Третье плавание ДЖ. Кука 7 страница

Находясь в этом месте, мы, движимые желанием узнать, по каким причинам были убиты наши сограждане, спросили об этом туземцев. Омаи задал вопросы такого рода Педро и его спутникам, и они отвечали без утайки, как люди, которые не страшатся кары за не ими совершенные преступления. Мы уже знали, что никто из этих людей не был замешан в этом прискорбном деле.

Они сообщили нам, что когда наши люди расположились для трапезы, в которой участвовало несколько туземцев, один из последних схватил кусок хлеба и рыбу (пли украл их), и за это [93] моряки избили его. Завязалась ссора, в ходе которой двое туземцев были убиты. Однако моряки успели разрядить лишь два мушкета, так что, прежде чем они выстрелили из третьего и перезарядили первые два мушкета, их схватили и размозжили им головы. Туземцы показали нам, как высоко стояло солнце, когда все это происходило, и, согласно этому, можно предположить, что стычка была вскоре после полудня. Они также показали нам место, где шлюпочная команда расположилась для трапезы, и место, где стояла шлюпка, в которой находился черный слуга капитана Фюрно (оно было в 200 ярдах от стоянки моряков). После нам говорили, что именно этот слуга был виновником ссоры, которая произошла следующим образом: один из туземцев похитил из шлюпки какую-то вещь, слуга изо всех сил ударил его палкой, и тогда этот парень позвал на помощь своих земляков. Те, подумав, что его убивают, сразу же набросились на несчастных моряков, которые не успели добежать до шлюпки и вооружиться, чтобы отразить нападение, а потому и стали жертвами дикой ярости.

Первая версия была подтверждена свидетельствами многих туземцев, а им, как я полагаю, не было расчета вводить нас в заблуждение; вторая же версия исходит от юноши, который затем отправился с нами в плавание и не имел основания скрывать истину. Поскольку обе эти версии сходятся в том, что ссора произошла, когда команда шлюпки села за еду, весьма вероятно, что обе они истинны, ибо вполне возможно, что в тот момент, когда что-то было похищено у человека в шлюпке, подобная же кража произошла и на берегу.

Как бы то ни было, ясно одно: ссора завязалась из-за краж, совершенных туземцами, и ясно также, что она возникла не по заранее обдуманному плану, и, если бы, к несчастью, кражи не вызвали столь опрометчивый ответ, все обошлось бы без дурных последствий. Ведь даже злейшие враги Кахоуры, те, которые умоляли меня уничтожить его, признавали, что у него не было намерения затевать ссору и в еще меньшей степени он желал расправы с нашими людьми до того, как началась драка.

Ясно также, что несчастные жертвы не подозревали, какая их ждет судьба, в противном случае они никогда не выбрали бы место стоянки так далеко от их шлюпки, да притом еще среди людей, которые спустя минуту учинили бойню.

Мы пробыли в этой бухте до вечера и. нагрузив наши шлюпки травой, сельдереем, противоцинготной травой и пр., возвратились на корабли. Педро мы уговорили спустить на воду каноэ и сопровождать нас, но едва он отошел от берега, как подул очень сильный ветер от NW, который вынудил его возвратиться восвояси, да и мы с трудом достигли кораблей, добравшись до них лишь к 1 часу д.п. Если бы шлюпки задержались, то мы пробыли бы в пути до вечера, так как затем разразился настоящий шторм [94] с обильным дождем, и при таком ветре нельзя было продвигаться вперед.

Понедельник, 17 февраля; вторник, 18 февраля. Вечером шторм стих, ветер отошел к O и принес хорошую погоду, а на следующий день мы снова приступили к работам. Туземцы отправились на рыбную ловлю. Пришел Педро со всем своим семейством и расположился около нас. Истинное имя этого вождя Матахуа, а Педро его прозвали некоторые из моих людей во время предыдущего плавания, и этого я до сих пор не знал. Однако его земляки величают его и этим именем, равно как и прочими иными.

Четверг, 20 февраля. 20-го до полудня снова разразился шторм от NW; он продолжался не так долго, как в прошлый раз, но порывы ветра, дующего с холмов, были столь мощны, что нам пришлось нелегко, хотя мы спустили до крайнего положения реи и стеньги. Такие штормы здесь бывают часто, и они весьма беспокойны и яростны; причиной тому горы (постоянно в это время года они в пелене водяных паров), которые не только приумножают силу ветра, но так изменяют его направление, что каждый следующий порыв идет от другого румба, и этот эффект особенно проявляется близ берега; в глубине страны ветры постояннее, и их порывы не так сильны.

Пятница, 21 февраля. Сегодня нам нанесло визит племя или семейство, которого мы никогда прежде не видели; в нем около 20 человек — мужчин, женщин и детей.

Они пришли из верхней части пролива, и это были красивейшие из всех людей, которых мне довелось видеть в этих местах. Вождя звали Таматонгоауурануэ [Таматанги-ау-урануи], и на вид ему можно было дать лет 45; у него было открытое, веселое лицо, и эти особенности в той или иной мере позволяют судить и обо всем племени в целом.

Ныне более двух третей обитателей пролива осело возле нас, а многие ежедневно посещают корабли и лагерь на берегу. Они стремятся попасть в лагерь отчасти потому, что там вытапливают тюлений жир. Ни один гренландец так не привержен к ворвани, как этот народ, они лакомятся даже оскребками с днища бочки и оскребками из котла, ничто их так не радует, как чистый жир.

Воскресенье, 23 февраля; понедельник, 24 февраля. Погрузив на борт такое количество сена и травы, которое, как мы полагаем, достаточно для прокормления скота на пути к Таити, и заготовив воду и дрова для обоих кораблей, мы сняли палатки и перевезли с берега все наше имущество. На следующее утро подняли якорь и вступили под паруса. Но ветер не был попутным, и, поскольку, прежде чем мы вышли из бухты, начался отлив, я решил стать на якорь близ острова Моту-Ара и выждать, когда будут более благоприятные условия для входа в пролив. [95]

Когда мы снялись с якоря и подняли паруса, к кораблям прибыли Таматонгоауурануэ, Матахуа и много туземцев, чтобы с нами попрощаться или, скорее, чтобы получить все, что возможно, прежде чем мы покинем этот берег. Оба вождя попросили меня дать им коз и свиней, и я подарил Матахуа двух козлов и козу с козленком, а второму вождю передал двух свиней — борова и матку. Они обещали мне не убивать этих животных, но я не очень уверен, что эти люди сдержат свое слово: ведь тех животных, которых выпустил на берег капитан Фюрно и которые попали в руки туземцев, они, как я об этом узнал, убили, но, видимо, им было неизвестно, что я оставил живность в бухте Уэст-Бей и в бухте Каннибал-Ков, когда заходил туда в предыдущем плавании. Туземцы знают, что куры, выпущенные в лесу за бухтой Шип-Ков, сейчас одичали. Оба юноши, которые отправились с нами, говорили, что у вождя Тератоу [Терату?] много петухов и кур и что у него есть одна свинья из числа тех, которые были выпущены на берег капитаном Фюрно.

Когда я впервые прибыл сюда, я был твердо намерен оставить здесь не только коз и свиней, но и овец, молодого бычка и двух телок — в том случае, если мне бы удалось найти сильного вождя, который мог бы обеспечить сохранность животных или место, где бы они могли до поры до времени укрыться от туземцев; однако ни того, ни другого мне так и не предоставилось.

Тиратоу — вождь, который был более популярен, — отсутствовал, а другой вождь, Трингабухи [Те Рингапухи?], был убит с 70 своими соплеменниками месяцев за пять до моего прибытия. Я так и не дознался, осталось ли в этих местах какое-нибудь могущественное племя, ведь я совсем не хотел передавать скот любому из обитавших здесь племен. Ведь в стране, подобной Новой Зеландии, частная собственность ничем не гарантируется, и скот неизбежно стал бы объектом межплеменных распрей, был бы рассеян или перебит, а скорее всего его не миновали бы обе участи.

Вскоре после того как мы стали на якорь, появились три или четыре каноэ, переполненные индейцами, которые пришли к нам с юго-восточного берега бухты и стали обменивать свои диковинки. В одном из каноэ находился Кахоура — вождь, стоявший во главе партии, которая убила людей капитана Фюрно. Это был его третий визит, и он не проявлял ни малейшего страха. Когда он прибыл, я находился на берегу и возвратился на борт после его ухода. Омаи, бывший со мной, показал мне на него, желая, чтобы я застрелил этого человека; он грозился, что сам его убьет, если тот снова появится у нас. Вождь так мало обращал внимания на эти угрозы, что опять посетил нас на следующее утро и явился со всем своим семейством — мужчинами, женщинами и детьми в количестве 20 человек, если не больше. [96]

Омаи первый известил меня об его приходе и пожелал узнать, надо ли звать Кахоуру на корабль. Я ответил Омаи, что он может это сделать. Он привел вождя в мою каюту, говоря: “Вот Кахоура — убей его!” Однако, не желая взять на себя эту миссию, он немедленно ретировался. Правда, вскоре Омаи вернулся и, видя, что вождь невредим, сказал: “Почему же ты его не убиваешь, ведь этого желает большинство его земляков, и его убить — это очень хорошо”. Доводы Омаи, пусть и резонные, на меня не повлияли, и я попросил его узнать, почему тот убил людей капитана Фюрно. В ответ на мой вопрос Кахоура скрестил руки, опустил голову, и вид у него был такой, как будто он попал в западню. Я твердо убежден, что он думал, будто настали его последние минуты. Однако, удостоверившись, что ему ничего не угрожает, он повеселел, но на мой вопрос не пожелал отвечать до тех пор, пока я снова и снова не заверил его, что трогать не буду. Тогда он сказал нам, что один из его людей предложил на обмен каменный топор, и наш моряк топор взял, но ничего ему не дал, после чего туземцы схватили хлеб, когда наши люди расположились для трапезы. В остальном его рассказ об этом несчастии очень мало отличался от того, что нам сообщили другие туземцы, но история с топором, вероятно, выдумка Кахоуры, который хотел представить англичан как зачинщиков ссоры.

Кахоуру застрелили бы, если бы он вовремя не спрятался за шлюпку; убит был туземец, который стоял за ним. Как только мушкет был разряжен, Кахоура воспользовался случаем и напал на м-ра Pay, командовавшего шлюпочной партией. Pay оборонялся кортиком (он ранил Кахоуру в руку), пока туземцы не одолели его числом. Что стало со шлюпкой, я так и не узнал. Одни говорили, что ее раскололи на части и сожгли, другие утверждали, что шлюпку утащили неизвестно куда люди другого племени.

Я рассказал здесь все, что мне удалось узнать об этом печальном деле; исполнители его оказались ненаказанными, и им не нанес ущерба отряд под командой лейтенанта Барни, посланный на следующий день капитаном Фюрно, поскольку, по словам индейцев, ни один выстрел наших людей не причинил им вреда.

Совершенно очевидно, что большинство здешних обитателей, увидев на борту Омаи и поняв, без всякого сомнения, что мне полностью ведомо это дело, полагали, что я буду мстить и убью Кахоуру. Когда же я этого не сделал (а они хотели, чтобы я так поступил), все были удивлены. Поскольку Кахоура не мог не знать о моей осведомленности, кажется удивительным, что он неоднократно отдавался в мои руки. Посещая нас в бухте Шип-Ков, он, быть может, уповал на значительное число сопровождавших его друзей. Но на это он не мог надеяться во время двух своих последних визитов: ведь мы стояли на якоре у входа в бухту на значительном расстоянии от любого из ее берегов, так что он [97] не мог ни убежать от нас, ни рассчитывать на помощь с суши, если бы у меня явилась мысль задержать его.

Тем не менее, когда страх его рассеялся, он успокоился и, увидев в каюте портрет одного из своих земляков, пожелал, чтобы с него был сделан такой же портрет, и без малейшего признака нетерпения он высидел все то время, которое было необходимо м-ру Вебберу, чтобы закончить портрет. Должен сознаться, что я был восхищен его мужеством, и меня весьма тронуло то доверие, с которым он отнесся ко мне. Быть может, свою безопасность он связывал именно с моим поведением, ибо я не раз говорил тем, кто просил меня убить Кахоуру, что я друг им всем и останусь другом до тех пор, пока мне не причинят зла. О том же, что произошло в прошлом, я больше не буду думать, так как это было давно и в мое отсутствие, но, если нечто подобное снова повторится, они могут быть уверены, что испытают на себе всю силу моего гнева.

Незадолго до того, как мы прибыли на Новую Зеландию, Омаи выразил желание, чтобы мы доставили в его страну одного из здешних туземцев. Вскоре обстоятельства сложились так, что его желание можно было осуществить. Один юноша лет 17 или 18 по имени Тиаруа [Те Вехеруа?] пожелал сопровождать Омаи и переселился на борт. Сперва я мало об этом заботился, так как мне казалось, что он нас покинет в канун отплытия, получив от Омаи все, что возможно. Но, в конце концов, видя, что он твердо решил идти с нами, и узнав, что он единственный сын вождя, несколько лет назад принесенного, согласно здешним диким обычаям, в жертву, и что его ныне здравствующая мать пользуется здесь всеобщим уважением, я упрекнул Омаи в том, что он обманул юношу и его друзей, пообещав им, что беднягу доставят со временем обратно.

Но мои упреки не повлияли ни на юношу, ни на его друзей. После полудня, незадолго до того, как мы вышли из бухты, мать юноши, Тиратоутоу [Тиратуту], явилась на борт, чтобы получить последний дар от Омаи. В тот же вечер Тиаруа и Тиратоутоу распрощались, проявив при этом все чувства, которые испытывают мать и сын, сознавая, что им больше не доведется встретиться друг с другом. Однако она сказала, что плакать больше не будет, и твердо сдержала свое слово. Придя на следующее утро для последнего прощания, она все время, пока была на борту, держалась очень весело и ушла, сохраняя невозмутимый вид. Дабы отправить Тиаруа в путь соответственно с его высоким положением, с ним был послан в качестве слуги другой юноша; по крайней мере, мы предполагали, что именно с этой целью он находился на корабле, но, когда мы подняли паруса, друзья увели этого юношу на берег. Однако на его место был послан другой слуга, явившийся на следующее утро. Это был мальчик лет девяти или [98] десяти по имени Коаа [Коа], и мне его представил его отец, который вел себя так невозмутимо, что казалось, будто он расстается с собакой. Скудную одежду мальчика он забрал себе, так что бедняга остался в чем мать родила.

Я тщетно пытался убедить здешний народ в невероятности или, точнее, в невозможности возвращения этих юношей. Однако никто из туземцев, даже ближайшие родичи юношей, не беспокоились о их судьбе. Взяв в расчет это обстоятельство, я совершенно успокоил себя мыслью, что юноши ровно ничего не потеряют от перемены места, и после этого с большей готовностью дал согласие на их отъезд.

По моим собственным наблюдениям и по сведениям, полученным от Тиаруа и других туземцев, новозеландцы живут в вечном страхе перед угрозой взаимного истребления. Здесь мало племен, которые не таили бы обиды на тех или иных своих соседей, и они всегда на страже, в готовности отомстить за эти обиды, и возможно, немалую роль играет желание раздобыть сытную пищу. Мне рассказывали, что удобного случая для отмщения порой ждут иного лет и что сын никогда не забывает об обидах своего отца.

Способ осуществления этих ужасных замыслов заключается в том, что мстители подкрадываются ночью к врагам и, если убеждаются, что те не выставили охраны (а мне думается, что так случается очень редко), убивают любого, кто попадается им под руку, не щадя ни женщин, ни детей. Тут же, на месте резни, они пируют и обжираются или же уносят возможно больше трупов к себе домой и съедают их с такой ужасной дикостью, что об этом и говорить невозможно. Если их обнаруживают прежде, чем они приводят свои намерения в исполнение, они обычно убегают, и порой враждебная группа туземцев их преследует. Пощады они не дают никому и пленников не берут, так что побежденные могут спасти свою жизнь только бегством ⁶⁵.

Такой способ ведения войны заставляет туземцев постоянно быть на страже, и, право же, здесь трудно хоть днем, хоть ночью встретить безоружного человека. Никто из них не руководствуется такими могучими резонами, как желание спасти душу и тело, и они говорили нам, что душа человека, павшего в битве и съеденного врагом, идет в ад, то есть низвергается в вечный огонь, тогда как души убитых, но не съеденных людей поступают на небеса, или, иными словами, возносятся в обиталища богов, и такая же судьба постигает души умерших естественной смертью.

Я спрашивал, поедают ли они тела своих павших в бою друзей в том случае, если трупы удается унести или спасти. Их явно удивил этот вопрос, и они ответили на него отрицательно, причем сама мысль о подобном поступке вызвала у них отвращение.

Покойников они хоронят в земле, но павших врагов, если их оказывается больше, чем можно съесть, они бросают в море. У них [99] нет таких сооружений, как мораэ, или иных мест для публичного отправления культа, но есть жрецы, и только жрецы могут обращаться к богам по всяким мирским делам, например о ниспослании победы над врагами, удачной рыбной ловле и т.д. ⁶⁶

Каковы бы ни были основы их религии, принципы эти настойчиво внедряются в сознание туземцев с самого раннего детства, и в этом я убедился на примере юноши, который первоначально был прислан к Тиаруа. Большую часть дня он воздерживался от пищи, в знак чего его волосы были обрезаны. И хотя применялись все способы, чтобы сломить его решимость, и его искушали самыми любимыми его блюдами, он отвечал, что если сегодня что-либо съест, то Эатуа [Атуа — божество] его убьет. Однако к вечеру потребности естества одолевали его веру, и он принимался за пищу, но ел умеренно. Я и раньше предполагал, что у туземцев с волосами связаны определенные религиозные представления, ибо замечал пряди волос, привязанные к веткам поблизости от их жилищ, но каковы были эти представления, я не мог дознаться.

И все же, несмотря на то, что эти люди живут в раздорах и вражде, иноземцев-путешественников, приходящих сюда с добрыми намерениями, они принимают хорошо и оказывают им гостеприимство во время их пребывания здесь, разумеется, если оно не слишком длительно и не превышает срока, необходимого туземцам для завершения их сделок с пришельцами. Они торгуют, в частности, поэнамму, или зеленым тальковым камнем, и разносят его по всему Северному острову; нам они говорили, что камень имеется лишь в одном месте, где-то у начала пролива Королевы Шарлотты, не дальше, чем в одном или двух днях пути от стоянки наших кораблей. К сожалению, я не мог уделить времени, чтобы посетить это место, а об этом камне нам рассказывали сотни баснословных историй, и вряд ли хоть одна из них была правдоподобной (хотя мы слышали их из уст наиболее уважаемых людей).

Согласно одной из версий, этот камень — рыба, которую люди поражают в воде острогой, а затем вытаскивают на берег и здесь к чему-либо привязывают, после чего она окаменевает. Поскольку все туземцы утверждают, что этот камень вылавливается из какого-то озера или места скопления вод, вероятнее всего предположить, что он выносится с гор потоками и затем осаждается в каком-то водоеме. Этот водоем они называют Тови Поенаму, или Вода Зеленого Камня, точно так же они называют весь Южный остров Новой Зеландии ⁶⁷.

Полигамия дозволена у этого народа, и ничего необычного нет в том, что здесь человек имеет двух или трех жен. В брачный возраст женщины вступают очень рано; мне говорили, что незамужние женщины находятся в тяжелом положении и с трудом добывают себе пропитание. Им плохо приходится без [100] покровителя. Так что, возможно, многоженство здесь более оправдано, чем в любой другой части света.

Новозеландцы, по всей видимости, совершенно удовлетворены своими скудными познаниями, не пытаются расширить круг своих сведений и не проявляют любопытства, наблюдая или созерцая то, что их окружает.

Новые объекты не вызывают у них того удивления, на которое следовало бы рассчитывать, и свое внимание им трудно фиксировать хотя бы на один миг. Так, Омаи (а он у них был в большом фаворе) иногда собирал в кружок слушателей, и эти люди ему внимали, но держались при этом подобно каким-то зевакам, не понимающим и не желающим понять то, что доходит до их ушей.

Однажды мы спросили у Тиаруа, сколько кораблей он видел или о скольких слышал (речь шла о судах, побывавших в проливе Королевы Шарлотты и в сопредельных местах). Отвечая нам, он упомянул корабль, о котором мы ничего не слышали. Этот корабль заходил в бухту на NW берегу Тьераветте, или Теравитте, и это было на несколько лет раньше, чем я побывал в проливе на “Индевре”. Об этом судне туземцы знали, так как им было известно о Тупии. Сперва я подумал, что он мог ошибиться во времени и неверно указать место стоянки и что речь шла о мсье Сюрвиле, который, как говорят, побывал на NO берегу Эхейно Мауве (Так новозеландцы называют Северный остров Новой Зеландии. — Прим. пер.) в тот год, когда я был здесь на “Индевре”. Или Тиаруа мог иметь в виду мсье Мариона, посетившего бухту Бей-оф-Айлендс на несколько лет позже. Но и Тиаруа, и другой юноша, которому, видимо, была хорошо известна эта история, не изгладившаяся из его памяти, убеждали нас, что они не ошибаются ни во времени, ни в месте и что все это известно всем и каждому в проливе Королевы Шарлотты и на берегу Теравитте. Тиаруа рассказал, что капитан этого корабля взял себе в тех местах женщину, и что у нее от него сын в возрасте Коаа, и что этот мальчик жив. Он также пожаловался на то, что этот корабль занес людям венерическую болезнь, которая сейчас очень распространена, хотя на нее и не обращают внимания, так как она нынче не так пагубна, как в первое время. Я слышал, что единственный способ лечения от этой болезни, принятый здесь, — пользование горячим паром одного источника, причем этим паром пропитывают зеленые листья, которые предварительно раскладывают на горячих камнях.

Я очень сожалею, что мне не довелось услышать об этом корабле, когда мы стояли в гавани, так как при посредстве Омаи мы могли получить более точные сведения от людей, видевших [101] судно. Ведь рассказ Тиаруа основан на сообщениях из вторых рук и поэтому может оказаться ошибочным. Тем не менее, я не сомневаюсь, что он прав и что какой-то корабль действительно приходил в Теравитте, ибо его сообщение совпадает с тем, что нам говорили, когда мы были здесь в конце 1773 года. Тогда мы постоянно допытывались об “Адвенчере”, и кое-кто из индейцев сообщил нам о корабле, заходившем в одну из бухт на берегу Теравитте, но мы в то время считали, что это какое-то недоразумение, и не обратили внимания на полученное сообщение ⁶⁸.

Тиаруа рассказал нам о каком-то животном, которое было оставлено на берегу людьми с этого корабля, но так как сам он его не видел, то по его описаниям никакого суждения об этом животном мы иметь не могли. Он сказал нам, что в Новой Зеландии водятся ящерицы и змеи огромной величины. По его словам, ящерицы достигают в длину 8 футов и толщиной с руку; они хватают и пожирают людей. Эти ящерицы живут в норах, и их оттуда выкуривают, разводя костер у входа в нору. Мы не могли ошибиться, толкуя его сообщение об этом животном, так как он собственноручно изобразил на бумаге его в виде ящерицы. Нарисовал он и змею, чтобы пояснить, о каком именно животном идет речь.

Прежде чем закончить рассказ о Новой Зеландии, следует кое-что сообщить о наших астрономических и навигационных наблюдениях, которые велись во время стоянки.

Долгота обсерватории в бухте Шип-Ков

по 103 обсервациям, каждая из которых

основана на 6 и более определениях расстояний............ 174°25'15" O

По хронометру с приведением к Гринвичу................. 175°26'30" O

То же с приведением к мысу Доброй Надежды................... 175°56'12" O

Склонение среднее по данным 6 компасов;

наблюдение на кораблях........ 12°40' O

То же; наблюдения на берегу....... 13°53' O

Наклонение южного конца стрелки.... 63°42' O

В ходе одиннадцатидневных обсерваций было установлено, что на полдень 22 февраля хронометр отставал от среднего времени на 11 час. 50 мин. 37,396 сек., а в сутки отставание составляло 2,913". В дальнейшем долгота будет исчисляться исходя из этих Данных вплоть до времени проведения новой проверки. Было установлено, что астрономические часы при такой же длине маятника, как и в Гринвиче, отставали от звездного времени на 40,239" в сутки.

Нельзя не отметить, чтодолгота по лунным обсервациям отличается от определенной м-ром Уолсом в моем прошлом плавании только на 6'45", причем, по данным Уолса, обсерватория лежала западнее. [102]

По Уолсу, широта 41°6' S.

Вторник 25-го. В 10 часов д.п. подул легкий ветер от NWtW; мы выбрали якорь и пошли на S через пролив в компании с “Дискавери”. Едва мы достигли мыса Теравитте, как ветер от SO подул нам в нос. Он продолжался до 2 часов следующего утра, а затем на несколько часов наступил штиль, после чего подул ветер от N, но он вскоре отошел к O, а затем к S.

Четверг, 27 февраля. В конце концов, 27-го в 8 часов д.п. мы смогли отойти от мыса Паллисер, который в это время был по пеленгу W в 7 или 8 лигах. При крепком ветре мы направились на OtN.

Не успела земля скрыться из глаз, как оба наших путешественника от морской болезни и дум начали испытывать раскаяние за те шаги, которые они предприняли, и все наши утешения в весьма малой доле облегчили их муки. Они рыдали при всех обстоятельствах и свои жалобы изливали в песнях. Насколько мы могли понять, это был гимн их стране и народу, которого им не суждено было больше увидеть.

Так продолжалось много дней, пока их не помиловала морская болезнь и не улеглось беспокойство в мыслях. Пароксизмы отчаяния стали реже и слабее, и в конце концов они совсем избавились от тоски, думы о родной стране и друзьях их больше уже не одолевали, они все сильнее привязывались к нам, так что казалось, будто с рождения жили среди нас.

Пятница, 28 февраля. Ветер от S был кратковременным и затем отошел к SO и О. Мы продолжали идти на N до полудня 28-го, когда в широте 41°17' S и в долготе 177°17' O взяли курс на SO при слабом ветре от ONO. Ветер вскоре усилился и отошел к О. От этого румба он дул два дня, порой переходя в шторм, сопровождавшийся шквалами и дождем.

Воскресенье, 2 марта. В воскресенье 2 марта в полдень в широте 42°35'30" S и в долготе 180°8' О ветер отошел к NW, затем к SW. Порой он достигал силы шторма и сопровождался резкими шквалами, но часто был умеренным. При этом ветре мы шли на NOtO и O под всеми парусами, которые только могли поставить.

Вторник, 11 марта. В полдень 11-го были в широте 39°29' S и в долготе 196°4' О. Ветер отошел к NO, O и SO, и я шел к N, насколько позволял ветер, до 16-го.

Воскресенье, 16 марта; понедельник, 17 марта. 16-го, когда ветер отошел к N, я повернул и направился на O, находясь в широте 33°40' S и в долготе 198°50' О. Дули легкие ветры, и порой наступал штиль. Так длилось до полудня 17-го, когда ветер усилился и отошел к OSO и ONO, и приходилось волей-неволей держаться курса на N, иногда отклоняясь чуть к западу. Но я надеялся дождаться более южных ветров или встретить [103] западные ветры неподалеку от тропика, как это случалось раньше. Поэтому я и шел этим курсом. Я должен был пойти на риск, так как мое продвижение на север в этом году всецело зависело от быстрого перехода к Таити (к островам Общества).

Четверг, 27 марта. Продолжался все тот же ветер от OSO, лишь изредка он отходил в ту или иную сторону на два пункта. Он был очень слабым, так что только 27-го мы пересекли тропик и были пока еще лишь в долготе 201°23' О, то есть в 9° к W от намеченной гавани. За все это время не видели ничего примечательного, разве что иногда встречались тропические птицы, которые, однако, не наводили на мысль, что мы проходим мимо какой-то земли. В широте 34°20' S и в долготе 199° S заметили ствол большого дерева, покрытый ракушками.

Суббота, 29 марта. 29-го в 10 часов д.п., когда мы шли на NO, с “Дискавери” подали сигнал, что видна земля. Мы ее увидели с мачты почти в тот же момент; она была по пеленгу NOtO. Вскоре мы установили, что этот остров не очень больших размеров, и до заката шли к нему и вечером находились от него в 2 или 3 лигах. Пеленг на остров был NNO. Ночью лавировали, и с рассветом я направился к подветренному западному берегу острова.

Воскресенье, 30 марта. Здесь не было более или менее хорошего места для якорной стоянки и высадки. Везде к югу на рифах бушевал прибой. Мы выяснили, что остров обитаем, так как увидели, что из леса к рифам выходили люди, чтобы, как нам думалось, воспрепятствовать нашей высадке; все они были вооружены длинными пиками или дубинами, которыми размахивали с угрожающим видом.

Мы шли недалеко от берега. Два туземца спустили на воду каноэ и направились к нам. Убедившись в этом, я решил дать им возможность подойти к нам, но, когда мы остановились, они остановились тоже и вскоре повернули к берегу.

Поскольку островитяне не хотели к нам приближаться, мы пошли вдоль берега к северной стороне и нигде не обнаружили ручьев или бухт, куда можно было пристать на шлюпке. Я повернул и пошел обратно, чтобы затем обследовать берег на шлюпках, и снова встретился с прежним каноэ. На этот раз оба туземца отважились подойти к кораблю так близко, что мы смогли спустить им на лине подарки. Однако ничто не могло побудить их подняться на борт.

Когда корабль стал на якорь, я приказал спустить с обоих судов шлюпки, чтобы промерить у берега глубины и отыскать место для высадки. С этой целью я отправился к берегу в одной из шлюпок и, чтобы расположить к нам островитян, взял с собой разные вещи. [104]