Характеристики внешнего вида (одежда и прическа опрятность)

ОДЕЖДА Бояре одеваются таким образом. Во-первых, на голову на­девают тафью, или небольшую ночную шапочку, которая закры­вает немного более маковки и обыкновенно богато вышита шел­ком и золотом и украшена жемчугом и драгоценными каменья­ми. Волосы на голове стригут плотно до самой кожи, кроме того, когда кто бывает в опале у царя. Тогда отращивает он волосы до плеч, закрывая ими лицо, как можно уродливее и безобразнее. Сверх тафьи носят большую шапку из меха чернобурой лисицы (почитаемого за лучший мех) с парою или длинною тульею, ко­торая возвышается из меховой опушки наподобие персидской или вавилонской шапки. На шею (всегда голую) надевается оже­релье из жемчуга и драгоценных камней, шириной в три и четы­ре пальца. Сверх рубахи, изукрашенной шитьем (потому что летом они дома носят ее одну), надевается зипун, или легкая шелковая одежда, длиной до колен, которая застегивается спе­реди, и потом кафтан, или узкое застегнутое платье, с персидс­ким кушаком, на котором вешают ножи и ложку. Кафтаны шьют­ся, обыкновенно, из золотой парчи и спускаются до самых лоды­жек. Сверх кафтана надевают распашное платье из дорогой шелковой материи, подбитое мехом и обшитое золотым галу­ном: оно называется ферезью. Другая верхняя одежда из кам­лота или подобной материи есть охабень, весьма длинный, с рукавами и воротником, украшенным каменьями и жемчугом. При выходе из дома набрасывается сверх всей этой одежды (кото­рая очень легка, хотя состоит из нескольких платьев) так назы­ваемая однорядка, похожая на охабень, с той разницей, что шьется без воротника; она бывает, обыкновенно, из тонкого сук­на или камлота. Сапоги, которые носят вместо исподнего пла­тья, с заправленными в них онучками (вместо носков), делаются из персидской кожи, называемой сафьян, и вышиваются жемчу­гом. Нижнее платье обыкновенно из золотой парчи. Со двора они всегда ездят верхом, хотя бы на самое близкое расстояние, что соблюдается и боярскими детьми, или дворянами.

Боярские дети, или дворяне, одеваются точно также, упот­ребляя только другую материю на платья, но кафтан или нижнее платье и у них бывают иногда из золотой парчи, а прочее платье суконное или шелковое.

Благородные женщины (называемые женами боярскими) но­сят на голове тафтяную повязку (обыкновенно красную), а сверх нее шлык, называемый науруса, белого цвета. Сверх этого шлы­ка надевают шапку (в виде головного убора из золотой парчи), называемую шапкой земской, с богатой меховой опушкой, с жем­чугом и каменьями, но с недавнего времени перестали унизы­вать шапки жемчугом, потому что жены дьяков и купеческие ста­ли подражать им. В ушах носят серьги в два дюйма и более, золотые с рубинами, сапфирами или другими драгоценными ка­меньями. Летом часто надевают покрывало из тонкого белого полотна или батиста, завязываемое у подбородка, с двумя длин­ными висящими кистями. Все покрывало густо унизано дорогим жемчугом. Когда выезжают верхом или выходят со двора в дожд­ливую погоду, то надевают белые шляпы с цветными завязками (называемые шляпами земскими). На шее носят ожерелье, в три и четыре пальца шириною, украшенное дорогим жемчугом и драгоценными камнями. Верхняя одежда широкая, называемая опашень, обыкновенно красная, с пышными и полными рукава­ми, висящими до земли, застегивается спереди большими зо­лотыми или, по крайней мере, серебряными вызолоченными пуговицами, величиной почти с грецкий орех. Сверху, под ворот­ником, к ней пришит еще другой большой широкий воротник из дорогого меха, который вшит почти до половины спины. Под опашнем, или верхней одеждой, носят другую, называемую лет­ником, шитую спереди без разреза, с большими широкими рука­вами, коих половина до локтя делается, обыкновенно, из золо­той парчи, под нею же ферезь земскую, которая надевается сво­бодно и застегивается до самых ног. На руках носят весьма кра­сивое запястье, шириною пальца в два, из жемчуга и дорогих каменьев. У всех на ногах сапожки из белой, желтой, голубой или другой цветной кожи, вышитые жемчугом. Такова парадная одежда знатных женщин в России.

Платье простых дворянских жен отличается только матери­ей, но покрой один и тот же.

Что касается до мужиков и жен их, то они одеваются очень бедно: мужчина ходит в однорядке, или широком платье, кото­рое спускается до самых пят и подпоясано кушаком, из грубого белого или синего сукна, с надетою под ним шубой или длинным меховым или овчинным камзолом, в меховой шапке и в сапогах. У мужиков победнее однорядки из коровьей шкуры. Так одева­ются они зимой. Летом обыкновенно не носят они ничего, кроме рубахи на теле и сапог на ногах. Женщина, когда она хочет наря­диться, надевает красное или синее платье и под ним теплую меховую шубу зимой, а летом только две рубахи (ибо так они их называют) одна на другую, и дома, и выходя со двора. На голове носят шапки из какой-нибудь цветной материи, многие также из бархата или золотой парчи, но большей частью повязки. Без серег серебряных или из другого металла, и без креста на шее вы не увидите ни одной русской женщины, ни замужней, ни де­вицы (Флетчер, с. 125—127).

Наряд их однообразен. Мужчины ходят в длинных свитках во­дянисто-пепельного цвета, с рукавами, почти в три фута; очень многие, кто побогаче, сбирают их складками на локтях; носят высокие шапки; волосы, подобно жидам, подстригают; бороду вообще рыжую не бреют, подпоясываются кушаком, отчего и бывают толстобрюхи. Сапоги носят из турецкой кожи желтой, голубой, а то и зеленой, подешевле из черной, плотно и ловко обтягивающие ноги. Женщины среднего сословия носят шелко­вую одежду, большей частью желтого цвета, с длинными рука­вами, которые либо волочатся по земле, либо собираются в склад­ки на локтях; без них редкая обойдется — иначе ее сочтут ли­шенной лучшего украшения. По праздникам надевают они верх­нюю одежду, обшитую всюду галунами на манер наших жидовок в шабаше, тоже со спускающимися вниз рукавами. Голову по­крывают шапками, наподобие шляпы, сверху круглыми, со ско­шенной в четыре рога опушкой, на которую ради приличия наки­дывают еще персидское покрывало, закрывая им лицо. Однако прочую одежду на теле совсем не стягивают, отчего и бывают чудовищной толщины (Таннер, с. 101—102).

Женщины в стране московитов красивы лицом и очень мило­видны; их дети походят на детей франков, но более румяны. Го­ловной убор женщин — маленькая грузинская шапочка с отво­роченными краями, подбитая ватой; таков убор крестьянок. В больших селениях и городах сверх этой шапочки надевают кол­пак с чудесным черным мехом, под которым скрываются все во­лосы, так что шея женщины остается на виду, нескрытой. Деви­цы в стране московитов носят на голове род очень высокой шапки с меховым отворотом. Что касается убора жен богатых людей, то они носят колпаки, расшитые золотом, украшенные драго­ценностями, или же из материи с прекрасным черным мехом лисьим) или иным с длинным черным волосом, быть может, в пядь длиною. Одежда мужчины по мерке человека, ни больше ни меньше, и непременно с пуговицами и тонкими петлицами, застегнутыми сверху донизу, которые делаются на разрезах на полах. Волосы на голове они бреют только раз в год (Павел Алеппский, с. 128, 129, вып. II).

Все они имеют сходное одеяние или телесное убранство; кафтаны они носят длинные, без складок, с очень узкими рука­вами почти на венгерский лад; при этом христиане носят узелки, которыми застегивается грудь на правой стороне, а татары, имеющие очень похожее одеяние, — на левой. Сапоги они но­сят по большей части красные и притом очень короткие, так что они не доходят до колен, а подошвы у них подбиты железными гвоздиками. Рубашки у всех почти разукрашены около шеи раз­ными цветами; застегивают их запястьями или шариками сереб­ряными или медными вызолоченными, присоединяя ради укра­шения жемчуг. Они подпоясываются отнюдь не по животу, но по бедрам, и даже отпускают пояс до паха, чтобы живот больше выдавался (Герберштейн, с. 80).

Молодые люди обоего пола одеваются по-своему. Парни хо­дят в коротких кафтанах пепельного цвета, не доходящих до ко­лен; чтобы быть тонкими и проворными, они крепко подпоясы­ваются; к бедру привешивают длинный нож в ножнах (сабли, на­зываемые чечуги, позволяется носить только солдатам), коим в ссорах нередко распарывают животы друг другу- Шею тоже ук­рашают ожерельем, шириной в три пальца, унизанным жемчу­жинами; в руке носят палку, по-ихнему тарволку. Девицы, более чем замужние, сбирая складки рукава рубашки, носят длинные голубого цвета платья с рукавами, по обыкновению волочащими­ся по земле. Волосы, подобно нашим жидовкам, расчесывают на две стороны, с широкими повязками и с заплетенными двумя лентами на конце. На лоб (который немилосердно румянят, как и все лицо) привешивают украшенный сверкающими звездочка­ми и жемчужинами ободок (Таннер, с. 102).

Повседневная одежда московитян, даже и знатных, не рас­строит очень состояния. Весьма узкое исподнее платье из де­шевого сукна, да шелковый, немного не достающий до икр зипун и надетый сверх него кафтан с длинными рукавами, летом из зуфи (камлота), а зимой из сукна на меховом подбое. Хотя эти оба платья и поизотрутся, и запачкаются в носке, московитяне, однако ж, не пренебрегают ими до того, чтобы бросать их. Когда

же надобно быть у приема послов иноземных государей, или при отправлении общественных молебствий, или на свадебных тор­жествах, тогда все, что делается дорогого на атталийских ткац­ких станках, вся ценная добыча с ободранных зверей, все произ­ведения в драгоценных камнях богатого Востока, все приноше­ния в жемчужных раковинах Эритрейского (Черного или Красно­го) моря — все это московитяне, обвешанные крест-накрест по плечам тяжелыми золотыми цепочками, чванливо выставляют напоказ из самой пустой пышности на ферязях и шубах, которые никогда не выходят из моды по неизменному своему покрою и передаются далее для долгой носки внукам, на остроконечных шапках, на повязках или лучше ожерельях, облегающих их шею. Если недостаточное состояние не дозволяет кому-нибудь запа­стись такой одеждой, тому выдается она в ссуду соответственно его званию из царской казны, за какую-нибудь ничтожную плату. Только, кто бы он ни был, пускай остерегается изорвать или за­пачкать, взятое в ссуду платье, либо украсть, или потерять сколь­ко-нибудь жемчуга на нем, а то за всякое должен будет запла­тить дорогой ценой, а за вину свою или за нерадение вытерпеть наказание батогами.

ОПРЯТНОСТЬ И КРАСКИ: Муж обязан давать жене краски, так как у русских существует обыкновение краситься. Это так обыч­но между ними, что нисколько не считается позорным. Они так намазывают свои лица, что почти на расстоянии выстрела мож­но видеть налепленные на лицах краски; всего лучше сравнить их с женами мельников, потому что они выглядят, как будто око­ло их лиц выколачивали мешки муки; брови они раскрашивают в черную краску, под цвет чагота. Лучшее, что умеют здесь жен­щины — хорошо шить и прекрасно вышивать шелком и золотом (Неизвестный англичанин, с. 28). У женщин всех разрядов в Московии все потребности состоят в ежедневной еде да в наря­дах: выезжая куда-нибудь, они носят на своем платье доходы со всего отцовского наследства, и выставляют напоказ всю пыш­ность своих изысканных нарядов, хотя сами никогда не бывают опрятны. Потому что, если природа и не обезобразит их каким ни есть недостатком, который исправляется искусством, тем не менее все они натирают все лицо с шеей белилами, а для под­краски щек и губ прибавляют еще румян. (Маейрберг, с. 84).

Нравственный облик.

Народ московский по природе горд и надменен: так как своего князя они предпочитают всем государям, то и себя также считают выше всех других народов. Нередко переступая преде­лы истины, чрезвычайно превозносят все свое и этим хвастов­ством и тщеславием думают придать много достоинства свое­му князю. Если кто-нибудь из присутствующих вспомнит о нем и те не обнажат голов, то им тотчас напоминают об этой обязан­ности. Если они приносят кому-либо его грамоты, то несут их, взявшись двумя за них пальцами и поднявши кверху, и пере­дают с величайшим почтением, кому они следуют. Свое имя на них он обыкновенно никогда не подписывает, но писец пред­посылает началу целый титул. Даже и простые люди обыкно­венно никогда не предпосылают свои имена письмам, а под­писываться считают для себя позорным (Даниил, принц из Бухова, с. 67—68).

Не было тайной для нас, что, по царскому запрещению, ни­кому из московитян, нельзя заносить ногу за пределы отечества, ни дома заниматься науками, оттого, не имея никаких сведений о других народах и странах мира, они предпочитают свое отече­ство всем странам на свете, ставят самих себя выше всех наро­дов, а силе и величию своего царя, по предосудительному мне­нию, дают первенство перед могуществом и значением каких бы то ни было королей и императоров. Предаваясь мечте о своем высоком превосходстве, они до того презирают всех иноземцев, как людей ниже себя, что если доведется им принимать послан­ников какого-нибудь государя, те, кому прикажет царь это дело, берут смелость требовать от них точно несомненного долга, чтобы они первые выходили из кареты или слезали с лошадей, и первые же снимали шляпы. А потому, когда поедут провожать их, не стыдятся прежде всех занимать для себя самые почет­ные места¹. И все это с такой наглостью, что иногда, после не­скольких часов жаркого спора, им приходит охота показать, буд­то бы из одной только вежливости они отказываются от своего права, соглашаясь, чтобы настойчивый посол в одно и то же вре­мя с ними ступал на землю, или снимал шляпу (Майерберг, с. 33—84).

Все московиты, от больших до малых имеют пятый темпера­мент, а именно: коварство; ни одному чужеземцу ни о каком пред­мете ничего не сообщают ни хорошего, ни дурного, так что, ког­да наш владыка патриарх спрашивал их, от вельмож и священ­ников до простолюдинов, о делах царя, то никто из них ничего не говорил, кроме слова «не знаем», даже дети. С известных, именитых греческих купцов, к ним приезжающих, они также бра­ли клятву, что те не разнесут вестей о них и никогда не изменят государству. Какая это великая строгость! В устах у всех один язык. Как мы узнали, со всех берется клятва на кресте и Еванге­лии, и все находятся под страхом патриаршего отлучения, что­бы своих дел не открывать чужеземцам, но, что, если услышат какое-либо известие, возбуждающее подозрение, то донесут о том царю (Павел Алеппский, с. 199—200, вып. II).

Мы не можем вполне надивиться всей испорченности нра­вов русского народа — ложь и клятвопреступление безнака­занны в этом крае. Среди русских всегда и везде найдешь людей, готовых лжесвидетельствовать; понятия московитян там и сям до того извращены, что искусство обманывать счи­тается у них признаком высоких умственных способностей (Корб, с. 77—78).

Вообще русские — народ пресварливый, обзывают друг дру­га самыми грубыми и неприличными словами, как, например, «собака» и проч. На улицах беспрестанно слышишь такую пере­бранку между ними, даже старые бабы грызутся часто одна с другой с таким ожесточением, что не привыкший к этим выход­кам подумает, что они тотчас же вцепятся друг другу в волосы. Но до драки редко у них доходит, а если и дойдет, то дерутся просто кулаками, которыми они колотят друг друга изо всей силы по бокам и под брюхо¹. Не было еще примера, чтобы русские вызвали друг друга биться на саблях или огнестрельным оружи­ем, как это нередко делается в Германии и других странах Ев­ропы. Но известно, что, вместо того знатные русские господа и даже князья, выезжая на лошадях, отстегивают друг друга не­щадно плетьми, как рассказывали нам это за достоверное, и, как мы сами видели, случилось это с двумя боярскими детьми во время принятия турецкого посланника (Олеарий, с. 175).

С недавнего времени, впрочем, скверные и страшные бра­ни и ругательства строго-настрого воспрещены и виновных в них при всех наказывают кнутом или розгами, что в начале в точности исполнялось; по улицам и на рынках между наро­дом расхаживают тайно, нарочно назначаемые для того люди, которые с помощью приставленных к ним стрельцов и пала­чей хватают на месте виновных и тут же, в пример прочим, наказывают всенародно.

Но усвоенная с давних лет и так глубоко укоренившаяся при­вычка браниться скверными словами требовала повсюду гораз­до большего надзора, чем сколько было его назначено, и причи­няла надзирателям, судьям и палачам такую невыносимую ра­боту, что им уже самим надоело и было не под силу беспрестан­но задерживать и наказывать виновных (Олеарий, с. 176).

Справедливо и то, что русские не любят придираться к сло­вам: они очень просты в обхождении и всякому говорят «ты», а прежде были еще проще. Если им случалось иногда слышать что-либо сомнительное или несправедливое, то вместо слов: «ваше мнение», или «извините», или других учтивых выражений, они отвечали наотрез: «Ты лжешь». Так говорил даже слуга сво­ему господину. Сам Иоанн Васильевич, названный Мучителем², не гневался за подобные грубости. Но теперь, познакомясь с иноземцами, русские отвыкают от прежней дерзости в разгово­ре, бывшей обыкновенной лет за двадцать или за тридцать (Маржерет, с. 296—297).

Они отличаются в особенности беспримерной благотвори­тельностью по отношению к бедным; для их просьб у них всегда открыты уши и разжаты руки, так что в Москве зачастую можно видеть не без изумления, как целые толпы нищих получают око­ло домов богатых людей пищу или иную какую-либо милостыню. В несчастье они также всегда тверды духом, не поддаются скор­би, а к счастью, которое служит самым верным средством для испытания душ, они относятся равнодушно; мало того, они, не впадая в чрезмерную радость, постоянно, чтобы ни случилось, утешают себя следующими словами: «Так богу угодно, он так устраивает все к лучшему» (Рейтенфельс, с. 142).

Мало есть таких бедняков, которые ходят по этому городу, прося милостыню, ибо царь распределил их между вельможа­ми по известному числу для получения ежедневного пропита­ния по спискам; и каждый боярин содержит свое число бедня­ков. Существует много домов для помещения их и ежедневная выдача от царя и царицы; равно получают ее и заключенные (Павел Алеппский, с. 35, вып. III).

В столовую привели нищих, слепых, увечных, безногих и по­ставили для них стол близ патриарха; он подзывал каждого из них, кормил и поил их с полным уважением. При виде всего этого мы почувствовали тошноту. Наконец, патриарх поднялся, ему поднесли таз и кувшин, и он обошел нищих, умывая, вытирая и лобзая их ноги, всем по порядку, причем раздавал им милосты­ню до последнего. Говорили нам, что таков обычай и их царей во время обедов (Павел Алеппский, с. 179, вып. III).

Особенности питания.

ЦАРСКИЕ ОБЕДЫ: Когда настает время обеда, то к столу не трубят, как делает­ся это обыкновенно при других дворах, но один из прислужников бежит на кухню и в погреб и громко кричит: «Государю куша­нье!» — т.е. великий князь хочет кушать. Тогда тотчас же все готово. Их царские величества садятся за стол одни; если же к столу приглашается патриарх или другие большие господа, то для них приготовляется особо, по сторонам царского стола. Ку­шанья, которых бывает до 50-ти и более, не все ставятся на стол великого князя, но их держат на руках слуги, приподняв их вверх, и по возвещении о них стольником, какого кушанья его царское ве­личество пожелает, то и подается и ставится на стол, остальные

же блюда, как кушанья пожалованные, рассылаются некоторым господам и слугам как немцам, так и русским, в особенности госпо­дам докторам, лейб-медикам и врачам (Олеарий, с. 263— 264).

За столом царю прислуживают трое или четверо испытан­ных слуг, которые подают и убирают кушанья, которые прино­сятся к дверям столовой другими придворными слугами. Они же и пробуют кушанья и напитки. Перед началом обеда начальник стольников или придворных слуг подает к нему знак, ударяя пал­кой по деревянной доске. Обедает царь обыкновенно один, но ужинает вместе с царицей. В торжественных случаях, когда к столу приглашаются чужеземцы или свои вельможи, то обеды устраиваются необычайно роскошно и блестяще. Тогда длинные ряды более важных придворных лиц стоят, тесно сплоченные, неподвижно по всему дворцу в широких шелковых, изукрашен­ных дорогими камнями одеждах, а другие наподобие легковоо­руженных воинов, одетые полегче, задыхаясь бегают взад и впе­ред. Тогда каждая зала, обтянутая шпалерами из разноцветного шелка, сотканными горящими драгоценными камнями и золо­том, являет поистине царский вид и открыто, конечно, тогда щеголяет множеством самых дорогих и разнообразных блюд и напитков (Рейтенфельс, с. 87).

ЕДА И ПИТЬЕ: Обыкновенный образ жизни московитян, даже и знатных, ни­когда не нарушает правил умеренности. На длинный и узкий стол, покрытый скатертью из плохого льна, ставятся уксусница, пе­речница и солонка. Каждому из обедающих кладут ложку и хлеб, но только не всегда, а тарелки, салфетки, ножи и вилки не кла­дутся никому, кроме знатных. Потом подаются кушанья, каждое порознь, одно за другим и во множестве, если много гостей; блюда одинакового вида у всех почти знатных и других людей побогаче оловянные, также, как и весь столовый прибор, и по неряшеству прислуги запачканные. Начало обеда делает водка. Первую по­дачу кушанья составляет холодная вареная говядина, приправ­ленная уксусом и сырым луком. Другие потом кушанья подают­ся либо вареные, либо жареные, либо с подливой, но ни в одном нет недостатка в больших приемах чеснока и лука, которые у московитян самые изысканные возбуждающие вкус средства.. Обголодавши все мясо кругом какой-нибудь кости, они бросают ее обглоданную опять в то же блю­до, из которого взяли ее с мясом; туда же, потряхивая рукой, отряхают и приставшую к пальцам слюну, которая отделилась во рту от глоданья и смешалась с подливой. Напитки у них раз­ные: вино, пиво, которое пьют редко, всякие меды в более час­том употреблении и водка, составляющая начало и конец обе­да. Для этих напитков назначены и разные, особенные для каж­дого сосуды: братины, кубки, кружки, чаши, стопы, рюмки, чарки, стаканы, все большей частью оловянные или деревянные, ред­ко серебряные, да и те почерневшие и грязные, потому что за­бота, чтобы они не истерлись, не позволяет московитянам их чистить. Когда же захотят дать пир друзьям, тогда выставляют на показ все, что есть у них; считают, что пир не пышно устроен или не искусно приготовлен, если вместе с мясом и птицей не подано будет множества блюд с разной рыбой, за которую мос-ковитяне, хотя и из грубой роскоши, платят дорого. Впрочем, они не с таким тонким вкусом, чтобы бросать эту рыбу или брезго­вать ею, если она, по обыкновению, и испортилась. О сладких закусках (десерт) после обеда московитянам и заботы нет, пото­му что пока еще придет пора подавать их, они больше уже не находят для них места у себя в желудках, раздувшихся от начин­ки пищей. Предел питью полагает одно опьянение, и никто не выходит из столовой, если его не вынесут. В продолжение стола вдруг разражаются самой звонкой отрыжкой с отвратительным запахом непереваренной смеси чеснока, лука, редьки и водки, и эта отрыжка с позволения стоиков, представляющих полную сво­боду ей и чревобесию, сливаясь с громозвучными испарениями их желудков, обдает окружающих самым вредным спертым смра­дом. Носовой платок держат не в кармане, а в шапке, но за сто­лом сидят с открытыми головами, так что когда нужно бывает высморкаться, за отсутствием платка, должность его исправля­ют пальцы, которые вместе с ноздрями вытирают потом ска­тертью. Речи разговаривающих, как людей не образованных ни­какой школой или грамотностью, — решительный вздор, очень часто оскорбляющий порядочный слух. Злословие, восхищение самыми мерзкими делами или наглым хвастовством, которое порочит честное имя других, составляют замечательные изре чения и остроты многих речей. Иной раз на этих пирах не быва­ет недостатка и в подарках своего рода. Всегда входит в столо­вую и жена хозяина в самой нарядной телогрее и во всем женс­ком убранстве в сопровождении двух или многих прислужниц; она подает знатнейшему из собеседников чару водки, омочив в ней края своих губ. А пока пьет он, она поспешно уходит в свою комнату, надевает на себя другую телогрею и тотчас же прихо­дит назад, для исполнения такой же обязанности к другому со­беседнику. Повторив этот обряд с каждым из прочих гостей, по­том она всегда становится у передней стены, стоя там с опу­щенными на пол глазами и сложив по бокам свешенные вниз руки, она отдает терпеливые уста поцелуям собеседников, ко­торые подходят к ней по степени своего достоинства и от кото­рых так и разит неприятным запахом всего, что они ели и пили (Майерберг, с. 35—37). Во всей Московии крестьяне голод утоляют хлебом пшенич­ным, ржаным, бобами с чесноком, а жажду— водой, в которой заквашена мука, или свежей, зачерпнутой из колодца или из реки. При таком скудном питании они жадно, как никто другой, пьют водку, считая ее нектаром, средством для согревания и лекар­ством от всех болезней. Когда они захотят устроить роскошный пир, то варят похлебку из воды и нескольких изрезанных листов капусты; в случае, если это блюдо им не приходится по вкусу, то они наливают в него много кислого молока. Они доят коров, с которыми живут вместе в одной избушке, только ради этого, не умея совершенно готовить сыр, хотя бы в малом количестве, Коровье масло (которое они готовят также жидким, так что оно никогда не твердеет) они отдают в пользу своих господ (Рейтенфельс, с. 138).

Здесь очень много бедного люду, среди которого ежедневно умирают от недостатка пищи, так что жалко смотреть на это. В непродолжительное время, в эти два года, было похоронено до 80 лиц молодых и стариков, умерших исключительно от недо­статка еды; имей они достаточно соломы и воды, они бы как-нибудь перебились; очень многие вынуждены высушивать со­лому, утрамбовывать ее, делать из нее хлеб или есть ее вместо хлеба. Летом они порядочно перебиваются злаками, травами, ко­реньями; древесная кора — вкусная для них пища. (Неизвстный англичанин, с. 28—29).

Отдых, развлечения.

ЦАРСКИЕ РАЗВЛЕЧЕНИЯ: 1 октября великий князь отправился в монастырь святой Трои­цы, лежащий в 12 милях от Москвы. Мы спрашивали наших пере­водчиков, в каком числе обыкновенно выезжает великий князь? Они сказали, что в иное время, когда едет прогуляться за две или за три мили, берет с собой 2000 или 3000 верховых, а сколь­ко теперь взял, они хорошенько не знают.

7-го числа великий князь охотился по возвращении из выше­сказанного монастыря и убил до 65 лосей. 8 числа убил еще 56 лосей, а на другой день прислал со своим начальником охотни­ков Василичем семь больших лосей в подарок послу, в числе их один был с рогами о 22 ветках, да еще большого медведя, а сыну посла подарил тоже лося да черную лисицу, которую, по словам охотничьего, великий князь поймал своими руками. Двоим их дворянам тоже подарены были великим князем два лося. 10 чис­ла великий князь вернулся опять в Москву со своими придвор­ными (Варкоч, с. 18—19).

Другая особенная потеха есть бой с дикими медведями, ко­торых ловят в ямах и тенетами и держат в железных клетках, пока царь не пожелает видеть это зрелище. Бой с медведем происходит следующим образом: в круг, обнесенный стеной, ста­вят человека, который должен возиться с медведем, как умеет, потому что бежать некуда. Флетчер, с. 121).

ПРАЗДНИЧНЫЕ ОБЫЧАИ: Когда случится у них большой праздник, они проводят его со многими обычаями и церковными обрядами. По исполнении об­рядов и обычаев справляют праздник объеденьем и пьянством; однако ж, кроме праздничного времени этого никогда не бывает явно, и опьянение считается гнусным состоянием. Такое пьян­ство по праздникам продолжается целые восемь дней. Если празд­ник еще не так свят и велик, то рано исправив свои обряды в церквах, они открывают потом свои лавки и торгуют (Варкоч, с. 34).

Посту предшествует у них карнавал, который продолжается столько же дней, сколько и сам пост. В течение этого карнавала беспорядок настолько велик, что иностранцы, живущие в пред­местьях не решаются выходить из дома и ходить в город, ибо московитяне дерутся, как дикие звери, и напиваются водкой и другими крепкими и отвратительными напитками, проглотить которые кроме них не в состоянии никто в целом мире. Последняя неделя перед сорокадневным постом называет­ся у русских масленицей, потому что хотя и воспрещается есть мясо, но разрешается за то масло. Я бы скорее назвал это вре­мя вакханалиями¹, потому что русские в эти дни заняты только гульбой и в ней проводят все время. Нет никакого стыда, никако­го уважения к высшим, везде самое вредное самовольство, как будто бы ни один судья и никакой справедливый закон не впра­ве взыскивать за преступления, в это время совершаемые. Раз­бойники пользуются такой безнаказанностью, и потому почти ни о чем более не слышно, как о смертоубийствах и похоронах (Корб, с. 146—147).

РАЗВЛЕЧЕНИЯ

Они гораздо, меньше, чем мы, заботятся о духовных развле­чениях и телесных упражнениях. Музыку они производят на тру- бах, бубнах, рожках, дудках и волынках, наигрывая весьма не­стройно, не любят какого бы то ни было пения в сопровождении струнных инструментов и приятного сего соединения разнород­ных звуков и не терпят органов даже в церквах своих. Хороводы у них водятся чрезвычайно редко, почти исключительно одними крестьянами на свадьбах и крайне безобразно с сладостраст­ными в высшей степени телодвижениями. Упражнением в вер­ховой езде и стрельбе из лука они занимаются весьма усердно, так как это часто им бывает нужно, более же всего они отдыхают в благородном бездействии или за игрой в разбойники или шаш­ки. За этой игрой проводят почти все время и старики и дети на всех улицах и площадях Москвы. Кроме того, в известные вре­мена года молодежь из простонародья устраивает кулачные бои и борьбу или все пытает счастья, играя в кости. Женщины раз­гоняют скуку от бездействия песнями или же поочередно под­брасываются вверх бревном, положенным поперек на пень, либо же летают по воздуху взад и вперед на канатах, привязанных к поперечному бревну. Мальчики играют заостренными кусками железа, норовя попасть в лежащее на земле кольцо, или быст­ро бегают по снегу на лыжах или деревянных подошвах, опира­ясь палками (Рейтенфельс, с. 149).

Игры у них не очень-то благородны. Простолюдины чаще все­го собираются на улицах, где шагах в трех от себя бросают на землю железное колечко величиною с наш флорин. Один из них нагибается, другой хорошенько разбежавшись, прыгает ему на спину и, сидя на нем, кидает в колечко заостренной железкой, держа ее за острие, а другой беспрестанно ему ее подает. Сколь­ко раз попадет он в середину колечка, столько раз позволяется ему и промахнуться; а промахнется он разом больше, чем по­пал, — он тогда теряет игру и должен в свою очередь на своей спине держать другого до тех пор, пока тот и сам не промахнет­ся. В таких занятиях проводят они иной раз по несколько часов. От ежедневного упражнения в этой игре иные из них так наловчаются, что, к удивлению присутствовавших и дурноте согнутого под бременем бедняги, попадали в середину колечка двадцать и более раз. Высший класс играет в французские карты, купцы — в шахматы. Девицы и молодые женщины, где найдут удобное место— на улице ли, на дворе ли, кладут большой величины колоду, а на ней помещают в равновесии доску. Стоя по концам ее, они приводят друг дружку в движение и попеременно напод­дают кверху, иной раз (если сойдутся наловчившиеся) так смело, что подбрасывают одна другую на доске кверху высоко. Этим качаньем они тоже занимаются по целым дням.

Беседа у них бывает не о состоянии народов, политике или ином еще благородном либо приятном предмете, потому что в достохвальных знаниях они круглые невежды; не зная истории и примечательных деяний предшественников, они говорят, что взбредет на ум, особенно же, что звучит неприличностью и бес­стыдством. Пляска их состоит в бесстыдных жестикуляциях и движениях тела. Неудивительно, если это составляет источник разных непристойностей и преступлений (Таннер, с. 103).

Юноши наравне с подростками сходятся обычно по празд­ничными дням в городе на обширном и известном всем месте, так что большинство может их там видеть и слышать; они созы­ваются вместе неким свистом, который является как бы услов­ным знаком; созванные они тотчас сбегаются вместе и вступа­ют в рукопашный бой; начинают они борьбу кулаками, а вскоре без разбору и с великой яростью бьют ногами по лицу, шее, гру­ди, животу и вообще каким только можно способом одни пора­жают других, состязаясь взаимно о победе, так что часто их уно­сят оттуда бездыханными. Всякий, кто победит больше народу, дольше других останется на месте сражения и весьма храбро выносит удары, получает особую похвалу в сравнении с прочи­ми и считается славным победителем. Этот род состязания ус­тановлен для того, чтобы юноши привыкали сносить побои и терпеть какие угодно удары (Герберштейн, с. 80).