Прием смены повествовательных перспектив как важнейшее средство изображения в методе психоанализа

При разработке метода психоанализа важнейшим приемом стала смена повествовательных перспектив. В романе «Шум и ярость» (1926 г.) события излагаются от имени 4-х повествователей. Трое из них являются родными братьями, представителями угасающего аристократического рода Компсонов, 4-ый повествователь – автор романа. Переход от точки зрения одного повествователя к другому намеренно никак не обозначен и угадывается читателем, исходя из различий в стиле изложения и в особенностях видения событий. Точка зрения каждого из повествователей значима и вносит свою лепту в изображение картины событий, происходивших с семьей Компсонов. Первая часть романа изображает события, увиденные глазами Бенджи – идиота или олигофрена. Повествование во второй части ведется от имени Квентина – идеалиста и максималиста, а в третьей части – от имени Джейсона – прагматика с обыденным сознанием. «Объясняя в одном из последних интервью, почему повествователем 1-й части романа он избрал идиота Бенджи (образ, восходящий к роману Дж. Конрада «Тайный агент»), Фолкнер сказал, что его привлекла идея абсолютной, “слепой и сосредоточенной на себе невинности ребенка”, которой может обладать лишь идиот – “человек, знающий, что происходит, но не понимающий почему ” [1, с. 431-432].

Смена рассказчиков в романе уподобляется смене 3-х типов и возрастных стадий сознания: детского, дологического, чувственного, который воплощает Бенджи, подросткового, расколотого, который олицетворяет Квентин, и взрослого, прагматического, обыденного, который представлен при изображении Джейсона. Всем 3-м типам сознания противопоставлено сознание автора – более широкое и объективное сознание наблюдателя, который способен увидеть подлинный нравственный идеал – служанку семьи Компсонов негритянку Дилси с присущими ей жертвенным стоицизмом и наивной религиозностью.

Тип сознания повествователя/рассказчика определяет само строение внутреннего монолога каждого персонажа. Для идиота Бенджи характерно «несказанное» слово – слово человека, который не понимает причинно-следственных и временных связей между явлениями, выступает как знак простейших физических ощущений, которые по аналогии вызывают в его памяти образы предшествующих событий. Квентин одержим идеей о самоубийстве: для него смерть лучше бесчестья, он никак не может смириться с позором, на который обрекла семью Компсонов его любимая сестра Кэдди, вступившая в незаконную любовную связь и родившая ребенка до брака. С позиции традиционных семейных устоев, которые очень крепки на юге страны, это большое бесчестье. В монологе Квентина слова являются знаками идей, которые постоянно отбрасывают его сознание в «колодцы прошлого» (по смысловой ассоциации).

Слово в монологе Джейсона в точности соответствует тому социальному и психологическому типу, который представляет собой персонаж: оно однозначно, социально окрашено и подчинено внешней реальности.

Гуманистический пафос автора романа проявляется в том, что картина мира, увиденная глазами даже такого персонажа, как олигофрен Бенджи, помогает читателю выяснить объективную сущность событий, произошедших в семье Компсонов: каждая точка зрения «достраивает» картину событий, внося в нее нечто свое. Так, Бенджамину с его детским, дологическим мышлением, на интуитивном уровне ведомо то, чего никогда не поймет Джейсон и что не доступно последнему: предчувствие беды, безотчетное понимание несправедливости, совершаемой по отношению к Кэдди и по отношению к нему самому. Приведем в пример восприятие Бенджамином эпизода, непосредственно предшествовавшего его оскоплению: Бенжди руководствуется совершенно иным мотивом, у него нет никаких дурных мыслей и побуждений, он лишь хочет поиграть с соседской девочкой, но окружающие его люди превратно понимают его действия и жесты, в силу их собственной испорченности, и подвергают Бенджи унизительному и непонятному для него оскоплению.

Склонность Кэдди отдаться естественному чувству любви, поступить в соответствии со своей земной природой, следствием чего является ее позор – девичье бесчестье – символически изображается в форме упреждающего намека: в эпизоде, изображающем смерть бабушки, когда родители отправили детей из дома, описывается, как Кэдди залазит на дерево, чтобы подсмотреть, что делается в доме, а братья видят снизу ее испачканные в грязи штанишки. Запах деревьев, с которым ассоциируется образ Кэдди в сознании Бенджи, символизирует ее земную, страстную сущность, не чуждую телесной слабости. Таким образом, даже сознание Бенджи вносит в понимание мира нечто значимое.

Аллюзии и реминисценции в романе «Шум и ярость»

Для творческой манеры Фолкнера характерно использование библейских реминисценций и аллюзий. В романе «Шум и ярость» обыгрывается основной христианский миф – страдания Христа как условие следующего за ним духовного очищения людей. Последнее возможно только благодаря христовой жертве – искуплению грехов людей через принятие на себя страданий вместо них. Духовное несовершенство в основном христианском мифе предшествует духовному исцелению. В романе эта библейская символика воссоздается не только при помощи аллюзий – упоминаний, но и через композицию – хронологию событий, последовательность их изложения автором. Авторская датировка 1-й и 3-й частей романа соотнесена с пятницей и субботой Страстной недели, а датировка 4-й части произведения, в которой повествование ведется от имени автора, – с пасхальным воскресеньем. Благодаря этому соотнесению на всем протяжении романа просвечивает основной христианский миф, который затем выходит на поверхность в финальных эпизодах произведения. При этом изображаемые события, приходящиеся на пятницу и субботу Страстной недели, связаны с позором, унижением и испытаниями, выпавшими на долю семьи Компсонов, – любовное увлечение Кэдди, утрата ею девичьей невинности, рождение незаконного, внебрачного ребенка (дочери Квентины), оскопление Бенджамина – из страха, что половой инстинкт может толкнуть идиота на изнасилование какой-нибудь девушки или подростка из числа соседей.

События, совпадающие с пасхальным воскресеньем, соотносимы с авторским осмыслением происходившего и отражают пафос примирения и духовного очищения.

Функции библейских аллюзий:

1) они помогают укрупнить происходящее, вписать его в масштаб общечеловеческой истории, показать значимость национальной истории в масштабе истории всего человеческого рода;

2) помогают автору утвердить неизменность и вечность нравственных законов человеческого Бытия, тот факт, что психика и сознание человека подчиняются универсальным законам, а человеческое сердце движимо теми же порывами и страстями, что и тысячелетия назад.

Все модернистские романы Фолкнера 20-х – 30-х гг. буквально пронизаны аллюзиями. В романе «Шум и ярость» функционируют не только библейские аллюзии. Одними из самых значимых аллюзий являются некоторые символы-лейтмотивы (тень, свеча), восходящие к монологу Макбета из одноименной трагедии Шекспира, так же, как и само название романа [1, с. 432]:

Завтра, завтра и снова завтра –

Так мелкими шажками дни бредут,

Пока не протрубит последний звук времен.

А все наши вчера лишь освещают дуракам

Путь к пыльной смерти. Догорай, короткая свеча!

Жизнь – это тень ходячая, жалкий актер,

Который только час паясничает на сцене,

Чтобы потом исчезнуть без следа; это рассказ,

Рассказанный кретином, полный шума и ярости,

Но ничего не значащий.

(Акт V, сцена V)

Эта аллюзия была творчески переосмыслена Фолкнером: соглашаясь с Шекспиром в том, что большинство людей не способны к объективному взгляду на жизнь, писатель не считал жизнь всего человеческого рода бессмыслицей, он пытался извлечь из нее уроки и помочь сделать это своим читателям.