Обнаружение отрицательных сторон веры в гарантированный прогресс

Весьма характерной для периода, предшествующего современно­сти, в частности для XIX в., была провиденциальная (от слова «прови­дение» — судьба, божественный план) концепция философии исто­рии. Яркими выразителями и сторонниками провиденциальной концеп­ции были, например, немецкий философ Г.В.Ф. Гегель и русский мыслитель П.Я. Чаадаев. Особое влияние на последующее философское развитие оказала философия истории Г. Гегеля. Как известно (см. часть вторую), он усматривал в истории человечества не случайно-хаотичес­кий, а внутренне закономерный процесс, развивающийся по опреде­ленному плану и идущий к некоторой конечной цели. Всемирная исто­рия — процесс в целом однолинейный, он выстраивается в одну линию, в которой и выражаются исторический прогресс и закономерность. Все отклонения и ответвления от основной линии выступают либо в каче­стве несущественных случайностей, не оказывающих влияния на про­грессивное развитие по магистральной линии, либо в качестве того, что Г. Гегель называл «хитростью исторического разума», т.е. проявле­нием той же основной закономерности в скрытой, завуалированной форме. Исторический прогресс в своей основной линии не может, по Г. Гегелю, иметь движения вспять. Однажды достигнутое не может быть утрачено последующими поколениями: в той или иной форме дости­жения сохраняются и играют свою роль. Следовательно, историчес­кий прогресс гарантирован самой историей. Катастрофы и историчес­кие потрясения, гибель и страдания людей, войны и другие драма-

тические и трагические события служат в конечном итоге реализации провиденциального плана, поэтому в длительной исторической перс­пективе не имеют существенного значения. Для реализации провиден­циального плана особое значение имеет деятельность так называемых «великих личностей», под которыми Г. Гегель понимал политиков, пол­ководцев, государственных деятелей. Излюбленными примерами для него были Александр Македонский, Юлий Цезарь, Наполеон.

Таким образом, согласно провиденциальной концепции всемир­ная история развивается по определенному («провиденциальному») плану и устремляется к некой конечной цели. Этот план до поры не­известен людям, однако реализуется неуклонно и вопреки всяким непредвиденным историческим зигзагам и поворотам. Вольно или не­вольно люди в своей деятельности осуществляют предначертанный план, устремляя историю к конечной цели. Под конечной целью мо­жет пониматься «царство свободы» (Гегель), в котором будет достиг­нута «свобода всех», или, например, торжество христианских добро­детелей (Чаадаев). Целью истории в марксистской философии провоз­глашалось установление «общества социальной справедливости» — коммунизма, который предполагал ликвидацию частной собственно­сти. Марксистская концепция истории была провиденциальной и в то же время стремилась совместить свой провиденциализм с обоснова­нием решительного вмешательства в ход исторического процесса.

Провиденциальное понимание истории тесно связано с идеей про­гресса. Учение о прогрессе предполагает, что задачи всемирной исто­рии будут разрешены в будущем. Должен наступить такой момент в истории человечества, в который будет достигнуто высшее совершен­ное состояние. В нем будут разрешены все противоречия и проблемы, которыми полны судьбы человеческой истории. Идея прогресса пред­ставлялась вдохновляющей не только мыслителям, но и широким массам людей. Она во многом стала заменителем религиозной веры, которая постепенно расшатывалась под влиянием роста авторитета науки и техники. Со временем возник особый духовный феномен, который можно назвать «культом прогресса» или «религией прогрес­са». Поклонение будущему явилось фундаментом этого культа, этой ре­лигии. В философии XX в. остро встал вопрос о необходимости развен­чания культа прогресса и критики идеи прогресса.

Философская критика идеи прогресса ведется отнюдь не с целью лишить людей надежды на улучшение жизни, посеять пессимизм и уныние. Напротив, речь идет о том, чтобы обрести более твердые ос­нования для уверенности, обратить внимание на более универсаль­ные ценности, чем те, которые предлагает теория прогресса. Корен­ной порок теории прогресса состоит в том, что она обожествляет бу­дущее за счет настоящего и прошлого.

В самом деле, почему упование на будущее может вызвать в нас энтузиазм, почему оно может быть нами нравственно принято и по-

I

чему надежда на общественный прогресс может быть для нас радос­тной? В бесконечной череде множества поколений теория прогресса выбирает некое одно поколение (в неопределенном будущем), кото­рому достанутся все плоды труда предыдущих поколений. Последние должны принести себя в жертву будущему. Такое подчинение всех судеб человеческих будущему «пиру» того поколения, которому по­счастливится взобраться на вершину прогресса, не может не возму­щать нравственную совесть человечества. С этих позиций сурово об­личает теорию прогресса Н.А. Бердяев: «Идея прогресса... допускает на этот... пир лишь неведомое поколение счастливцев, которое явля­ется вампиром по отношению ко всем предшествующим поколениям. Тот пир, который эти грядущие счастливцы устроят на могилах пред­ков, забыв об их трагической судьбе, вряд ли может вызвать с нашей стороны энтузиазм к религии прогресса — энтузиазм этот был бы низменным»¹.

Парадокс теории прогресса связан с тем, что, уповая на буду­щее, она в действительности не заботится о наступлении этого буду­щего всерьез. Дело в том, что прогресс мыслится как гарантирован­ный прогресс. Иначе говоря, что бы ни происходило и что бы ни могло произойти, светлое будущее рано или поздно все равно насту­пит — таков явный или неявный подтекст этой теории. Именно по­этому ее правомерно квалифицировать как особого рода религию или культ. Религия прогресса предполагает, что на Земле с неотвратимос­тью астрономических явлений неминуемо наступит светлое будущее. Вера в его неизбежность не может не расслаблять волю людей в про­тивостоянии актуальному злу. «Поскольку люди позволили этой идее затмить им рассудок, — пишет X. Ортега-и-Гассет, — они выпустили из рук поводья истории, утеряли бдительность и сноровку и жизнь выскользнула у них из рук, перестала им покоряться. И вот она бродит сейчас, свободная, не зная, по какой дороге пойти. Под маской бла­городного провидца будущего сторонник прогресса не думает о буду­щем, он убежден, что от будущего нельзя ожидать ни секретов, ни сюрпизов, ни существенно нового, ни каких-либо резких поворотов судьбы»². Чтобы будущее стало лучше настоящего, нельзя утрачивать беспокойства относительно этого будущего, нужно быть постоянно начеку. Но вера в прогресс, который так или иначе совершится, сни­мает с людей ответственность за будущее. Она провоцирует легкомыс­ленный оптимизм, согласно которому «все обойдется».

Коренной недостаток теории прогресса состоит в том, что неза­висимо от желания ее сторонников она провоцирует рознь между по­колениями. Вера в то, что будущее заведомо лучше настоящего и про­шедшего, приводит к тому, что каждое новое поколение автомати-

¹ Бердяев Н. Смысл истории. М., 1990. С. 148.

² Ортега-и-Гассет X. Дегуманизация искусства и другие работы. М., 1991. С. 73.

чески считает себя лучше предыдущих уже потому, что родилось в более позднюю, а следовательно, по теории прогресса, в более про­грессивную эпоху. Предыдущие поколения рассматриваются как под­готовительные ступени, как нечто недоразвитое, как почва и подпор­ка для нового. Такой взгляд чреват конфликтом между поколениями, между детьми и родителями. Прогрессисту суждено ощутить себя не только торжествующим превосходство над предками, но и побывать в незавидной роли презираемого, если его дети унаследуют веру в га­рантированный прогресс. Таким образом конфликт может передавать­ся от поколения к поколению. Преодолеть его можно, только отказав­шись от слепого упования на будущее.

С точки зрения критиков теории прогресса, надежда (без которой человеку крайне трудно обойтись) должна питаться не тем, что буду­щее заведомо будет лучше, а тем, что праведная жизнь, жизнь не по лжи принесет свои плоды, пусть не мгновенно. Следовательно, мы дол­жны строить жизнь не на перспективе абстрактного будущего, а на перспективе вечности. Каковы будут плоды наших деяний для будущего - не нам судить и не нам решать. «Но наше дело, — писал Н. Бердяев, — в каждое мгновение нашей исторической судьбы определять свое отношение к жизни и к историческим задачам перед лицом вечности и перед судом вечности»¹. Иначе говоря, следует жить не специально для будущего, а определять линию своего поведения исходя из надвремен-ных ценностей чести, долга, человеческого достоинства и других — не временного, преходящего, а универсального характера.

Серьезные сомнения в состоятельности теории прогресса, выра­женные многими крупнейшими философами XX в., с небывалой ос­тротой поставили вопрос о смысле истории. В чем смысл истории, если она гарантированно не идет к лучшему? Очевидно, если допустить, что совершенного общественного состояния не будет никогда, наш взгляд на историю станет радикально иным по сравнению с воззре­нием прогрессизма. Тогда придется признать, что зло принципиально неустранимо из истории, что с развитием истории увеличивается не только количество добра, но и возникают новые формы зла. Иначе говоря, исторически развиваясь, общество решает стоящие перед ним проблемы и одновременно выдвигает новые, гораздо более сложные. Нет никакого провиденциального плана, нет такого сценария, по которому истории лишь остается двигаться, как по готовому. Следова­тельно, люди целиком и полностью несут ответственность за ход ис­тории. Действуя неразумно и необдуманно или уповая на то, что «все обойдется», они могут разрушить свой дом, не суметь отстоять соб­ственную страну, наконец, не ведая, что творят, привести на грань гибели все человечество.

¹ Бердяев Н. Указ. соч. С. 153.

Глава II СУЩНОСТЬ ИСТОРИЧЕСКОГО

В современных условиях особую остроту приобретает вопрос серь­езного мировоззренческого и практического значения: где тот крите­рий, который позволил бы заранее отличить вариант катастрофичес­кого развития, ведущий к саморазрушению, от нормального хода ис­тории? Формулируя этот вопрос с помощью философской терминологии, следует сказать, что задача состоит в определении сущ­ности исторического. В данном случае подразумевается, что существует особый «предмет» -- «историческое», который характеризует исто­рию как особый процесс, отличая ее от того, что историей не являет­ся. Определив сущность исторического, мы сможем определить те гра­ницы, в которых история существует, не разрушается, не подвержена невосполнимым утратам, — существует как история, как то, что дви­жется, изменяется, но не погибает. Одновременно мы установим пре­делы, в которых человек может действовать, не разрушая своими дей­ствиями историю и не переставая быть существом историческим.

Для провиденциальной концепции XIX в. (о которой речь шла выше) была характерна убежденность в автоматизме истории. Если история га­рантированно не идет к лучшему, то, во всяком случае, она гарантиро­ванно осуществляется — таково было убеждение мыслителей. Оно пред­полагало, что при всех условиях связь между поколениями людей никог­да не обрывается полностью, что всегда сохраняется элемент преемственности поколений. Преемственность хотя и не всегда в пол­ном объеме, но гарантированно обеспечивается определенными соци­альными механизмами: культурой, образованием, материальным про­изводством. В силу этого общественный процесс и приобретает черты исторического, т.е. такого процесса, в котором так или иначе происхо­дит накопление опыта, знаний, материальных и духовных богатств. По­этому каждое новое поколение не начинает с нуля, с состояния перво­бытности. Вместе с процессом наследования происходит не только пе­редача материальных достижений, не только знаний и опыта, но и нечто гораздо большее. Сам процесс формирования человека немыслим без вос­приятия опыта прошлого. Без такого опыта, передаваемого через обще­ние со старшими, человек не смог бы научиться самым элементарным вещам или на научение ушло бы значительное время. В действительно­сти новое поколение значительный объем человеческих свойств и ка­честв воспринимает от прошлых поколений в готовом виде, а не изоб­ретает заново. Такое восприятие осуществляется в практике, в совме­стной деятельности людей и не зависит от сознательной ориентации индивида. Обнаружив прочную зависимость современности от про­шлого, философия XIX в. сделала вывод об обеспеченности истории как процесса преемственности поколений.

В отличие от философии XIX в., современная философия обраща­ет особое внимание на ряд явлений, ставящих под вопрос гарантиро­ванную обеспеченность исторической преемственности. Отметим не­которые из них.

Во-первых, это явление социальной амнезии. Опыт XX столетия обнаружил, что в ряде случаев общество может страдать утратой исто­рической памяти, так же как это иногда происходит с отдельным человеком. Амнезия это не просто забывание. Забывший может по­мнить о том, что он знал, а потом забыл. Сам факт прежнего знания не уходит из памяти. Амнезия же связана с забвением самого факта прежнего знания. Страдающий амнезией не осознает своей забывчи­вости. Социальная амнезия означает, что из истории порой выпадают целые пласты прошлых достижений. Общество утрачивает ту или иную часть своего наследия и при этом не осознает происшедшей утраты. Тем самым происходит разрыв исторической связи с прошлым.

В связи с явлением социальной амнезии нельзя не обратить вни­мание на факт, сыгравший исключительную по своим отрицатель­ным последствиям роль в судьбе отечественной культуры XX в. Речь идет о высылке из страны в 1922 г. по решению советского правитель­ства большой группы интеллигенции, прежде всего гуманитарной. В последующем труды высланных (так же как и вынужденных к эмигра­ции и репрессированных) замалчивались или упоминались вскользь с неизменной негативной оценкой. Рядовому читателю они оставались недоступными на протяжении многих десятилетий, поэтому их пуб­ликация в наше время для многих явилась подлинным открытием ог­ромного пласта культурного наследия. В числе насильственно выслан­ных оказалась большая группа философов. Надо заметить, что «все предреволюционные годы философия в России развивается с удиви­тельной активностью и достигает небывалого прежде уровня. У нас впервые создается самобытная метафизика, подвергающая осмысле­нию исторический, религиозный, культурный опыт российского бы­тия. Начатки ее были уже у славянофилов, но теперь, в трудах после­дователей Вл. Соловьева, это — зрелое философское течение, замет­ное и важное в мировом масштабе. Рядом с этим течением развивались и другие, общие с западной мыслью; и в целом такой насыщенной философской жизни, такого круга больших мыслителей в России не было еще никогда. Бердяев, Флоренский, Булгаков, Е. Трубецкой, Вяч. Иванов, Шестов, Новгородцев, Струве, Франк, Лосский, Шпет в период революции уже были крупными сложившимися философа­ми; целый ряд других успешно входили в философию — Ильин, Кар­савин, Степун, Лосев — всех назвать невозможно»¹. Результатом вы­сылки, репрессий и замалчивания явилось выпадение из культурной

194. 462

¹ Хоружий С.С. После перерыва. Пути русской философии. СПб., 1994. С. 193—

жизни общества многих ценных достижений. Сегодня Россия с огром­ным трудом преодолевает последствия такого выпадения, которое с полным основанием может быть признано одним из самых трагичес­ких примеров социальной амнезии.

Во-вторых, катастрофы XX в., прежде всего две чудовищные ми­ровые войны, оказались по своим последствиям столь разрушитель­ными, что заставили многих мыслителей во многом по-новому взгля­нуть на весь процесс мирового развития. Обнаружилось, что катастро­фы могут достигать такого масштаба, что способны поставит под угрозу сохранность глубинных механизмов цивилизации. Если военные проти­воборства предшествующих веков в силу их локальности и относи­тельной незначительности последствий могли быть истолкованы (на­пример, Г. Гегелем) в качестве своеобразной «платы» за прогресс, то применительно к первой и второй мировым войнам такое истолкова­ние выглядело бы кощунственным.

В-третьих, в тесную связь с проблемой сущности исторического следует поставить возможность самоуничтожения человечества вследствие глобальной катастрофы — не только ядерной, но и, например, эколо­гической, вследствие исчерпания природных ресурсов, истощения озо­нового слоя атмосферы, потепления климата, вызванного масштабами человеческой деятельности, и т.п. Не требуется специально доказывать сколь реальны перечисленные опасности. Но в данном случае нас инте­ресует лишь один из множества связанных с ними аспектов — в случае их осуществления не пришлось бы говорить не только о механизмах исторической преемственности, но и об истории вообще.

Угрозы человечеству, рожденные событиями XX в., имеют множе­ство разнообразных следствий огромного мировоззренческого и практи­ческого значения. В контексте вопроса о сущности исторического они свидетельствуют о нереалистичности представлений о гарантированном осуществлении истории. Они ставят задачу выработки радикально иного взгляда не только на историю XX в., но и на историю вообще. Очевидно, что в современных условиях рассчитывать на гарантированность истори­ческой преемственности, а следовательно, на гарантированное осуществ­ление истории не приходится. Однако главное состоит в изменении на­шего отношения к истории вообще, истории как таковой. Что есть ис­тория, если, как выясняется, она не есть процесс, осуществляющийся сам собой? Таков тот главный вопрос, на который предстоит ответить.

В прошлом, как и в современности, жили и творили конкретные люди. Они совершали вполне определенные поступки. Каждый так или иначе реализовывал собственную индивидуальность. Это были люди со своими желаниями, страстями, надеждами и упованиями. Точно так же, как отдельные личности и целые народы обнаруживают в исто­рии свои индивидуальные черты. Если мы попытаемся изгнать из ис­тории живую жизнь с ее индивидуальными чертами, то мы получим голую схему, а не историю. Это фактически будет отрицанием исто-

рии. Но отрицание истории неизбежно обернется для нас самоотри­цанием. Ведь своим бездушным отношением к прошлым поколениям мы дадим повод потомкам для такого же отношения к нам. Мы не можем, конечно, одобрять все, что имело место в истории. Но мы можем относиться к прошлому не как к чужому, а как к своему, имеющему отношение к нам. История не есть то, против чего восста­ют или что является предметом насмешек. В ней есть нечто священное. Нужно попытаться понять происшедшее с человечеством, как проис­шедшее со мной. Только таким путем можно преодолеть в себе самом пустоту уединенности и обрести богатство мировой исторической жизни в себе, в своей собственной личности. Таким образом, сущность исторического можно определить как внутреннее приобщение судьбы личности и каждого поколения к судьбам истории.

Данное понимание сущности исторического взамен представле­ния о гарантированности истории предполагает живое отношение между поколениями, их живую взаимосвязь, духовное общение. Сле­довательно, оно утверждает, что нерушимость исторического процес­са в действительности покоится на способности людей к взаимодей­ствию, взаимопониманию, коммуникации — в данном случае между представителями разных эпох, поколений, культур. Там, где отсут­ствует внутреннее приобщение судьбы личности и каждого поколе­ния к судьбам истории (а это бывает весьма часто), осуществимость истории как преемственного процесса будет поставлена под угрозу.

Сущность исторического раскрывается через понятия, фиксиру­ющие связь каждого человека с тремя измерениями исторического времени: прошлым, настоящим и будущим.

Во-первых, в истории действует духовное сыновство — это осозна­ние того, что мы в ответе за доставшееся нам от предков, за унасле­дованный мир и за собственные честь и достоинство в этом мире. Духовное сыновство есть составная часть духовного мира личности. Одновременно оно выражает преемственность истории. История с этой точки зрения предстает как осмысленное общение непосредственно сменяющих друг друга поколений. Вне осознания духовного сынов-ства личность перестает быть полноценной: она превращается в суще­ство, не помнящее родства.

Во-вторых, современность в истории представлена понятием духов­ного братства. Оно понимается как идея общей ответственности людей за мир, в котором мы живем, и выступает как идея всечеловеческого братства. Эта идея в прежние времена чаще всего воспринималась как благое пожелание, чем то, что может быть необходимостью. Реальность нашей эпохи такова, что осознание общечеловеческого братства есть императив, обязательное условие выживания человечества. Планета Земля есть наш общий дом. В свете возможности ядерной или экологической катастрофы очевидно, что планета не столь велика и прочна, как каза­лось раньше. Все люди, бедные и богатые, так или иначе объединены

общностью судеб, общей заботой о сохранении жизни на Земле. Поня­тие духовного братства отнюдь не равнозначно утопической (нереаль­ной и бессмысленной) надежде на устранение различий между людь­ми, различий между народами или утопии установления полного тож­дества интересов. Братство предполагает не устранение различий, а умение считаться с интересами других людей. Решение конфликтов мыслится с позиций братства как перевод их на цивилизованный язык людей, осоз­нающих свое достоинство и ответственность.

В-третьих, обращенность к будущему фиксируется понятием ду­ховного отцовства. Бремя отцовства есть бремя ответственности перед будущим. Будущие люди будут так или иначе оценивать нас. Они будут оценивать нас и за тот образец жизни, который мы утверждаем своей судьбой. Следовательно, в каждом из нас есть физическое и духовное родоначалие — начало будущего. Выбирая себя, свой образ жизни, мы тем самым выбираем способ и характер воздействия на судьбы буду­щих поколений¹.

Глава III СМЫСЛ ИСТОРИИ

Характерные для современной философии серьезные сомнения в идее прогресса неизбежно с особой остротой поставили вопрос о смыс­ле истории. Действительно, уверенность в прогрессивном ходе исто­рии закономерно заменяла собой проблему смысла или же отодвигала ее на задний план. Господствующим являлось основанное на идее про­гресса убеждение, что в общем и целом все идет «своим порядком» и рано или поздно, в силу необходимого хода истории человечество придет к совершенному и гармоническому обществу. Однако обнару­жилось, что прогресс отнюдь не обеспечен, не гарантирован.

В XX в. человечество стало участником и свидетелем самых разру­шительных войн, безжалостных диктатур, геноцида, массового обни­щания людей и т.д. Чрезвычайно остро встал вопрос о самой целост­ности (неразрушимости) исторического процесса, о его оправданно­сти. Да, люди трудятся, напрягают свои физические и интеллектуальные силы, новые поколения создают все новые, более совершенные тех­нические и иные устройства, все новые материальные ценности. Но в конечном итоге зачем все это, если на самом деле жизнь большинства людей не становится от поколения к поколению лучше, а сами люди не делаются ни добрее, ни справедливее, ни духовно богаче, ни сча-

¹ Идея о духовном сыновстве, братстве и отцовстве разработана Е.Б. Рашков-ским.

30-781

стливее? Как отыскать смысл среди этой очевидной бессмыслицы наблюдаемого хода истории?

Можно, конечно, ограничиться констатацией того, что есть, при­знав за смысл истории то, что в ней нет никакого смысла. Но не будет ли такое решение лишь трусливым компромиссом с самим собой? Очевидно, что такой компромисс не пройдет бесследно, ибо, отка­завшись от поиска смысла, мы рискуем его действительно утерять и утерять, окончательно. Отыскание смысла всегда является исключи­тельно трудной задачей, что, однако, вовсе не свидетельствует о не­возможности ее решения.

Современная философия не отказывается от усилий по обнаруже­нию смысла истории. В отличие от классической философии прошлых эпох, она учитывает исключительную сложность всемирно-истори­ческого процесса, его непредсказуемость по целому ряду параметров. Многие направления современной философии истории стремятся свя­зать проблему смысла истории с проблемой личности, рассматривать судьбы истории в связи с судьбой отдельной личности, отдельного человеческого индивида. Философская концепция смысла истории как отношения истории к судьбе личности называется персоналистской концепцией. Ее в различных вариантах разрабатывали такие философы XX в., как Н. Бердяев, К. Ясперс, Ж. Маритен. Близкие идеи высказы­вали X. Ортега-и-Гассет, Н. Аббаньяно и др.

Прежде всего, следует принять во внимание, что общественная история есть история людей. Притом что при определенных условиях можно рассматривать историю отстраненно, как безличный процесс, мы, конечно, понимаем, что в истории действовали конкретные жи­вые люди. Они трудились, боролись, любили, страдали, мечтали. Каж­дый человек, живший на Земле, оставил свой маленький или боль­шой след. Мы не можем знать и помнить абсолютно всех, кто своей жизнью делал историю. Но мы можем достаточно хорошо знать и по­мнить очень многих, и нигде не сказано, что круг нашего знания людей прошлого не будет расширяться постоянно. Наш живой интерес к исто­рии обычно связан с тем, что мы пытаемся определить, правильно ли поступил тот или иной деятель, как и о чем думали Сократ, Леонардо да Винчи или Наполеон, мы не забываем имена людей, которые вызы­вают восхищение и поклонение. Помним мы и о тех, кто оставил мрач­ный след. Немало и тех, чьи имена отождествляются с историческим курьезом, мелочным тщеславием или просто с неприметностью, не­значительностью роли, — но и они занимают в истории свое место. Размышляя об истории, мы в той или иной мере задумываемся и о своем месте в ней. Каждый человек интересен как неповторимая лич­ность, обладающая особым внутренним миром, особым образом дей­ствий в разнообразных исторических обстоятельствах.

Современный человек, обращаясь к прошлому, далеко не всегда выступает в качестве субъекта науки (ученого или студента, которому

необходимо сдать экзамен, и т.д.), но он всегда выступает в качестве конкретного живого человека — каков он есть, со всеми его пробле­мами и сложностями. Мотивом искреннего интереса к истории явля­ется интерес к людям прошлого. Для живого человека интерес пред­ставляют не столько законы истории и схемы исторического процес­са, сколько живой опыт жизни людей прошлого, их духовный опыт, проявление их самобытности, способности сопротивляться или поко­ряться историческим обстоятельствам.

История предстает в персоналистской концепции как общение поколений, общение, которое имеет глубоко личный смысл. Для каж­дого человека история глубоко индивидуальна, каждый наделяет ее своим смыслом, ищет и находит его. Если же человек не видит в исто­рии некоторого важного для его личности смысла, то она проходит мимо него, где-то, может быть, рядом, но вне души, не касаясь души. Она для него остается внешним объектом, некой, в лучшем случае, необходимостью, которую следует изучать, как изучают законы фи­зики и математики для того, чтобы отчитаться, сдать экзамен, ре­шить задачу и т.д. Такое тоже может быть и в этом нет ничего предо­судительного. Но сфера применимости отношения к истории как к материалу, не связанному с моей жизнью, должна быть ограничена строгими рамками, которые каждый устанавливает самостоятельно. Если рассматривать прошлое как внешний объект и этим довольство­ваться, то придется лишить прошлых людей их индивидуального дос­тоинства, обессмыслить их индивидуальную жизнь. Это одновремен­но будет равносильно легкомысленному отказу и от собственного до­стоинства, ибо, рассматривая прошлое только в качестве объекта, мы лишаемся морального права рассчитывать на то, чтобы потомки рас­сматривали нас иначе, — не в качестве безликих винтиков, а как живых людей, чья жизнь имеет самостоятельную ценность.

Таким образом, история как общение поколений предполагает отношение к каждому участнику исторического процесса как к уни­кальной и самоценной личности. Всеобщим универсальным смыслом ис­тории, усматриваемом в самом историческом процессе, оказывается дос­тоинство личности.

В современном мире достоинство личности нередко подвергается отрицательному давлению под действием многих факторов. Зачастую люди забывают о своем и чужом достоинстве, поддавшись соблазну погони за богатством, властью или славой. Попирается и достоинство «маленького человека». Утрате понимания ценности личности способ­ствует, в частности, массовый характер современного общества, а также усложнение условий человеческого бытия в целом. Вместе с тем челове­чество все больше осознает особую важность уважительного отношения к личности, независимо от национальной, расовой и иной принадлеж­ности, от места, которое она занимает в социальной иерархии. Не случай­но принципы прав и свобод личности закреплены в ряде основополагаю-

30*

щих международных документов, прежде всего в Декларации прав челове­ка, принятой Организацией Объединенных Наций. Отношение современ­ного человека к истории, как и отношение к современникам, является одним из критериев его отношения к своему и чужому достоинству.

Смысл истории — это, конечно, ее универсальный, общечелове­ческий смысл. Но универсальность смысла такова, что она неизбежно должна быть связана с индивидуально-личностным. Суть в том, что смысл не может быть ни чисто объективным, ни субъективным. По­нятие смысла предполагает отношение «чего-то» («кого-то») к чело­веку. Смысл есть то, что в процессе человеческого бытия обнаружива­ется, творится и познается одновременно, в одном и том же акте. Человек в акте творчества наделяет нечто человеческим смыслом и одновременно, тем самым, познает, открывает смысл. К смыслу нельзя подходить как к чему-то внешнему — он всегда мой, смысл для меня. Это то, чем я наделяю предмет, и одновременно то, что делает этот предмет причастным ко мне. Совпадение творения и познания в твор­честве смысла принципиально. Придав чему-либо смысл, я не теряю часть своего существа, не беднею, не слабею, а духовно обогащаюсь, ибо одновременно и познаю, приобретаю новые знания.

Тот, кто умеет отнестись к людям прошлого как к отдельным, уникальным и самоценным индивидам, тем самым признает и утвер­ждает их достоинство. Но в таком отношении он свидетельствует и об уважении к самому себе, обретает и утверждает свое собственное до­стоинство. И в той мере, в какой этот тип отношений поколения к поколению реализуется в истории, индивидуальное достоинство лич­ности становится имманентным, т.е. внутренне присущим историчес­кому процессу. Универсальный смысл истории предполагает, следо­вательно, личные усилия каждого человека по обретению своего дос­тоинства посредством небезразличного отношения к прошлым людям как к уникальным индивидам.

Исходным для теоретической формулировки достоинства личнос­ти является категорический императив И. Канта. Он сформулировал свой знаменитый категорический императив следующим образом: «Поступай так, чтобы ты всегда относился к человечеству и в своем лице, и в лице всякого другого так же как к цели и никогда не относился бы к нему только как к средству»¹. По мысли великого немецкого фи­лософа, категорический императив, т.е. правило поведения, обяза­тельное для всех людей, покуда они сохраняют в себе нравственное начало, обладает универсальной значимостью, не зависит ни от ка­ких конкретных обстоятельств, применим ко всем людям независимо от национальности, вероисповедания и т.п. Никакой человек не мо­жет быть рассмотрен и использован только лишь в качестве средства для посторонних по отношению к нему целей.

Развивая изложенное в категорическом императиве И. Канта по­нимание человека, Вл. Соловьев пишет о личном достоинстве: «Каж­дый человек, как таковой, есть нравственное существо или лицо, име­ющее независимо от своей общественной полезности безусловное дос­тоинство и безусловное право на существование и на свободное развитие своих положительных сил. Отсюда прямо следует, что никакой человек ни при каких условиях и ни по какой причине не может рассматриваться как только средство для каких бы то ни было посторонних целей, — он не может быть только средством или орудием ни для блага другого лица, ни для блага целого класса, ни, наконец, для так называемого общего блага, т.е. для блага большинства других людей»¹.

Очевидно, что каждому из нас неприятно, если нас рассматрива­ют или используют лишь как средство для посторонних целей. В этом мы справедливо усматриваем ущемление нашего достоинства. Вместе с тем не исключены случаи, когда мы осознанно или неосознанно сами допускаем умаление нашего достоинства, оправдывая это тем, что так будет лучше («полезнее», «целесообразнее» и т.д.) и принесет свои плоды в близком или отдаленном будущем. Персоналистская трак­товка смысла истории отвергает отнесение заботы о личном достоин­стве в будущее. Она исходит из того, что будущее может и не насту­пить, а если наступит, то может и не оказаться лучше настоящего и прошлого. Отнесение заботы о личном достоинстве в будущее харак­терно для философии истории, основанной на идее прогресса.

Идея прогресса формирует жизненную установку, которую мож­но было бы выразить формулой: «жить ради будущего, перед лицом будущего». Данная установка, конечно, имеет неоспоримые преимуще­ства перед противоположной: «жить ради текущего момента, руковод­ствоваться исключительно сиюминутными, краткосрочными целями и интересами». Установка на будущее предполагает жертвенность, в ней очевиден элемент внутреннего благородства, она отвергает эгоизм. Од­нако сколь глубоко действительное различие двух установок? Следует признать, что глубокого и принципиального различия между ними нет, поскольку и та и другая подчиняют жизнь человека внешним по отно­шению к ней целям. Обе они отрицают самоценность жизни индивида, самоценность жизни конкретного поколения, безотносительно к тому, в какую эпоху ему выпало жить. Ведь при внимательном взгляде выяс­няется, что будущее столь же текуче, изменчиво, ненадежно, сколь и современность. «Помни, скольких изменений ты уже был свидетель», -заметил еще древнеримский философ-стоик Марк Аврелий. Поэтому подчинять свою жизнь исключительно упованиям на будущее столь же опасно, сколь и подчинять ее погоне за сиюминутными удоволь­ствиями и удовлетворением всех потребностей сегодня и сейчас, лю-

¹ Кант И. Соч.: В 6 т. М., 1963-1966. Т. 4. Ч. 1. С. 270.

¹ Соловьев Вл.С. Оправдание добра, или Нравственная философия//Соч.: В 2-х т. М., 1988. Т. 1.С. 345.

бой ценой, в том числе ценой утраты собственного достоинства. Са­моценность индивидуальной человеческой жизни может быть утверж­дена через формулу, одинаково отрицающую обе названные: «жить ради вечности, перед лицом вечности».

Выбор той или иной установки означает выбор тех или иных цен­ностей, определение того, что принимается за норму, а что рассмат­ривается как отклонение от нее. Избранная жизненная установка оп­ределяет нашу оценку своих и чужих поступков, в известной мере даже независимо от того, насколько полно нам удается провести ее в жизнь. Вопрос о том, какие ценности мы выбираем, исключительно важен в любом случае, ибо от него зависит наше отношение к самому себе и другим людям, отношение к жизни. Очевидно, что выбор жиз­ненной установки, ставящей человеческое существование в перспек­тиву вечности, определит совершенно иное отношение к жизни, чем выбор любой другой установки. Этот выбор задаст особые критерии оценки самого себя, станет фактором нашего внутреннего мира.

В религиозном мировоззрении олицетворением вечности является Бог. Поэтому для верующего, например христианина, «жить перед лицом вечности» означает сверять свою жизнь с божественными за­поведями. Возможна, однако, и нерелигиозная трактовка понятия веч­ности, неальтернативная религиозной. Она также распространена в современной философии. Вечность — это человечество в целом, в том числе в его настоящем, прошлом и будущем. В этом смысле «жить перед лицом вечности» означает жить как бы перед лицом прошлых, нынешних и будущих поколений: поверять важнейшие моменты сво­ей жизни перед лицом своих предков и потомков, осуществлять от­ветственный выбор и принимать наиболее важные решения так, как будто находишься под пристальным и оценивающим взглядом совре­менного, прошлых и будущих поколений. Жить перед лицом вечности означает также хранить и оберегать свое личное достоинство, доро­жить самостоятельностью своего суждения, не возводить в ранг выс­шего принципа конформизм и приспособленчество к текущим и не­прерывно меняющимся обстоятельствам.

Глава IV