Виссарион григорьевич белинский

[Идея социализма]

Во мне развилась какая-то дикая, бешеная, фанатическая любовь к свободе и независимости человеческой личности, которые возможны только при обществе, основанном на правде и доблести.

Итак, я теперь в новой крайности – это идея социализма, которая стала для меня идеею идей, бытием бытия, вопросом вопросов, альфою и омегою веры и знания. Все из нее, для нее и кней. Она вопрос и решение вопроса. Она (дляменя) поглотила и историю, и религию, и философию.

Социальность, социальность – или смерть! Вот девиз мой. Что мне в том, что живет общее, когда страдает личность? Что мне в том, что гений на земле живет в небе, когда толпа валяется в грязи? Что мне в том, что я понимаю идею, что мне открыт мир идей в искусстве, в религии, в истории, когда я не могу этим делиться со всеми, кто должен быть моими братьями по человечеству.

Отрицание – мой бог. В истории мои герои – разрушители старого – Лютер, Вольтер, энциклопедисты, террористы, Байрон. …мне отраднее кощунства Вольтера, чем признание авторитета религии, общества, кого бы то ни было! И настанет время – я горячо верю этому,– настанет время, когда никого не будут жечь, никому не будут рубить головы, когда не будет бессмысленных форм и обрядов, и воля будет уступать не воле, а одной любви.

Женщина не будет рабою общества и мужчин. Не будет богатых, не будет бедных, ни царей и подданных, но будут братья, будут люди… И это сделается через социальность. И потому нет ничего выше и благороднее, как способствовать ее развитию и ходу. Но смешно и думать, что это может сделаться само собою, временем, без насильственных переворотов, без крови. Люди так глупы, что их насильно надо вести к счастью. Да и что кровь тысячелетий в сравнении с унижением и страданием миллионов.

Сущность истории, как науки, состоит в том, чтобы возвысить понятие о человечестве до идеальной личности; чтоб во внешней судьбе этой «идеальной личности» показать борьбу необходимого, разумного и вечного с случайным, произвольным и переходящим, а в движении вперед этой «идеальной личности» показать победу необходимого, разумного и вечного над случайным, произвольным и переходящим.

В движении исторических событий, кроме внешней причинности, есть еще и внутренняя необходимость, дающая им глубокий внутренний смысл: само движение событий есть не что иное, как движение из себя самой и в себе самой диалектически развивающейся идеи. И потому в общем ходе истории, в итоге исторических событий нет случайностей и произвола, но все носит на себе отпечаток необходимости и разумности. Такой взгляд на историю далек от всякого фатализма: он допускает и произвол и случайность, без которых жизнь была бы механически-несвободна, но в произволе и случайности он видит зло временное и преходящее, видит силу, которая вечно борется с разумною необходимостию и вечно побеждается ею. Историк должен прежде всего возвыситься до созерцания общего в частном, другими словами, идеи в фактах. Вера в идею составляет единственное основание всякого знания. В науке должно искать идеи. Нет идеи, нет и науки.

Взор натуралиста, наблюдая явления природы, открывает в их разнообразии общие инеизменные законы, т.е. идеи. Руководимый идеею, он в классификации явлений природы видит постепенность развития отнизших родов до высших, следовательно, видит движение, жизнь. Неужели же явления общественности, составляющие необходимую форму жизни человека, менее интересны, менее разумны, нежели явления природы? Были и есть скептики, которые утверждалии утверждают, что природа произошла случайно от каких-то атомов, которые бог весть, откуда произошли; но уже давно перевелись скептики, основывающиеся на обмане чувств, отрицавшие порядок, гармонию и неизменность законов, по которым существует природа. Неужели же человеческое общество, это высшее проявление разумности высшего явления бессознательной природы, человека, – неужели общество возникло из случайностей и управляется случайностью? Ибо отвергать возможность истории, как науки, – значит отвергать в развитии общественности неизменные законы и в судьбах человека ничего не видеть, кроме бессмысленного произвола слепого случая.

Историк должен показать, что исходный пункт нравственного совершенства есть прежде всего материальная потребность и что материальная нужда есть великий рычаг нравственной деятельности. Если б человек не нуждался в пище, в одежде, в жилище, в удобствах жизни,– он навсегда остался бы в животном состоянии. Что же касается до великих людей,– они по преимуществу дети своей страны. Великий человек всегда национален, как его народ, ибо он потому и велик, что представляет собою свой народ. Борьба гения с народом не есть борьба человеческого с национальным, а просто-напросто нового со старым, идеи с эмпиризмом, разума с предрассудками.

Что в народе бессознательно живет, как возможность, то в гении является, как осуществление, как действительность. Народ относится к своим великим людям, как почва к растениям, которые производит она. Тут единство, а не разделение, не двойственность. Для великого поэта нет большей чести, как быть в высшей степени национальным, потому что иначе он и не может быть великим.

Цит. по: Хрестоматия по истории философии (русская философия): Учеб. Пособие для вузов. В 3 ч. – М., 2001. Ч.3.  – С. 158-162.

НИКОЛАЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ БЕРДЯЕВ