Русов Николай Николаевич 126 18 страница

Были случаи, когда ко мне приходили с предложениями и указаниями необходимости организации восстаний или агитации против колхозов и т.п. Во всех этих случаях мое поведение, как анархиста, определялось стремлением разъяснить приходившим нелепость их постановки вопроса, ибо ничего, кроме контрреволюционного вспышкопускательства, от этого выйти не могло. Массы еще слишком мало подготовлены к анархизму, а без этого всякое восстание приведет к краху того, что было приобретено с Октябрьской революцией. При этих разговорах мне приходилось держаться тактической линии, т.к. иначе я просто рисковал, что от меня бы отвернулись и перестали бы слушать, упрекнув в «большевизме».

Всех, обращавшихся ко мне с подобными предложениями, я прежде всего старался толкнуть на путь теоретической подготовки прежде всего самих себя, т.к. они обычно как раз в анархизме оказывались крайне невежественными, что время борьбы и открытых выступлений за анархизм может прийти только в связи с общим культурным подъемом масс, а последнее требует долгой работы, в течение десятилетий по крайней мере.

Относительно прочитанного мне отрывка из работы А.С.ПАСТУХОВА «О том, как СОЛОНОВИЧ переделывает Кропоткина на реакционный лад», ничего, кроме вздора, я в этой статье не вижу. О КРОПОТКИНЕ я писал неоднократно, и по этому поводу у меня есть статьи в журналах, причем я совсем не считаю, что я его «переделывал», тем более «на реакционный лад».

По поводу вопроса о тайных организациях, масонах и т.п., то этими организациями и связанными с ними я интересовался давно в связи с их историческим и философским значением. Во 2-м томе «Бакунина» я посвятил им ряд страниц, где высказал и мой взгляд на них. Это были часто рассадники идей, а часто и рассадники мракобесия, причем я лично полагаю, что такого рода организации часто играли в истории крупную роль. Однако они по самому существу своему никогда не могли быть организациями массовыми, играя роль объединения интеллигенции. К подобного рода организациям в свое время принадлежали Маркс, Энгельс, Бакунин и очень многие деятели Великой Революции. К сожалению, я имею мало сведений о положении в этом отношении дела в настоящее время. С КАРЕЛИНЫМ и со многими друзьями я говорил об этих вопросах, но совершенно ничего не знаю о его попытке, по словам ПАСТУХОВА, организовать что-то подобное таким орденам здесь, в СССР.

Относительно упоминания мною имени Ленина на стр. 22, я вовсе не настаиваю на том, что именно его следовало там приводить, т.к. ясно, что никакой связи с другими там стоящими именами он не имеет, кроме указанной в тексте. Мое отношение к Ленину я высказывал печатно и потому полагаю, что оно ясно из сказанного. В данном же месте я привел его просто, как имя человека, в нашу эпоху боровшегося за власть, и притом человека большого и всем известного.           А.Солонович

[ЦА ФСБ РФ, Р-33312, т. 7, л. 585об — 588] ло для чего-то нужно, распускал про меня совершенно нелепые слухи о моих необыкновенных оккультных способностях, о моей принадлежности ко всевозможным фантастическим орденам и организациям — особенно, как мне говорили, к «сатанинским», причем передавали даже так, что в Москве-де, мол, существуют две масонских сатанинских ложи — в Кремле и в Кропоткинском музее. Продумывая теперь — откуда и как могли возникнуть такие слухи, думаю, что они черпались из кругов различных оккультистов гешефтмахерского и т.п. типов, т.к. я, интересуясь всем, интересовался и этими областями, но нашел там такую массу шарлатанов и глупости, что достаточно порвал с этой публикой. Отсюда, из этих кругов, могли пойти первоначальные толки, которыми впоследствии кто-то воспользовался для ему одному ведомых целей.

Что касается третьего вопроса — о ПАЛЬЧИНСКОМ, то об его участии в делах Кропоткинского Комитета знаю только, что он был одно время товарищем председателя, но в конце 1925 или в начале 1926 г. вместо него был избран на этот пост БОРОВОЙ. Кто его приглашал в Комитет, я не знаю. Я слышал, что он был близок к П.А.КРОПОТКИНУ, и, т.к. Кропоткинский Комитет — общественный, а не анархический (анархическая там только одна из четырех секций), я просто ничего одиозного в присутствии ПАЛЬЧИНСКОГО не видел, тем более этим и ограничивались сведения о нем. Позднее мне пришлось раз говорить с ним по поводу лекции, которую он намеревался прочитать в музее. Я спросил его — анархист ли он? Он отвечал уклончиво, но сказал, что считает себя безусловно кропоткинцем; что это означало в общем — я не вполне понял, но, по совести говоря, и не особенно тогда старался понять, не интересуясь ПАЛЬЧИНСКИМ как таковым. Вот и все, что я могу сообщить по поводу него.

По поводу четвертого вопроса гр. КИРРЕ — о гражданской панихиде у гроба КАРЕЛИНА в музее, то могу сообщить, что ее музыкально-вокальная программа была впоследствии повторена дважды на концертах в пользу Карелинского Комитета — в зале Общества политкаторжан и, кажется, в зале Академии художественных наук.

По вопросу (пятому) о моральной ответственности за листовку: раз УЙТТЕН- ХОВЕН признала, что она является автором, — она этим самым сделала невозможным свое дальнейшее пребывание в Карелинском Комитете и в анархистской секции Кропоткинского Комитета, ибо нарушила самые основные принципы этих организаций.

Что касается т. ОСТРОВА, то по выяснении его поведения считаю прием его в анархическую секцию преждевременным и признаю свою ошибку, когда вводил его.

А.Солонович

[ЦА ФСБ РФ, Р-33312, т. 7, л. 598-599]

ПОКАЗАНИЯ СОЛОНОВИЧА А.А. 14.01.31 г.

Вообще о книге «Бакунин и культ Иальдобаофа» я должен сказать следующее. То, что найдено в лице нескольких экземпляров этого сочинения, является черновиком, который подлежал дальнейшей переработке. В черновике же многие места писались под влиянием тех или других настроений, стоявших в связи с событиями данного времени и под впечатлениями от них. Должен оговориться, что моя манера писать крупные вещи состоит в том, что я первоначальный текст стараюсь дать прочесть как можно большему числу лиц, чтобы затем выслушать их мнение и критику

и,            таким образом, споря с ними, еще несколько раз обдумать и обсудить вопрос, а затем дать ему окончательную обработку и формулировку. В работе о Бакунине, которая рассчитана, по крайней мере, на шесть томов, я предполагал в последнем томе изложить и критику точки зрения Бакунина; в первых же пяти томах я предполагал изложить принципы учения Бакунина, а не свои. При этом т.к. у Бакунина было целостное и большое мировоззрение, то я неоднократно делал экскурсы в область того, как выглядело бы многое в современности с точки зрения Бакунина. После этих общих разъяснений по поводу отдельных мест могу сказать следующее:

стр. 343, т. 3. Это место навеяно настроениями, связанными с затянувшимся нэпом, которому, казалось, не будет конца и из которого не видно было выхода.

стр. 538. То же самое. Что касается «немецко-еврейского», то это определение Бакунина, который так называет весь марксизм. Но нужно заметить, что в устах Бакунина подобное выражение не имеет ничего общего с тем, что в наше время называют антисемитизмом, т.к. в то время еще более резко выражался сам Маркс. Но это было выявление не антисемитизма, а отношение к специфическому духу гетто, незадолго до того вышедшему из городской черты «гетто», но еще не изжитому в психологии того времени.

стр. 10, т. 3. Здесь я снова делаю экскурсы в новое время — «как сказал бы Бакунин по этому поводу...». Дело в том, что в эпоху работы Бакунина, Маркса, Бланка и целого ряда деятелей той эпохи — вплоть до Мадзини — у всех у них была такая точка зрения и все они принадлежали к различным тайным формам. Так, Бакунин был масоном, Маркс принадлежал к тайному обществу коммунистов, и, кроме того, он вместе с Энгельсом, по моим данным, принадлежал, по крайней мере, к одному тайному обществу, о чем до сих пор почти ничего не опубликовано, но я думаю, это должно быть известно, напр., т. РЯЗАНОВУ. Совершенно таким же образом существовали тогда «Молодая Италия», «Молодая Германия» и т.д.

Ко всему сказанному добавлю, что в течение Средних веков можно найти идею анархизма в целом ряде орденов. Об этом я писал, например, в статье «Волхвы и предтечи», которую хотел издать здесь, в СССР, брошюрой, но после запрещения цензурой напечатал ее в «Рассвете». На нее же были ссылки затем в библиографическом отделе «Каторга и ссылка».

История анархизма столкнула меня с историей орденов, и я знаком с орденами, но чисто литературно, а т.к. литература эта по существу дела касается только бывшего, а не настоящего, то о настоящем положении дела с ними я ничего не знал; однако полагаю, что если бы даже где-то возникли анархические ордена, то в них было бы не больше контрреволюции, чем в тех, к которым принадлежали Маркс и Энгельс. Могу только добавить, что если бы я сам пытался организовывать таковые, то уже наверное я не писал бы о них ничего (но думаю, что для нашего времени для общественной борьбы — они устарели и не годятся).                                                                А.Солонович [ЦА ФСБ РФ, Р-33312, т. 7, л. 601-601об]

УЙТТЕНХОВЕН Александр Владимирович

(1897— 1966)

Уйттенховен Александр Владимирович родился 04.12.1897 г. в Москве и, поскольку являлся внебрачным ребенком, был «усыновлен» своей матерью, «домашней учительницей, девицей Антониной Карловной Уйттенховен» в 1905 г., получив ее фамилию. О его отце практически ничего не известно, кроме того, что он, по словам самого А.В.Уйттенховена, был бельгийцем и состоял на русской службе. После окончания Московского 1-го реального училища в 1915 г. Уйттенховен поступил в Московский университет на историко-филологический факультет, откуда уже следующим летом 1916 г. был призван в армию и направлен в подготовительный учебный батальон в Нижний Новгород, а затем, после окончания школы, в запасной полк в Москву. После Февральской революции был направлен на Юго-Западный фронт, откуда вернулся в конце октября 1917 г. В феврале 1918 г. пошел добровольцем в Красную Армию и работал помощником начальника разведывательного отделения Оперативного управления Полевого штаба Реввоенсовета Республики (в г. Серпухове). Вернулся к занятиям в МГУ в январе 1919 г., где находился вплоть до октября 1920; с октября 1920 по июнь 1921 г. работал секретарем военного атташе в г. Риге, где женился на Ирине Николаевне Иловайской. После возвращения в Москву возобновил занятия на литературно-художественном отделении МГУ, и к 1924 г. сдал все экзамены по факультету общественных наук. Одновременно работал в Оперативном управлении Штаба РККА на должности помощника начальника 2-го отделения Оперативного отдела. После демобилизации (в конце 1922 г.?) поступил во ВХУТЕМАС, работал художником-портретистом и интервьюером в театральных журналах Москвы, что дало Уйттенховену широкий круг знакомств с актерами и режиссерами (М.А.Че- хов, В.С.Смышляев, Ю.А.Завадский, А.Д.Дикий, даже П.А.Флоренский и др.). Одновременно с 1924 по 1927 г. служил в Главном таможенном управлении.

Со школьных лет Уйттенховен интересовался широким спектром философских вопросов — от анархизма, ницшеанства и толстовства до восточных учений, теософии и антропософии. Этот интерес привел его в Московское антропософское общество, где произошло его знакомство с А.Белым (Б.Н.Бугаевым), и в дальнейшем определил дружеские связи до конца жизни с М.Н.Жемчужниковой, А.Ф.Павловым, Б.М.Власенко и другими оставшимися в живых антропософами, хотя от Р.Штейнера он начал отходить уже в начале 20-х гг., весьма критически восприняв социальные доктрины последнего. Одновременно, т.е. в начале 20-х гг., произошло его знакомство с А.А.Карелиным, а затем и вступление в Орден. Об этом сообщает в своем февральском (предсмертном) письме 1995 г. его первая жена, И.Н.Иловайс- кая (проходящая по «делу» как Уйттенховен-Иловайская), которая затем, по рекомендации А.В.Уйттенховена, получила рыцарское посвящение от Б.М.Власенко. Все это подтверждают и сохранившиеся литературные произведения А.В. Уйттен- ховена, в которых он предстает именно рыцарем-тамплиером, чтящим культ св. архангела Михаила.

Осенью 1927 г. Уйттенховен снова возвратился в военное ведомство и до осени 1930 г. работал заместителем главного редактора военного журнала при Главном артиллерийском управлении РККА. 11.09.30 г. была арестована его жена, И.Н.Уйттен- ховен-Иловайская, а 04.10.30 г. Уйттенховен был вызван для дачи показаний на Лубянку и после допроса арестован. Вот как он описывает в заявлении 04.11.56. г. с просьбой о реабилитации то, что произошло с ним на Лубянке, обращаясь к прокурору Московской области:

«В сентябре 1930 г. была арестована жена моя Ирина Николаевна Уйттенховен, проживавшая тогда совместно со мной по ул. Садовая-Кудринская д. 23 кв. 18. Через месяц, 8 октября 1930 г., я был вызван на Лубянку к следователю ВЧК тов. Сазонову «для дачи показаний по делу гр. Уйттенховен». После недолгого разговора следователь сказал: «Вот Вы видите, как нехорошо - Вы работаете в Красной Армии, а жена у Вас придерживается неправильных взглядов. Придется Вам, видимо, с армией проститься». И мне, действительно, пришлось «проститься», потому что домой он меня уже не отпустил, а в начале января 1931 г. вручил Постановление Особого Совещания о высылке меня на 3 года в Архангельск по ст УК 58 п. 10, куда я и был доставлен в самом конце января того же года...»

При обыске на квартире А.В.Уйттенховена, кроме четырех револьверов, из которых один был именным, были изъяты: 1) одна печать с царской короной, 2) пьеса «Наяву и во сне», 3) различные рисунки мистического содержания и 4) рукописи. 14.10.30 г. ему было предъявлено обвинение в участии в контрреволюционной организации и ведении антисоветской пропаганды. Во время следствия содержался в Бутырской тюрьме. Постановлением Коллегии ОГПУ 13.01.31 г. по делу «Ордена Света» А.В.Уйттенховен был приговорен к трем годам ссылки в Северный край (Архангельск), однако фактически содержался в концлагере (Ново-Двинская крепость).

Невозможность вернуться в Москву вынудила Уйттенховена остаться в Архангельске, где он работал техническим редактором Севкрайиздательства. Однако после того, как 23.01.35 г. на допросе Е.В.Власенко показала, что приезжавший из Архангельска в Москву Уйттенховен в ноябре 1934 г. читал ей «отдельные места из своей рукописи «Похождения одного бельгийца в стране лесов и снега» [ЦА ФСБ РФ, Р-35983, л. 66об]. 14.02.35 г. на его квартире был произведен обыск, изъяты все рукописи, в том числе и названная, а сам Уйттенховен арестован. Дальнейшая его история отчасти отражена в материалах следственного дела П-5282 (преж. 260, 223237) 1935 г., хранящегося в Архиве УФСБ РФ Архангельской области (см. ниже).

По делу «Ордена Света» А.В.Уйтенховен был реабилитирован определением судебной коллегии по уголовным делам ВС РСФСР от 02.09.1975 г. Немногие сохранившиеся стихи и документальная проза А.В.Уйттенховена опубликованы в книге: Никитин А. Rosa mystica. Поэзия и проза российских тамплиеров. М., «Аграф», 2002, с. 235-311.

ПОКАЗАНИЯ УЙТТЕНХОВЕНА А.В. 04.10.30 г.

В политических партиях и организациях ни в каких никогда я не состоял, и знакомых из таковых у меня нет и никогда не было. Жена моя, Ирина Николаевна, девичья ее фамилия ИЛОВАЙСКАЯ, именует себя анархисткой лет пять-шесть (женой моей она является с марта 1921 г.), практическая ее работа как анархистки мне неизвестна, по-моему, таковая заключается в изучении Кропоткина. Сам я анархизмом интересовался году в 1913—1914-м, в период моего пребывания в реальном училище; с 1918 г., с момента вступления в Красную Армию, к анархизму я стал относиться резко отрицательно, потому что считаю анархизм в стране Советов вредным течением и мешающим строительству социализма. Из анархистов я знаю в лицо СО- ЛОНОВИЧА, которого видел в Музее Кропоткина, когда он года три-четыре назад читал там лекции, что-то по философии, кажется о Гегеле. На лекции этой я был вместе с женой, она, видимо, и принесла мне билет на нее. У нас на квартире при мне из анархистов никто не бывал.

Отобранный у нас рисунок с изображением в центре рукояти меча символически изображает человеческую жизнь. Сделан таковой мною в подарок жене в

1923- 24 гг., в бытность мою во ВХУТЕМАСе.

Оккультизмом, теософией, антропософией и вопросами мистики интересовался с 1913 по 1919 г. приблизительно, потом все это заглохло, потому что служба в Красной Армии не оставляла места для посторонних интересов, а потом все эти течения перестали казаться стоящими внимания, потому что они индивидуалистичны и их цели ничтожны по сравнению с настоящей работой по построению социализма.

Записано с моих слов верно, прочитал                                    Уйттенховен

В дополнение к вышенаписанному излагаю следующее: проблемами теософии, оккультизма и т.п. начал интересоваться в весьма раннем возрасте (лет 14—15), и эти увлечения быстро сменялись друг другом, шли примерно в такой последовательности: анархизм (1912), толстовство (1913—14), теософия (1914—17? 18?), антропософия (1917—1919). Изучение первых двух, т.е. анархизма и толстовства, ограничилось книгами. С теософами познакомился лично, кажется, в начале 1917 г. и бывал (брал книги) в их библиотеке (Сивцев Вражек, д. 20). Знаком с быв. председателем московского кружка теософов ГЕРЬЕ, библиотекарем ЗЕЛЕНИНОЙ, СМИРНОВОЙ Н.А., БАТЮШКОВЫМ П.Н. Из теософской литературы мне больше всего нравились книги Штейнера, но тогда же я узнал, что Штейнер не теософ, а антропософ. С антропософами познакомился на лекциях писателя Андрея БЕЛОГО весной 1917 г., неоднократно посещал его лекции и брал книги из библиотеки Антропософского общества.

Служба вне Москвы (в г. Серпухове) прервала на время это увлечение; вернувшись в Москву летом (осенью?) 1919 г., я почти не возобновил этой деятельности. Последний период «интересования» вопросами антропософии отношу к 1920-21 гг., а именно к полугодию, проведенному мною за границей (в г. Риге, в полпредстве был секретарем военного атташе), когда я узнал, что Штейнер увлекается вопросами социального порядка и создал теорию «трехчленного строительства социального организма». Ознакомившись с относящимися к этим вопросам книгами Штейнера, я по возвращении в Москву (вероятно, осенью 1921 г.) прочитал в Антропософском обществе доклад «Очередная утопия», в котором резко критиковал идеи Штейнера, на чем мое сочувствие антропософии и знакомство с антропософами и закончилось. Из антропософов знал лично: Андрея БЕЛОГО, А.С.ПЕТРОВСКОГО, ГРИГОРЬЕВА, ВАСИЛЬЕВУ, СТОЛЯРОВА Михаила Павловича, остальных не помню. С ПЕТРОВСКИМ сохранил хорошие отношения до сих пор на почве обоюдной любви к старым гравюрам. С другими видами родственных течений, например, так наз[ываемым] французским оккультизмом, знаком только по книгам, никогда ему не симпатизировал.

Повторяю, что все эти системы, основанные на личном «совершенствовании», считаю совершенно бесполезными, а их попытки разрешения социального вопроса —детскими и наивными. Что касается так наз[ываемой] «мистики», то к ней чувствую искреннюю неприязнь (и раньше всегда враждебно относился к религии) и вот уже несколько лет состою активным членом Союза воинствующих безбожников. Членом никакого «оккультного», теософского и тому подобного общества не состоял и не состою.

Объяснение к рисунку, висевшему у нас в комнате над письменным столом. Рисунок создавался мной сперва по частям, когда я учился во ВХУТЕМАСе по классу гравюры и готовил макет книги — перевод «Сказания о Парсифале». Полукруглые части должны были быть украшениями перед каждой из четырех частей, а рука с мечом (посередине) готовилась на обложку. Эти рисунки я потом объединил в одну целую композицию, изображающую, как я уже говорил, символически человеческую жизнь таким образом: первый полукруг, налево вверху, — люди рождаются, т.е. являются, собираются для совместной работы; второй полукруг, направо вверху, — человек едет на битву; третий полукруг, внизу направо, — человек претерпевает некоторое страдание; четвертый полукруг, налево внизу — человек после битвы снова возвратился домой и т.д. и т.д. Фигура в центре изображает поднятую рукоятку меча, знак, что смысл человеческой жизни в непрерывной работе. Все детали, т.е. знамена с различными символами на них, взяты мною из указанного романа («Парсифаль»). Рисунков в таком духе исполнено много в бытность мою во ВХУТЕМАСе штук четыре-пять, но все они значительно проще, находятся у меня в папке с прочими работами учебного и платного характера. Во время учения я зарабатывал тем, что рисовал обложки (в Крестьянском отделе ГИЗа) и зарисовывал актеров для театральных журналов. Таких зарисовок мною за два года (192224) сделано очень много. Помещались они в журналах «Театральная Москва», «Эрмитаж», «Зрелища» и др. Главным образом работал в театре Корша и в кабаре «Не рыдай». Вообще же делал такие работы, должно быть, во всех театрах Москвы. Зарабатывал, кроме того, переводами (с немецкого языка) для Государственного издательства.

Дополнение: жену свою с КАРЕЛИНЫМ познакомил я лично, желая показать ей «настоящего анархиста».

Переходя к вопросу о знакомстве моем с анархистами, должен сказать, что единственно действительно знакомым считал КАРЕЛИНА Аполлона Андреевича, с которым был знаком в течение года перед его смертью (следовательно, 1925 или 1926 г.). Знакомство мое сводилось к тому, что я получал для него т[ак] наз[ываемый] «кремлевский паек». Лично он мне был очень симпатичен, но я никогда не скрывал, что нисколько не разделяю его анархических убеждений, так что он называл меня «внутренний враг» и т.п.

Этим объясняется, что, хотя я и встречал там иногда разных посетителей (впрочем, редко, т.к. здоровье его было очень плохо), меня никогда с ними не знакомили и имен их я не знаю. К сожалению, вспомнить, каким именно образом я познакомился с ним, никак не могу. Кажется, мне дали его адрес в книжном магазине, где я купил его брошюру «Россия в 1930 г.», Кроме него, видел на лекции СОЛОНОВИЧА, случайно познакомился с АНОСОВЫМ (я зашел к нему дать окантовать какую-то картину). Это знакомство (не столько с ним, сколько с его женой и главным образом с детьми) продолжалось до последнего времени, когда по просьбе сторон мне пришлось принять участие в крупном их семейном разладе, закончившемся разводом и выходом его жены замуж за ПРОФЕРАНСОВА, которого я и раньше встречал иногда у них на квартире. Знакомство с АНОСОВЫМ носило чисто семейный характер, основанный главным образом на любви моей к детям. АНОСОВ сам у нас не бывал никогда, жена его с детьми иногда заходила. Фамилия НОТГАФТ мне знакома, встречал я ее, помнится, на лекциях Антропософского общества, но помню плохо, в лицо, м.б., не узнал бы.

Изъятый чертеж черной и красной тушью изображает схему к какой-то лекции Андрея БЕЛОГО (сделан в 1918—19 гг.) и представляет собой антропософское изображение роста человеческого существа. Подробного пояснения дать не могу, т.к. давно эти вещи забыл.

Кроме того, мне же принадлежит толстая клеенчатая тетрадь, которую я вел в течение многих лет (с 1913 г.), записывая туда прочтенные книги и разные свои мысли (род дневника). В конце этой тетради шифром (сквозь приложенную сетку) переписывал вещи, которые мне не хотелось уничтожать, уезжая на фронт в 1916 г. (эти вещи антивоенные, правда, в толстовском духе, и по тем временам это было небезопасно). Записанное этим шифром переписано как следует в самой тетради, там, где листы загнуты. То же самое относится к отдельному листу, рукописному «Мритьу-Ги- та». Наконец, отдельный маленький лист в четвертушку со стихотворением — это попытка восстановить по памяти песенку Агнивцева «Ахмет и ишак». Этими вещами, т.е. 1) толстой клеенчатой тетрадью, 2) «Мритьу-Гита», 3) чертежом и 4) четвертушкой и исчерпываются мои вещи. Все остальное принадлежит моей жене.

В гор. Ташкенте имею одну знакомую — Евгению Владимировну ВЛАСЕНКО, познакомился с нею лет шесть назад, кажется, в какой-то очереди, потом немного ухаживал за ней, потом она уехала на несколько лет (как оказалось, ее мужа выслали и она уезжала с ним вместе). В настоящее время живет в Ташкенте, обычно каждое лето приезжает в Москву к родителям. Фамилию художника НИКИТИНА слышал раньше, вероятно, в связи с какой-нибудь театральной постановкой. Фамилий ЛЕОНТЬЕВА и ЛАНГ не слыхал. Гражданин БЕМ заказывал мне обложку к издававшемуся им сборнику физико-математических наук.

В артистическом мире знаю очень много актеров художественных театров — Первого, Второго и Третьего, как то: СТАНИЦЫНА Виктора Яковлевича, ДИКОГО Алексея Денисовича, БРОМЛЕЙ Надежду Николаевну, СМЫШЛЯЕВА Валентина Сергеевича, СУШКЕВИЧА Бориса Михайловича, ЗАВАДСКОГО Юрия Александровича, ОРИМО А.Л., НАЛЬ. Из них теософскими вопросами интересовался один ЗАВАДСКИЙ (по слухам —я с ним об этом не разговаривал). С ЧЕХОВЫМ был знаком до его отъезда в Германию. Знаю, что он был антропософом. С НИЛЕН- ДЕРОМ познакомился в Ленинской библиотеке, знаю, что он не антропософ. Об «Ордене Света» не знаю ничего. Об «Ордене тамплиеров» знаю только то, что известно из книг. У НИЛЕНДЕРА прекрасная библиотека латинских и греческих авто- ров-классиков. У СМЫШЛЯЕВА бывал на квартире в период, когда он ставил «Гамлета», постановку считаю попыткой ЧЕХОВА протащить на сцену антропософию. Эта же попытка повторена им еще неудачнее в постановке «Петербурга». На квартире у СМЫШЛЯЕВА бывал тогда, т.к. думал, что могу быть художником этого спектакля (т.е. «Гамлета»), и приносил СМЫШЛЯЕВУ свои эскизы, но из этого ничего не вышло, т.к. у ЧЕХОВА были совсем другие замыслы, которые он впоследствии поручил художнику ЛИБАКОВУ.

У артиста ЗАВАДСКОГО на квартире не бывал, помогал ставить у него в студии пьесу «Любовью не шутят». С января 1926 г. (поссорившись на почве этой работы) не видел ни разу. В Чернышевском переулке бывал в период с середины 1921 по 1922 г., почти ежедневно на квартире, где жила моя теща (столовался), с того же времени не бывал там ни разу и знакомых там не имею. Артистов БИРМАН, ДУРАСО- ВУ и ЧЕБАНА знаю только по сцене, лично с ними не знаком. Тоже не знаю ЗЕЛИ- КОВИЧ, САМАРСКУЮ, ГИРШФЕЛЬДА, ШИШКО, КОРОЛЬКОВА, ЛЕОНТЬЕВА и на квартире у последнего, помню, никогда не бывал.

Показания написаны мною собственноручно.                        Уйттенховен

[ЦА ФСБ РФ, Р-33312, т. 8, л. 6—11об]

ПОКАЗАНИЯ УЙТТЕНХОВЕНА А.В. 14.10.30 г.

1) Письмо, написанное красными чернилами, представляет собой отзыв о моей повести (антирелигиозного содержания) «Рыцари против бога», полученный мною после возвращения указанной повести из редколлегии издательства «ЗИФ», куда я представил данную повесть для напечатания (через секретаря правления Иг[оря] Александровича] САЦА). Кем написано — не знаю.

2) Кроме покойного Аполлона Александровича КАРЕЛИНА я из анархистов знал (не как анархиста, а как окантовщика картин и фотографий) Григория Ивановича АНОСОВА. Об АНДРЕЕВЕ слыхал, что такой анархист живет рядом с комнатой АНОСОВА (в Настасьинском переулке), с БРЕНЕВЫМ (если это муж переводчицы КОВАЛЕНСКОЙ) почти не знаком: приходил к ним раза три получать деньги за перевод романа «Мистер Гилдхулли». Ни на какие темы, кроме денежных, не разговаривал.

3) Рисунок черным по белому (крест и роза с подписью «Рыцари») был, кажется, приготовлен мной (в 1922-23 гг.) в качестве обложки для моей повести «Рыцари против бога» (впрочем, за давностью времени за точность этого пункта не ручаюсь).

4) Стихотворение «Великодушные рыцари Света» мне знакомо не было. Не вижу, чтобы оно обязательно относилось к настоящему времени и содержало призыв к борьбе с соввластью, т.к. с таким же успехом его можно приурочить к любому строю и других стран. В применении к совстрою оно контрреволюционно и может считаться безусловно вредным.

5) Прочитанная мне выдержка из статьи И. «Голос анархиста-коммуниста» показывает, что эта статья полна нелепых и безосновательных нападок на соввласть и ее политику и должна расцениваться как произведение определенно контрреволюционного характера.

6) На повторный вопрос об эволюции моего мировоззрения могу сообщить следующее: интерес к вопросам философского характера возник у меня очень рано (мне было тогда лет четырнадцать), и первым таким интересом был интерес к анархизму, выразившийся в чтении Эльцбахера и Ницше. Чтение Эльцбахера (книга «Анархизм», где излагаются разные системы анархизма) привело меня к изучению Толстого Льва и к увлечению его «Евангелием», так что в течение нескольких лет (до 1915—16 г.) я считал себя толстовцем. От этого периода осталась у меня склонность к вегетарианству (мясо я не ем до сих пор, рыбу — изредка) и некоторые взгляды на искусство (например, нелюбовь к Шекспиру). Знакомство с различными религиозными системами (через Толстого) привело к изучению буддизма и теософии. Первое выразилось в том, что в университете я занялся изучением санскрита, прерванным призывом меня на военную службу в мае 1916 г. В университете же прочитал почти все книги по теософии, имевшиеся на русском языке. Пребывание на военной службе до октября 1917 г. (когда я вернулся с Юго-Западного фронта) прервало это изучение, возобновившееся отчасти осенью этого же года. В университете я занятия не возобновил, т.к. интересующие меня предметы (санскрит и экспериментальная психология) не начинали читаться.

В это время я нашел (по объявлению на обложке книги) библиотеку Теософского общества и некоторое время брал там книги и познакомился с некоторыми теософами (имена их см. в первом показании). Книги Штейнера привели меня в свою очередь к антропософии, и это увлечение (вытеснив теософию) продолжалось вплоть до осени 1920 г. Попав в это время за границу (в г. Ригу, в качестве секретаря военного атташе), я стал знакомиться с последними работами Штейнера в области социального учения. Эти работы показались мне настолько наивными по сравнению с подлинным социальным строительством РСФСР, что и к прочим учениям антропософии я стал относиться гораздо более критически. Процесс постепенного расхождения с антропософией продолжался до 1922 г. и закончился прочтением доклада «Очередная утопия», после которого всякие связи с антропософией были прерваны, хотя личное знакомство с некоторыми антропософами и сохранилось.