел себя, когда Карл вздумал стрелять в Левку и, несмотря на все это, – не было у меня к горбатому такой ненависти, как к Белотелову.

– Дядя Федя, где вы поймали этого горбуна? – спросил я.

– Он в охране моста был… Ну остальных, кто был посильнее, пришлось убрать, а этого мы нашли в небольшой ямке… Сидит, руки поднял и кричит: «Русс, сдаюсь. Гитлер капут!» Что с ним делать? Убивать такого жалко, вот и взяли. Пусть хоть наши ребята посмотрят – увидят, кто у Гитлера сейчас воюет…

Верблюжий Венок сидел в углу и плакал. Маленький Камелькранц удивленно подпрыгивал у него на спине.

К утру вернулся отец. Он вошел в землянку и, не раздеваясь, стал допрашивать пленного. Я был переводчиком:

– Ви хассен зи?[76] – спросил я.

Камелькранц глядел на меня и молчал.

– Ви ист ир наме?[77] – громко прокричал я.

– Но ты же знаешь, как меня зовут…

– Спроси его, из какой он части? – попросил отец.

Камелькранц служил ефрейтором в 275-м полку, полк прибыл из Грюнберга, а сейчас брошен в эти леса со специальным заданием – изловить партизанского вожака Свата.

– Сват говорит с вами…

– Сват? – изумился Камелькранц и воззрился на отца.

Наш бывший управляющий отвечал на вопросы охотно и, по-видимому, искренне. Ответы его подтверждали, что немцы готовили в этом районе серьезную операцию.

Когда отец приказал увести Камелькранца, тот попросил меня узнать, что с ним будет? Я задал этот вопрос отцу:

– Может быть, придется расстрелять, – ответил он.

Когда уж горбун успел узнать жестокое русское слово «расстрелять», не знаю, но только оно не потребовало перевода. Он бросился на колени, стал умолять пощадить ему жизнь.

– Сфат, пощадите! Сфат, пощадите! – ползал Верблюжий Венок по полу.

Все присутствовавшие при этой сцене не могли сдержать смеха. Смеялся и отец.

– Ну куда его девать? Пленных мы не расстреливаем. Отправить в лагерь пока нет возможности. Отпустить?

Тут вмешался Макарычев:

– Отдайте его мне! Я его устрою на работу. Он, говорят, управляющим в имении был, сельское хозяйство знает. Пусть, пока не подойдут наши войска, поработает у нас.

Отец согласился и спросил:

– А где Белотелов?

– Сидит… Что с ним будем делать, Николай Васильевич?

– За ним пришлют самолет. Связались по рации с Центром.

На следующую же ночь на поляне недалеко от лагеря горели три костра. Партизаны ждали самолет с Большой земли. Он должен был эвакуировать раненого летчика Никонова, отвезти Белотелова, а заодно и нас. Как мы ни умоляли оставить нас в отряде, отец был неумолим.

– Я скоро вернусь, – повторял он. – Вот соединимся с частями Красной Армии, и я заеду на несколько дней домой.

Итак, мы ждали самолета. Кругом была темнота, только «костер выхватывал из нее белые верхушки осин. Наконец послышался гул, и через несколько минут легкий самолет приземлился на маленьком аэродроме.

Мы немедленно побежали к «Антоше». Из него вышел летчик в огромных черных очках, приветливо помахал рукой:

– Как живете? Что нового у вас?

Пока из самолета выгружали ящики с патронами, летчик весело говорил:

– Летать стало лучше… У немцев, видно, нет боеприпасов на зенитной батарее, меня они пропустили без выстрела.

Уже совсем рассвело. Из-за туч вышло солнце и играло в багряной листве. Где-то в лесу тонко звенела синица.

– Споем, Димка?

И мы запели «Марш аргонавтов», с которым шли когда-то в Золотую Долину.

Вперед, аргонавты, вперед, миронавты,

Вперед – к золотым берегам!

Ни черт нам не страшен, ни шторм не опасен,

Идем мы навстречу врагам!

* * *

Уже после войны, окончив с успехом школу, я поехал с отцом в Польскую Народную Республику, в те самые места, где было когда-то имение Фогелей. На его месте мы не нашли даже развалин. Новые уютные дома польского кооператива имени Эрнста Тельмана красиво расположились там, где когда-то стоял замок Фогелей. Расспросив местных жителей-поляков, мы установили судьбу некоторых обитателей замка.

Марта Фогель повесилась, когда узнала, что ее любимый сын Рудольф схвачен партизанами. Карл, которого тоже вскоре мобилизовали на фронт, погиб в первом же бою.

Паппенгейм удрал в Западную Германию. Что касается горбуна Камелькранца, то он живет сейчас недалеко от города Виттенберга в Германской Демократической республике. Фрау Бреннер вместе со своим мужем и сыновьями состоит в кооперативе в одной из деревень в округе Магдебург.

Мы с отцом проделали весь наш путь от Зелены Гуры (поляки вернули Грюнбергу его старое польское имя) до станции Клодава, откуда когда-то я, Димка и Белка сели в поезд к немецкому генералу. Долго нам пришлось искать то место (около города Сьрем, а не Шримм, как называли его немцы), где мы навсегда распрощались с нашим незабвенным Левкой. Никакой могилы на холме уже не было, но, расспросив польских мальчишек, мы восстановили памятное место. Мы поставили на могиле памятник и на камне высекли такую надпись:

Лев Гомзин

(1930 г. – 1943 г.)

Погиб в фашистской неволе

Спасибо, что скачали книгу в бесплатной электронной библиотеке Royallib.ru

Оставить отзыв о книге

Все книги автора

[1] – Стой! Куда ты? Назад! Быстрей, быстрей! (нем.)

[2] Замок (нем.).

[3] – Я хочу спать… (нем.)

[4] – Господин обер-лейтенант спит. Вести себя тихо! (нем.)

[5] – Стирать, стирать… (нем.)

[6] Бургомистр. (нем.)

[7] – Воспрещается. (нем.)

[8] Пол. (нем.)

[9] Потолок. (нем.)

[10] – Кто это? (нем.)

[11] – Кто этот человек? (нем.)

[12] – Господин обер-лейтенант, позвольте вопрос. (нем.)

[13] – Да, да. (нем.)

[14] – Господин обер-лейтенант, я хочу учиться читать и писать. (нем.)

[15] – Правильно, правильно. (нем.)

[16] – Где твой отец? (нем.)

[17] – Мой отец? Мой отец работает. (нем.)

[18] – Ну, скорее! Хватай на лету! Скорее, скорее! (нем.)

[19] – Слишком мало! Добавку! (нем.)

[20] –На, русская свинья! (нем.)

[21] – Я хочу удовлетворить жажду мести. (нем.)

[22] – Выходи! (нем.)

[23] «Выход в город».

[24] Новый Орлеан – город в США, который отличался тем, что был центром работорговли.

[25] – Господин Камелькранц, а расписку! (нем.)

[26] – Почему они боятся, господин Камелькранц? (нем.)

[27] Замок Фогелей. (нем.)

[28] Недочеловек. (нем.)

[29] Разговор. (нем.)

[30] –Я сказал: «Птичка».

[31] – Что такое птичка?

[32] – «Птичка», значит – Фогель.

[33] – Вот. (нем.)

[34] – Работать! (нем.)

[35] Мальчики и девочки. (нем.)

[36] – Повторить! (нем.)

[37] Первый большой опыт дрессировки собак Левка проделал перед нашим золотым походом.

Мы решили ехать в Золотую Долину на собачьей упряжке. В течение нескольких дней Левка ходил искусанный в кровь и с разодранными штанами. И все же за несколько дней он собрал в подвал столько этих собак, что своим лаем и воем они никому не давали покоя. Рано утром тихонько я вышел из квартиры. На лестнице меня ждал Левка в полном полярном снаряжении с бичом погонщика в руке. Он сразу нырнул в подвал и стал просовывать собак в дверь. Они скулили и огрызались, но мы смело надевали на них ошейники и прицепляли к постромкам.

– Трогай! – сказал я, когда увидел, что все уже уложено и мы стоим с шестами в руках, готовые бежать за повозкой и управлять ею на опасных поворотах.

Левка крикнул на собак:

– Но!..

Однако собаки не обратили на погонщика никакого внимания.

– Что же ты кричишь «но»? Ведь это не лошади. Ты кричи «гей» и щелкай кнутом.

Левка крикнул как можно бойчее «гей, гей!» и щелкнул бичом, но и из этого ничего не вышло. Собаки поднялись, потыкались туда-сюда, повизжали и опять успокоились.

Кончилось все тем, что я перерезал постромки и треснул бичом ближайшую собаку. Она завизжала и утащила за собой всю свору.

И все-таки Левка приобрел навык дрессировки и не раз потом выручал нас, когда приходилось иметь дело с собаками.

[38] – Тир, иди сюда! (нем.)

[39] – Тир, ты хороший, ты прекрасный! (нем.)

[40] – Какой хороший аромат! (нем.)

[41] – Очарование! (нем.)

[42] – Очень плохо, что мы не понимаем друг друга. (нем.)

[43] – Что сделали немцы с Москвой. (пол.)

[44] Обреченный.

[45] – Русские налетели. (пол.)

[46] – Их много. Наверное, полетели бомбить Берлин. (пол.)

[47] – Тише! Тише! (нем.)

[48] – Конец! (нем.)

[49] – Внимание! (нем.)

[50] Отдадим последние почести нашей Груне. (пол.)

[51] Говорят. (пол.)

[52] – А вы откуда, дядя Зигмунд? (пол.)

[53] Сигнал, о котором сейчас сказала Белка, был и в самом деле потешным. Все у нас в те времена было загадочным и таинственным. Когда мне надо было видеть Димку и Левку, я вывешивал на балконе мамин синий фартук с красной каймой. Он означал: «Собраться срочно всем!» По этому сигналу к нам домой немедленно являлись Димка и Левка.

[54] – Что вам угодно? (нем.)

[55] «Что делаешь – делай!» (лат.)

[56] Остроты Левки нельзя понять без описания нашего похода в Золотую Долину. В то время мы бредили Джеком Лондоном и Фенимором Купером. Их индейцы были для нас идеалом. Ботинки мы называли мокасинами, веревку – лассо, женщину – скво. Нашими героями были Ситка Чарли и Мэйлмут Кид, познавшие мудрость снежной тропы, и мы, как умели, подражали им и даже выражались по-индейски.

[57] Вильгельм Зайдель, врач. (нем.)

[58] – Ты что же, Герман, не узнаешь? А я к тебе в гости. (пол.)

[59] – Извините, пан… (пол.)

[60] – Это мои русские друзья. Ты накормишь и приютишь нас на ночь? Немцев поблизости нет? (пол.)

[61] Сотник – соцкий, лицо по разным поручениям.

[62] Войт – старшина в польской деревне.

[63] – Я не понимаю. (нем.)

[64] Приказ. (нем.)

[65] – Давайте отдохнем. (пол.)

[66] Спасибо. (пол.)

[67] – Правильно! И я с вами посижу, пока дождь перестанет… (пол.)

[68] – До свиданья. (пол.)