2020-06-10
130
Счастливые люди рождающегося Города Красоты будут жить в любви к нему и станут гордиться им. Они станут хорошими гражданами, потому что будут больше знать, станут более артистичными и исполненными гражданской гордости.
Чарлз Малфорд Робинсон
Дэниел Хадсон Бернэм умер в 1912 году. В то время в Америке не было более известного архитектора. Его называли отцом небоскребов, он планировал Всемирную выставку в Чикаго 1893 года и перестраивал Национальную аллею в Вашингтоне, округ Колумбия. Заказы сыпались на него как из рога изобилия. Он был богат, обладал связями, им восхищались и в Соединенных Штатах, и за рубежом. Президент Тафт называл его «одним из выдающихся архитекторов мира»[1]. Он часто повторял: «Не следует строить скромных планов – они неспособны воспламенить кровь человека… Стройте великие планы… и помните, что однажды начерченный благородный логический чертеж никогда не умрет. Когда нас давным-давно не станет, он будет жить и утверждать себя со все большей уверенностью». И эти слова идеально отражают стремления американцев и обострившееся в эпоху Явного предначертания чувство национальной гордости. Бернэм был формалистом и неоклассицистом. Он нес стили и идеи XIX века в век ХХ. У него были и противники, особенно те архитекторы-одиночки, которые целиком и полностью сосредоточились на современных тенденциях. И действительно, вскоре после смерти Бернэма эти тенденции взяли свое. Слава его осталась в прошлом, а репутация отправилась в мусорное ведро истории архитектуры. Однако даже самый выдающийся модернист своего времени, Фрэнк Ллойд Райт, признавал, что хотя Бернэм «не был архитектором-творцом, но был великим человеком».
[Бернэм вернул в архитектуру планировку имперских городов, и эта идея стала образцом для современных градостроителей самых разных политических убеждений. Правильно расположенное подобное здание меняет все – ведь гораздо дешевле выписать большой чек на его строительство, чем по-настоящему изменить мир.]
Влияние Бернэма соответствовало его размерам12. Безупречно одетый великан ростом под два метра всегда гордился своей физической формой. В юности он занимался фехтованием, во взрослой жизни играл в гольф и имел собственный спортивный зал. Он любил поесть и выпить, любил красивую жизнь – уж если Бернэм покупал сигары, то целыми коробками. Успех и известность росли параллельно с его размерами – и самомнением. Бернэм строил большие здания – в том числе и первые небоскребы. В 1882 году он построил десятиэтажный Монток-билдинг – первое здание, получившее название небоскреба, а в 1889–1891 – 16-этажный Монаднок-билдинг. Эти постройки идеально выражали дух и атмосферу обретающего все большую коммерческую мощь Чикаго, Города широких плеч. Затем Бернэм начал строить свои гиганты в Нью-Йорке, Сан-Франциско и других городах Америки. Небоскребы стали архитектурным символом имперского курса Америки на рубеже эпохи, которую вполне можно было бы назвать американским веком. После триумфа в качестве директора Чикагской выставки (Всемирной Колумбовой выставки 1893 года) Бернэма стали считать ведущим городским планировщиком Америки. Он с неожиданным величием преобразовывал традиционные и символические карты городов – от Чикаго и Сан-Франциско до только что завоеванной Манилы. Бернэм считал наследие античных Греции и Рима и ренессансной Европы по праву принадлежащим Америке. Его небоскребы вдохновляли архитекторов всего мира – и в том числе торжествующих модернистов, которые всегда относились к Бернэму с пренебрежением. Он вернул в архитектуру планировку имперских городов, и эта идея стала образцом для современных градостроителей самых разных политических убеждений: фашистов, коммунистов и демократов. Его идеями пользовались деспоты, угнетатели и прогрессисты. Дэниел Бернэм дал ХХ веку две универсальные урбанистические формы.
Поначалу Бернэм был самым обыкновенным американцем своего времени. Он родился в 1846 году близ Хендерсона, Нью-Йорк, в семье колониального английского происхождения3. Томас Бернэм прибыл в Ипсвич, штат Массачусетс, в 1635 году из английского Нориджа. Отец Дэниела пытался стать торговцем в Нью-Йорке, но неудачно. Когда мальчику было девять лет, семья переехала в Чикаго, где отец занялся оптовой торговлей лекарствами. На этот раз судьба ему улыбнулась, и через десять лет он стал президентом влиятельной Чикагской торговой ассоциации. Дэниел учился в Центральной школе Чикаго, где его запомнили спортивным, обаятельным юношей, предпочитавшим классным занятиям рисование. Современник вспоминал, что он «редко занимался, и его вечно ругали за лень и расхлябанность. Он был высоким… парнем, даже слишком крупным для своего возраста»4. Родители оплачивали уроки рисования. На два года они отправили его на восточное побережье, где он готовился к вступительным экзаменам в колледж. Бернэм провалился и в Гарварде, и в Йеле. Четыре месяца он работал продавцом, а затем наставники и знакомые, зная его страсть к рисованию, посоветовали ему заняться архитектурой. Дэниел стал учеником в чикагской архитектурной фирме «Лоринг и Дженни». Работа его сразу же увлекла. Он увидел в ней возможность добиться истинной славы: «Я должен постараться стать величайшим архитектором города или страны, – писал он. – Ничто меньшее меня не устроит. Я не боюсь. Это вполне мне по силам. Потому что для этого нужно только одно: упорный и сосредоточенный труд»5.
Но в то время Бернэм еще не был готов к этому. Покинув Чикаго, он попытал удачу на серебряных месторождениях Невады. Он застолбил участок, но богатств так и не нашел. Потом он попытался заняться политикой. При поддержке старшего наставника он принял участие в выборах в Неваде от округа Уайт-Пайн. Не добившись успеха, в возрасте 24 лет он вернулся домой. Дэниел признал свой беспокойный характер: «В нашей семье никто не любит долго заниматься одним и тем же. Это нас утомляет»6. Он снова стал трудиться в архитектурной фирме, затем перешел в другую и в конце концов оказался в фирме «Картер, Дрейк и Уайт» – отец порекомендовал его своему знакомому, Питеру Уайту, поскольку, как позже вспоминал сам Уайт, «очень хотел, чтобы Дэн наконец-то остепенился и перестал метаться».
В Уайте Бернэм нашел наставника, который был ему жизненно необходим. Именно Уайт сумел привить ему привычку к «упорному и сосредоточенному труду». В фирме Уайта Бернэм познакомился с партнером, в котором так нуждался7. Он встретился с Джоном Рутом. Молодой человек из Джорджии в годы Гражданской войны жил в Ливерпуле, учился музыке у лучшего органиста Англии, потом поступил в Оксфорд, но в конце войны родители вызвали его домой. В Нью-йоркском университете Рут изучал инженерное дело, затем работал в архитектурных фирмах Джеймса Ренвика (архитектора собора Святого Патрика) и Джея Би Снука (создателя Центрального вокзала). В 1872 году он приехал в Чикаго и стал главным чертежником в фирме Уайта. В те годы в Чикаго приехали многие – нужно было восстанавливать город после Большого пожара 1871 года. Джон Рут был на четыре года моложе Бернэма и во многих отношениях его дополнял. Рут имел хорошее образование, был очень просвещенным человеком, но ему не хватало честолюбия. Бернэм являл полную его противоположность. Молодые люди подружились, в 1873 году создали собственную фирму и работали довольно успешно8. Но экономический кризис пагубно сказался на строительном рынке. Партнеры брались за любую работу. Рут даже играл на органе в Первой пресвитерианской церкви.
А потом Бернэм стал узнаваем в обществе – а вместе с этим вырос и статус его фирмы. Он познакомился с биржевым магнатом Джоном Б. Шерманом, и фирма получила первый большой заказ на строительство трехэтажного особняка на фешенебельной Прейри-авеню. Проект был абсолютно викторианским: крыша с крутыми скатами, высокие окна, узкие кирпичные трубы и капители. Строительство завершилось в 1874 году. За первым заказом последовали новые. Клиентура становилась все более состоятельной и светской. Архитекторы получали приглашения на светские вечера и в клубы. В 1876 году Бернэм женился на дочери Шермана, Маргарет. Роскошь архитектурных решений и личное обаяние делали Бернэма идеальным архитектором для высшего общества. Внутри фирмы царила полная гармония: Рут занимался бумажной работой, Бернэм находил клиентов. Он потрясающе хорошо ладил с людьми. Фрэнк Ллойд Райт говорил, что «его личное обаяние было неотразимым»9. Наставник Райта, известный чикагский архитектор Луи Салливен, который вместе со своим партнером Данкмаром Адлером сыграл важную роль в создании концепции небоскребов и был соперником Бернэма, вспоминал, какое впечатление Бернэм произвел на него при первом знакомстве: «Мечтатель, человек, обладающий упорной и сильной волей… очень цельная, сосредоточенная личность… склонный к помпезности… человек, который сразу же открывал свое сердце собеседнику, если тот был ему симпатичен»10. По мнению критиков и историков, Бернэм во многом уступал Салливену. Салливена считали первым модернистом, а Бернэма – хитроумным бизнесменом, целиком полагавшимся на своего партнера Рута11. Но совершенно ясно, что Бернэм, отлично понимавший потребности своих клиентов, играл важнейшую роль в определении программы и поэтажных планов каждого проекта и активно участвовал в реализации чертежей Рута.
В 70–80-е годы проекты Бернэма и Рута представляли собой безумное смешение стилей, характерное для викторианской архитектуры. В них присутствовали элементы романского стиля, стиля королевы Анны и французского Ренессанса. Эклектика того времени не стремилась спасти мир, и Рут это отлично понимал. Он в шутку говорил, что викторианский стиль было бы лучше назвать «слабительным», романский – «отечным», а стиль королевы Анны – «туберкулезным»12. Различным образом комбинируя элементы этих стилей, как это делало большинство современных архитекторов, Бернэм и Рут строили большие, лишенные эмоций дома, разнообразные церкви, клубы, отели и вокзалы в Чикаго и других городах Среднего Запада. Среди них выделяется оригинальное здание чикагского Художественного института на Мичиган-авеню и отель «Монтесума» в далеком Лас-Вегасе, Нью-Мексико, причудливая розовая постройка с безумным луковичным куполом в Атчисоне близ Топики и железнодорожный вокзал в Санта-Фе, где за долгие годы побывали известный преступник Джесси Джеймс, японский император Хирохито и американские президенты Улисс Грант, Резерфорд Хейс и Теодор Рузвельт.
В 80-е годы Бернэм и Рут считались ведущими архитекторами Чикаго. Они как никто другой хорошо подходили для этого переживающего коммерческий взлет города. Чикаго стал символом урбанистской трансформации Соединенных Штатов в период между концом Гражданской войны и началом нового века. Население города стремительно росло, и этот рост сочетался с технологическим прогрессом в сельском хозяйстве, промышленности и, что важнее всего, в транспорте. Все эти факторы способствовали развитию городов. В 1870 году население страны составляло 40 миллионов человек, и 60 процентов из них занимались сельским хозяйством. К 1900 году население достигло 70 миллионов человек, и лишь 37 процентов работали в сельском хозяйстве13. Стремительное развитие сети железных дорог, столь же стремительно финансируемых Уолл-стрит, изменило характер сельского хозяйства. Крупные фермы Запада получили возможность выращивать продукцию в промышленных масштабах и продавать ее в городах, не ограничиваясь небольшими местными рынками с разнообразной продукцией. В 1870 году протяженность железных дорог в Америке составляла 48 280 километров, а в 1900 – уже 273 588 километров. Расцвет железных дорог самым благотворным образом сказался на развитии Чикаго. Город стал центром огромной сети дорог, соединяющих более десяти штатов. По железной дороге доставляли древесину из северных лесов, пшеницу и кукурузу из прерий. А из Чикаго все это отправляли дальше, вместе с мясом животных, находившихся на откорме на чикагских фермах и перерабатываемых на чикагских бойнях. Мясо отправлялось на восток в вагонах-рефрижераторах, изобретенных чикагской корпорацией. Развитие города было поразительным. В 1880 году в Чикаго жило полмиллиона человек, а черед десять лет – уже более миллиона.
Чикаго являл собой идеальное для архитекторов сочетание невероятных условий, способствовавших инновациям. Население росло, бизнес развивался, а вместе с этим росла стоимость земли. В 1880 году квадратный акр в центре города стоит 130 тысяч долларов, в 1890-м – 900 тысяч долларов, а в 1891 году – миллион14. В отличие от других городов Америки и Европы, в Чикаго не существовало ограничений на этажность, и чикагские архитекторы стали строить все более и более высокие здания по заказу своих корпоративных клиентов. При этом они использовали все новейшие изобретения. Сначала лифты приводились в действие с помощью лошадей, с 1853 года – с помощью гидравлики, а с 1889 года – с помощью электромоторов. Появилось электрическое освещение и телефоны. Высокие здания приводили к концентрации и умножению экономической активности, что способствовало еще большему росту стоимости земли. Бернэм быстро научился эффективно управлять крупными проектами и собственной растущей фирмой. Салливен улавливал дух времени: «В этот период в промышленном мире активно шло объединение и создание различных трестов. Единственным архитектором в Чикаго, способным понять значимость этого движения, был Дэниел Бернэм, который всегда мыслил по-крупному, обладал великолепными организаторскими способностями, умел распределять обязанности и отличался поразительной коммерческой жилкой. Он сразу же почувствовал, насколько полезен может быть новому миру и насколько полезен может быть новый мир ему»15.
В 1881 году фирма завершила строительство 7-этажного Граннис-билдинг, а в 1882 – 10-этажного здания Монток. По требованию практичного и весьма экономного заказчика Бернэм и Рут построили простое кирпичное здание с минимумом украшений и с плоской крышей. Суровый стиль положил начало новому, исключительно современному направлению, которое определялось не модой, но коммерческой логикой. Такие здания испытывали пределы каменных структур. Чтобы выдерживать вес огромного здания, стены становились все толще в основании. Развитие железнодорожной индустрии привело к появлению доступных по стоимости мощных стальных балок. И они начали использоваться в строительстве. Стены стали тоньше. Заключенные в бетон железные балки делали высокие здания пожароустойчивыми. Здание страховой компании, построенное в 1885 году бывшим работодателем Бернэма Уильямом Дженни, открыло путь к постройкам, почти целиком состоящим из стальных балок. 10-этажное здание компании Рэнд – Макнэлли (1888–1890), построенное Бернэмом и Рутом, часто называют первым, где использовались исключительно стальные балки. После этого фирма построила целый ряд зданий в Чикаго, Сан-Франциско и Атланте. Здания становились все более высокими и технологически сложными, а внешняя отделка упрощалась. 16-этажный Монаднок-билдинг в Чикаго (1889–1892) с эркерами и «чистым» фасадом был настолько простым, что многие сравнивали его с машиной, предвосхищая излюбленную метафору архитекторов ХХ века. Салливен, который в большей степени, чем любой другой чикагский архитектор, мог считаться предшественником модернизма, счел постройку удивительной: «Поразительная кирпичная скала, мощная и суровая, с ровными линиями и поверхностями. Это истинное воплощение единой цели, в котором есть своеобразная романтика»16.
Небоскребы Бернэма и Джона Рута гордо устремились в будущее. Вклад же Бернэма в современное городское планирование был устремлен в прошлое. Его концепция «прекрасного города» основывалась на классическом прошлом Европы, на консерватизме, который, по крайней мере отчасти, являлся результатом культурной неуверенности Америки.
После триумфа Всемирной Парижской выставки 1889 года (пятнадцатой и крупнейшей Всемирной выставки второй половины XIX века) Соединенные Штаты решили принять у себя следующую. Выставка 1893 года была посвящена 400-летию открытия Америки Колумбом. Благодаря усилиям лоббистов честь проведения выставки досталась Чикаго. В этом соревновании город победил заявки Нью-Йорка и Сент-Луиса. В 1890 году начался отсчет времени. Группа спонсоров пригласила для организации выставки самого знаменитого ландшафтного архитектора Америки Фредерика Лоу Олмстеда и его партнера Генри Гудмена. Местным советником стал Дэниел Бернэм. Для выставки был выбран незастроенный участок земли возле озера в южной части города – Джексон-парк. Олмстед и Гудмен разработали первоначальный план, а Бернэм и Рут стали архитектурными консультантами. Выставка обещала быть грандиозной: целый город на площади более 200 гектаров – с канализацией, газом, электричеством, водой, освещением, улицами и дренажом, с полицией, пожарными, медициной, страхованием, связью и всем необходимым17. В октябре Бернэма назначили ответственным за строительство. Все работы по созданию инфраструктуры, дизайна, инженерных коммуникаций и строительству должны были завершиться в три года.
В архитектурном отношении было решено скопировать огромные здания из стекла и металла, которые вошли в моду после постройки в 1851 году Хрустального дворца в Лондоне. Но Бернэм решил «отказаться от консервативного подхода прежних выставок и… построить постоянные здания – город мечты»18. Каждый раздел выставки имел собственное здание. Было решено пригласить для постройки этих зданий разных архитекторов. Бернэм обратился к пяти самым известным архитекторам восточного побережья и добился их согласия. Трое были из Нью-Йорка: Ричард Хант должен был строить здание Центральной администрации, Чарлзу Маккиму из компании «Макким, Мид и Уайт» поручили сельскохозяйственный павильон, а Джорджу Посту – павильон производства и гуманитарных наук. Бостонцы Пибоди и Стернз проектировали павильон машиностроения, а Ван Брунт и Хауи из Канзаса – павильон «Электричество». Бернэм и Рут осуществляли общее архитектурное руководство и следили за ходом строительных работ. Под давлением чикагских организаторов для строительства других павильонов были приглашены пять местных архитекторов – павильон транспорта строили Адлер и Салливен.
В 1891 году Джон Рут умер от пневмонии, что еще больше усилило и без того невообразимое давление на Бернэма. Все архитекторы на неделю были вызваны в Чикаго. На встрече присутствовал также Олмстед и художественный консультант проекта, скульптор Огастес Сент-Годенс. Было принято решение организовать выставку в едином стиле. Колоритная викторианская эклектика прежних выставок и новый чикагский стиль были отвергнуты. Для демонстрации новых машин и изобретений лучше всего подходил современный технологический стиль. Однако было решено построить все павильоны в неоклассическом стиле с единой линией карнизов и общими деталями. Ранее неоклассика находилась в тени готики и других стилей, теперь же она вошла в моду: многие из архитекторов выставки учились в Школе изящных искусств в Париже, где этот стиль всегда был в фаворе, и культурная элита Нью-Йорка и Новой Англии, стремившаяся к «американскому Ренессансу», приветствовала появление европейского неоклассицизма в различных видах искусств. Возрождение этого стиля стало воплощением и осознания американцами своей ведущей роли в новом мире, и культурной тревоги, с этим осознанием связанной. Все больше американцев богатели на промышленном джаггернауте, питавшем «позолоченный век»19. За десять лет, с 1883-го по 1893 годы, общее богатство выросло до 20 миллиардов долларов. Разбогатевшие американцы отправлялись в продолжительные поездки по Европе. Их поражало величие и изысканность «прекрасной эпохи». Им хотелось сделать собственную страну столь же прекрасной, поскольку, вернувшись, они явственно видели все ее недостатки. В 1904 году американский писатель Генри Джеймс покинул США ради Великобритании в возрасте 26 лет и прожил в Англии до самой смерти в 1916 году. В своей ставшей классикой книге «Американец» он описывает мучительное осознание вернувшимися из Европы богатыми американцами пошлой и непродуманной эстетики собственной страны. Чикаго вырос так недавно и был таким огромным со всеми своими фермами, железнодорожными депо, складами и грязными рабочими районами, что у людей, только что вернувшихся из-за границы, вызывал настоящий ужас. Именно такие чувства испытал вернувшийся из Европы юный художник Трусдейл Маршалл из романа Генри Блейка Фуллера «За процессией» (1895): Чикаго показался ему «чудовищным монстром, жалким и неуклюжим. Над ним так и хочется разрыдаться. Нет в мире места, где трудились бы столь неустанно, но нигде в мире подобные труды не привели к столь жалкому, гротескному, ужасному, отвратительному результату».
Чикагская выставка Дэниела Бернэма должна была стать другой. Замысел постепенно обретал форму. Главные павильоны располагались вокруг гран-бассейна, названного Судом чести, главной достопримечательностью которого был 183-метровый перистиль, то есть римская колоннада, где каждая колонна символизировала один из штатов США. Все было выкрашено в белый цвет и украшено скульптурами и коваными оградами. На озере Мичиган построили причал для прибывающих кораблей. Лагуну заполнили яркие корабли со всех концов света. Ожидания были очень высокими – и, главным образом, среди архитекторов, скульпторов и художников, получивших прекрасные заказы. (На совещании в феврале 1891 года Сент-Годенс выразил общие настроения. «Посмотрите вокруг, – сказал он. – Вы понимаете, что присутствуете на величайшем в истории собрании художников с XV века?»20). И вот работа началась. Весной Бернэм перебрался в строительное управление, для которого на площадке разбили несколько палаток. Он принял на себя командование многотысячной армией рабочих, которые трудились круглый год, не обращая внимания на трудности и проблемы. А их было немало – снежные бури, рушащиеся крыши, болотистые почвы… Стальные балки покрывали деревом и гипсом и раскрашивали под камень21. Выставочные павильоны росли на берегу озера Мичиган, как огромная декорация. Строительство завершилось в два года.
Всемирная Колумбова выставка открылась 1 мая 1893 года. На открытии присутствовал президент США Гровер Кливленд. Наибольший интерес вызывала сама территория выставки. Журналисты назвали ее Белым городом, потому что павильоны были выкрашены в белый цвет, а по вечерам территорию освещали электрические лампочки. Выставка превратилась в крупнейшую в мире электрическую систему, которую питали колоссальные динамо-машины Джорджа Вестингауза, установленные в павильоне «Электричество». Помимо основных павильонов, на территории разместились павильоны отдельных штатов и территорий США и 46 иностранных государств. В 200 павильонах демонстрировались великие достижения в области техники, сельского хозяйства и культуры. Германия с гордостью демонстрировала пушки Круппа. Никола Тесла показал свои неоновые и фосфоресцентные лампы, Эдвард Мейбридж – «движущиеся картинки», Джордж Феррис – первое колесо обозрения. На выставке можно было увидеть танцы живота на «Каирской улице», а ковбои и индейцы разыгрывали свои сражения в «Шоу Дикого Запада» Буффало Билла. Выставка работала полгода, и за это время ее посетили 21 480 141 человек – примерно половина населения Соединенных Штатов22.
Всемирная выставка стала большим событием не только для Чикаго, но и для всей Америки. Мемуарист Генри Адамс писал так: «В Чикаго американская мысль впервые выразила себя как единство; и отсюда следовало начинать»23. Историк Фредерик Джексон Тернер прочел знаменитую лекцию, в которой, основываясь на данных переписи 1890 года, объявил конец американского фронтира. В жизни нации началась новая эпоха. Страна стремительно становилась урбанистической и индустриальной, даже в сельском хозяйстве. И столь же стремительно происходило разделение нации – по расе, этнической принадлежности и религии. Этот процесс был связан с большим притоком иммигрантов. Главная линия раздела проходила по богатству. Неравенство в доходах достигло беспрецедентного уровня. При капитализме баронов-грабителей значительная часть национальных богатств находилась в руках горстки людей. Великим достижением выставки стало выражение того, что получило название прогрессивизма: широкого и многостороннего реформаторского движения, имевшего два основных вектора. Первый вектор был направлен в сторону эффективности управления производством и государственного управления, борьбы с коррупцией и стимулирования участия в этом процессе граждан, использования научных методов, улучшения охраны здоровья и безопасности, улучшения гигиенических условий жизни и инфраструктуры, а также сохранения окружающей среды путем создания национальных парков, заповедников и охраны лесов. Второй вектор был направлен в сторону социальной справедливости: борьба с детским трудом, улучшение положения женщин и борьба за равные права, улучшение положения бедных. Основные усилия были направлены на реформирование городских трущоб. К концу XIX века бедные городские кварталы являли собой отвратительное зрелище для представителей средних и высших классов – в точности, как это происходило в Великобритании. Репортеры и реформаторы отправлялись в городские трущобы, заселенные преимущественно иммигрантами из Европы, и возвращались с фотографиями и историями людей, живущих в грязных темных каморках без каких бы то ни было удобств – ни канализации, ни отопления, ни чистой воды, ни чистого воздуха. Страх перед классовой революцией в сочетании с убеждением в том, что трущобы являют собой смертельную угрозу для американской цивилизации, подталкивали архитекторов к идеям реформирования бедных кварталов. В 1889–1890 годах были опубликованы фотографии Якоба Рииса «Как живут остальные». Они вызвали колоссальный шок. Было решено провести эксперимент – построить «образцовые» жилища для бедных, но проект не мог изменить экономические условия жизни бедного населения городов.
Архитектура выставки демонстрировала определенные усовершенствования городской среды, но ее создатели не ставили перед собой задачу обеспечения социальной справедливости или улучшения жизненных условий бедных. Это была часть совершенно иной традиции: конструирование гражданского пространства, которое должно было вдохновлять, просвещать и насаждать достойные ценности своим примером. Красивая среда способствует развитию гражданской добродетели – такова была основная идея. И для воплощения этой идеи неоклассическая архитектура подходила практически идеально. Многие видели в выставке возможность мощного, даже мистического влияния на народные массы: журналист Генри Демерест Ллойд считал, что выставка «открыла людям возможности социальной красоты, полезности и гармонии, о которой они не могли даже мечтать. Только так подобная картина могла войти в прозаическую суету их жизни. И влияние ее будет ощущаться в их развитии в третьем и даже в четвертом поколении»24. Впрочем, не обошлось и без критики. Некоторые современники считали, что неоклассическая архитектура уводит в прошлое. Луи Салливен позже говорил, что выбор неоклассики отбросил американскую архитектуру на целое поколение назад, заменив «архитектуру демократии» (под ней он, несомненно, подразумевал собственные работы) «феодальным», «имперским» и «филистерским» стилем25.
Но для большинства чикагская выставка стала настоящим откровением. Сам Бернэм писал: «Люди перестали быть невежественными в архитектурном отношении. Всемирная Колумбова выставка 1893 года пробудила их»26. Архитектор снискал немало похвал27. В 1894 году он получил почетные степени в Йеле и Гарварде и стал первым почетным доктором философии Северо-Западного университета. Американский институт архитекторов в 1893-м и 1894 годах избрал его своим президентом. В 1896 году Бернэм вместе с женой Маргарет путешествовал по Европе и Средиземноморью28. Они посетили Францию, Италию, Мальту, Карфаген, Египет и Афины. Здесь Бернэм смог приникнуть к самым истокам античности. Он твердо вознамерился перенести эти архитектурные идеи в Америку. В афинском Акрополе ему было откровение: «Был прекрасный вечер… [Мы с моей женой] сидели на камнях среди упавших колонн… Мы были буквально зачарованы и не могли говорить… Я понял, что дух Греции навсегда поселился в моей душе. Это голубой цветок: вся остальная жизнь была лишь сном, а эта греческая земля – истинной реальностью»29.
В реальной жизни Бернэму не хватало разбитых камней давно ушедшей цивилизации. Если архитектура выставки в стилистическом смысле совпадала с устремлениями молодой американской республики, то другая ее идея была совершенно иной: грандиозная псевдороманская помпа была выражением нового мускулистого капитализма, который захватывал доминирующее положение в организации экономики. Соединенные Штаты были легковоспламеняющейся страной. После Гражданской войны в стране возникла острая напряженность – между расами, классами, местными уроженцами и иммигрантами, протестантами и католиками, капиталистами и профсоюзами. Развитие страны строилось на насилии: на рабстве, войне с европейскими странами, войнах с индейскими племенами и Мексикой. Имперское бахвальство охватило всю Америку, очарованную идеологией Предназначения. И очень скоро Соединенные Штаты превратились в настоящую империю, захватили Королевство Гавайи, а потом – последние испанские колонии в Карибском бассейне и далекие Филиппины. Учитывая бунт на Хэймаркет 1886 года, Хоумстедскую стачку 1892 года и Пуллмановскую забастовку 1894 года, напряженность во время выставки была почти физически ощутимой. Профсоюзы пытались организовать рабочих, а Бернэм сознательно вычищал ряды своих работников. После закрытия большая часть выставки сгорела до основания при весьма подозрительных обстоятельствах. Но сияние Белого города не потускнело – это был истинный триумф Бернэма. На выборах 1896 года консервативно настроенный ставленник большого бизнеса республиканец Уильям Маккинли победил демократа-популиста Уильяма Дженнингса Брайана, и это стало концом старой, более либеральной республиканской партии Авраама Линкольна. На смену традиционным аграрным интересам пришли интересы урбанистические и корпоративные. Историк Т. Дж. Джексон Лирз писал так: «В 1896 году триумф одержал не Белый город, а машины, которые в нем находились»30.
После смерти Рута Бернэм назвал свою фирму «Д. Х. Бернэм и Компания». Фирма процветала. Офис ее находился в самом престижном районе Чикаго, а в 1900 году открылось второе отделение в Нью-Йорке. Сам Бернэм вместе с женой поселился в пригороде Эванстон в Иллинойсе. Теперь его фирма была не обычной архитектурной студией, но крупной компанией, напоминающей компании собственных клиентов. Фирма занималась реализацией самых разных проектов. Бернэм строил неоклассические банки и библиотеки, эклектичные железнодорожные вокзалы, роскошные универмаги и новые небоскребы. В 1894 году Бернэм построил Релайнт-билдинг в Чикаго, а в 1903 году Флэтайрон-билдинг в Нью-Йорке – самое высокое здание мира на тот момент. Все здания были большими, величественными и самоуверенными, как и их создатель, и клиенты, которых он обслуживал. К моменту смерти Бернэма в 1912 году в его компании работало 180 человек и за ее плечами было множество проектов31. Невероятная история успеха!
В 1901 году Бернэм взялся за решение еще одной крупной проблемы. Ему поручили перестройку центра американской столицы. Планировку Вашингтона в 1791 году разработал французский инженер Пьер Л’Анфан. Это был грандиозный ренессансный проект, состоящий из правильных кварталов, разделенных зелеными бульварами и диагональными улицами, расходящимися от ряда площадей, украшенных статуями. Центральными точками города были Белый дом и Капитолий. На запад от Капитолийского холма к реке Потомак уходила церемониальная Национальная аллея длиной две или три мили. При рождении столица представляла собой обычные болота и пастбища. В те времена, когда президентом был Джордж Вашингтон, а госсекретарем – Томас Джефферсон, город застраивался очень медленно и зачастую вовсе не в соответствии с планами Л’Анфана. Строительство Национальной аллеи так и не было завершено. Часть ее Александр Джексон Даунинг в 1850 году превратил в живописный «Английский сад», но во второй половине века он был практически заброшен. Во время Гражданской войны здесь стояли войска, затем часть парка использовали в качестве пастбища, лесопилки, железнодорожного депо и путей. В 1901 году Вашингтон являл собой идеальный символ стремительной, зачастую беспорядочной индустриализации. Потребность в переосмыслении и перестройке общественных пространств была острой, как никогда.
В 1901 году сенатор от штата Мичиган, Джеймс Макмиллан, председатель сенатского комитета по округу Колумбия, организовал комиссию из трех человек. Комиссии предстояло решить судьбу Национальной аллеи. Возглавить ее предложили Бернэму. Кроме него, в состав входили Фредерик Лоу Олмстед-младший (сын известного архитектора) и Чарлз Макким, который впоследствии предложил ввести в комиссию Огастеса Сент-Годенса. Все работали на безвозмездной основе. Архитекторы столкнулись по меньшей мере с одной практической проблемой: на месте предполагаемой установки монумента Вашингтона, где пересекались оси Белого дома и Капитолия, была очень болотистая почва, и заложить фундамент было невозможно. Возникали и эстетические вопросы. Нужно было определить, насколько серьезным будет архитектурное вмешательство. Верный своему кредо Бернэм строил грандиозные планы, которые, по его мнению, должны были привлечь в город более состоятельных жителей, чем в настоящее время. Бернэм писал Олмстеду: «Я убежден, что мы не должны удовольствоваться малым. Нам следует планировать гораздо более грандиозную перестройку, чем осуществляется в любом другом городе. С этого момента Вашингтон будет развиваться очень стремительно, и здесь буду жить все богатые люди Соединенных Штатов»32. Бернэм предложил сенатору Макмиллану, чтобы правительство оплатило поездку в Европу: «Как еще мы можем освежить свой разум, если не увидим, думая о Вашингтоне, все то, что в подобном духе сделали другие?»33 Ранее архитекторы уже побывали в колониальных поместьях Вирджинии – в Стратфорде, Картерз-Гроуве и Беркли, а также в Вильямсбурге, построенном по сходному с Вашингтоном плану и, возможно, послужившем образцом для Л’Анфана. Затем они отправились в Париж, Рим, Венецию, Вену и Будапешт. Вернувшись в Париж, архитекторы посетили королевские сады в Версале, Фонтенбло и Во-ле-Виконт. Бернэм в одиночку побывал во Франкфурте и Берлине, а затем присоединился к своим коллегам в Лондоне, где они осмотрели Гайд-парк, Хэмптон-Корт, Итон и Оксфорд.
Все эти города и сады были королевскими и имперскими, в стиле аристократов – странный выбор идей для столицы республики. Но это разногласие проистекало из базового противоречия – ведь неоклассический стиль избрали еще отцы-основатели США. Такие противоречия лежали в основе самой американской жизни. Бернэм, всегда причислявший себя к высшему классу, сознательно это подчеркивал. С одной стороны, выбранная идея прекрасно отвечала американскому духу: возникший во времена Ренессанса интерес к возрождению античных форм был частью проекта разума и науки, искавших ясность и гармонию в законах упорядоченной вселенной. Такова была философская основа республиканского мышления. Планы городов того времени стремились к модернизации. Архитекторы пытались раскрыть хаотичный, подверженный эпидемиям и пожарам средневековый город, заменив его структурой, которая позволяла с большей легкостью перемещать людей, товары, а при необходимости – и войска. Именно эти идеи лежали в основе перестройки Лондона после Великого пожара 1666 года, осуществленной Кристофером Реном, Робертом Гуком и Джоном Ивлином. Именно они построили симметричные площади и диагональные бульвары. Авторы этих проектов считали, что более рациональные планы принесут экономическую выгоду, практические и социальные преимущества. Новый город был символом изысканности, местом демонстрации признаков вкуса, класса, богатства, элегантности и добродетели.
С другой стороны, классический стиль твердо и уверенно говорил о старом порядке и прежнем режиме, будь то аристократия, монархия или Церковь. Ренессансный город, по определению, был возрождением Рима. Вопрос заключался лишь в том, возрождать ли республиканский Рим Сената или имперский – цезарей. Версаль являет собой прекрасный пример такого конфликта: это демонстрация высших эстетических и ландшафтных достижений, науки, красоты, фантазии и остроумия. И в то же время это суровое отражение власти французского монарха и его государства, демонстрация и напоминание о военном, религиозном, экономическом и административном контроле над территорией – этой цели служат диагональные аллеи, расходящиеся от расположенного в центре дворца. Неоклассический город (истинно классических городов не существовало, поскольку все примеры прошлого урбанистического великолепия уже были имитациями чего-то, что существовало ранее) – это демонстрация силы. Планировка Рима в значительной части напоминала планировку военных лагерей. Ренессансные города планировались в соответствии с развитием фортификаций и строительством военных городков. Такие военные города, бастиды, возникли во Франции, а затем и практически во всех странах. Ренессансный город имел собственные укрепления, площади для муштровки солдат и тщательно спланированные линии наблюдения и широкие дороги, необходимые для тушения пожаров и перемещения войск. Теоретик градостроительства и военный стратег Макиавелли и королевский военный инженер Себастьян Вобан, построивший немало крепостей и оборонительных укреплений, заложили основы города, который мечтал построить Дэниел Бернэм.
Барон Осман перестраивал Париж с 1853-го по 1870 годы по поручению императора Наполеона III. Он решительно снес плотно застроенные старые кварталы, чтобы проложить широкие бульвары, проспекты, разбить парки, построить новые мосты, монументальные общественные здания и вокзалы. Он ставил перед собой сразу несколько целей. Великолепные бульвары и украшавшие их памятники демонстрировали великие государства. Прямые дороги позволяли быстро перекидывать войска в бедные кварталы и облегчали задачу ведения огня – весьма актуальная проблема Парижа, в котором в предыдущие десятилетия произошло шесть восстаний. Новые улицы значительно ускорили передвижение транспорта, а новый центральный рынок Ле-Аль способствовал развитию торговли. Подземная система водоснабжения и канализации сделала город более здоровым, а роскошные парки, красивые площади, изысканная архитектура и четкие линии карнизов придали Парижу новый эстетический облик.
Весь этот процесс способствовал вытеснению бедных из центра города и превращению его в место, которое, по выражению Бернэма, «стало домом для всех богатых людей». Один из способов джентрификации – это превращение города в музей собственного прошлого, в памятник самому себе и, косвенным образом, тем, кто оказался достаточно умен, чтобы в нем поселиться. Прошлое, воссозданное или сохраненное, придает легитимность силам настоящего. В западной культуре XIX век был постоянным кризисом времени: из-за постоянных смещений и травм современности культура была буквально одержима поисками «правильных» воспоминаний и их осмыслением. Культура укрывалась от настоящего в воспоминаниях о золотом веке – или хотя бы о прошлом, которое можно было бы использовать в качестве руководства. Величайшие достижения XIX века уходили корнями в далекое прошлое – геология Чарлза Лайелла, теория эволюции Чарлза Дарвина, археология Иоганна Винкельмана. Социальные науки тоже были связаны с историей и памятью: Гегель и Маркс, Уильям Джеймс, Фрейд и Анри Бергсон. В это время были изобретены музеи в современном понимании этого слова. Теперь музей был не просто местом, где выставлялись коллекции предметов из прошлого, но самостоятельной декорацией. Парижский Лувр, Британский музей в Лондоне, музей истории искусств в Вене и Метрополитен-музей в Нью-Йорке – вот лишь несколько примеров музеев-памятников, возведенных великими имперскими городами и их правящими классами во второй половине XIX века.
В Вашингтоне заказчики решились на самый серьезный шаг. Согласно плану Макмиллана 1901 года, схема Л’Анфана была расширена и переосмыслена. Вашингтон уподобился Версалю – Пенсильвания-авеню идет от Белого дома к Капитолию, и весь город украшен зелеными бульварами, монументами и парками. Архитекторы решили проблему монумента Вашингтона, сместив основную ось Национальной аллеи восток – запад на несколько градусов к югу, где почва была более твердой. В центре Национальной аллеи должен был располагаться зеленый газон шириной 91 метр, а по обе стороны – бульвары, окаймленные четырьмя рядами вязов. За вязами располагались ряды массивных административных зданий в неоклассическом стиле. За монументом заказчики решили расположить водоем, в котором отражался бы монумент, и массивный мемориал президента Линкольна. Мемориал планировалось построить на осушенном болоте (Приливной бассейн) у реки Потомак. Ось север – юг тоже имела собственное завершение – мемориал Томаса Джефферсона. Оба президента планировали воздвигнуть величественные монументы, расположенные в языческих храмах с колоннадами. Проблему железной дороги удалось решить довольно изящно34. Президент Пенсильванской железнодорожной компании Александр Кассатт (брат художницы-импрессионистки Мэри Кассатт) купил конкурирующую компанию «Железные дороги Балтимора и Огайо». Он согласился убрать пути с Национальной аллеи и подвести их к новому вокзалу, построенному по проекту Бернэма. Строительство вокзала завершилось в 1907 году. Он располагался в пяти кварталах от Капитолия. Бернэм выполнил все пожелания своего клиента и возвел величественное здание в неороманском стиле, ставшее одним из лучших его творений. Вашингтонский вокзал стал настоящим символом «позолоченного века». Вход и 180-метровый фасад украшают скульптуры Сент-Годенса, позаимствованные с арки Константина. Высота здания составляла 30 метров. Интерьеры создавались по образцу терм Диоклетиана. Конгресс не одобрил амбициозность и дороговизну плана Макмиллана. Даже при поддержке президента Рузвельта Бернэму и сенатору потребовались долгие годы переговоров. Только когда в 1910 году президент Тафт создал Комиссию по изящным искусствам и поставил в ее главе Бернэма, план удалось реализовать. Финальный элемент проекта – мемориал Линкольна – был построен в 1922 году.
Работа Дэниела Бернэма и его сторонников заложила основу серьезного движения, основная идея которого заключалась в том, что эстетические улучшения – это верное лекарство от урбанистических болезней нации. В рамках этого движения создавались местные парки и общественные клубы. Кто-то стремился «облагородить» и «украсить» свои кварталы зелеными насаждениями, фонтанами и произведениями искусства. Городские власти осуществляли дорогие официальные проекты – строили бульвары, разбивали парки и возводили грандиозные здания в неоклассическом стиле. Возглавил это движение Чарлз Малфорд Робинсон, журналист из Рочестера, Нью-Йорк. Чикагская выставка произвела на него такое впечатление, что он превратился в настоящего апостола «Прекрасного города». Он писал статьи, выступал с лекциями, а в 1901 году опубликовал книгу «Улучшение городов», которая стала настоящей библией движения. Главными понятиями новой теории стали «общественная красота» и «украшение». Достичь этого можно было посредством высадки деревьев, устройства садов, мощения улиц, городского освещения, уборки мусора, сокращения количества рекламы, использования городской скульптуры, переноса неприглядных или загрязняющих атмосферу производств в другие части городов. Робинсон разработал программу, которая должна была одновременно создавать красивую, здоровую городскую среду и превращать участников в «достойных граждан». Истинный прогрессист, он ратовал за создание экспертных комитетов, подобных комиссии Макмиллана, и был готов работать не покладая рук. Местные комитеты «Прекрасного города» и различные города приглашали его для разработки планов усовершенствования. Он работал в Детройте, Денвере, Окленде и Гонолулу (вскоре после насильственной аннексии Гавайев Соединенными Штатами). В 1907 году он разработал план для Лос-Анджелеса, намереваясь превратить его в «американский Париж» с грандиозными зелеными бульварами35. Но план этот так и не был осуществлен. Зато более скромный план Санта-Барбары был реализован в 1909 году36.
Робинсон поверил в «город мечты» Всемирной Чикагской выставки, поскольку он «раскрыл тягу к состоянию, которого мы не достигли» в Соединенных Штатах, и «укрепил, ускорил и поддержал… желание, возникшее после обретения значительных богатств, распространенности путешествий и удовлетворения основных жизненных потребностей»37. Критики же считали это движение, равно как и его побудительный стимул, подделкой, призванной отвлечь внимание от реальных городских проблем, скрывавшихся за привлекательным неоклассическим фасадом. Льюис Мамфорд писал, что «самое печальное в триумфе Всемирной выставки заключается в том, что она… сделала Прекрасный город своего рода муниципальной косметикой и свела работу архитекторов к созданию привлекательных фасадов, скрывающих монотонные улицы и убогие домишки, которыми застроены огромные площади в новых больших городах»38.
Тем не менее идеи нового движения привлекали политиков самых разных взглядов. В бестселлере Эдварда Беллами «Взгляд назад», который был впервые опубликован в 1888 году, а к 1900 году стал второй по продаваемости американской книгой после «Хижины дяди Тома» Гарриет Бичер-Стоу, герой Джулиан Уэст, заснув в 1887 году, просыпается в 2001. К этому времени уже реализована американская Утопия, которая во многом напоминает Прекрасный город: «У моих ног лежал великий город. Во всех направлениях тянулись широкие улицы под тенистыми деревьями, прекрасные здания… В каждом квартале я видел большие площади, усаженные деревьями. В лучах полуденного солнца сверкали красивые статуи и струи великолепных фонтанов. И повсюду я видел величественные и поразительно красивые общественные здания колоссальных размеров»39. Утопия Беллами была сугубо социалистической – и это доказывает, что величие, размеры и мощный монументализм не имеют политических ограничений.
Сторонники Прекрасного города действовали на основании одного или нескольких сходных убеждений: глубоко укоренившейся вере в способность вещей менять людей, рациональной вере в то, что наука и управление способны наилучшим образом устраивать жизнь людей; почти медицинского восприятия города как живого организма, подверженного тяжелым болезням, которые следовало лечить методами, способными остановить развитие болезни и способствовать здоровому развитию; простом самообмане; и разной степени личной заинтересованности. Робинсон приводил последний аргумент: «Муниципальное развитие городской эстетики подкрепляется интересным экономическим аргументом. Его нельзя считать необходимым, но в последнее время об этом так часто говорят, что оставить это без внимания невозможно. Этот аргумент выражает ценность общественной привлекательности в долларах». Робинсон продолжал: «Урок, который был преподан и усвоен, заключается в том, что городу финансово выгодно делать себя привлекательным, приятным для взгляда, удобным для жизни, вдохновляющим и интересным»40.
Убеждать американцев не пришлось. Они явственно видели доказательства подобной точки зрения в парках, площадях, монументах, проспектах и грандиозных неоклассических зданиях: тысячах белоснежных банков, судов и музеев, украшенных классическими колоннадами, – по всей стране.
Проекты Бернэма оставались весьма востребованными. В 1902 году прогрессивный мэр Кливленда, Том Л. Джонсон, предложил ему возглавить комиссию, в которую входил также архитектор Джон Каррер. Задача комиссии заключалась в улучшении облика города. Для начала было решено сгруппировать общественные здания вокруг некоего центра. Отчет комиссии был подготовлен в 1903 году. По этому плану предполагалось расчистить 40 гектаров территории, застроенной убогими трущобами, вдоль берега озера Эри и превратить ее в парковую зону. Двойные зеленые аллеи должны были идти от озера на юг по образцу парижской площади Согласия. Вдоль аллей планировалось построить трехэтажные административные и общественные здания с общей линией карнизов и белыми неоклассическими фасадами с колоннами. В последующие годы этот план в значительной степени был реализован.
В 1903 году Бернэм также вошел в состав Ассоциации по улучшению и украшению Сан-Франциско с целью превращения его в «более удобный город для жизни»41. В годы золотой лихорадки Сан-Франциско застраивался сумбурно, без четкого плана. На песчаных холмах возникали улицы, идущие в самых разных направлениях. Грубый, не имеющий собственного лица город заселяли иммигранты со всех концов света. Но у города были амбиции. Сан-Франциско хотел стать не просто великим городом, но тихоокеанским Римом. Мэр Джеймс Фелан считал, что, если жители города воздвигнут памятники и здания, подобные тем, что появились в Афинах при Перикле, они станут «жизнерадостными, довольными, покладистыми и способными к самопожертвованию и энтузиазму»42. Бернэм предложил построить официальный общественный центр в неоклассическом стиле на Маркет-стрит и Ван-Несс-авеню, откуда другие проспекты радиально расходились бы к площадям, украшенным памятниками. Высокие холмы, вроде Телеграф-Хилл, превратились бы в холмы Рима. Там планировалось устроить променады, балюстрады, фонтаны и установить статуи. План был разработан за семь месяцев до разрушительного землетрясения 1907 года. Великие замыслы Бернэма оказались на полке, хотя некоторые его задумки все же были реализованы. В 1915 году был построен городской Музей изящных искусств с огромным куполом, высота которого на 13 метров превышала купол Капитолия в Вашингтоне. На Юнион-сквер воздвигли монумент Дьюи, а на углу Маркет-стрит и Долорес-стрит расположился мемориал калифорнийских волонтеров (изначально он располагался на углу Маркет-стрит и Ван-Несс-авеню, но был перенесен в 1925 году43). Мемориал был создан по заказу мэра Фелана в апреле 1906 года в честь американцев, погибших в войне за Филиппины.
Во время работы над планом Сан-Франциско Бернэм принял предложение американского правительства разработать план перестройки Манилы на завоеванных США Филиппинах, а также план предполагаемой летней столицы в Багио. План Манилы оказался хорошо знакомым: от залива расходились широкие оси и зеленые пространства с торжественными административными зданиями, а в планировке преобладали диагонали и площади, определяющие решетку улиц. План расположенного севернее Манилы Багио более всего напоминал Версаль. Бернэм был страстным поклонником Редьярда Киплинга и твердо верил в «бремя белого человека». Он был уверен, что, разрабатывая план Манилы, он выполняет долг и перед собственной, и перед завоеванной страной: «Манила может справедливо надеяться стать истинным выражением судьбы филиппинского народа и вечным свидетельством достойного служения Америки Филиппинским островам»44. Не стоит забывать, что филиппинский народ более десяти лет упорно сопротивлялся американской оккупации, и война эта унесла множество жизней.
Бернэм продолжал работать над главным планом своей жизни: региональным городским планом своей родины Чикаго. Он закончил эту работу совместно с Эдвардом Беннеттом в 1909 году. Судя по впечатляющим акварельным прорисовкам, заказанным художнику Джулиусу Герену, в центре города должна была расположиться огромная площадь, окруженная белыми зданиями с колоннами, и круглая ратуша, увенчанная высоким, массивным куполом. От площади по диагоналям расходились широкие проспекты, образуя алмазную матрицу, врезающуюся в уличную решетку и замкнутую огромной кольцевой дорогой. План охватывал пространство на протяжении почти ста километров от центра города. Центр города был окружен парками и зелеными поясами. Вся набережная озера Мичиган должна была превратиться в огромный парк. Волноломы защищали порт, который становился общественным центром этого парка. Большая часть плана была реализована с течением времени. 30 из почти 40 километров набережной действительно были превращены в парки. В 1925 году было завершено строительство великолепного вокзала. Был построен первый двухуровневый бульвар Уокер-драйв. В центре города появилось несколько зданий в неоклассическом стиле. Был построен новый Чикагский институт искусств, Филдовский музей естественной истории и Аквариум Шедда. Хотя грандиозная центральная площадь и ратуша с куполом так и не были построены, эти рисунки и весь план города стали широко известны и положили начало новой традиции, которая укрепилась только в ХХ веке.
В то время когда строился Белый город, неоклассическое возрождение становилось повсеместным. Во Франции Школа изящных искусств с ее барочной симметрией отвергала эклектичные стили середины века. В Великобритании под влиянием нового стиля ушли в прошлое средневековое возрождение и эклектичные викторианские стили, которые в свое время (в 30–40-е годы XIX века) вытеснили суровый классицизм XVIII века. Расширение Британской империи в Индии и Африке в конце викторианской и в эдвардианскую эпоху привело к всплеску «народного империализма», и эти настроения видели свое отражение в классицизме. Со времен Римской империи классический стиль был для Европы воплощением стиля имперского, и расцвет барочного классицизма, пришедшийся на 60-летие правления королевы Виктории в 1897 году, не был исключением. Это был стиль Королевского военно-морского колледжа в Гринвиче, построенного Реном, и стиль дворца Бленхейм Джона Ванбру. И когда Лондон захотел выглядеть имперским городом, стиль этот подошел ему как нельзя лучше. В 1901 году сэр Астон Уэбб получил заказ на проект мемориала Виктории и церемониальной аллеи, идущей от Букингемского дворца к Трафальгарской площади45. Проект был осуществлен в 1913 году. Архитектор использовал все те же приемы, которыми так успешно пользовался Бернэм: двойная аллея Пэлл-Мэлл, идущая от барочной арки Адмиралтейства к памятнику Виктории на круглом постаменте и к Букингемскому дворцу с фасадом в стиле изящных искусств. Наконец-то Лондон стал выглядеть по-французски – или по-американски в представлении градостроителя, вдохновленного идеями Прекрасного города.
Эдвардианцы использовали этот стиль вплоть до самого конца империи. Когда Эдвин Лаченс, который на заре своей карьеры был ведущим архитектором движения «Искусства и ремесла» и работал в средневековом стиле, в 1912 году прибыл в Индию, чтобы построить новую столицу Нью-Дели, он стремился к неоклассическому величию. Судя по всему, он явно изучал идеи барона Османа и Дэниела Бернэма. Его план с колоссальным зеленым проспектом Кингсвэй, огромными Вратами Индии, дворцом вице-короля, зданием парламента и зданием секретариата очень напоминает бернэмовский Вашингтон – разве что с индийскими архитектурными элементами, которые должны были показать королю Георгу V, императору Индии, что империя основывается на полном единстве народов.
Как показала история, Георг V заблуждался. И вместе с ним заблуждались строители империи. Но Георг был не последним, кто пытался с помощью грандиозной архитектуры замаскировать угнетение и несправедливость, на которых строятся все империи. В конце 30-х годов итальянский диктатор Бенито Муссолини построил в Риме Квартал всемирной выставки (сокращенно EUR: от ит. Esposizione Universale Roma) для Всемирной выставки 1942 года, которая должна была проводиться в честь 20-летия фашистского правления. Из-за Второй мировой войны выставку отменили, но многое успели построить. Квартал строили в неоклассическом и рационалистическом стилях – некий гибридный вариант с модернистским отсутствием украшений, с монолитными белыми симметричными фасадами. Гитлер когда-то хотел стать архитектором. Его всегда восхищал необарочный стиль конца XIX века. Именно этот стиль он сделал основой своей программы застройки больших пространств для публичных мероприятий. Нацистские архитекторы создавали урбанистические декорации, некий зловещий вариант Чикагской выставки. В Мюнхене Пауль Троост построил Дом германского искусства, в Нюрнберге Людвиг Руфф возвел здание Конгресса по образцу римского Колизея. Любимый архитектор Гитлера Альберт Шпеер построил Цеппелин-трибуну для митингов (ее можно увидеть в пропагандистском фильме Лени Рифеншталь «Триумф воли»). Шпеер задумывал некое монументальное вторжение в сердце Берлина, которому суждено было стать мировой столицей Германии. В центре проекта находился Зал народа – гигантское здание, подобное Пантеону Адриана в Риме и его парижской копии. Высота Зала народа должна была составлять 300 метров, диаметр венчающего купола – 250 метров. Зал народа должен был вмещать 180 тысяч человек. Перед ним планировалось создать 5-километровую дорогу для парадов с севера на юг и триумфальную арку, настолько огромную, что парижская могла бы целиком уместиться в ее проеме.
Архитектура сама по себе не несет в себе ни зла, ни добра. Она не обладает подобными качествами. Моральное значение имеют лишь намерения ее создателей и действия тех, кто ею пользуется. Шпееровский Берлин в архитектурном отношении ничем не отличается от адриановского Рима или лаченсовского Нью-Дели – разве что более грандиозными масштабами. Но то, как города воздействуют на жизнь людей, как они их формируют, ограничивают, контролируют или усложняют, имеет моральное значение. План Шпеера показывает, как архитектура может подавлять – путем формирования и ограничения пространства, но также и путем скрывания его. Архитектуру можно использовать в качестве ширмы, скрывающей от властей предержащих неудобную реальность. Неоклассический стиль в своей основе всегда был маской и не имел ни реальной истории, ни реального места, ни реального контекста. Однако, напоминая о прошлом, он обеспечивал последовательность и неразрывность, необходимую для легитимизации режимов настоящего. Вот почему многие молодые и нестабильные государства и общества тянулись к нему, а тоталитарные режимы вообще не могли перед ним устоять. Иосиф Сталин был типичным провинциалом. Его очаровывал пышный необарочный неоклассицизм. Именно этот стиль он избрал для строительства советского мира. Вариантов существовало огромное множество, и если бы их собрать воедино, то они напомнили бы монументальную витрину венской кондитерской. Театр Советской армии и ВДНХ в Москве – это лишь вершина гигантской сахарной горы. Советский Союз даже экспортировал этот стиль в Китай. В этом стиле выдержана самая большая публичная площадь мира Тяньаньмэнь. Ее окружают массивные здания с колоннами, построенные в стиле сталинского неоклассицизма.
Градостроители демократического мира также тянулись к идеям Прекрасного города и методам неоклассического дизайна (хотя и не к украшению неоклассических зданий). Этот стиль придавал величие, упорядоченность, масштаб и своеобразную красоту большим городским пространствам. Новая столица Австралии, Канберра, строилась в 1912–1913 годах по проектам американского архитектора Уолтера Берли Гриффина (его молодость прошла в Чикаго, где он работал у Фрэнка Ллойда Райта и был страстным почитателем таланта Луи Салливена). В проекте система диагональных проспектов и площадей Бернэма сочеталась с живописными парками и озерами Фредерика Лоу Олмстеда и целым рядом соединенных между собой пригородных кругов в стиле города-сада Эбенезера Говарда. Швейцарский архитектор Ле Корбюзье положил в основу своих современных схем городского планирования, плана Вуазен и Сияющего города, регулярные, геометрические планы, вполне согласующиеся с этим стилем (см. главу 3). Корбюзье, как и Дэниел Бернэм, говорил о том, что красота регулярного градостроительного плана будет вызывать у граждан чувство гордости за окружающую среду и способствовать рациональной, упорядоченной жизни46. Когда Ле Корбюзье получил возможность спроектировать и построить свой город (Чандигарх, новая столица индийского штата Пенджаб, над проектом которого он работал в 50-е годы), то в основу своего проекта он положил геометрическую матрицу, явно позаимствованную у Лаченса, Бернэма и Османа.
Современные архитекторы Соединенных Штатов использовали методы неоклассицизма для определения отношений между зданиями и общественными пространствами – особенно в общественных центрах и музейных кварталах. Они использовали симметричные фасады с колоннами, располагали сходные здания напротив друг друга вокруг площадей с фонтанами в центре. Такие проекты были величественными и тяжеловесными. В неоклассическом стиле построены Линкольн-центр в Нью-Йорке, Кеннеди-центр в Вашингтоне, Центр музыки в Лос-Анджелесе и кампус Иллинойсского технологического института в Чикаго. И таких примеров можно вспомнить огромное множество.
В последнее время в новых архитектурных стилях становится трудно распознать общее наследие. Культовые сверхсовременные общественные здания Фрэнка Гери (музей Гуггенхайма в Бильбао и концертный зал Уолта Диснея в Лос-Анджелесе) в основе своей имеют ту же логику, что и Гран-бассейн, Суд чести Бернэма на Чикагской выставке или мемориал Виктории в Лондоне. Эти монументы созданы для того, чтобы воплощать в себе славу и притяжение городов, в которых располагаются, и тех, кто ими управляет. Они показывают, что гражданские и национальные элиты по-прежнему ощущают потребность в том, чтобы утверждать свою добродетель через визуальные инвестиции в физические формы и успех задуманных ими предприятий. Так называемый эффект Бильбао – когда одно яркое, заметное здание и его стратегическое расположение в городской среде оказывает сильнейшее влияние на экономику и социальный статус города – стал общепринятым трюизмом. Города поняли, как можно утвердить себя на карте мира. Подобное здание, правильно расположенное опытным архитектором или градостроителем, как триумфальная арка, меняет все. И гораздо дешевле выписать большой чек на строительство большого здания, чем по-настоящему изменить мир.
Дома-пластины
