Обретения и утраты при смене форм коллективной памяти

«Культура — сверхиндивидуальный интеллект — представляет собой меха­низм, восполняющий недостаток индивидуального сознания и, в этом отно­шении, представляющий неизбежное ему дополнение» [33, с. 579]. Культу­ра — форма коллективной памяти. В разные эпохи механизм культуры, обеспечивающий сохранение и передачу коллективной памяти, работал в различных режимах: в режиме устной традиции, письменной фиксации, ти­ражирования информации и, в настоящее время, также в режиме функцио­нирования глобальной информационной сети. То виртуальное пространство, которое академик Вернадский называл ноосферой Земли (по аналогии с биосферой — органической жизнью, атмосферой — воздушной оболочкой, стратосферой и т. д.), то есть окутывающей планету сферой разума, сегодня стало так же доступно для нашего интеллекта, как атмосфера для легких. Сегодня получение информации, циркулирующей в электронных сетях, в силу ее всеохватности, вседоступности, удобства извлечения постепен­но вытесняет потребление информации, содержащейся на традиционных носителях. Безусловно, тем, кто воспитан на культуре Книги, сейчас труд­но принять, что «скаченная» с интернет-сайта информация может ее за­менить, но в перспективе все возможно. В любом случае, Интернет - это не дополнение к книгохранилищам, видеотекам и фонотекам, а совершенно самостоятельное культурное пространство, вырабатывающее свои прави­ла поведения, свою этику, рекрутирующее своих «запойных»... уже не чи­тателей, а посетителей (можно сказать, обитателей даже). И в этом про­странстве можно наблюдать, как на новой основе возрождаются некоторые свойства человеческой коммуникации, утраченные на предыдущих сту­пенях эволюции.

148 Глава 7. Преодоление тяготения «Гутенберговой галактики»

Общеизвестно, что эпохе тиражированных изданий, наступившей с развитием книгопечатания (торжеством так называемой «Гутенберговой галактики»), пред­шествовала эпоха уникальных рукописных книг. Письменной же культуре, запе­чатлевшей себя в манускриптах, предшествовала культура устной традиции, то есть культура фольклорная. Эти изменения провоцировались, в первую очередь, стремлением к более надежному закреплению информации, в этом смысле куль­тура во все века была информационной. Для появления письменности, без кото­рой тысячелетиями обходились некоторые весьма развитые цивилизации (напри­мер, доколумбова, доинкская цивилизация Америки), должна была возникнуть необходимость в ней, а таковая, по мнению Ю. М. Лотмана, могла сложиться при следующих обстоятельствах:

■ в нестабильных исторических условиях;

■ при динамичных и непредсказуемых обстоятельствах;

я в случае потребности в переводах, возникающей при длительных контактах с иноязычной средой, и т. п.

В таких условиях устная традиция, опиравшаяся на норму, на обычай, уступала место письменной фиксации. Акцент при этом перемещался на эксцесс, на стрем­ление удержать в памяти необычное, не рядовое. На смену устным преданиям, из поколения в поколение сохранявшим в пароде знание о древних событиях, о не­зыблемых правилах существования, пришла записанная история. Она складыва­лась как набор казусов, увязанных между собой за счет внимания пишущего к причинно-следственным связям, которые с позиции данного автора выглядели объективными, но объективно могли бы оказаться выстроенными и в совершенно иные последовательности.

Каждый из способов закрепления и передачи знаний обладает своими достоин­ствами и своими недостатками. Недостатки возмещались новыми техническими возможностями, а достоинства в каких-то случаях возрастали, но в каких-то и утрачивались. Безвозвратно? Или можно ожидать возвращения их на новом вит­ке развития? Во всяком случае, в любом продвижении «вперед и выше» всегда есть как обретения, так и утраты, и это неискоренимо.

Преимущества письменной культуры перед фольклорной, а тиражированной пе­ред уникальной для рационального сознания очевидны и не нуждаются в доказа­тельствах. Конечно же, тиражированная культура стала доступной для несравнен­но большего числа людей, а письменная культура сохранила для нас множества великих мыслей прошлого, породила литературу, историю и закрепила знания, до­бытые в различных областях науки. В обоих случаях развитие информационных технологий (а что же такое письменность и книгопечатание, как не информацион­ные технологии?) стимулировало образование, если не всегда вглубь, то уж вширь — определенно. Куда полезнее заострить внимание на значительно менее очевидных для поверхностного взгляда утратах. А они всегда возникали — как с прекращени­ем устной традиции, так и с переходом на тиражированную печатную продукцию.

При фольклорной культуре необходимость помнить большой объем информации невероятно развивала емкость и оперативность памяти. Когда такая необходи­мость отпала, память без соответствующей практики утратила свою силу, передо­веряя запоминание письму, тексту. Но в повой ситуации, из которой ушла тради-

Обретения и утраты при смене форм коллективной памяти 149

ция, таилась опасность и для получателя информации. Когда мы совсем ничего не знаем о том, что вынуждены читать, мы в этом тексте мало что и поймем — попробуйте воспринять страницу вузовского учебника по высшей математике, если вы, к примеру, художник. При переходе на письменную фиксацию знаний распалось сдерживаемое традицией информационное поле, общее для того, кто сообщает информацию (адресанта), и того, кто ее получает (адресата). Тепереш­ний посредник их в виде отчужденного текста не имеет возможности по ходу со­общения что-либо пояснить читателю. Такая возможность сохранилась сегодня разве что у лектора, чувствующего свою аудиторию, — поэтому, возможно, так и живуча эта атавистическая форма передачи знаний.

Читать, понимая, можно, только если мы предварительно имеем хоть какое-то представление о том, чему посвящен данный текст. Тогда этот текст «напоми­нает» нам о нашем знании и, возможно, его расширяет. Так обстоит дело даже с литературным произведением: наслаждаться прекрасным языком, совершен­ной композицией и прочими эстетическими достоинствами мы способны, если автор книги пишет в знакомой и понятной нам стилистике, пользуется при­вычными литературными приемами. Если же его жанр, стиль или художествен­ные приемы совсем незнакомы и совершенно чужды нам, то и к его опусу мы отнесемся как к абракадабре. Это относится и к произведениям в любой обла­сти искусства. Так часто проходят мимо нас не ассимилированные сознанием, по потенциально достойные наших умственных и нравственных усилий про­изведения! Однако научиться читать, не «припоминая» знакомое, а абсолютно новый для восприятия материал — далеко не всегда и всем под силу.

Обычно для того чтобы понять кем-то созданное, нам необходимо иметь в этом вопросе хоть какой-то предварительный опыт. Из этого видно, что письменная культура действительно ориентирована в прошлое, в ней сильна опора на опыт, на прецедент, на следствие из уже ранее известной причины и т. п. Свидетель­ством тому и утверждение в письменной культуре такой науки, как история — «одного из побочных результатов возникновения письменности» (Ю. М. Лотман).

В отличие от этого, устная культура ориентирована в будущее: в ней сильны мо­тивы гадания, предсказаний, пророчеств, существования в циклическом и пото­му отчасти узнаваемом времени. Устная традиция вообще обладала мощной куль­турой прогнозирования, чему способствовало то, что мир устной памяти насыщен сложно толкуемыми символами. С облегчением запоминания при переходе на письменную фиксацию способность к истолкованию многих символов оказалась утраченной, и «может показаться парадоксальным, но появление письменности не усложнило, а упростило семиотическую структуру культуры» [29, с. 367].

В фольклорной культуре при анонимности исходного варианта информация ва­риативна, она творчески перерабатывается каждым ее носителем и отражает чер­ты его личности. Она непосредственно обращена к воспринимающему ее созна­нию, оперирует символическими структурами, глубоко укорененными как в культуре, так и в психике адресата. Она пластична, открыта для новых перера­боток и переосмыслений, органично вписывается в сложившуюся картину мира. На первых порах даже при переписывании манускриптов еще допускались неко­торые расхождения копии с оригиналом. Это было инерцией устной культуры: еще не изжила себя полностью традиция анонимности, и переписчик мог всту­пать в диалог с автором на страницах его книги; переписчик мог также пояснить

150 Глава 7. Преодоление тяготения «Гутенберговой галактики»

что-либо, если ему казалось, что для современников какое-то место текста стало непонятным; мог сократить какой-то эпизод, а какой-то развить по своему усмот­рению. Понятно, что в серии таких списков первоначальный текст мог претер­петь значительные трансформации, ставшие результатом работы над ним не од­ного переписчика. Всему этому положило конец книгопечатание — человечество вошло в так называемую «Гутенбергову галактику».

Еще легче обозначить утраты и при переходе от создания манускриптов к кни­гопечатанию. Тиражированная машинным способом информация имеет теперь единый прототип и строго закрепленное авторство. Но если в не вполне бук­вально повторяемых списках мог со временем исказиться фактический смысл какого-то эпизода, то при печати искажается культурный смысл всякой инфор­мации: быть восполнением индивидуального сознания. В каждом отдельном экземпляре такая информация механистична, обезличена, социально, полити­чески и экономически зависима. Размноженная огромными тиражами однотип­ная информация нивелирует личность адресата, формируя в нем «мозаичное сознание» (А. Моль), механически составленное из случайных фрагментов, на­угад выхваченных из потока, «омывающего» некритичное восприятие.

«Тиражированность» культурной информации порождает проблемы массового сознания со всеми присущими ему пороками косности, ксенофобии, уравнитель­ности, упрощения до вульгаризации, профанации художественных, культурных и моральных ценностей (Г. Маркузе, М. МакЛюэн, Ж. Бодрийяр и др). Конечно, это не означает, что в свое время Гутенберг сотворил зло и что следует отказаться от книг. Великому философу Спинозе принадлежат замечательные слова, выра­жающие жизненное кредо, которое сводится к тому, чтобы не восхищаться, не негодовать, не отворачиваться, но — понимать. Вот мы и пытаемся понимать каж­дое явление с разных сторон, не обесценивания его, но и не восхищаясь до потери критичного отношения.

Можно сказать, что диалог Платона «Федр», в котором Сократ касается вреда пись­менности, наносимого ею памяти, в еще большей степени обнажает ситуацию, ко­торую он не мог тогда предвидеть, — влияние на формирование массового созна­ния механического тиражирования информации. Сократ повествует о божественном Тевле, открывшем египетскому царю науки. Но на его слова о пользе письма царь отвечает: «Ты даешь ученикам мнимую, а не истинную мудрость. Они у тебя будут многое знать понаслышке, без обучения, и будут казаться многознающими, остава­ясь в большинстве невеждами, людьми трудными для общения...» [цит. по 29, с. 369].

Сказанное распространяется па любое массовое производство однотипных предметов, несущих нивелированную информацию: на производство серий­ных промышленных изделий, тиражирование кинокопий и репродукций объек­тов изобразительного искусства, на любое массовое производство сошедших с конвейера изделий.