Случаи из практики

Когда я только учился, мне довелось наблюдать, как моя преподавательница работала с 1 1-летним мальчиком. Родители Дика (назовем его так) тоже были вызваны на сессию (мой педагог работала в области семейной терапии). Они тотчас же начали с перечисления всех несчастии, что сопутствовали мальчику с момента его появления на свет божий. Мальчику с раннего детства позволялось делать все что угодно. Ему не запрещали выплескивать какао на пол («абсолютно демократическое воспитание!»), ломать свои собственные или чужие игрушки; место проведения очередного отпуска согласовывали с трехлетним мальчиком, точно также, как, впрочем, и рас- порядокдня; а пятилетнего мальчугана никто не загонял в 10-11 вечера в кровать...

11-летний Дик испытывал трудности в установлении межличностных связей, и проблемы с течением времени лишь усиливались. У него не было друзей, любимых уроков в школе, он никак не мог сконцентрироваться и не ерзать на занятиях, порядок был ему незнаком совершенно. По крайней мере, так рассказывали родители Дика.

Во время их рассказа Дик бродил по помещению и вел себя так, как я предлагал вам делать в последнем упражнении для читателей. Он все потрогал: все инструменты, плечи терапевта, видеоустановку и меня в придачу, потому что я как раз возился с аппаратурой... Причем просто так, без всякой надобности, лишь для того, чтобы тут же двинуться дальше, бесцельно, как мне тогда показалось, с глубоко трагическим выражением лица...

Потом терапевт ненадолго перебила рассказ родителей и доброжелательно поманила Дика к себе. Дик — хрупкий, худенький и невысокий мальчик — подошел к ней и остановился прямо перед терапевтом. Терапевт уселась на пол, скрестив ноги, и указала мальчику место перед собой на полу: садись, мол. Что тот и сделал, без каких-либо возражений, что страшно удивило и меня, и, кажется, даже родителей. К возмущению родителей и к моему искреннему изумлению, терапевт поставила ноги слева и справа от мальчика так, что он сидел, словно между колонн. И он это позволил. И не только это! Короче говоря, рассказ родителей был продолжен, хоть и с запинками, а терапевт скрестила руки перед лицом мальчика, так что впечатление, что он вставлен в раму, еще больше усилилось. Я и сейчас еще вспоминаю о своем неподдельном удивлении, когда мальчик взглянул на терапевта снизу вверх, а затем покрепче прижался к ней, полностью доверившись «доктору».

На этой сессии — и затем уже во время проработки ее результатов — речь шла о вседозволенности и ограничениях. Терапевт описывала свое впечатление так: этому мальчику не предлагалось ни в форме дружеских замечаний, ни в форме более строгих запретов на такой важной для развития фазе, как раннее детство, хоть в чем-то ограничить себя. Причем родителям было совершенно непонятно, что сознательный отказ от всяческих ограничений приводит к тому, что ребенок теряет уверенность в себе.

Родители, неправильно поняв идеи свободного воспитания, сами не пожелали установить для сына определенные границы. Даже те, которые жизненно необходимы. Для мальчика такая вседозволенность обернулась тем, что ему трудно было наладить контакты со сверстниками, а также тем, что его реакции на раздражители, неожиданные для окружающих, еще больше отталкивали от него потенциальных друзей. Любое из внешних требований он воспринимал как угрозу, в его поведении угадывался истерический страх. Родители не стали говорить при первой

5 Зда. 42 встрече с терапевтом, насколько они были поражены, когда увидели, как их сын отреагировал на ее «рамку».

Я никогда не забуду, как удивились родители и в начале второго приема, когда их сын первым вошел в терапевтический кабинет, без колебаний подошел к терапевту, остановился перед ней, постоял-постоял, а затем решительно устроился у ее ног, добровольно выбрав это символическое заточение. Такая «тюрьма» оказалась для Дика освобождением. Психология восприятия рассматривает данную позицию мальчика как возможность продолжительного наблюдения за своим окружением.

Неумение концентрировать внимание, характерное для этого 11-летнего пациента, преодолевалось музыкой; «произведения», которые он создавал, становились все длиннее и длиннее. Из хаотического поначалу шума медленно, но верно рождалась первая форма — собственная музыкальная форма Дика. Музыкальный хаос, получивший форму, заиграл особыми красками, ему вторил и терапевт, исполняющий свою музыкальную партию, что еще больше втягивало мальчика в игру.

В подобной совместной игре речь идет о знакомстве с границами, которые вырастают там, где начинается свобода партнера. Был бы Дик партнером, одержимым избыточной силой принуждения, терапевт, вероятно, предложила бы ему строго структурированную метрическую игру для того, чтобы после нее предложить «хаос» (вот для чего многие музыкальные терапевты, играя на том или ином инструменте, умышленно фальшивят, что вызывает удивление пациентов).