Родная мать

− Ослабление семейно-родового культа почитания и любви к матери (сиротство, бездомность, безродность). Ослабление института традиционной семьи, в частности, материнства в индустриальном и постиндустриальном обществе.

− Ослабление общественного культа почитания Матери-земли

(хищническое отношение к земле как источнику наживы; «расколдовывание» природы; переход к индустриальной цивилизации и целерациональным ценностям)

− Ослабление религиозного культа почитания Богородицы как небесной заступницы

Благодаря устойчивому характеру материнской вертикали Матрица способна воспроизводить свои базовые стереотипы даже несмотря на разрушение отеческой вертикали. За счёт мощной природной энергии любви в материнской вертикали происходит воссоздание разрушенной отеческой вертикали, соответствующей новым социально-историческим условиям. Так, например, после Октябрьской революции 1917 года прежняя монархическая властная вертикаль была сломана, и в течение 20 лет сформировалась новая советская вертикаль, которая прошла жесточайшую проверку на прочность в период Великой отечественной войны.

Естественная народная вера, естественная привязанность к родной земле, языку и сородичам как основные элементы материнской вертикали являются фундаментальными условиями выживания на территории России; они имеют более консервативный характер, чем политико-правовые условия. Как показывают современные социально-экономические исследования, доминирование материнской вертикали осуществляется именно в доиндустриальную эпоху и существенно ослабевает с началом индустриальной, буржуазно-демократической эпохи[38]. Индустриальная эпоха требует рационально-прагматических установок и ценностей, способствующих эффективному развитию общества и увеличению степеней свободы для его членов. Наивно-доверительное и сакральное отношение к власти, к природе и религиозным культам становится не просто предметом публичной критики в качестве догматической отсталости, а прежде всего перестаёт быть общим умонастроением традиционного социума, не признающим ничего иного и уверенным в своей абсолютной правоте. Индивидуализация общественной жизни неизбежно ведёт к разрушению такого общего (общинного) умонастроения и выработке множества жизненных программ и мировоззренческих установок.

Индустриализация экономики и индивидуализация социальных отношений неразрывно связаны с ростом образованности населения, которая в свою очередь даёт возможность для широкого самоопределения большинства членов социума. Это самоопределение нуждается в новом источнике порядка и законности, справедливости и правды, который был бы понятен и доступен не только отдельному человеку, но и большинству людей, так как конкретная личность нуждается в общении с другими, основанном прежде всего на взаимовыгодных условиях.

Таким источником может быть только человеческий разум как способность понимания того, что происходит в материальном мире по законам причины и следствия (теоретическая способность) и как способность ставить перед собой практические цели и достигать их собственными усилиями (практическая способность). Разумное отношение к миру позволяет конкретной личности противопоставить себя обществу («отстаивать своё Я») для того, чтобы договориться с другими об общих правилах поведения, которые бы не противоречили частному интересу каждого. Этот процесс предполагает понимание общественной жизни как «большой игры» с постоянно растущим количеством игроков и с возможностью совершенствовать правила, а не как заданной свыше, неизменной иерархии отношений господства и подчинения.

О различении понятий «Отечество» и «Родина»

в структуре МТС

В ходе нашего исследования мы обнаруживаем, что в условиях индустриализации экономики и индивидуализации общественной жизни в России XIX века происходит дифференциация «материнской» и «отеческой» вертикалей традиционного сознания, которая находит своё ценностное проявление в разделении «любви к Родине» и «любви к Отечеству». Для традиционного российского сознания эти две любви являются неразделимыми, и одна любовь дополняет и поддерживает другую, но вместе с изменением условий общественной жизни и ростом самосознания граждан «Родина» и «Отечество» начинают сознаваться как разные сущности, находящиеся на разных вертикалях, и имеющих существенные отличия. См. схему властных вертикалей.

Традиционному сознанию важно объединять и мыслить нераздельно «любовь к Родине» и «любовь к Отечеству», чтобы мобилизовывать все силы человека для жертвенного служения своему социуму-государству. Традиционная нацеленность на героизм, на подвиг предполагает постоянную готовность к самопожертвованию ради «Отечества», т.е. государства (действующей системы власти). Но эта общественная установка противоречит естественному стремлению каждого человека к самосохранению. Чтобы ослабить инстинкт самосохранения необходимо усилить готовность к самопожертвованию «любовью к Родине», т.е. естественным чувством привязанности ко всему родному, и прежде всего к родной матери. Когда служба отечеству (внешняя обязанность) сливается с защитой родины (внутренней потребностью) возникает колоссальный энергетический потенциал традиционного социума, который позволяет ему противостоять различным внешним угрозам за счёт беспощадного и очень расточительного использования жизненных сил своих членов. Жизнь, отданная ради общего блага (и не важно − добровольно или нет), представляется в традиционном социуме высшей моральной добродетелью. Но в реальной истории большинство русских людей, отдавших свои жизни ради Отечества, принудительно (под страхом смерти) использовались в качестве бесплатной рабочей силы или пушечного мяса[39].

В русском традиционном сознании Родина и Отчизна чаще всего воспринимаются как синонимы. Даже у великих мыслителей, поэтов России XIX века эти понятия являются взаимозаменяемыми, но при этом уже намечается их смысловое разграничение. Например, известное стихотворение М.Ю. Лермонтова «Родина» (1841) в сохранившемся автографе озаглавлено как «Отчизна». Столпы советского лермонтоведения И.Л. Андроников и В.А. Мануйлов при анализе этого стихотворения вскользь обращали внимание на различия между понятиями родины и отчизны. Так, Мануйлов полагал, что для Лермонтова Родина заключается в жизни народа, в его простом быту. А Андроников отмечал, что для поэта «Его любовь не имеет общего ни с казенным монархизмом, ни со славой империи, купленной кровью “усмиренных”…», т.е. отличается от чувств к отечеству. Исследователь подчеркивал: «если при этом знать, что стихотворение возникло под впечатлением путешествия через Россию после неурожая 1839 г., когда в деревнях ели даже кровельную солому, заключительные строки лермонтовского стихотворения становятся особо значительными»[40]. В лермонтоведении существует мнение о том, что поводом к написанию стихотворения Лермонтовым послужила «Отчизна» А.С. Хомякова (1839 г.)[41].

В этой связи можно высказать гипотезу, что Лермонтов в стихотворении «Родина» по сути выразил отличие между понятиями «Родина» от «Отечество» (Отчизна): «Люблю отчизну я, но странною любовью…».

Начнём с самого популярного вопроса: о какой «странной любви» к отчизне говорит Лермонтов в первой строке стихотворения? Сам он поясняет: «Не победит ее рассудок мой». Эта строка обычно понимается в том смысле, что «мой рассудок» (т.е. лермонтовский) не может победить «ее» (любовь к отчизне). И из этого следует, что, несмотря на рассудочное нежелание любить и ценить свою отчизну, поэт всё же не в силах подавить в себе глубинное чувство любви к родине, ведь не случайно стихотворение впоследствии было названо самим Лермонтовым не «Отчизна», а «Родина».

Мало кто обращает внимание на то, что вторая часть стихотворения начинается с противопоставления «Но я люблю…», которое предполагает рассудочное суждение − «хотя и должен ненавидеть». Это противопоставление будет более понятным и логичным, если мы попытаемся вернуться ко второй строке стихотворения, и попробуем увидеть в ней иной смысл: «Не победит её рассудок мой» − (выделено и курсив А.М.).

О какой победе идёт речь? Кого над кем? Лермонтовского рассудка над любовью к отчизне или «ее рассудка» (т.е. «отчизны») над «моим», т.е. лермонтовским? Мы вполне можем допустить правильность и первого, и второго толкования. Тем более что второе толкование позволяет глубже увидеть внутреннее отношение поэта к своей «отчизне», т.е. к родине и отечеству.

Мы не случайно разделяем понятие «отчизны» на понятия «родины» и «отечества», так как через это разделение будет проясняться типичная для мыслящих людей в России «странность» любви к отчизне. Это действительно «странная любовь»; вовсе не слепое чувство привязанности к родному пепелищу, и не бессознательное (неразборчивое) влечение ко всему русскому, российскому, как это часто бывает.

Итак, мы можем допустить, что во второй строке стихотворения Лермонтов говорит о борьбе «рассудков»: его собственного («мой») и какого-то другого («ее рассудок»), внешнего, общего или «отеческого рассудка», который обычно побеждает индивидуальный рассудок.

«Отеческий рассудок» требует к себе верноподданной любви Лермонтова, т.е. добровольного признания своего превосходства или «победы», и при этом не представляет весомых, убедительных аргументов: почему я должен признать это превосходство над собой? Почему я должен признать свою зависимость от «внешнего рассудка», т.е. от чужого ума?

Скрытый в тексте стихотворения вопрос «почему?» является самым опасным средством в такого рода противоборстве. Поэт вовсе не хочет отказываться от своего «рассудка», от его доводов, т.е. от своей личной позиции, потому что он видит слабость аргументов «свыше»:

«Ни слава, купленная кровью,

Ни полный гордого доверия покой,

Ни темной старины заветные преданья

Не шевелят во мне отрадного мечтанья»

Так, «слава, купленная кровью» тысяч и миллионов простых русских и не русских людей не впечатляет поэта. Почему? Великие, громкие победы прошлого, в том числе и недавняя для Лермонтова победа над Наполеоном, − все они блекнут на фоне унизительного, рабского положения «народа-победителя». Этой славой пользуются лишь немногие избранные, прикрывая своё особое превосходство над послушным большинством. Рассудок поэта не приемлет такого обмана и позёрства.

К тому же «полный гордого доверия покой», наша вековая детская боязнь «раскачивать лодку» и что-то менять в государстве по существу, просто смешна, тем более, когда она прикрывается отеческой заботой обо всём народе, благополучии всех подданных. Желанный «отеческий покой» неизбежно ведёт к умерщвлению всего «беспокойного», оригинального, творческого и самостоятельного, что собственно и происходило в николаевской России. Высказать правду в такой системе − значит, «бунтовать». А как же честному человеку, а тем более поэту-публицисту не писать, не говорить того, что он думает, чувствует, что понимает в этой жизни? Для слабых людей выбор не велик: или молчать, или обманывать себя и других. В обоих случаях личность будет унижена, подавлена, а достоинство потеряно. Для Лермонтова − это было не приемлемо.

И даже «старины заветные преданья», которые всегда близки народному поэту, не порождают у него радостного восхищения, не дают отрады пытливому рассудку. Почему? Смеем предположить, что на фоне мрачного исторического прошлого России поэт хотел бы видеть более светлое настоящее, которое бы приближалось к идеалу («мечтаниям»), а не отдалялось бы от него. Знать и гордиться прошлым хорошо и уместно, когда настоящее лучше или хотя бы когда современники хотят быть лучше, подражая великим героям прошлого. Когда же в настоящем сплошная имитация типа, у нас − «тишь, гладь, да божья благодать», то честолюбивые мечты испаряются как утренний туман, воля парализуется, рассудок деревенеет до состояния «ать, два, три» и постепенно сливается с общим «отеческим рассудком».

Теперь нам очевидно, что «отеческий рассудок» выражает именно властную отеческую вертикаль Матрицы, которая нацелена на принуждение конкретного рассудка к полному подчинению своим требованиям («порядку»). Лермонтов художественно точно показал, что когда личный рассудок человека выходит из-под «отеческой» опеки и начинает мыслить самостоятельно, по-своему оценивать действительность, то его отношение к «отчизне» становится внутренне противоречивым, так как внутри этого понятия происходит разделение на «отечество» и «родину».

Это усложнённое понимание российской общественной жизни начинается среди интеллектуалов ещё в конце XVIII века. Например, Николай Карамзин в своей статье «О любви к отечеству и народной гордости» говорит о трёх видах любви к отечеству: физической, моральной и политической[42]. Первая и вторая из них являются именно «любовью к родине», т.е. естественной привязанностью к родной природе, близким людям, родному языку, обычаям и нравам. А вот третий вид любви – политический будет представлять собой любовь-уважение к государственному порядку, «отечеству». Причём Карамзин обосновывает необходимость политической любви к отечеству с помощью рационально-прагматического аргумента: «Мы должны любить пользу отечества, ибо с нею неразрывно связана наша собственная», «любовь к собственному благу производит в нас любовь к отечеству»[43]. Таким образом, у Карамзина мы находим уже не патерналистскую позицию слепого подчинения государственной власти и безрассудного патриотизма, а сознательное, добровольное признание полезности того государства («отечества»), которое уважает и поддерживает личное благо и личное счастье своих граждан. Именно о таком добровольном и рассудочном патриотизме мечтал и Лермонтов, но ограничивался лишь любовью к родине.

Процесс отделения понятия «родины» от понятия «отечества», происходящий в общественном сознании, является вполне закономерным результатом индустриализации и индивидуализации общественной жизни. В ходе этого процесса ясно осознаётся разделённость «материнской» и «отеческой» вертикалей, и как следствие достигается понимание естественного происхождения любви к родине и искусственное происхождение любви к отечеству как системе государственной власти.

«Отечество», выступающее в виде государственной системы, есть искусственное творение самих людей, искусственное устройство жизни общества, которое зависит от воли его устроителей, а потому может и долгое время сохраняться в неизменности, а может и непрерывно совершенствоваться для их пользы. Чем больше людей участвует в создании государства, тем для большей пользы оно существует. Таким образом, назначение отеческой вертикали становится именно прагматическим, нацеленным на благо каждого гражданина и благо всего общества, а не сакрально-мистическим, прикрывающим насилие властвующей группы над остальным бесправным большинством.

В ситуации распада полуфеодальной российской империи изменение общественного статуса и назначения «отеческой» вертикали оказывается жизненно важным и наиболее существенным модернизационным процессом. Как отмечает академик А.А. Гусейнов, «именно мерой справедливости в решающей степени определяется прочность государственно-политического строя, да и социума в целом»[44]. Эта «мера справедливости» определяется здравым смыслом большинства членов общества и относится прежде всего к властной вертикали как искусственной организации основных жизненных сил людей.

Заключение

Подводя предварительный итог нашему социально-этическому исследованию распада матрицы традиционного сознания в России, начавшемуся в XIX веке, мы утверждаем, что основными причинами этого распада являются объективные процессы индустриализации экономики и индивидуализации общественной жизни. Так как эти социально-экономические процессы протекали медленно и неравномерно на территории России, то и трансформация российского общественного сознания также была очень медленной и затрагивала главным образом крупные города и небольшую образованную прослойку общества.

И только в XX веке начинается ускоренно-революцинный, масштабный распад традиционного сознания, проявившийся в сломе прежней «отеческой» властной вертикали и замене её новой советской властной вертикалью, при сохранении самой традиционной структуры общественной жизни. Матрица традиционного сознания сохранялась в России почти до конца XX века потому, что объективный процесс индустриализации экономики не сопровождался процессом индивидуализации общественной и личной жизни. Патерналистские установки традиционного сознания консервируют и политическую, и экономическую и социальную сферу общественной жизни, и тем самым превращают общество в закрытую систему с растущим внутренним напряжением. Без расширения личных и общественных свобод закрытая система доходит до катастрофического состояния полного разрушения. В XX веке Россия пережила две таких революционных катастрофы, осмысление которых очень актуально для современного гуманитарного знания и для будущего нашей страны.