Основы философии 9 страница

Многообразие и противоречивость бытия человека таковы, что его нельзя втиснуть в самую изощренную систему понятий, определений и описаний. Философское понимание человека никогда не станет чем-то однозначным именно потому, что единый ответ на этот вопрос исключается предельной противоречивостью наше­го бытия. С одной стороны, трудно отбросить уничижительные оценки тех, кто, подобно Ницше, считает человека «еще не опре­делившимся животным», или, подобно А.Гелену, склонен согла­шаться с тем, что некоторые фундаментальные внешние свойства человека представляют собой стабилизировавшиеся на всю даль­нейшую жизнь свойства эмбриона.*

* См.: Гелен А. О систематике антропологии // Проблемы человека в запад­ной философии. С. 174—176.

Но нельзя только в животных сторонах жизни человека, в био­логических элементах его бытия искать решение его проблем. Страсть, жизненный порыв, «воля к жизни» не ведут ни к чему другому, кроме самих себя, т.е. стремлению жить любой ценой, даже ценой попрания тех ценностей, которые и придают бытию человека смысл. Напротив, высший акт самоутверждения личнос­ти заключается в жертвенности, в том, чтобы принять страдание и смерть, но не изменить своему человеческому призванию. Наше бытие и становится в высшей степени человеческим именно тогда, когда мы начинаем понимать, что «Я», личностное начало являет­ся чем-то большим, чем собственная жизнь. Таков парадокс: чело­век обретает себя как личность, только теряя себя как биологичес­кую особь.

Исключительное значение, приписываемое ныне биологичес­ким (здоровье, жизнь) и экономическим (полезность, организо­ванность) ценностям, связано с тем, что они постоянно находятся под угрозой. Однако признавая животрепещущую актуальность этих проблем, не следует переоценивать их значение. Конечно, необходимо, чтобы любой, самый обыкновенный индивид имел возможность избежать социальной или психологической нищеты и получил доступ к высшим ценностям. Вместе с тем, удовлетво­рительное решение биологических и экономических проблем, что обычно именуется счастьем, не может быть высшей ценностью. Самые благополучные с этой точки зрения общества свидетельст­вуют, к какому духовному застою и нравственному маразму они могут привести. Трудно даже представить, какой взрыв отчаяния и безумной паники ожидает их, если это благополучие окажется под угрозой.

Взятое само по себе, счастье как бы «зажато в тиски» между индивидуальным эгоизмом и зависимостью от коллектива: либо мое спокойствие любой ценой, либо счастье под опекой государст­ва, либо то и другое одновременно. В любом случае отказ от свободы ради эгоизма или безопасности побуждает человека к от­ступничеству от своего предназначения и, что еще хуже, ставит его на путь предательства самому себе.

Существует очень много людей, писал Фромм, ни разу в жиз­ни не испытавших счастья. Но нет таких, кто бы ни разу не стра­дал. Поэтому любовь людей друг к другу нераздельно связана с сочувствием. Где нет любви, там не может быть сопереживания, сострадания. Противоположность сопереживанию — равнодушие, безразличие, в которых Фромм видел патологическое состояние шизоидного характера. Речь идет о действительно одном из двух важнейших модусов подлинно человеческого существования — сострадании, любви к людям, каждому из тех, кто вместе с нами и так же, как и мы, обречен нести свой крест в этом мире. А то, что называют любовью к индивиду, нередко оказывается всего лишь зависимостью. «Кто любит лишь одного единственного человека, не любит никого» (71. С. 387).

Вторым модусом подлинного человеческого бытия следует на­звать свободу. Лучше всего об этом написал Сартр. «Мы одино­ки, и нам нет извинений. Это и есть то, что я выражаю словами: человек осужден быть свободным. Осужден, потому что не сам себя создал; и все-таки свободен, потому что, однажды брошен­ный в мир, отвечает за все, что делает».*

* См.: Сумерки богов. М., 1989. С. 327.

Сострадание, сочувствие, единение с теми, кто образует чело­веческую реальность нашего бытия, с теми, с кем нас объединяет историческая память, общность языка, веры, почвы, судьбы, т.е. со своим этносом; и свобода как способность творить понимание, выбирать, принимать на себя ответственность за все, с чем или с кем мы связаны. Вот то в человеческом бытии, что позволяет со­хранять надежду: веру в себя и надежду на себя. Ибо нет у чело­века других оснований для надежды.

4. Смысл и ценность жизни человека

Имеет ли жизнь человека какой-либо смысл и ценность? Стоит ли жизнь того, чтобы жить? Эти вопросы не покидают страницы философской литературы.

Среди тех, кто положительно решает вопрос о смысла жизни, можно встретить такие ответы: смысл жизни — в согласии с соб­ственной природой и удовлетворении потребностей, в получении наслаждения и радости, в развитии творческих способностей и труде на благо общества. И наконец, можно встретить взгляд, согласно которому смысл жизни — в самом существовании. Уже этот перечень философских мнений свидетельствует о том, насколь­ко противоречивы оценки цели жизни.

Не менее многочисленны и разнообразны отрицательные оцен­ки ценности человеческой жизни. В XIX в. самые пессимистичес­кие оценки жизни дали два немецких философа Шопенгауэр и Э.Гартман. Говоря о пессимизме в оценке жизни, следует дать его определение. Пессимизм — это философское направление, кото­рое в противоположность оптимизму рассматривает мир с отрица­тельной стороны, как безнадежно погрязший во зле и страдании, а жизнь человека — бессмысленной.

Одно из первых выражений пессимизма дано в Ветхом Завете, в книге Екклезиаст. «Суета сует, — все суета». «Во многой муд­рости много печали; и кто умножает познания, умножает скорбь». «И оглянулся я на все дела мои, которые сделали руки мои, и на труд, которым трудился я, делая их: и вот, все — суета и томле­ние духа, и нет от них пользы под солнцем» (11. Гл. 1:2; 1:18; 2:11).

В XIX в. пессимистический взгляд на человека приобрел фи­лософскую направленность. Мир лежит во зле, и человек не в состоянии что-либо изменить. Зло присуще миру в силу его сущ­ности, и жизнь человека неотделима от страдания и скорби.

По мнению Шопенгауэра, в основе мира заложена воля, стрем­ление к внешнему выражению. Мир — это объективация воли. Но всякое стремление имеет своим источником неудовлетворен­ность. Человек проявляет волю в том случае, когда его потребнос­ти не обеспечены и он вынужден действовать в поисках средств их удовлетворения. В свою очередь неудовлетворенность свидетель­ствует о напряжении и страдании. Таким образом, природа чело­века содержит в себе вечное напряжение и страдание, при этом – низменное страдание, своеобразный ненасытный голод.

Удовлетворив свой желудок, человек попадает в объятия скуки, ибо, как правило, в силу своей материальной природы, у людей нет таких возвышенных желаний и потребностей, которые требуют без остатка всей жизни, всех помыслов и каждой минуты.

Страдания жизни обостряются их осознанием. Чем развитее человек, тем глубже его страдания. Шопенгауэр почти дословно повторяет Екклизиаста: кто умножает познания, то умножает и страдания.

С точки зрения Шопенгауэра, даже удовольствие отрицательно, ибо оно иллюзорно, лишено положительного содержания и означает отсутствие страдания. Реально лишь зло, добро есть отрицание зла. Отсутствие страдания человек воспринимает как удовольствие, как добро. Но для мира, для человека существенно не то, что отсутству­ет, а то, что им присуще, это страдания, болезни, горести и мучения.

«Мы похожи на ягнят, которые резвятся на лугу в то время, как мясник выбирает глазами того или другого, — писал Шопенгау­эр, — ибо мы среди счастливых дней не ведаем, какое злополучие готовит нам рок — болезнь, преследование, обеднение, увечье, сле­поту, сумасшествие и т.д.». «Кто хочет подвести итог своей жизни в смысле благополучия, должен вести счет не по пережитым им на­слаждениям, а по количеству избегнутых им зол» (82. С. 106, 198).

Хотя, как думает Шопенгауэр, не жить лучше, чем жить, он не предлагает самоубийство в качестве избавления от мира и страда­ний. Следуя буддийской философии, он предлагает подавление воли, отказ от желаний как лекарство от мирового зла. Мировое зло держит на крючке того человека, который думает жить в свое удовольствие, но оно бессильно против тех, кто добровольно от­казывается от наслаждений, удовольствий, желаний. Идеалом для Шопенгауэра оказывается буддийское бесстрастие.

Другой представитель философского пессимизма — Э.Гартман, который доказывал, что сущностью мира является бессознатель­ное. Оно объективируется в мире, порождая в конечном счете лю­дей с их сознанием. Последние целью жизни считают счастье, но оно недостижимо.

На пути к пониманию этой простой истины люди, по Гартману, проходят три стадии: 1) наивная вера детства, когда верят в достижение в этом мире счастья; 2) юношеские годы, характери­зующиеся убеждением, что счастье возможно после смерти и 3) зрелость с его предположением, что счастье возможно в одном из последующих периодов мирового развития.

Гартман разъяснял, что все эти стадии веры в счастье ложны, так как мир так устроен, что в нем больше зла, чем радости, и его не переделать. Человек не в состоянии избавиться от своих по­требностей, и каждая потребность должна быть удовлетворена. Само удовлетворение потребности — лишь мгновение в непре­рывном обнаружении все новых и новых желаний. Такие жела­ния — существенная черта жизни, ее своеобразное проклятие, делающее пребывание индивида на этом свете трагедией. Даже удовлетворение потребностей — это истощение организма, его нервной системы, органов чувств, разрушение мозга, перенапря­жение сердца и т.д. За все радости, успехи люди должны платить собственным здоровьем, прожитыми годами, истощением интел­лектуальной энергии, деформацией наследственности.

В жизни люди ценят здоровье, молодость, семью, любовь и богатство. Но что они такое? Здоровье — это отсутствие болезни, молодость — отсутствие старости, семья — отсутствие холостяц­кой озабоченности и т.д. Таким образом, здоровье, молодость, семья, любовь и богатство — это всего лишь отрицательные сто­роны болезней, старческой немощи, холостяцкого одиночества, ненависти и бедности. И поэтому не удовольствие, а болезнь, не­мощь, одиночество, ненависть и материальная нужда подлинные хозяева в жизни. Так кому нужна такая жизнь? В чем ее цен­ность? Жизнь в ценностном отношении ниже небытия.

Гартман не верит в пользу мирового прогресса. Культура только портит людей. Самые счастливые народы состоят из дикарей и варваров, а в цивилизованных странах наиболее счастливы необ­разованные люди. Чем больше человек знает, чем он культурнее, тем меньше он доволен жизнью.

Гартман один из первых указал на то, что ни наука, ни искус­ство не делают людей счастливыми. Наука вырождается в теоре­тические конструкции, недоступные для среднего человека, а ее приложения в виде техники несут комфорт, но не надежность и устойчивость в жизни. Что касается искусства, то оно превраща­ется в средство развлечения, в своеобразный опиум, с помощью которого люди пытаются спастись от скуки.

Нет надежды и на мировой прогресс. Тем стадиям иллюзорной веры индивида в счастье, по мнению Гартмана, соответствуют три стадии в жизни человечества: древность, Средние века и Новое время. Гартман заключает: «После трех стадий иллюзий, надеж­ды на положительное счастье человечество, наконец, увидит без­умие своих стремлений и, отказавшись от положительного счас­тья, будет стремиться только к абсолютной безболезненности, к Нирване, к ничто, к уничтожению» (79. С. 421).

При всей оригинальности позиции, на наш взгляд, пессимизм Шопенгауэра и Гартмана недостаточно глубок и обоснован. Ко­нечно, смысл и ценность жизни переосмысливаются в различные исторические эпохи. И своими трудами они как раз обратили вни­мание на необходимость отказа от абсолютизации того или иного смысла и ценности жизни. А то, как понимается смысл и ценность жизни — это определяется контекстом исторической эпохи. Те ценности, в которые верил буржуа в XIX в., оказались узкими, но это не значит, что жизнь имеет отрицательную ценность и что лучше не жить, чем жить. Скептически относившийся к Шопен­гауэру как философу, М.Хайдеггер разъяснял, что философия не должна стоять на позициях нормального человека (обывателя). «Этот нормальный человек принимает свои маленькие приятства за мерило того, что должно считаться радостью. Этот нормаль­ный человек принимает свои худосочные испуги за мерило того, что следует расценивать как страх и ужас. Этот нормальный человек принимает свой сытый комфортик за мерило того, что может считаться обеспеченностью и соответственно необеспеченностью» (76. С. 343-344).

И Хайдеггер требует, чтобы философия в подходе к смыслу и ценности жизни исходила не из поверхностных явлений, а из специфики человеческого бытия. Чего же требует само человеческое бытие?

Человеческое бытие характеризуется тем, что вся ответственность за него лежит на людях. Предпринимаемые человеком проекты, выбираемые способы решения конфликтных ситуаций ни когда не были и в принципе не могут быть безошибочными. Они всегда заключают в себе определенную долю риска. Но это не значит, что в руках человека все вырождается, вырождается он сам и снижается уровень его нравственности. Наоборот, бытие человека неразрывно связано с культурой, созиданием ценностей, а также критическим осознанием собственных достижений и промахов. И это позволяет людям шаг за шагом устранять то, что они не доделали или пересолили.

Хайдеггер различает два вида пессимизма: «пессимизм от силы и как сила» и «пессимизм от слабости и как слабость» (76. С. 93).

Пессимизм Шопенгауэра и Гартмана – это от слабости и как слабость, это абсолютизация признания бессмысленности человеческого бытия и никчемности жизни людей. Он противоестест­вен для общества и в лучшем случае выражает духовный кризис потерявшего себя человека.

Пессимизм от силы и как сила — относительный пессимизм, – сторона широкого спектра мироотношения. Он выражает собой состояние человека, знающего, во имя каких ценностей стоит жить и бороться и одновременно понимающего, что такая жизнь и борьба не могут завершиться абсолютным царством добра. Если победа и успех — светлая сторона человеческой деятельности, то риск, ошибки, заблуждения – все это ее негативная сторона. И к ней следует относиться с полным сознанием как к существенной черте общественной жизни.

Один из последователей французского экзистенциализма А. Камю пишет, что человеку суждено нести «крест несчастья и факел надежды». Он должен «улучшать в мироздании все, что может быть улучшено. Но и после этого, даже в самом совершенном обществе, будут умирать невинные дети. При всем желании человек способен лишь арифметически уменьшить количество горя в мире. Но несправедливость и страдания останутся, и, сколь бы ограниченны они ни были, они не перестанут быть причиной соблазна. Вовек не умолкнет «отчего?» Дмитрия Карамазова» (34. С. 354).

Смысл существования – в самом существовании, в самом бытии человека, и ценность его жизни — в способности, несмотря на все трудности, совершенствуя мир, совершенствоваться самому.

Тема V. ОБЩЕСТВО КАК СОЦИАЛЬНО-ПРАКТИЧЕСКИЙ СПОСОБ БЫТИЯ ЧЕЛОВЕКА

Социально-практический способ решения жизненных проблем обусловил собой становление человека и существенно повлиял на его биологические качества. Но что собой представляет социально практический способ бытия и какое место в нем занимает общественное производство, которое невозможно без технологии и экономики, общественного разделения труда и управления? И наконец, каковы связи общественного сознания с этим миром — второй природой?

1. Бытие человека и общественное производство

Существование животных непосредственно определяется природой, вместе с которой изменяется и животный мир. Человек рвет с естественным образом жизни и создает свой, социально-практический способ существования, в процессе которого он изменяет природу и меняется сам.

Как же сформировался социально-практический способ бытия, какое место в нем занимает общественное производство и какую роль оно играет в жизни людей?

Исходный рубеж и животного, и социально-практического образа жизни образуют потребности. Это часто приводит к выводу о тождественности потребностей животного и человека. Так, Гольбах полагал, что потребности людей заложены в их opганизме и они не в состоянии уйти от этого. «Что бы ни предпринимал человек, какие бы учреждения он не изобретал, какие бы средства ни применял, чтобы улучшить свой удел, – ему никогда не выйти за пределы своей природы» (24. Т. 2. С. 109).

Гегель разъясняет, что потребности человека принципиально отличаются от потребностей животного. «Животное находит не­посредственно в готовом виде то, что ему нужно для удовлетворения потребностей; человек же, напротив, относится к средствам удовлетворения своих потребностей как к чему-то порожденному и сформированному им» (21. Т. 1. С. 130).

Гегель, конечно, преувеличивает, когда утверждает, что человек абсолютно свободно творит средства удовлетворения своих потребностей. Но он прав в том отношении, что люди, несомненно, выходят за пределы своей природы, биологических (витальных) потребностей. Если потребности животного коренятся в его организме, то потребности человека формируются трудовой дея­тельностью и поддерживаются всем богатством культурных ценностей. Даже витальные потребности, уходящие корнями в его биологические влечения, социально оформлены, облагорожены и окультурены. Так, удовлетворение потребности в пище достигает­ся соответствующим ее приготовлением и сервировкой стола.

Социально-практический способ бытия человека формируется за счет становления у него целого ряда общественных потребнос­тей и прежде всего потребности в труде и средствах производства. Трудности жизни сплачивают людей в трудовые коллективы, дик­туя им определенные нормы социальных отношений. Только в рамках сообщества, путем напряжения психических и физичес­ких сил люди могут наладить относительно сносную и устойчи­вую жизнь. Таким образом, социально-практический способ бы­тия формируется как единственно возможная форма регулирова­ния отношений человека с природой.

Противоречие между общественными потребностями и средст­вами их удовлетворения лежит в основе проблемных ситуаций, хозяйственных задач, которые определяют характер трудовых усилий, выбор способов их решения. Например, проживание на берегу рек, периодически меняющих свой уровень, ставило земле­дельцев в трудное положение. Им приходилось строить дамбы и плотины, чтобы оградить себя от затопления и регулировать сток вод. Даже отдельное поселение не в состоянии собственными си­лами возводить такие сооружения. Нужна кооперация усилий ряда деревень. Своим следствием это имеет формирование обществен­ных органов, представители которых берутся за организацию работ, порядок на стройках, питание строителей и т.д. Характер хозяйственной задачи определяет и социально-практический спо­соб ее решения и содержание трудовых усилий коллектива земле­дельцев.

Природа образует естественную основу для хозяйственных за­дач, но проблемы ставят люди. Они могут покинуть берега негос­теприимной реки. Но могут и втянуться в борьбу со стихийными силами природы, и тогда у них появляется опыт строительных работ, организация труда и управления населением. Такой опыт закрепляется общественными учреждениями и появлением соци­альной группы распорядителей.

В социально-практическом способе бытия главенствующую роль играет общественное производство. Оно выделяется в относитель­но обособленную сферу общественной жизни В ней прежде всего развивается система орудий, в которой закрепляется разделение труда между работниками производства и аккумулируется их про­изводственный опыт.

Общественное производство – это прежде всего реальное воз­действие человека на природу, в процессе которого он создает необходимые вещи. В своих усилиях человек полагается на ору­дия труда. Они известны ему, и поэтому он может судить о пос­ледствиях своего воздействия на природу.

По мере усложнения общественных потребностей растут мас­штабы преобразования природного вещества и удлиняется сама цепь последовательных операций по изготовлению средств их удов­летворения. Но как бы ни усложнялся процесс производства (само­лета, телевизора и т.п.), в конечном счете — это переформирова­ние природного вещества в полезные для общества вещи.

Для понимания того места, которое занимает общественное производство в жизни людей, важно осмысление их формообразующей деятельности.

К. Маркс писал: «Человек в процессе производства может дей­ствовать лишь так как действует сама природа, т е. может изме­нять лишь формы веществ» (44. Т. 23. С. 51—52).

В конечном счете человек, действительно, не может не действо­вать по законам природы. Но для понимания социальной сущнос­ти его производственной деятельности важнее иное. Человек про­рывает узкий для него горизонт природы, его не удовлетворяет стихийное, естественное формирование веществ. И он организует технологический процесс, позволяющий ему к естественным свой­ствам веществ добавлять искусственные, делая природный мате­риал социально полезным. Человек продолжает формообразующий процесс в материальном мире, но вместо естественных форм творит искусственные, создавая культурно полезные вещи.

Для Маркса дерево как природный материал приобретает «чув­ственно-сверхчувственное» свойство лишь в тот момент, когда сде­ланный из него, например, стол становится товаром. «Форма де­рева изменяется, например, когда из него делают стол. И тем не менее, стол остается деревом — обыденной, чувственно восприни­маемой вещью. Но как только он делается товаром, он превраща­ется в чувственно-сверхчувственную вещь» (44. Т. 23. С. 81).

Конечно, превращение стола в товар добавляет к его свойствам еще одно — экономическое, но тем не менее, стол и до того, как стать товаром, обладал социальным качеством. Форма стола — это та принципиальная добавка к природному материалу, которая делает дерево качественно новым объектом материального мира. И эта новизна обнаруживается в том, что под влиянием стола как важного условия работы и быта у людей формируется определен­ная потребность, которая в совокупности с другими делает их культурными существами. В потреблении созданных ими вещей развиваются сами люди, возвышается их духовно-культурный облик.

Еще раз возвращаясь к вопросу о месте общественного произ­водства в социально-практическом способе бытия, следует под­черкнуть, что именно оно, начинаясь под влиянием нужды, в силу своего характера окультуривает и облагораживает витальные и порождает новые, чисто культурные потребности. Не потребность, а общественное производство занимает ведущее место в жизни человека. Сформированное в общественном производстве богатст­во материальных ценностей – основа общественных потребнос­тей. Каждая такая ценность (кузнечный молот, швейная машин­ка, жилой дом, стадион и т.д.) — составная часть общественной культуры и в силу этого она стимулирует не животную, а соци­альную активность. В производимых человеком вещах материа­лизуются, объективируются его намерения и замыслы. В матери­альных ценностях духовная жизнь работников производства ста­новится как бы открытой книгой для всего общества. Представле­ния и понятия отдельных людей приобретают общезначимый, об­щественный характер. В потреблении материальных вещей не просто удовлетворяются потребности, но и вырабатывается об­щепринятый стиль поведения, расширяется кругозор и растет куль­турный уровень населения.

Переходя к вопросу о роли общественного производства в жиз­ни человека, прежде всего следует отметить, что как в потребле­нии шлифуются и расширяются потребности, так в труде форми­руются и развиваются его способности.

Общественные способности многообразны. Общественная жизнь требует от людей способности работать в коллективе, понимать как самого себя, так и окружающих, выполнять те обязанности (трудовые, гражданские, семейные и т.д.), которые налагает общество на индивидов. Особое значение имеет способности произ­водительно трудиться.

Производственные способности, навыки к труду лежат в осно­ве рабочей силы и являются результатом развития общества. Они образуют внутреннее условие производственной деятельности и свидетельствуют о готовности к ней.

Производственные способности не падают в готовом виде с неба. Они — результат целенаправленной работы общества. В целях развития производства оно организует подготовку высококвали­фицированных работников. И пока общество сознает приоритет производства над потреблением, расширяется круг способностей человека, повышается его творческий потенциал. Тем самым при­умножается духовное богатство личности.

Крайне ошибочно отрывать способности от потребностей и тем более противопоставлять их друг другу. Общественные потреб­ности без способности людей их удовлетворять — мечта, пустое желание, каприз и произвол. С другой стороны, и способность без цели, без смысла и значимости — слепа.

Общественная способность высокопроизводительно трудиться давно уже стала важнейшей потребностью общества. Наряду с потребностью в труде и орудиях труда, в общении и нравственных нормах, красоте и истине потребность во всестороннем разви­тии своих способностей входит органической частью в предмет­ность человека как социокультурного существа.

Производственная деятельность — основополагающий фактор в развитии человека. Именно здесь природа человека обогатилась социокультурными свойствами, совокупность которых и выража­ет его предметность, или определяет его как особый предмет материального мира. Если физические тела отличаются физическими свойствами, а биологические существа – биологическими потреб­ностями, лежащими в основе их активности, то гордостью челове­ка являются его культурные потребности, его способности совер­шенствовать себя и преобразовывать природу и нести за это ответ­ственность как перед собой, так и перед природой.

Завершая вопрос о роли общественного производства в соци­альном бытии человека, нужно отметить следующее. Во-первых, преобразуя природу, люди вместе с этим меняют условия своего существования, совершенствуя свои способности и возвышая по­требности. А это открывает перед ними новые горизонты в освое­нии природного мира. Общественное производство лишает человека возможности отложить в сторону свой рабочий инструмент и почить на лаврах. Социально-практический способ бытия обрека­ет людей на вечное беспокойство.

Во-вторых, чем значительнее прогресс в общественном производстве, тем разительнее контраст между биологическим и социокультурным существованиями, между индивидуальной конечностью и социокультурной бесконечностью. Природе индивида невыносима мысль, что созданное его рукой сохранится и переживет его.

Общественный, культурно развитый человек думает иначе. Хотя Гольбаху и не посчастливилось раскрыть социальную сущность труда, он высказал замечательно правдивые слова о его значении для человека: «Человек создан для деятельности. Этого требуют его собственные интересы. Праздность повергает человека в со­стояние расстройства и недомогания, которое называется скукой. Поэтому человеку необходима жизнь, полная труда. Только жизнь, посвященная труду на пользу общества, делает его достойным уважения в глазах других людей» (24. Т. 2. С. 81).

И в-третьих, сформированная натура человека такова, что ей претит равновесие с окружающим миром. Потребности пробужда­ются и не могут не пробуждаться лишь тогда, когда отсутствуют необходимые для них средства удовлетворения. Поиск этих средств – в социальной натуре человека. «В том, что известно, подчеркивал И. Гёте, - пользы нет, одно неведомое нужно».

2. Технологические основы производственной деятельности и научно-технический потенциал общества

В общественном производстве люди обнаруживают свою про­изводительную силу, т.е. способность превращать природный ма­териал в материальные блага. Это достигается за счет затраты работником физической и духовной энергии, путем применения орудий труда.

Но производительная сила человека, хотя и является чем-то особым, не единственная в материальном мире. В принципе вся природа обладает производительной силой. О производительной силе земли убедительно писал В.С. Соловьев, протестуя против ее разграбления (61. Т. 1 С. 246).

Взаимодействуя, материальные тела производят согласно сво­им физическим свойствам определенный эффект. Он следствие игры стихийных сил природы, непреднамерен и естественен.

Только потому, что природа обладает естественной производи­тельной силой, человек получает возможность создать обществен­ное производство. Производительная сила общества опирается на естественную силу и включает ее в себя. Еще Бэкон писал: «В действии человек не может ничего другого, как только соединять и разъединять тела природы. Остальное природа совершает внутри себя» (10. Т. 2, С. 12).

Так, смесь угля, серы и калиевой селитры дает черный порох, а обработка нитроцеллюлозы нитроглицерином – бездымный порох. При высокой температуре содержащийся в воздухе азот соединяется с кислородом, а растворение окиси азота в воде про­изводит азотную кислоту.

В историческом развитии человек сначала ощупью, а потом и преднамеренно осваивает естественные производительные силы и организует их как технологический процесс. Технология стано­вится основой общественного производства.

Технологическая организация общественного производства пред­полагает осознание хозяйственной задачи и выбор для ее решения тех естественных сил, которые могут помочь человеку. Для этого естественные силы должны быть соответствующим образом офор­млены и организованы. А это достигается с помощью техники.