Убедиться в том, что начало истории представляет собой предпочтительный опыт

Если мы ощущаем, что присутствует потенциальный "яркий момент", то задаем вопросы типа: "Это вам интересно?", "Это вас удивляет?", "Вам хотелось бы, чтобы этого было больше в вашей жизни?" или "Как вы думаете, это хорошо или плохо?". Подоб­ные процессы побуждают людей задуматься над тем, является ли то, что мы рассматриваем как возможное начало истории, действи­тельно новым для них и открывает ли оно направление, которое они предпочитают направлению проблемно-насыщенной истории.

Помимо постановки вопросов, мы обращаем внимание на не­вербальную коммуникацию. Когда я (Дж.Ф.) вслух интересуюсь, как Джессика переместилась от одной совокупности эффектов к другой (стр. ПО), она с готовностью начинает подробно описывать различия между прошлым и настоящим. Мы рассматриваем эту легкость и готовность как свидетельство того, что такое начало ис­тории уместно и значимо, поэтому продолжаем выяснять дополни­тельные подробности. Если кто-то не отвечает с такой готовнос­тью, мы, как правило, прекращаем опрос, касающийся этих конкретных событий, и возвращаемся к выслушиванию и постанов­ке деструктивных вопросов.

Помните, что по мере того, как мы вживаемся в миры конкрет­ного опыта людей, мы вслушиваемся в их существующие наррати-вы — особенно в самом начале. Слушая, мы ориентируем себя на их ценности, привычки и предпочтительные способы установления

связей. Интимные визуальные детали, на описание которых доб­ровольно решилась Джессика, подтверждали, что между нами раз­вивались отношения взаимного доверия и уважения. Лишь когда ощущается такое подтверждение, мы можем спокойно перейти к конструированию новой истории. Это особенно касается людей, в чьей личной истории были эпизоды насилия (подобно истории Джессики). Попытки продвигаться слишком быстро могут воспри­ниматься как дополнительное насилие и ущемление прав со сторо­ны более сильного другого. В то же время важно проявлять осто­рожность, чтобы не конкретизировать и не копировать насилие, втянувшись в "подглядывание" и вытягивая больше подробностей о проблемной истории, которую свободно и непринужденно рас­сказывает человек (Durrant & Kowalski, 1990).

Развивая начало истории

Если мы соглашаемся с предпочтительным началом истории, которое кажется уместным и интересным для людей, с которыми мы работаем, мы побуждаем их к развитию альтернативной исто­рии. В случае Джессики ее пение вместе с бабушкой было ярким моментом, который дал начало живой и побуждающей истории. Джессика не просто "припомнила" это событие, но сочинила умо­зрительную историю и свое будущее, основанное на ней. И хотя будущее имело умозрительный характер, Джессика стала жить им.

У нас нет формулы, чтобы руководствоваться в этом процессе, но мы действительно держим в уме, что истории включают собы­тия, которые постоянно происходят в особых контекстах, и они, как правило, касаются не только одного человека. Помните, что момент, позволяющий новым историям изменить жизнь людей, состоит в том, что их пересказывание другим людям приводит к представлению смысла. Чтобы превратить терапевтическую беседу в "ритуальное пространство", в котором может произойти представ­ление смысла, мы стремимся создать атмосферу сфокусированно­го внимания и взаимного уважения, что позволяет людям легко и естественно эмпирически войти в те истории, которые они расска­зывают. В идеале люди должны переживать события по мере того, как они о них рассказывают.

Мыслите как романист или сценарист

Если вы заговорите со мной (Дж. К.), когда я читаю, я, воз­можно, вам не отвечу. Это не означает, что я вас игнорирую. Просто меня может не быть здесь. Я могу находиться в другой стране или в другом времени. Я даже могу быть другим человеком.

Хорошие романы, пьесы и стихи создают миры, в которые всту­пает читатель. Мы обнаружили, что полезно задумываться над тем, что делает истории настолько притягивающими и каким образом они захватывают наши чувства и воображение (White, 1988/9).

Один из приемов, с помощью которого писатели, драматурги и другие искушенные рассказчики придают своим историям эмпи­рическую живость, состоит во включении деталей. Поразмышляйте над отрывком из "Фрэнни и Зуи" (Salinger, 1955/61, Penguin). В этом эпизоде Лэйн встречает поезд Фрэнни:

"Фрэнни одна из первых вышла из дальнего вагона в север­ном конце платформы. Лэйн увидал ее сразу, и, что бы он ни старался сделать со своим лицом, его рука так вскинулась кверху, что сразу все стало ясно. И Фрэнни это поняла и го­рячо замахала ему в ответ. На ней была шубка из стриженого енота, и Лэйн, идя к ней навстречу быстрым шагом, но с невозмутимым лицом, вдруг подумал, что на всем перроне только ему одному по-настоящему знакома шубка Фрэнни. Он вспомнил, как однажды, в чьей-то машине, целуясь с Фрэн­ни уже полчаса, он вдруг поцеловал отворот ее шубки, как будто это было вполне естественное, желанное продолжение ее самой.

— Лэйн! — Фрэнни поздоровалась с ним очень радостно: она была не из тех, кто скрывает радость.

Закинув руки ему на шею, она поцеловала его. Это был перронный поцелуй — сначала непринужденный, но сразу за­тормозившийся, словно они просто стукнулись лбами"*.

Под другим пером это содержание могло быть передано фразой "Лэйн встретил Фрэнни на железнодорожном вокзале". Как види­те, этот эпизод создан деталями, которые затягивают нас в него.

Подобным же образом, когда люди находят специфические де­тали, подробности в своих воспоминаниях, они эмпирически по

*Перевод Р Райт-Ковалевой

гружаются в них. (Обратите внимание, что произойдет, если вы вспомните о давнем событии и начнете разбирать его детали: что носили вы и другие люди, кто, когда и с кем разговаривал, какое это было время суток, насколько ярким или приглушенным был свет и т.д.).

В противовес эффектам проблемно-насыщенной истории, важ­но развивать максимально детализированную и значимую контр­историю. Во время нашей второй встречи Джессика и я (Дж. Ф.) говорили о том, как ей удалось смягчить и изолировать последствия насилия в ее жизни. Хотя появившаяся на свет история здесь зна­чительно сокращена, она была прекрасна и богата подробностями*. Эта история всегда могла стать частью жизненного нарратива Джес­сики, однако еще шесть недель назад события, из которых она была сконструирована, валялись кругом, разрозненные и покрытые пылью, в редко посещаемых закоулках воспоминаний.

Один из верных способов побудить людей насыщать деталями свои истории — задавать вопросы о разных модальностях их опыта. В отрывке из "Фрэнни и Зуи" Дж. Д. Сэлинджер описывает, о чем Лэйн думает, равно как и то, что он делает и чувствует.

Мы обнаружили, что люди гораздо глубже эмпирически погру­жаются в возникающие истории, если включают в них более чем одну модальность опыта. Мы были особенно поражены тем, как различные модальности вовлекали нас в историю, когда просмат­ривали видеозапись работы Дэвида Эпстона. Во время беседы, которую мы наблюдали, мальчик-подросток рассказывал Дэвиду о своем разговоре с дедушкой. "Какое у него было выражение лица, когда ты сказал ему это?" — спросил Дэвид. "Как он тебя назвал? Когда он говорил тебе это, он обращался к тебе как-то по-особо­му?" И позже: "Ты планировал, что собираешься ему сказать?"

Очень полезно спрашивать людей, о чем они думают, что дела­ют и чувствуют, а также о том, что они видят, слышат и чувствуют.

Я (Дж. К.) не знаю всех подробностей того, что переживала Джессика, вспоминая, как она обучала свою бабушку песне, но каждый раз, когда слышу ее историю, я ощущаю, будто сижу на коленях у своей бабушки. Мне, должно быть, было года четыре, и мы сидели на качелях, которые висели на веранде слева от пара­дной двери. День клонился к закату, и тигровые линии живой из­городи отбрасывали длинные и очень четкие тени на лужайку, по-

*См стенограмму в конце этой главы, где приведено еще несколько примеров Роли детали в создании историй

крытую клевером. На ней было ситцевое домашнее платье голубо­го цвета. Ее крупные, мягкие, теплые, бледные руки нежно и спо­койно убаюкивали меня, и мы медленно и почти незаметно раска­чивались из стороны в сторону. Она поспорила, что я не смогу сосчитать вслух до ста, а когда я дошел до сотни, она поспорила, что мне не сосчитать до двухсот. Я ощущал, как ее дыхание слегка шевелит волосы на моей макушке...

Персонажи и различные точки зрения

В большинстве историй присутствует несколько персонажей. Поскольку мы рассматриваем реальности как социально сконстру­ированные, имеет смысл включать других в пересочинение исто­рий. Главный путь к осуществлению этого лежит через вопросы о точках зрения других людей.

Изменение точки зрения почти всегда привносит другие детали, другие эмоции или другие смыслы. Существует множество различ­ных точек зрения, которые мы можем предложить: посмотреть гла­зами других людей (родственника, сотрудника, лучшего друга, мучителя), посмотреть своими глазами в другом возрасте, "отсту­пить" и взглянуть с осмысливающей позиции, оглянуться назад из ■будущего, заглянуть вперед из прошлого и т.д.

Я (Дж. Ф.) спросила Джессику, кто мог бы предсказать, что она сумеет справиться с последствиями насилия, если бы они зна­ли об этом. Джессика сказала, что некоторые учителя и однокласс­ники. Они знали, что она была упорна и сообразительна. Убеж­денная в своем упорстве и сообразительности, Джессика глазами своих учителей и одноклассников пересмотрела свое положение по-другому — через свою веру в то, что она может противостоять на­силию.

Позже, поинтересовавшись, что ее бабушка больше всего ценила в ней, я попросила Джессику рассказать часть ее истории с точки зрения бабушки. Тогда Джессика признала, что она привлекательна (чего никогда не признавала со своей точки зрения). Это призна­ние указало Джессике путь, как по-новому пережить "потерянные эпизоды" из своей жизни, — связанные с тем, чтобы быть хорошим человеком, быть здоровой, душевной, жизнерадостной, чувстви­тельной и способной распознавать хорошее в других. Пока она рас­сказывает эти истории, а я слушаю, стараясь узнать больше дета-

лей, мы участвуем в церемонии; мы устраиваем разыгрывание смыс­ла на этих историях, позволяя эмоциям, действиям и убеждениям, связанным с ними, стать частью официального жизнеописания Джессики.

Внимание к сцене или постановке истории — это еще один ас­пект превращения ее в эмпирически воодушевляющее повество­вание. В таком случае важно задавать вопросы о различных контек­стах жизни человека. Что касается Джессики, ее проблемно-доминирующая история происходила преимущественно в доме ее детства, с участием определенных членов семьи, и в социальных ситуациях. Кроме того, она происходила в контексте патриархаль­ного уклада, в котором женщины рассматриваются как собствен­ность мужчин. Альтернативная история, которую она сочинила, включала контексты школы, профессионального окружения и пре­бывания дома со своей бабушкой. Все это менее патриархальные контексты, чем тот, который поддерживал ее проблемно-насыщен­ную историю.

В других ситуациях "вытягивание" описаний из контекста ста­вит истории на их реальное место. Это может оказаться важным, когда нужно убедиться в том, что эти истории — проживаемые. Размещение своего опыта по местам втягивает людей в разыгрыва­ние историй.

Двойные ландшафты

Майкл Уайт (White & Epston, 1990), вслед за Джеромом Бруне-ром (1986), говорит о "двойных ландшафтах" действия и сознания. Он убежден, что, поскольку истории, составляющие жизнь людей, разворачиваются на этих двух ландшафтах, терапевтам следует по­лучать информацию о них обоих. Давайте сначала рассмотрим ланд­шафт действия. Брунер (J. Вшпег, 1986) пишет, что его "состав­ляющими служат параметры движения: причина, намерение или цель, ситуация, инструмент — нечто, относящееся к "грамматике истории". Это напоминает "кто, что, когда, где и как" журнали­стики. На ландшафте действия мы выстраиваем последовательно­сти событий во времени.

Многое из того, что мы уже обсуждали как "развитие начала истории", относится к ландшафту действия: детали в нескольких модальностях, включающие точки зрения различных персонажей в

5* 131

особой сцене или окружении. Теперь нам следует добавить само дей­ствие. Что произошло, в какой последовательности, какие персо­нажи участвовали?

Много раз мы с Джессикой вместе работали над тем, чтобы рас­пространить ее предпочтительные истории на ландшафт действий. Она рассказала историю своих достижений в школе. Мы исследо­вали события из ее профессиональной жизни, в которых послед­ствия насилия обладают меньшей властью, чем в ее социальной жизни. Она подробно рассказала мне — с двух выгодных точек зре­ния — историю про пение вместе с бабушкой, описывая сопутству­ющие этому события и все подробнее разбирая их при каждом пе­ресказе. Когда Джессика вернулась через четыре года, она расска­зала мне историю своих походов в беговые конюшни и в клуб иг­роков в дартс, и я предложила ей расширить эти события.

На ландшафте действий мы заинтересованы в конструировании "действующего Я" по отношению к людям. То есть мы задаем воп­росы, держа в уме расширение тех аспектов возникающей истории, которые поддерживают "личностное действие" (Adams-Westcott, Dafforn & Sterne, 1993). Сам акт пересочинения требует личност­ного действия и демонстрирует его, и большинство людей ощуща­ют это в такой работе. Мы делаем шаг вперед в выявлении лично­стного действия, спрашивая в различных режимах, как люди добились того, что они имеют. В случае Джессики одним из при­меров является вопрос о том, что она сделала, чтобы самой создать свою идентичность, вместо того чтобы позволить последствиям насилия сделать это за нее.

Спрашивая о том, "как", или задавая вопросы, предполагаю­щие "как", мы весьма эффективно порождаем истории о личност­ном действии. Ответы на вопросы "как" могут также придать ис­ториям эмпирическую живость и развить последовательность событий во времени. Приведем примеры подобных вопросов: "Как вы сделали это?", "Что вы такого сделали, что привело к появле­нию этого нового чувства?", "Как вы обнаружили этот новый спо­соб восприятия ситуации?". Ответы на такие вопросы почти все­гда приобретают форму историй*.

Мы размышляем о форме истории по мере ее появления. Что предшествовало уникальному эпизоду? Насколько гладко развора-

*Вы можете попробовать это сами. Выберите форму поведения, восприятие или эмоцию из своего недавнего опыта Спросите себя, как возникла эта форма пове­дения, этот опыт или эмоция Не будет ли ваш ответ служить историей особого

чивались события? Были ли фальстарты? К чему привел конкрет­ный эпизод? В этом отношении нам особенно интересно узнать, есть ли здесь поворотная точка — место, где история поворачива­ется к хорошему. Однако "поворотная точка" не служит универсаль­ной метафорой для каждого человека и для каждой ситуации. Ког­да эта точка есть, она становится значительным событием, которое мы можем построить во времени так, чтобы оно превратилось в историю. Такая точка становится фокусом, и проблемная история превращается в предпочтительную. Мы убеждены, что она заслу­живает особой концентрации внимания, сопровождаемой созданием новой формы, привлечением новых деталей и даже обращением с ней как с историей-в-истории.

Неважно, насколько живой представляется история на ландшаф­те действия, — она должна обладать смыслом. Помимо этого, она должна быть развита на ландшафте сознания. Под "ландшафтом сознания" мы понимаем воображаемую территорию, на которую люди "наносят" смыслы, желания, намерения, убеждения, обя­зательства, мотивации, ценности и прочее — все, что связано с их опытом на ландшафте действия. Другими словами, на ландшафте сознания люди размышляют над значением опыта, хранимого на ландшафте действия. Таким образом, когда Джессика назвала но­вое представление о себе "мой новый имидж", она находилась на ландшафте сознания.

Джером Брунер (1986) обсуждает, как взаимодействие между этими двумя двойными ландшафтами побуждает эмпатическое и эмпирическое вовлечение в жизнь и умы персонажей истории. Читая роман, смотря фильм или слушая забавный случай, мы дей­ствительно проявляем вовлеченность, размышляя над смыслом дей­ствий людей: почему они делают то, что делают; случится или нет то, на что они надеются; что их действия говорят об их характере и т.д. Ранее мы обсуждали, как опрашивать людей, выявляя, каким образом они сочиняют истории о посреднических самостях. Та последовательность событий, которую они излагают в ответ на воп­росы "как", воплощает личное посредничество людей, когда они вступают на ландшафт сознания и придают им смысл.

Для того чтобы исследовать ландшафт сознания, мы задаем воп­росы, которые (Freedman & Combs) называем смысловыми. Это воп­росы, побуждающие людей отстраниться от ландшафта действия и поразмышлять над желаниями, мотивациями, ценностями, убежде-

ниями, научением, подтекстами и т.д. — над всем, что приводит к тем действиям, о которых они рассказывают, и вытекает из них.

Во время второй встречи с Джессикой я спросила, что для нее означает то, что она уже столь многого достигла вопреки насилию. Джессика, поразмыслив, ответила: это означает, что она сообра­зительна и упорна. Мы убеждены, что она ранее не связывала свои персональные качества сообразительности и упорства напрямую с действиями — получением профессии медсестры, преуспеванием на трудной работе и устройством прекрасного дома для себя — вопре­ки последствиям насилия. Даже если она и делала это когда-либо, и ландшафт действия, и ландшафт сознания становились для нее более реальными, живыми и запоминающимися по мере размыш­лений над сконструированной ею историей.

И снова, когда я спросила Джессику, что признавала и больше всего ценила в ней бабушка, мы пробирались по ландшафту созна­ния. Джессика ответила, что бабушка признавала и ценила ее при­влекательность. Далее она объяснила, что быть привлекательной означает многое: что она хороший человек; что она сердечная, забав­ная, нормальная, здоровая, жизнерадостная и восприимчивая; что она видит хорошее в других. Даже если этот богатый и замечатель­ный комплекс смыслов никогда не был связан в ее опыте, во время терапевтической беседы он соединился для Джессики в воспомина­ние о сидении на коленях у бабушки и разучивании с ней песни. И все вместе — смыслы и действия — породило наррратив, который был подробным, жизнеспособным и вызывал переживания.

В случае соавторства историй мы движемся между ландшафтом действия и ландшафтом сознания, снова и снова сплетая их в раз­ных направлениях.

Гипотетические или умозрительные формы опыта

Беллетристика научила нас тому, что истину можно найти в описании событий, которые никогда не происходили. В конце концов, как напоминает нам Эдвард Брунер (1986а)'

"...Истории служат интерпретативными устройствами, по­рождающими смысл, которые обрамляют настоящее гипоте­тическим прошлым и предсказанным будущим".

Представьте умозрительную историю, которую развила Джесси­ка, — о том, как могла бы сложиться ее жизнь, "начиная с того времени, когда она была еще совсем маленькой, и постоянно до­полняя тем, как все могло бы измениться для нее сейчас, если бы она постоянно жила со своей бабушкой". Это говорит о предпоч­тительной идентичности Джессики, над конструированием которой она упорно работала годами. Страх перед атмосферой обществен­ных мест, вызванный годами оскорбительного обращения в роди­тельском доме, никогда не был ее предпочтительной идентичнос­тью, это была "уловка", устроенная насилием.

Отдельные яркие моменты могут быть легко утрачены. Если они появляются, то использование их в качестве основы для размыш­лений о том, что могло бы произойти или что произойдет, — это еще один способ сохранять их живыми и оформленными в виде истории. Гипотетическая история может стать основой для реаль­ных настоящих и будущих событий.

Развивая "историю настоящего"

Майкл Уайт (White & Epston, 1990) пишет:

"Ученые-социологи заинтересовались аналогией с текстом, которая была вызвана наблюдениями над тем, что, хотя эпи­зод поведения происходит во времени таким образом, что он уже не существует* в настоящем, когда на него обращают вни­мание, приписываемый ему смысл сохраняется во времени... В своем стремлении осмыслить жизнь, люди сталкиваются с задачей выстраивания эпизодов своего опыта во временную последовательность таким образом, чтобы добиться связного представления о самих себе и окружающем мире".

При воспроизведении таких представлений мы стремимся свя­зать во времени одно предпочтительное событие, которое опреде­лили, с другими предпочтительными событиями так, чтобы сохра­нились их смыслы и чтобы сами события и их смыслы могли Уплотнить нарратив человека предпочтительным способом Следо­вательно, если предпочтительное событие определено и превращено в историю, мы задаем вопросы, которые могут связать его с дру­гими событиями прошлого и будущего.

До того как принять карту нарративов мы помогали людям най­ти "ресурсы" в непроблемных жизненных контекстах и использо­вать их в проблемных контекстах. Для нас было вполне привычным искать эти ресурсы в прошлом опыте Тем не менее мы рассматри­вали ресурсы как состояния сознания и использовали прошлый опыт лишь как способ помочь людям достичь ресурсных состояний. Мы мало внимания уделяли тому, чтобы связать эпизоды опыта и со­стояния в нарратив, устойчиво существующий во времени. Теперь мы рассматриваем такие аспекты опыта, как важные жизненные события, которые могут изменить проблемные нарративы через представление их значения и связь с другими такими событиями. Это подводит нас к тому, чтобы посвящать массу времени и энер­гии пересмотру, пере-живанию и сопряжению факторов, предше­ствующих настоящим уникальным эпизодам. Майкл Уайт (1993) называет историю, возникающую в результате такого процесса, "историей настоящего".

В работе с Джессикой ее достижения вопреки опыту насилия выступали в роли уникальных эпизодов. Спрашивая, кто мог бы предсказать, что она будет противостоять последствиям насилия (как показывают ее достижения), я побуждала Джессику со-конструиро-вать историю настоящего вместе со мной. Эта история включала больше подробностей, чем мы зафиксировали в письменном нарра-тиве. Она включала упоминание о нескольких людях, которые могли бы предвидеть способность Джессики противостоять насилию, и истории о некоторых событиях, свидетелями которых они стано­вились в различные моменты ее жизни. Мы превратили каждое из этих событий в историю — предвестницу сопротивления насилию. Все вместе они представляли историю о ее настоящих достижениях

Распространяя историю на будущее

Как возникающая новая история влияет на мысли человека о будущем? По мере того, как люди все больше и больше освобож­дают свое прошлое от влияния проблемно-доминирующих историй, они получают возможность предвидеть, ожидать и планировать менее проблемное будущее. Во время нашей второй встречи с Джессикой, когда я спросила ее: "Если оглянуться на те годы, когда вы использовали свою силу и интеллект, чтобы взять на себя от-

ветственность за свою жизнь — получили образование, стали мед­сестрой, которая действует в ситуациях жизни и смерти, нашли способы ограничить последствия насилия, — не служит ли ваша готовность выйти замуж следующим шагом?", — я пересказывала историю настоящего и просила ее распространить эту историю на будущее. Отвечая на мой вопрос, Джессика начала воображать, что у нее будут теплые и нежные чувства и она будет связана с другим человеком. Теперь она действительно могла поверить, что может перейти в царство романтических отношений, — что прежде каза­лось только фантазией.

Когда Джессика вернулась через четыре года, мы обнаружили, что она начала понимать то будущее, которая сочиняла в процессе нашей совместной работы.

Формат практики для развития историй

Мы предлагаем вам этот формат практики как инструмент обу­чения, но не как предписание или рецепт. Он намечает идеализи­рованную форму для терапевтической беседы, которая сводит вместе многие из описанных нами идей. В реальной работе беседа редко принимает такую форму. Как и во всякой интересной беседе, слу­чаются отклонения, повторения и изменение порядка.

1. Начинайте с уникального эпизода. Даже когда люди описы­вают проблемно-насыщенные истории, они часто упоминают или подразумевают переживания, которые не соответствуют этим ис­ториям. Спрашивайте о таких событиях.

Вы сказали, что, хотя настроения безнадежности часто наводят вас на мысль о самоубийстве, вы знаете, что на самом деле не хоти­те умирать. Когда в последний раз это знание помогло вам отбросить мысли о самоубийстве?

Вы сказали, что на прошлой неделе ваш сын будил вас ночью че­тыре раза. Что происходило в три остальные ночи?

Если такие вещи не упоминаются, спрашивайте о тех моментах и местах, когда и где они могли произойти.

Бывали ли времена, когда желание спорить могло возобладать, но ему это не удалось?

Когда в последний раз ваш сын сам пошел в школу ⁹

2. Убедитесь, что уникальный эпизод представляет предпочтитель­
ный опыт.

Попросите людей оценить уникальный эпизод. Это был хороший опыт или плохой?

Вам хотелось бы больше подобных взаимодействий в ваших отно­шениях?