Капиталистическое сельское хозяйство

В томе 70 журнала Past and Present [Прошлое и настоящее] (1976) один американский историк выдвинул гипотезу относительно «аграрной классовой структуры и экономического развития в доиндустриальной Европе». Он подверг сомнению устоявшееся мнение, будто экономические перемены происходили в связи с ростом народонаселения. Исходя из особенностей экономического развития Франции и Англии, он делает вывод, что раннее развитие капитализма в Англии и отсталость в этом отношении Франции были предопределены различиями в их классовой структуре. В то время как в Англии класс землевладельцев-лендлордов создал процветавшую систему аграрного капитализма, во Франции «полнейшая свобода и право собственности сельского населения приводили к бедности и бесконечному циклу самоподдерживающейся отсталости».

На страницах журнала развернулась дискуссия с обилием аргументов, которая заняла 17 следующих номеров. В 78-м томе помещены материалы симпозиума Народонаселение и классовые отношения в феодальном обществе — еще одно коллективное опровержение выдвинутой гипотезы — и статья «Классовая организация и структура крестьянства в восточной и западной Германии». В томе 79 появляются еще более резкие публикации: в одной из них указывается на «совершенно неверное представление о феодальном землевладении»; во второй знаток французской аграрной истории «расстреливает» гипотезу Бреннера залпом из 18 «ответов». В томе 85 дискуссия распространяется на

«доиндустриальную Богемию». Наконец, в томе 97 проф. Бреннер выступает с долгожданным ответом, расширяя круг затронутых вопросов до «аграрных корней капитализма в Европе».

Такого рода дискуссии — излюбленный способ историков заполнить пробелы в существующих на данный момент знаниях. Но у них есть два недостатка: они пользуются ограниченным материалом для больших выводов, и они бесстыдно неубедительны. Если бы инженеры решали свои проблемы в таком же духе, у нас до сих пор не было бы ни одного моста через реку.

Тем не менее определенное решение все же предложили. Одновременно с тем как развернулись дебаты вокруг статьи проф. Бреннера, другой американский ученый обратился к тому же предмету «капиталистического земледелия» и воспользовался им для выявления

«истоков мировой экономики». Применяя системный анализ, Иммануил Валлерстайн сумел выявить «ядро» европейской экономики на Западе и ее зависимую «периферию» на Востоке. Он считает, что ядром, центральным регионом были Англия, Нидерланды, северная Франция и западная Германия. В XV в. у них были лишь «небольшие преимущества», но они смогли воспользоваться выгодами в торговле и создать такие условия, которые превратили феодальное дворянство Восточной Европы в класс капиталистических землевладельцев. Свою растущую экономическую власть они сумели распространить и Новый Свет. В результате они сформировали известную нам структуру, и в колониальном и восточноевропейском сельс-

ком хозяйстве воцарился «принудительный капитализм, навязывавший товарное сельскохозяйственное производство». И в то время, как передовые страны процветали, крепостные крестьяне Пруссии, Богемии, Польши и Венгрии находились на положении негров на плантациях. Этот уклад, как только он установился, дальше шел лишь по пути все большей несбалансированности. «Небольшое преимущество XV в. стало в XVII в. большим расхождением, а в XIX в. — колоссальным различием».

Эта гипотеза вскоре подверглась яростной критике. Валлерстайна обвинили в упрощении, преувеличении роли торговли, даже в «неосмитианстве». «Польская модель», на которой главным образом построена аргументация Валлерстайна, оказывается несостоятельной даже применительно к Польше как целому и является по большей части искусственной. Так венгерская мясная торговля находилась в руках не аристократии и не капиталистического среднего класса, а в руках свободных вольнонаемных крестьян. Автор также не принял во внимание русскую и оттоманскую составляющие европейской торговли. Так что вместо микротеории, которая не выдерживает обобщения, возникла макротеория, которая не справляется с особенностями.

Впрочем, самым интересным аспектом работы Валлерстайна стало описание отношений Восточной и Западной Европы. И хотя теория ядра и периферии не получила подтверждения, но было наглядно продемонстрировано, что все части Европы взаимозависимы.

LUMEN

ШЛЯХТА

Как можно прочитать в описи 1739 г., Станислав Любомирский (1719-1783) получил в наследство латифундию размером в 1071 земельных имений. Они протянулись громадным массивом через девять южных польских воеводств, от их родового гнезда в Висниче близ Кракова до Тетива под Киевом на Украине, и на них работал почти миллион крестьян. Будучи с 1766 г. великим коронным гетманом, Любомирский мог претендовать на то, чтобы считаться крупнейшим землевладельцем Европы. Связанный родственными узами и политическими интересами с Чарторыйскими, Понятовскими и Замойскими, он определенно принадлежал к самым могущественным польским магнатам. Каждый из этих магнатов имел громадные земельные владения, собственную армию, и доходы их превышали доходы короля. Они занимали высшее положение в той социальной системе, где благородное сословие — шляхта — было самым многочисленным в Европе.

Магнаты, однако, были совершенно нетипичными представителями этого благородного сословия в целом. К середине XVIII в. абсолютное большинство польских дворян не имело земли. Они арендовали имения, поступали на службу к магнатам или даже сами обрабатывали землю, занимаясь крестьянским трудом. Но никакой экономический упадок не

мог лишить их того, чем они особенно гордились — благородства крови, герба, их правового статуса и их права передать все это по наследству детям. [КРЕСТ]

Польскую мелкую шляхту совершенно не с чем сравнить. В некоторых районах, например в Мазовии, они составляли четверть всего населения. Иногда они обносили свои деревни стенами, чтобы отделиться от крестьян, и эти zaścianki [дворяне за стенами] составляли подчас все население. С горячей и твердой решимостью они сохраняли свой образ жизни, обращаясь друг к другу не иначе как пан [господин] или пани [госпожа], а к крестьянам — на ты. Всех дворян они считали братьями, а остальных — стоящими определенно ниже их самих. Самые строгие наказания были уготованы тому, кто выдавал себя за дворянина, не имея на то права, и ревностно сохранялась процедура возведения в дворянское достоинство. Они не занимались никаким ремеслом или торговлей, но могли лишь поступать на военную службу или управлять поместьем. В город они всегда приезжали верхом, пусть и на кляче, носили карминовые плащи и оружие, пусть часто и символическое (деревянные мечи). Они могли ютиться в лачуге, но у этой лачуги было парадное крыльцо, а на нем — фамильный герб. Но главное, они утверждали, что князь Любомирский и другие такие, как он,

— им ровня.

Так что отличительной чертой шляхты был этот резкий контраст между их реальным экономическим положением и их солидарностью в правовых, культурных или политических вопросах. В отличие от своих братьев-дворян в других странах Европы, польские шляхтичи не перенимали чужестран-

ных титулов. Не было польских баронов, маркизов или графов. Самое большее, на что они пошли, — это признание за некоторыми из них титулов, полученных в Литве до унии 1569 года, или тех, которыми их — как Любомирского — пожаловали папа или император.

В правовом смысле польская шляхта перестала существовать, когда разделы Польши упразднили законы, определявшие их статус. Некоторые, как Любомирские, смогли подтвердить свое дворянство в Пруссии или Австрии. Некоторые сделали это в России, хотя в России 80% шляхты утратили свой статус и составили тот массив деклассированных людей, который был главным резервуаром антирусских настроений, бушевавших на протяжении всего XIX века. В 1921 году, когда Польская республика была восстановлена, демократический польский сейм формально подтвердил упразднение дворянских привилегий. И тем не менее самосознание шляхты, ощущение ею своей самобытности пережило все катастрофы. Еще и в 1950-е годы социологи обнаруживали в Мазовии такие госсельхозы, члены которых сторонились своих соседей-«крестьян»: иначе одевались, иначе говорили и соблюдали сложные обычаи помолвки, чтобы оградить детей от недостойного брака. В 1990 г., когда коммунистический режим в Польше пал, можно было встретить молодых поляков с перстнями-печатками, на которых красовался герб, показывающий, кто они такие. К тому времени