Антропоцентризм

Дохристианская греческая мысль была определенно космоцент-ричной. Ее общая установка в рассмотрении человека определялась идеей микрокосма как отражения макрокосма: человек есть часть Все­ленной наряду с другими частями. Сократ, совершивший радикаль­ный поворот греческого мышления к человеку, оставил неизменным способ рассмотрения человека в ряду других существ, хотя и акценти­ровал внимание на душе. Показательно также определение, данное Аристотелем: «Человек есть политическое (общественное) животное». Человек и мир античностью не противопоставлены. Для Библии же характерна иная трактовка. Человек — не просто часть Вселенной, предмет среди предметов: он резко выделяется среди всех существ, поскольку создан «по образу и подобию Божию». В сочетании с идеей надмирности христианского Бога этот тезис означает резкое возвы­шение человека в смысле возложения на него особой миссии и ответ­ственности. Способность свободно принять Божью волю как свою соб­ственную возводит человека на небывалую высоту, возвышает его среди тварных существ. Человек становится центром тварного мира.

Греки воспринимали законы межчеловеческих отношений как за­коны, идущие от «природы вещей». Поэтому нравственность мысли­лась ими в качестве продолжения природных законов в человеческом 134

обществе. С этой точки зрения нравственные установления суть природ­ная необходимость, которой человек должен подчиниться, поскольку в противном случае он станет причиной собственных бед и неприятнос­тей. Бог античных философов — не более чем олицетворение природных законов и сам подчинен им. Христианский же Бог не только находится выше сферы природных законов, но и дает нравственный закон людям. Этот закон выступает в виде божественного повеления. Следовательно, законы межчеловеческих отношений не являются природными и не установлены самими людьми: они божественного происхождения. Выс­шей добродетелью становится следование божественным заветам. Требо­вания нравственности прямо фиксируются в Священном Писании, прежде всего в десяти заповедях и в Нагорной проповеди Христа, а также во множестве данных им указаний и советов. Наибольший грех состоит в нарушении божественных заветов. Отказ следовать им означа­ет не только неповиновение, но и стремление смертного человека воз­выситься над другими людьми, подняться до уровня Бога и присвоить себе его права. Последствия легкомысленной самонадеянности челове­ка раскрываются Библией в притче о «первородном грехе».

Первородный грех состоит в неподчинении изначальному повеле­нию не трогать плодов с древа познания добра и зла. Вкусив запрет­ный плод, человек продемонстрировал нетерпимость ко всякого рода ограничениям, нежелание нести груз ответственности, более того — желание быть Богом. Первый совершенный людьми грех свидетель­ствовал об их склонности полагаться в вопросах добра и зла, т.е. во всех самых сложных вопросах, исключительно на самих себя. Но если человек таков, что неустранимо желает познать все собственным пу­тем, то ему должна быть известна и обратная сторона этого стремле­ния. Нарушив божественный запрет, Адам и Ева вошли в мир зла, страданий и смерти, отделившись от Бога. Грех стал не только неиз­бежным атрибутом земной индивидуальной жизни человека, но во­шел в человеческую историю, в историческое развитие общества. Смертность человека становится синонимом человеческой греховнос­ти, преодолеть которую можно только на пути возврата к Богу. Явле­ние Христа, его искупительная жертва, преодолевающая грех, при­внесенный в мир вместе с грехом Адама, и воскресение Христа — все это свидетельствует о божественной готовности снять вину с челове­ка, освободить его от последствий греха. Дохристианская античная философия также искала путь спасения, освобождения от грехов. Она видела его по преимуществу в знании, в познавательной активности. Но дохристианские мыслители справедливо полагали, что этот путь доступен для немногих, поскольку все люди не могут профессиональ­но заниматься наукой, т.е. быть «философами». Отсюда следовал вы­вод, что избавление от грехов доступно лишь меньшинству — только тем, кто обладает добродетелью познания. Библия же открывает иную возможность, перенося акцент с познания на веру.