Как все народы, рассеянные по большим пространствам, греки поздно сознали свое племенное единство. У Гомера еще нет общего имени для всей нации — нет, сообразно с этим, и отрицательного признака греческого национального чувства — обозначения всех негреков варварами. Но само национальное чувство уже проснулось. В то время, когда заканчивалась наша „Илиада", Троянская война уже представлялась общегреческим предприятием, и в „Списке кораблей" это представление получило вид законченной системы. Грустно видеть, что здесь, на пороге греческой истории, был в поэтических образах выставлен идеал, так мало осуществленный дальнейшей историей.
Пробуждавшееся национальное чувство получило внешнее выражение прежде всего в религиозной области. Дельфы и Додона уже в гомеровские времена были святынями для всего народа; несколько позже к ним присоединяется Олимпия. Остров Делос становится религиозным центром всего ионийского племени по обе стороны Эгейского моря. Вокруг одной из этих национальных святынь — вокруг Дельфийского храма — образовался первый постоянный союз греческих племен, вышедший за пределы отдельной местности.
|
|
Храм Деметры близ Анфелы, при входе в Фермопильское ущелье, которое соединяет Фессалию с Южной Грецией, был с давних времен религиозным центром для „окрестных жителей", собиравшихся сюда для совместных жертвоприношений.
Позже, когда большое значение получил храм Аполлона в соседних Дельфах, т.е. приблизительно с VIII века, он сделался вторым средоточием „союза окрестных жителей", или, как его называли греки, — Амфиктионии. С этих пор круг участников стал все более расширяться, пока в него не вошла, наконец, вся Греция от Истма до Олимпа. Здесь мы находим фокейцев, к области которых принадлежали Дельфы, соседних дорийцев и локрийцев, далее все племена Фессалии, а рядом с фессалийцами даже малийцев, энианцев, долопов, фтиотийцев, магнетов, перребов, наконец, эвбейцев и беотийцев. Каждый из этих народов имел в совете амфиктионов два голоса; уполномоченные и их помощники собирались два раза в год — осенью и весной. Сначала в Фермопилах, затем в Дельфах совершали жертвоприношения; потом приступали к обсуждению общих дел, как, например, содержание храмов, заведование священными сокровищами, устройство священных игр и проч. При исполнении своих решений союз имел право, в случае надобности, требовать вооруженной помощи от своих членов. В политические вопросы Амфиктиония не вмешивалась; участвовавшим в ней государствам разрешалось воевать друг с другом, сколько им было угодно, но они были обязаны соблюдать при этом известные международные условия; так, ни один из принадлежавших к союзу городов не имел права во время войны разрушить другой союзный город или отрезать его от воды.
|
|
Как ни был шаток этот союз, он все же должен был значительно поднять в участниках чувство национального единства. В самом деле, весьма вероятно, что именно под влиянием дельфийской Амфиктионии стали обозначать именем „эллинов" весь греческий народ, потому что первоначально Элладой называлась только область на юге Фессалии, и в таком значении это слово встречается еще у Гомера. Только около середины VII века Архилох и приблизительно в то же время Гесиод в „Трудах и Днях" употребляют слово „эллины" или, скорее, „панэллины" для обозначения всей нации. В „списках" Гесиода мы уже находим царя Эллина — героя-эпонима греческого народа, и с этих пор имя „эллины" входит во всеобщее употребление.
Само собой разумеется, что объединительное движение обнаружилось и в политической области. Древние областные государства доисторического периода, утратившие уже всякое значение, стали складываться в более крупные союзы. Проще всего это делалось так, что соседние области вступали между собой в союз для облегчения сношений и для общей защиты в случае войны, причем каждое из участвовавших государств сохраняло в остальных отношениях полную автономию; в этих случаях основой обыкновенно служили древние религиозные союзы. Иногда происходило полное слияние — синойкизм, как говорили греки, — причем часть жителей переселялась в то селение, которое было избрано главным городом нового союзного государства. Наконец, часто более сильная область покоряла соседние, менее сильные области, и делала их жителей или своими подданными (периэки), или крепостными. Конечно, и эти новые государства были большею частью невелики, а там, где основывались более крупные политические союзы, как, например, в Фессалии и Пелопоннесе, они представляли собой непрочное соединение самостоятельных общин, без общей организации и без тесной внутренней связи.
Объединение областей нигде не было проведено с таким совершенством, как в Аттике. Здесь тоже некогда существовал целый ряд самостоятельных областных государств[80], из которых некоторые продолжали существовать и в позднейшее время как религиозные союзы; таков, например, Тетраполис на Марафонской равнине, представлявший союз четырех „городов", вернее, сел: Марафона, Пробалинфа, Трикорифа и Энои. Но здесь не было больших городских центров; население страны было разбросано более чем по сотне местечек и деревень, и это обстоятельство должно было особенно облегчить слияние всех областей в одно государство. Этому благоприятствовали и географические условия, так как орошаемая Кефисом центральная равнина соединялась со всеми остальными частями страны удобными путями сообщения. Из этой центральной равнины и исходило объединение страны; средоточием союзного государства стала крепость Афины, расположенная на высокой скале над долиной Нижнего Кефиса. Каким образом произошло здесь слияние — мы не знаем, так как уже в начале исторического периода мы находим жителей всех областей страны объединенными на равных правах в союзном государстве[81] Праздник Синойкии, который еще и в историческую эпоху праздновался ежегодно в середине лета, поддерживал воспоминание о событии, которому Афины больше всего были обязаны своим позднейшим величием. Конечно, присоединение всей страны к Афинам произошло не сразу, особенно Элевсин, благодаря своему обособленному положению, по-видимому, долго оставался независимым, может быть, даже до VII века, между тем как остальная Аттика еще в VIII веке вошла в состав Афинского государства. Однако, еще во время Писистрата отдельные области Аттики весьма энергично преследуют свои местные интересы; население равнины в окрестности Афин, Педиона, находится во враждебных отношениях к жителям Паралии, полуострова по ту сторону Гиметта, и к диакрийцам, населяющим горную страну напротив Эвбеи. Клисфен своим новым подразделением государства стремился главным образом именно уничтожить этот партикуляризм. Действительно, только его реформа и завершила объединение Аттики.
|
|
Соседней Беотии, кажется, еще более, чем Афинам, самой природою предназначено было образовать единое политическое целое. Но здесь уже рано возник целый ряд значительных городских центров; наряду со знаменитыми Фивами эпос прославляет богатство минийского Орхомена, и еще в настоящее время на одном из островов Копаидского озера, у подошвы Птоона, возвышаются остатки стены, окружавшей широким кольцом доисторический город, которого даже имя не дошло до нас. Кажется, этот город был разрушен фиванцами; однако Фивы были недостаточно сильны, чтобы покорить и остальные соседние города — Танагру, Феспию, Галиарт. Таким образом, объединение Беотии могло произойти только в форме федеративного государства, развившегося постепенно из религиозного союза, который с незапамятных времен связывал города страны со святынями Афины Итонской при Коронее и Посейдона при Онхесте у Копаидского озера. Дольше всего держался Орхомен, который еще в гомеровском „Списке кораблей" не причисляется к Беотии и который даже в позднейшее время постоянно обнаруживал сепаративные наклонности. Во главе союза стояли Фивы, имевшие, как самый значительный город, двух представителей в высшем исполнительном совете — коллегии беотархов, между тем как остальные города посылали туда по одному члену; вообще Фивы, благодаря своему фактическому превосходству, имели обыкновенно решающее влияние на политику союза.
Такую же форму приняли и областные союзы остальных племен Северной Греции, от Фокиды и Локриды вверх до Олимпа и Акрокеравнского мыса. Из этих государств в древнейшее время приобрел большое значение только Фессалийский союз. Обширная, окруженная со всех сторон горами равнина Пенея уже сама по себе должна была побуждать жителей к политическому объединению; не меньшее значение имела потребность господствующей аристократии в помощи на случай восстания крепостных крестьян. Таким образом, первоначально в отдельных частях страны образовались более крупные областные союзы: на востоке, между нижней частью Пенея и Пагаситским заливом, — Пеласгиотида, „пеласгический Аргос" Гомера — вокруг Ларисы, Краннона и Фер, на западе, по верхнему течению Пенея — Гистнеотида вокруг Трикки и Гомф; на юге, в области Апидана и Энипея — Фессалиотида вокруг Фарсала и Киериона. Эти три округа вступили затем в союз между собой — вряд ли ранее VII века, потому что гомеровский „Список кораблей" еще не знает единой Фессалии. Позже к ним присоединились на правах четвертого союзника фиотийские ахейцы. Во главе союза стоял высший чиновник (тагн, таг), выбираемый, кажется, пожизненно из господствующих аристократических родов; ему принадлежало главное начальство на войне.
|
|
Таким образом, на севере Греции образовалось могущественное государство, близость которого сильно давала себя чувствовать соседям. Все небольшие горные народы в окружности вынуждены были признать верховное владычество Фессалии и обязались платить дань и выставлять войско во время войны: магнеты у Пелиона и Оссы, перребы у южного склона Олимпа и Камбунских гор, долопы по южному Пинду, малийцы и энианцы у Эты. Фессалийцы обладали теперь большинством голосов в совете дельфийской Амфиктионии, и они воспользовались этим положением для распространения своего влияния и к югу от Фермопил.
В том месте, где Дельфийская долина открывается к морю, находился город Криса, достигший цветущего состояния благодаря плодородию прибрежной равнины, и еще более — благодаря торговле в заливе, который получил свое имя от города. Выходцами из этого города были некогда основаны Дельфы. Когда затем это священное место сделалось предметом национального поклонения, дело не могло обойтись без раздоров — тем более что Дельфы имели прочную опору в Амфиктионии. Около начала VI века двинулось на Крису фессалийское войско под начальством Эврилоха из рода Алевадов; в этой „священной войне" приняли участие, по преданию, также Афины и тиран сикионский Клисфен. Исход борьбы легко было предвидеть. После продолжительного, по преданию, десятилетнего сопротивления Криса была взята и разрушена, а область ее посвящена дельфийскому богу. После этого Амфиктиония была преобразована; голоса получили афинские и пелопоннесские дорийцы; Дельфийские игры приобрели значение национального празднества.
Благодаря этим событиям вся Фокида подпала под фессалийское владычество. Но при попытке подчинить себе и Беотию фессалийцы потерпели решительное поражение в большом сражении при Керессе в Феспийской области. С этого времени могущество Фессалии начинает падать. Фокида вернула себе свою независимость и отстояла ее в продолжительных войнах с могущественным соседом. Особенно известна победа, одержанная фокейцами над фессалийской конницей при Гиамполисе незадолго до Персидских войн. С тех пор Фермопилы образуют южную границу Фессалии не только в географическом, но и в политическом отношении.
Несчастье Фессалии заключалось в том, что в ней не было ни одного достаточно большого и сильного города, который мог бы подчинить своему влиянию остальные общины. Наиболее значительные города страны — Фарсал, Краннон, Лариса, Феры — были почти равны между собой. Поэтому союз, объединявший Фессалию, был постоянно непрочен, пока наконец центральная власть потеряла всякое значение и совсем перестали выбирать тага (тагоса). Как политические, так и социальные условия — владычество аристократии и крепостное положение земледельческого класса — препятствовали какому бы то ни было прогрессу страны. Фессалия никогда не дала ни одного выдающегося ученого, поэта или художника; а до IV века мы даже вообще не знаем ни одного фессалийского писателя. Та из греческих областей, которая была наиболее щедро одарена природою, осталась мертвым членом в организме нации.
Иным путем пошла история северной соседки Фессалии, горной Македонии, орошаемой верхним течением Галиакмона. Приблизительно в первой половине VII века царь Пердикка I из дома Аргадов повел свой народ вниз по течению реки в Пиерию у подошвы Олимпа, изгнал фракийское население страны и заменил его македонскими колонистами. Такой же участи подверглись иллирийские эорды у Бегорритского озера. В завоеванной области, в том месте, где дорога из плоскогорья спускается в Эмафийскую равнину и горные воды, устремляясь в долину, образуют великолепные водопады, Пердикка основал свою столицу Эги. Отсюда в течение двух ближайших веков были отняты у пеонийцев и фракийцев равнина по нижнему течению Аксия и холмистая область Мигдония по ту сторону реки, до границы халкидских колоний. Здесь, при реке Лудие, в безопасной, защищенной болотами местности, македонские цари построили свою новую столицу Пеллу, тогда как Эги оставались местом погребения царской фамилии и религиозным центром страны. Кроме того, здесь возникло много других поселений, из которых наиболее значительными были Бероя, Миеза, Алор. Так греческая нация тихо и скромно приобрела на севере область, которая по величине не уступала Фессалии. Этой стране суждено было позже спасти Грецию от бедствий политического разъединения.
В Пелопоннесе отдельные округа также соединялись в большие союзы. Микены потеряли теперь то руководящее положение, которое они занимали в доисторический период. Действительно, если положение древней горной крепости во времена всеобщих войн было очень благоприятно, то оно нисколько не соответствовало потребностям нового времени с его развитыми сношениями. Вследствие этого Микены вскоре затмил город Аргос, расположенный вокруг высокой крепости Лариса, вблизи морского берега, где дороги из внутренней части Пелопоннеса вступают в равнину. Соседние мелкие города скоро должны были подпасть под власть аргосцев. Асина была разрушена, по преданию, еще в VIII веке, Навплия — около 600 г. Орнеи, Гисии, Тиринф, Мидея и сами Микены сделались подчиненными периэкскими городами.
К югу Аргос распространил свое господство на Кинурию и, по преданию, даже на все западное побережье залива и остров Кифера. Господство над знаменитым в древности храмом Геры возле Микен перешло теперь к Аргосу, который, таким образом, приобрел сакральную гегемонию над всей страной. В первой половине VI века, в царствование Фейдона, аргосцам, по преданию, удалось даже заставить Коринф, Эгину и соседние города также признать их политическое господство: таким образом они восстановили царство Темена, на долю которого, по преданию, выпала некогда, при разделе дорийских завоеваний в Пелопоннесе, вся Арголида.
Между тем на юге у Аргоса появился опасный соперник. В равнине по среднему течению Эврота, глубоколежащем Лакедемоне Гомера, Спарта около середины VIII века, по преданию — при царе Телекле, покорила соседние Амиклы и Фарис. Скоро затем была завоевана и долина нижнего Эврота до самого моря, с городами Геронтрами и Гелом, Завоеванная область была разделена на равные части между победителями; туземцы, обращенные в крепостных (илотов), должны были обрабатывать землю для своих новых господ. Последние, освобожденные, таким образом, от всяких забот о средствах пропитания, получили возможность посвятить себя исключительно военному делу. Все гражданское население Спарты получило военную организацию и было подчинено строгой дисциплине; даже мальчиков с раннего детства готовили только к этой цели. Таким образом, Спарта, благодаря своему постоянному войску, получила перевес над соседями, которым каждый раз приходилось собирать гражданское ополчение. Нужно думать, что такая организация создана была по примеру соседнего родственного Крита, где подобное устройство существовало уже несколько столетий (см. выше, с.87), так как Спарта в это время вообще находилась под сильным влиянием Крита.
Ближайшим последствием покорения долины нижнего Эврота было признание господства Спарты небольшими городами полуостровов Малеи и Тенара. Они уступили ей часть своих владений, выставляли во время войны свой отряд, подчинялись спартанским судам, получали спартанских наместников (гармостов) и, в случае надобности, допускали к себе спартанские гарнизоны. В остальном эти общины периэков, как их называли, сами ведали свои дела и, по-видимому, спартанское господство не было очень тягостным, так как периэки, за немногими исключениями, оставались верны Спарте во всех кризисах, вплоть до македонского периода.
Скоро долина Эврота оказалась тесной для спартанцев, и их стала привлекать богатая Мессенская равнина по ту сторону Тайгета. Под конец VIII века царь Теопомп перешел через горы и после борьбы, продолжавшейся, по преданию, 20 лет, покорил Мессению. Здесь также земля была разделена между победителями, а жители обращены в крепостных, которые обязаны были отдавать своим господам половину дохода с полей. Но мессенцы не могли забыть свою прежнюю свободу, и когда во второй половине VII века Спарта была ослаблена внутренними смутами, они восстали против своих поработителей, поддерживаемые Панталеоном, царем Писы, и Аристократом, царем Орхомена в Аркадии. Вначале союзники одержали несколько побед, и еще долго потом воспевались геройские подвиги мессенского полководца Аристомена. Но всякая храбрость оказывалась бессильной против спартанской дисциплины; в сражении у Большого рва победа осталась за спартанцами, наконец, был взят и последний оплот восставших, крепкая Ира. Мессения снова была порабощена, и спартанцы спокойно владели ею до самых Персидских войн.
Победоносная Спарта стала теперь распространять свое господство и по направлению к северу. Первые шаги к этому сделаны были, вероятно, еще до восстания мессенцев; по крайней мере область у верхнего течения Эврота и Энуса — Скиритиду — спартанцы должны были покорить раньше, чем они могли двинуться на Тегею. Однако храбрые жители горной Аркадии оказали им сильное сопротивление, тем более успешное, что и здесь отдельные округа начали сливаться в один крупный союз. Инициатива в этом деле принадлежала, по-видимому, Орхомену, царь которого Аристократ, как мы видели, поддержал восстание мессенцев и, вероятно, завоевал часть южной Аркадии; сын его Аристодам, по преданию, в деле упрочения своего могущества следовал его примеру. Монеты с аркадской надписью, которые чеканились приблизительно с середины VI века до времени Пелопоннесской войны, указывают на продолжительное существование этого союза. К нему принадлежала, вероятно, и Тегея; во всяком случае соседи не могли оставаться безучастными свидетелями нападения спартанцев на этот город. Таким образом, спартанцы под предводительством своих царей Леонта и Агасикла (около 580—550 гг.) потерпели тяжелое поражение, которое на время приостановило их дальнейшие успехи.
Около этого же времени аргосский царь Фейдон сделал попытку доставить своему городу руководящее положение в Пелопоннесе, на которое Аргос, по гомеровской традиции, имел право. Он совершил поход через весь полуостров в Олимпию и отнял у элейцев заведование национальным праздником, незадолго перед тем захваченное ими. Однако этот успех был непрочен. По преданию, Фейдон погиб во время одного восстания в Коринфе, а при его сыне Локаде могущество Аргоса начало падать. Коринф и соседние города вернули себе независимость и нашли опору в Спарте, которая теперь начала наступательную войну против Аргоса.
Кифера и восточное побережье Лаконии вверх до Фиреи были завоеваны, а попытка аргосцев вернуть себе потерянные области окончилась кровавым поражением их около 540 г.
Между тем элейцы снова покорили Писатиду, свергли ее династию и низвели города страны на степень подчиненных периэкских общин. Подобная же участь постигла жителей горной страны, пограничной с Аркадией, — так называемой Акрории, а может быть, и часть трифилийских городов к югу от Алфея. После этого никто уже не оспаривал у Элиды права заведования Олимпийским празднеством. По преданию, Спарта помогала элейцам во время этих войн, во всяком случае с этой поры Элида находится в союзе со Спартой.
В Аркадии около этого времени свергнута была орхоменская династия; затем сначала Тегея, а вскоре и Мантинея, Орхомен и вообще восточная и южная части страны должны были признать спартанское господство и обязаться выставлять войско в случае войны. За исключением Аргоса и горных округов Ахеи и северной Аркадии, весь Пелопоннес находился теперь в зависимости от Спарты. Собственно Спартанская область занимала более трети полуострова, свыше 8000 кв. км; почти такую же площадь составляли владения союзных государств. Таким образом, к концу VI века Спарта является первым по могуществу государством Греции, и ей главным образом нация была обязана сохранением своей независимости, когда скоро затем начались Персидские войны.
В то время как областные государства греческого материка, исключая немногих, сливались в большие государственные союзы, острова принимали в этом движении только слабое участие. Правда, на Крите более значительные города, Гортина и Кнос, подчинили своему влиянию слабые соседние общины, однако до объединения всего острова дело никогда не доходило; не было внешнего врага, который угрожал бы независимости Крита. Из Кикладских островов тоже ни один не был достаточно силен, чтобы подчинить остальные своему политическому влиянию. Андрос, Тенос и Кеос, по преданию, находились некоторое время в зависимости от Эретрии; впоследствии, с середины VI века, здесь все более стало преобладать влияние Афин. На Эвбее объединению мешало соперничество равных по могуществу торговых городов Халкиды и Эретрии. Плодородная Лелантская равнина, простирающаяся от Эврипа до подошвы Дирфиса, постоянно служила яблоком раздора между обеими соседними общинами; и однажды, около 600 г., такой пограничный спор принял характер настоящей войны, в которую, благодаря развитым торговым сношениям обоих городов, вовлечена была большая часть Греции. Жителям Эретрии пришли на помощь милетцы; на стороне халкидцев стояли старые соперники Милета, самосцы, затем фессалийцы; в войне приняли участие и коринфяне под начальством их тирана Периандра. По преданию, исход войны был решен фессалийскою конницей; памятник ее предводителю, Клеомаху из Фарсала, павшему в бою, стоял еще в позднейшее время на площади в Халкиде. С этих пор Лелантская равнина оставалась во владении халкидцев.
Колонии по ту сторону моря в это время также, вероятно, еще не начинали складываться в большие государства. Находясь на довольно далеком расстоянии друг от друга, эти города имели достаточно простора, чтобы расширяться на счет соседних варваров и на захваченных таким образом землях, в свою очередь, основывать поселения, которые в политическом отношении обыкновенно сохраняли связь с метрополией. Так, Акры и Касмены всегда оставались в зависимости от Сиракуз; тщетно пыталась Камарина около 550 г., с помощью силицийцев и других союзников, освободиться от этой зависимости. Сибарис перед разрушением его кротонцами (около 510 г.) имел под своей властью, по преданию, свыше 25 городов и 4 туземных италийских племени; однако монеты его колонии Лаоса и Посейдонии указывают на то, что эти общины уже в VI веке были самостоятельны и, самое большое, находились в союзе со своей метрополией.
В Малой Азии Митилена, хотя и сохранила до Персидских войн, а отчасти даже до Пелопоннесской войны, господство над своими колониями в южной Троаде и у Геллеспонта, не сумела подчинить своему владычеству малые города на самом Лесбосе. Жители Колофона рано, может быть, еще в VIII веке, завоевали эолийскую Смирну и, таким образом, распространили свое господство от одного моря до другого, от Каистрского до Гермейского залива. Самосцы в VII веке заселили Аморг и завладели лежащим напротив их острова мысом Микале, что вовлекло их в продолжительный спор с Приеной, имевшей притязания на эту область.
Прочие города малоазиатского побережья оставались в этом периоде независимыми друг от друга. Религиозный союз, с давних времен объединявший города Ионии вокруг храма геликонского Посейдона на мысе Микале, никогда не был преобразован в политический. Даже под давлением внешней опасности — сначала со стороны мидийских царей, а позже со стороны персидской монархии — ионийские города не решались пожертвовать своим суверенитетом; предложение, сделанное во времена Кира Фалесом Милетским — соединить всю Ионию в одно государство с главным городом Теосом, не имело никакого успеха. Вот почему, как только внутри полуострова сложилось более значительное государство, греческие прибрежные города подпали под чуждое владычество.
Объединение Малой Азии исходило из плодородной долины Герма — самой обширной плоскости в западной части страны. Она рано сделалась средоточием сравнительно высокой культуры, о которой еще в настоящее время свидетельствуют высеченные в скалах Сипила рельефы с иероглифическими надписями, статуя Кибелы около Магнесии и так называемый Сезострис около Смирны. Но около того времени, когда греки упрочили свое владычество в восточной части Эгейского моря, в этой области еще не могло существовать более или менее значительного государства; иначе чуждым поселенцам не удалось бы распространиться по всему ионийскому побережью. Еще в эпосе меонийцы, как называются у Гомера жители долины Герма, ничем не стоят выше остальных народностей Малой Азии. Кажется поэтому, что царям Сард удалось подчинить своей власти всю нацию не ранее VIII века, и, может быть, именно этим объясняется то обстоятельство, что отныне имя „лидийцы" вытесняет древнее имя меонийцев.
Около начала VII века, при царе Гигесе (Гиге) из династии Мермнадов, Лидия выступает на историческую сцену. Государство должно было тогда обнимать, кроме долины Герма, по крайней мере еще долину Меандра; оно было достаточно сильно, чтобы стремиться к обладанию морским побережьем. Однако вначале эти попытки оказались безуспешными; от Милета Гигес был отбит, а жители Смирны даже вторглись в Гермскую долину и здесь победоносно сражались с лидийской конницей. Зато Гигесу удалось распространить свое владычество на Троаду и южное побережье Пропонтиды, где он, по-видимому, основал Даскилею, которая оставалась столицею геллеспонтской страны вплоть до падения Персидского царства.
В это время явился у греков и лидийцев общий враг в лице диких киммерийцев, пришедших с северного берега Черного моря, где Крым до сих пор сохранил их имя. Вместе с ними пришли и треряне, которые были, вероятно, фракийского происхождения. Фригийское царство пало под их натиском; около 675 г. они воевали в Каппадокии против Асархаддона, царя Ассирии. Ввиду этой опасности Гигес обратился за помощью к Ашшурбанипалу, который в 668 г. сменил своего отца, Асархаддона, на ассирийском престоле. Сначала он действительно имел некоторый успех, но скоро счастье изменило ему; Гигес потерял сражение и жизнь, Сарды были взяты, и только кремль, благодаря своему положению на крутом холме, сумел отстоять себя. После этого киммерийцы двинулись к ионийскому берегу; храм Артемиды около Эфеса, главное святилище Малой Азии, был сожжен; богатая Магнесия на Меандре стала добычей варваров.
Однако гроза прошла мимо; киммерийцы ушли, и сын Гигеса Ардис восстановил Лидийское царство. Он покорил также без большого труда Фригию, в которой нашествие киммерийцев разрушило весь государственный строй. Теперь Ардис возобновил против греческих городов наступательную политику своего отца, однако не с большим успехом, чем последний. Если он и покорил Приену, то сильный Милет отражал все нападения как самого Ардиса, так и его преемников, Садиатта и Алиатта, который, наконец, должен был признать независимость города. Зато Алиатту удалось завоевать колофонскую колонию Смирну, город был разрушен, и с тех пор его место оставалось пустынным в продолжение двух столетий. Алиатт воевал также и на севере, и на востоке, он покорил Вифинию, изгнал из Малой Азии остатки киммерийцев и проник по ту сторону Галиса в Каппадокию. Здесь он столкнулся с мидийским царем Киаксаром, который незадолго перед тем разрушил Ассирийское царство и теперь, как преемник прав ассирийских царей, считал себя законным владельцем Каппадокии. Началась война, продолжавшаяся, по преданию, шесть лет и окончившаяся договором, по которому впредь границей между Мидией и Лидией должна была служить река Галис (585 г.).
Лидийское царство обнимало теперь всю западную часть Малой Азии, за исключением горных областей на юге и большинства греческих приморских городов. Первые не имели большого значения; тем настойчивее требовали интересы государства покорения эгейского побережья. При политической разрозненности Ионии это легко удалось сделать Крезу, который около 560 г. наследовал своему отцу Алиатту. Греческие общины, одна за другой, должны были признать лидийское господство; один только Милет и теперь отстоял свою независимость.
Но в то время, как Лидия подчиняла себе греческие приморские города, она сама все более поддавалась влиянию греческой культуры. Уже во время Геродота лидийцы почти совершенно переняли греческие нравы. Как рано проник в Лидию греческий язык, видно из того, что там не было найдено почти никаких литературных памятников на местном языке. Уже в V веке лидиец Ксанф, первый в длинном ряду греческих писателей варварского происхождения, написал историю своей страны на греческом языке. Царь Алиатт, кроме своей карийской супруги, имел еще жену-ионийку, сын которой, Панталеон, едва даже не наследовал своему отцу вместо Креза. Греческие боги не имели более усердных поклонников, чем лидийские цари; уже Гигес посвятил Дельфийскому храму драгоценные подарки, а расточительная щедрость, которую обнаруживал Крез не только по отношению к Дельфийскому храму, но и по отношению к храмам Артемиды в Эфесе и Аполлона в Бранхидах близ Милета, известна всякому.
Однако Лидийскому царству недолго суждено было процветать. Только что Крез покорил морское побережье и принялся за постройку флота, чтобы подчинить своей власти и соседние острова, как в центре Азии наступили события, заставившие его обратить свои взоры на восток. Около 550 г. Мидийское царство пало под натиском персидского царя Кира, и Крез решил воспользоваться этим моментом для осуществления планов своего отца Алиатта, которому помешал привести их в исполнение мидиец Киаксар. Перейдя р. Галис, он вторгся в мидийскую Каппадокию. Но после нескольких удач вначале он был вынужден отступить перед более сильной армией Кира назад в Лидию; преследуемый неприятелем, Крез потерпел решительное поражение под стенами своей столицы в долине Герма. После непродолжительной осады Сарды были взяты штурмом и сам царь попал в руки победителя (546 г.). Лидийское царство прекратило свое существование; сопротивление, которое еще оказывали ионийские города, с самого начала не обещало успеха и вскоре было сломлено полководцем Кира, Гарпагом. Часть жителей Фокеи и Теоса покинула родину и отправилась искать новых мест для поселения по ту сторону моря; остальные греки покорились персидскому владычеству, которое едва ли было более тягостно, чем прежде владычество лидийцев. Ликийцы, которые до тех пор сохраняли независимость, тоже должны были подчиниться, — и Кир владел теперь всей Малой Азией. Завоеванная страна была разделена на две сатрапии с главными городами Сардами и Даскилеей.
В последние годы своего царствования, занятый другими, более важными задачами, Кир не имел времени думать о государствах, лежащих у Средиземного моря. Его сын Камбиз обратил свое оружие против Египта, царь которого Амасис незадолго перед тем умер, оставив престол своему молодому сыну Псамметиху III. При Пелусие, близ устья восточного рукава Нила, произошло сражение между греческими наемниками и персами: здесь оба народа впервые померились силою в открытом поле (525 г.). Победа осталась за Камбизом, и участь Египта была решена; главный город Мемфис пал после продолжительной осады, царь был взят в плен. Нильская долина стала персидской сатрапией. Соседняя Кирена добровольно подчинилась персидскому господству; города на Кипре уже в начале войны перешли на сторону Персии.
Таким образом, несколько более чем в 20 лет, добрая треть греческой нации подпала под персидское владычество. Можно было предвидеть, что персы не остановятся на этом; если не жажда завоеваний, то уже сама сила обстоятельств должна была толкать их вперед по пути, на который они вступили, потому что в области Эгейского моря нет ни одной естественной границы.
(обратно)
ГЛАВА Χ. Господство аристократии и его падение
В то время, как в греческом народе вырабатывалось сознание его национального единства и отдельные области, по крайней мере на самом полуострове, соединялись в политические союзы, не менее глубоким изменениям подвергалось и внутреннее устройство большинства государств. Уже в гомеровскую эпоху аристократия все более расширяла свое влияние в ущерб царской власти, и уже авторы „Илиады" и „Одиссеи" считают нужным защищать монархию — притом монархию законную — против подобных захватов:
Нехорошо многовластье. Единый да будет властитель,
Царь единый, которому Кроноса хитрого сыном
Скипетр дан и законы затем, чтоб царил он над нами[82]
Однако, если даже в этих словах выразились чувства большей части греческого народа, это большинство еще не могло оказывать деятельного влияния на ход общественных дел. Народ еще не играл никакой роли; политически имела значение только знать, т.е. крупные землевладельцы. „Одиссея" изображает нам итакийский народ преданным царскому дому; но никто не решается восстать против поведения женихов, принадлежащих к знатнейшим фамилиям государства. По отношению к этой аристократии царь был только первым между равными; при небольших размерах греческих государств положение царя должно было быть здесь, разумеется, совершенно иным, чем в восточных монархиях, или чем в позднейшее, эллинистическое время. Пока продолжались постоянные распри между соседними государствами, аристократия подчинялась царю; но по мере того, как эти распри становились реже, подчинение царской власти казалось более ненужным. При таких условиях царь мог сохранять свое прежнее значение только в том случае, если обладал выдающимися личными качествами, а это, конечно, не всегда случалось. У Гомера среди Народного собрания царю бросают в лицо такие слова, — и нет сомнения, что эта картина взята из действительности:
Пьяница грузный! По виду собака, олень по отваге!
Ты никогда не дерзал в своем сердце ни в бой, ополчившись,
Вместе с народом идти, ни спрятаться в тайной засаде
Вместе с вождями ахейцев, — тебе это смертью казалось.
Царь — пожиратель народа, над трусами царствовать годный!
Ибо иначе, Атрид, ты б в последние нынче был дерзок[83]
Таким образом, уничтожение царской власти было только вопросом времени.
Как и естественно, республиканское движение началось в тех частях греческого мира, которые достигли наиболее высокого экономического развития. В малоазиатских колониях царская власть была уничтожена в течение VII века, а отчасти, может быть, еще в VIII веке. Приблизительно в это же время монархия была отменена в Аттике и в городах на Истме и, вероятно, также в Беотии и на Эвбее[84] Что касается сицилийских и италийских колоний, то здесь, исключая легендарного царя Сиракуз, мы находим царскую власть только в лакедемонской колонии Таренте, где она удержалась до начала V века. На Крите также существовала царская власть, по крайней мере до конца VII века; точно так же и на соседнем острове Фера в это время, по-видимому, еще держался монархический образ правления, так как основанная около 630 г. выходцами с этого острова Кирена управлялась царями до середины V в. В земледельческих областях Пелопоннеса, как, например, в Аркадии и Писатиде, царская власть удержалась до конца VII или начала VI века (см. выше, с.249 и след.), а в Аргосе монархия пала только в эпоху Персидских войн. В Спарте уже в VIII веке, или еще раньше, состоялось соглашение между аристократией и царской властью; рядом с древней династией Агиадов во главе города поставлен был на равных с ней правах род Эврипонтидов[85], так что главы обеих фамилий одновременно носили царское звание. Неизбежное соперничество между обеими династиями служило гарантией против превышений власти, и это обстоятельство было одной из главных причин того, что царская власть удержалась здесь в своей двойственной форме до конца III века. В отдаленных и сильно отставших в культурном отношении частях греческого мира древняя наследственная монархия также отчасти сохранилась до позднего времени; так, например, у агрейцев в Этоли, у молоссов и афаманцев в Эпире, в Македонии и в городах на Кипре.
Сколько можно судить, первые попытки не были направлены против царской власти как таковой, а имели целью только замещение царствующей династии другою. В таком смысле „Одиссея" представляет отношение женихов к Телемаху; и то же самое, как мы видели, произошло, вероятно, в Спарте. Если такая попытка удавалась, то она наносила тяжелый удар существованию монархии, потому что новая династия была лишена той крепкой опоры, какую представляет только законное престолонаследие. В большинстве случаев, однако, упразднение царской власти достигалось не путем революции, а посредством мирных реформ. Начиналось с того, что в помощь царям давали выборных чиновников; ближайшим поводом к этому служило расширение государственных функций, обусловленное в VII, а отчасти, может быть, уже в VIII веке экономическим прогрессом нации. Так, в Спарте была учреждена должность эфоров, первоначальное назначение которых состояло в том, чтобы помогать царям в гражданском судопроизводстве; в Афинах учреждены были, для замещения царя в гражданском управлении, должность архонта, а в начальствовании на войне — должность военачальника (полемарха). Власть царя в уголовном судопроизводстве также все более ограничивалась советом старейшин. Уже в сцене суда, изображенной на щите Ахилла у Гомера, речь идет только о геронтах; в Спарте уголовное судопроизводство также находилось в руках герусии, и хотя цари принимали участие и пользовались правом голоса в этой коллегии, однако их компетенция ни в каком отношении не была выше компетенции всякого другого члена. В Афинах коллегия эфетов, вероятно, уже рано забрала в свои руки уголовное судопроизводство, предоставив царю только председательство, которое и впоследствии принадлежало выборным царям. Таким образом, в большинстве государств деятельность царя была постепенно сведена к исполнению связанных с его саном жреческих обязанностей, пока, наконец, и последние не были возложены на выборных должностных лиц. Там, где царский род численностью и богатством превосходил все остальные аристократические фамилии, управление государством переходило ко всему этому роду таким образом, что все должности замещались членами его. Так, Бакхиады даже после упразднения царской власти правили Коринфом, Пенфелеиды — Митиленой, Басилеиды — Эфесом, Алевады — многими городами Фессалии; еще во время Пелопоннесской войны существовал подобный образ правления у хаонян в Эпире. Но в громадном большинстве греческих государств царским фамилиям не удалось удержать в своих руках власть; здесь монархия была упразднена в интересах всего сословия благородных.
В остальном прежнее государственное устройство с упразднением царской власти не потерпело существенных изменений. Совет продолжал существовать, но его значение должно было возрасти, так как он имел теперь дело не с царем, правящим по праву наследия и пожизненно, а с должностными лицами, избираемыми на определенный срок — обыкновенно на год — и обязанными отдавать отчет в своей деятельности. Разделение обязанностей, которому было положено начало еще во время царей и которое теперь продолжалось, также должно было содействовать ослаблению власти должностных лиц. Вскоре затем стали заменять отдельных должностных лиц коллегиями, каковы например, пять эфоров в Спарте[86], или назначать такие коллегии им в помощь. Так, в Афинах, наряду с архонтом, полемархом и заменившим наследственного царя выборным царем, учреждена была для судопроизводства коллегия из шести фесмофетов. В союзных государствах, как, например, в Беотии, высшее правительственное учреждение составлялось, естественно, из известного числа равноправных членов, избираемых отдельными государствами.
Но общий характер государственного устройства был теперь совершенно иной, чем в царский период. Царь в своих собственных интересах должен был оказывать всем частям населения одинаковое покровительство; как раз постоянно возраставшее могущество знати побуждало царей искать поддержки у простого народа. Сословие, достигшее господства в государстве, редко заботится о чем-нибудь другом, кроме своей временной выгоды; и греческая аристократия того времени, „добрые" и „славные" господа, как они себя называли, не составляли исключения из этого правила. Уже в последние времена царского периода значение Народного собрания было довольно ничтожно (см. выше, с.116 и след.); теперь же оно окончательно потеряло свое влияние. Жреческие должности и соединенные с ними крупные доходы были монополизированы аристократией и сделались наследственными в знатных фамилиях; точно так же знать забрала в свои руки и судопроизводство, потому что только господствующий класс знал обычное право. При этом судьи бессовестно нарушали право в интересах своего сословия, и подкупы были в порядке вещей. Басня о соловье и ястребе, которую Гесиод применяет к отношениям между народом и знатью, верно рисует действительность. Мы видели выше (с.206), как беспощадно пользовались благородные своим экономическим превосходством для угнетения бедного класса, как им удалось в Фессалии низвести земледельческое население на степень крепостных и как Аттика перед реформами Солона была недалека от того, чтобы впасть в подобное же состояние.
Прошедшее обыкновенно представляется нам в лучшем свете; неудивительно поэтому, что греческий народ оглядывался на период царской власти как на золотое время, которое теперь сменил железный век. Если дух гомеровского эпоса в IX и VIII веках был решительно монархический, то эпос Гесиода в VII веке не в меньшей степени проникнут антиаристократической тенденцией. По мере того, как благосостояние и образование распространялись и в низших слоях общества, все громче раздавались голоса, требовавшие реформ. Эта оппозиция была тем опаснее, что знать теперь все более теряла свое прежнее превосходство в военном отношении. Тогда как в гомеровское время участь сражений решалась почти исключительно передними рядами тяжеловооруженных, в сравнении с которыми масса легковооруженного и плохо дисциплинированного народа не имела почти никакого значения,— теперь успехи металлургии дали возможность и среднему классу приобретать себе металлическое вооружение. Это произвело совершенный переворот в тактике; с тех пор, как греческие государства получили возможность выставлять сотни и тысячи закованных в металл воинов, способ сражения врассыпную, употреблявшийся в героическое время, был оставлен, и тяжеловооруженные шли на врага сомкнутыми фалангами, которые действовали всею тяжестью своей массы. Против этой железной стены боевая колесница оказывалась бесполезной; она вышла из употребления, и ею пользовались еще только для состязаний. Место воинов, сражавшихся на колесницах, заняла теперь конница, которою, однако, на гористом греческом полуострове можно было пользоваться только в очень ограниченных размерах, вследствие чего она в древнейшее время имела значение только в Фессалии, Беотии и Эвбее. Таким образом, господствующее влияние в Греции должно было перейти к среднему сословию.
Первое требование, предъявленное правящей аристократии, касалось кодификации господствующего права, шаткость которого составляла в то время самое вопиющее зло во всем государственном строе. Реформа в этой области была тем более необходима, что государство именно в ту эпоху начало отнимать у родов древнее право кровной мести и передавать уголовные преступления публичным судам, а несколько позже — и приводить в исполнение приговоры через посредство собственных должностных лиц. Родственники убитого сохраняли только право и обязанность поддерживать обвинение. Благодаря этой реформе в руках судей сосредоточилась такая страшная власть, что даже в интересах самого господствующего сословия чувствовалась необходимость ограничить судопроизводство точно формулированными законодательными постановлениями. Все более распространявшееся знакомство с письменностью дало возможность собрать в один свод правовые нормы, освященные обычаем или законодательными актами, и таким образом охранить их от искажений и довести до сведения всех.
Греки, как и все вообще индогерманцы, издревле смотрели на право как на божеское постановление и главным назначением богов считали именно охрану правового порядка. Поэтому позднейшие поколения видели в древних законодательствах откровения богов. Критяне приписывали свои законы Миносу, и когда последний из бога был обращен в героя, то думали, что он получил свои законы от Зевса. Лакедемоняне считали свои законы откровением бога света; Тиртей полагал, что они исходят из Дельф, тогда как в представлении позднейшего времени бог превратился в героя Ликурга („носителя света"), который получил от Дельфийского оракула только санкцию своего законодательства. Таким же образом и италийские локрийцы верили, что автором их законодательства был Залевк, „ярко блистающий"
Подобные предания показывают нам, что кодификация права в этих областях, насколько она вообще имела место, ограничилась главным образом записыванием господствовавшего обычного права. Но именно тот факт, что мифические законодатели Крита, Спарты и Локр превратились во мнении народа из богов в людей, достаточно характеризует глубокую перемену, которая приблизительно в VII веке произошла в правовых понятиях греков. Положительные законы, господствовавшие в отдельных государствах, были признаны теперь человеческими постановлениями. На место установленного по откровению богов правового порядка (ιфемис) гомеровского времени является теперь закон (фемос, номос) — понятие, еще чуждое эпосу. А постановление человека может быть отменено другим человеческим постановлением. При таком воззрении начертание существовавших законов оказалось в значительной степени реформою этих самых законов, о виновниках которой долго сохранялась память в потомстве.
К древнейшим из этих законодательств принадлежит кодификация аттического права Драконом около конца VII века. За нею, спустя несколько десятков лет, последовала обширная законодательная реформа Солона (594 г.). Еще к VII веку, до начала господства Кипселидов и, следовательно, может быть, также до Дракона, относится законодательство Фейдона в Коринфе. Филолай, по преданию, также коринфянин, стал законодателем беотийских Фив. Около того же времени Харонд дал законы Катане, в Сицилии; это законодательство было введено и в остальных халкидских колониях запада и, измененное соответственно требованиям времени, даже еще в Фуриях, основанных в 445 г. Сиракузский законодатель Диокл также, вероятно, жил в этом периоде. Около середины VI века Питтак преобразовал законы Митилены. То же самое происходило, вероятно, во всем греческом мире, поскольку он вообще принимал участие в духовной жизни того времени.
Древнее право обращало внимание только на внешний состав наказуемого деяния; теперь стали принимать в расчет и внутреннюю сторону преступления. Уже законы Дракона делали различие между убийством умышленным и непреднамеренным; тогда как искуплением за первое должна была служить кровь виновного, — непреднамеренного убийцу постигало только изгнание, из которого он мог вернуться, если ему удавалось умилостивить родственников убитого. К телесным повреждениям применялся принцип возмездия: кто выколол у другого глаз, — постановлял Харонд — тот должен сам лишиться глаза. За кражу Дракон установил смертную казнь безотносительно к ценности вещи. Позже Солон ввел различие между крупной и мелкой кражей; для первой оставлено было наказание смертью, вторая каралась денежным штрафом в двойном, а в известных случаях — даже в удесятеренном размере стоимости украденной вещи. Вообще законодательства этого времени признают, наряду со смертной казнью и телесным изуродованием или наказанием, только денежные пени или, для неграждан продажу в рабство, а для граждан, кроме того, атимию, т.е. лишение гражданских прав, которое применялось, например, в том случае, когда виновный не был в состоянии уплатить денежный штраф. Тюрьма служила только для предварительного заключения или для заключения за долги. Наконец, существенное влияние на высоту наказания имело то, совершено ли преступление против гражданина или против негражданина; в последнем случае приговор был гораздо мягче.
В то же время, соответственно более сложным экономическим отношениям эпохи, было выработано и обязательственное право. Наказания отличались ужасающей строгостью: несостоятельный должник вместе со своим семейством становился рабом кредитора. Исполнение приговора было, однако, еще и теперь совершенно частным делом; истец должен был, например, сам вознаграждать себя посредством захвата части имущества своего противника. Постоянно возраставшее ослабление родовой связи повело, далее, к тому, что распоряжение остающимся наследством было предоставлено последней воле умирающего, как это в Афинах впервые было постановлено Солоном. В тех государствах, где крестьянские наделы были неделимы и неотчуждаемы, как например, в Спарте, свобода завещания естественно ограничивалась движимым имуществом и землею, не входившею в состав надела.
Главным доказательством в судебном процессе, если не было письменных документов, являлась клятва, причем во многих государствах до позднего времени сохранился обычай привлекать соприсяжников. Божьи суды, например, испытание огнем, рано вышли из употребления. У рабов дозволялось вынуждать показания посредством пытки, которая к свободным применялась только в исключительных случаях; граждане, по крайней мере в Афинах, были освобождены от нее народным постановлением, изданным, вероятно, вскоре после изгнания тиранов, в конце VI века.
Греки никогда не научились ясно различать право от конституции. Поэтому законодательства повсюду вторгались в область государственного управления; люди стремились организовать и государство на рациональных началах. И так как реформы вызывались преимущественно раздражением народных масс против их благородных притеснителей, то законодательства вели обыкновенно к ограничению преимуществ аристократии. Привилегии по рождению теперь заменяются привилегиями по имущественному положению, и именно по поземельному владению, соответственно второстепенной роли, какую в VII веке еще играли торговля и промышленность по сравнению с сельским хозяйством. На этом принципе зиждилось ликурговское государственное устройство Спарты; полноправным гражданином был лишь тот, кто имел столько земли, что мог, сам не обрабатывая ее, жить с семейством на приносимый ею доход. В Халкиде и Эретрии на о. Эвбея, а также во многих малоазиатских городах, как Кима (Кумы), Колофон, Магнесия на Меандре, активным правом гражданства пользовались все те, кто был в состоянии держать боевого коня. В Афинах Солон ввел сложную систему имущественных классов, по которым определялись гражданские права[87] В Самосе и Сиракузах гражданским полноправием также пользовались только землевладельцы, и аналогичный режим господствовал, вероятно, во всем греческом мире, исключая те государства, где, как, например, в Фессалии, еще держалось аристократическое устройство. Вообще же в руках знатных родов оставалось, в виде единственной привилегии, отправление известных жреческих обязанностей, с незапамятных времен переходившее в них от отца к сыну, право, которое законодательство не решалось поколебать из соображений религиозного свойства.
Как бы велико ни было принципиальное значение этих реформ, на практике они мало изменили существовавший порядок вещей, так как почти вся земля принадлежала аристократическим фамилиям, которые, таким образом, по-прежнему сохраняли руководящее влияние на управление государством. Тем важнее были последствия реформ. Преграды, делившие до тех пор граждан на два совершенно обособленных лагеря, теперь рушились. И самому бедному дана была законом возможность получить все гражданские права, как только он, благодаря прилежанию или счастью, достигал известного благосостояния; с другой стороны, благородный, промотав свое имение, должен был выступать из привилегированного класса. А при блестящем развитии, какого достигли в Греции торговля и промышленность в течение VI века, уничтожение преимуществ землевладения сравнительно с движимостью было только вопросом времени. Поговорка, гласящая, что деньги делают человека, возникла в это время, и она характерна для направления общественной мысли.
Такая реформа, конечно, не могла быть проведена мирным путем. Привилегированные сословия отказываются от своих преимуществ не иначе как по принуждению; действительно, вслед за падением монархии в Греции наступило время революций. Внешний толчок к перевороту давали обыкновенно раздоры в среде самого господствующего класса, которые были тем более неизбежны, чем теснее была связь между членами каждого аристократического рода в отдельности. Более слабая партия искала помощи у народа, честолюбивые аристократы становились во главе недовольных масс и вели их против своих собственных товарищей по сословию; и хотя эта борьба с существующим строем часто бывала безуспешна, но ее снова возобновляли до тех пор, пока, наконец, достигали цели. Тогда начинались казни, изгнания, конфискация имуществ, отмена долгов, новое разделение земельной собственности; но и знать — там, где она одерживала верх, — не оставалась в долгу перед своими противниками, и нередко даже святость храма не спасала приверженцев побежденной партии от мести победителей. Однако, при политической незрелости масс, падение аристократии вело вначале не к созданию свободных конституций, а к восстановлению строя царской эпохи; победоносный демос предоставлял своим вождям высшую власть, которая, казалось, одна только могла помешать возвращению ненавистного господства аристократии.
Но отжившие учреждения не воскресают снова, и это новое царство было совершенно не похоже на прежнюю монархию героического времени. Это очень хорошо чувствовали и сами новые правители, не решавшиеся принимать имя царя; современники называют их „монархами" или „тиранами"; последнее слово тогда еще не имело того ненавистного смысла, какой оно получило у нас. Вообще тираны вели себя совершенно как представители народа, и, например, никто из них не чеканил монет с собственным именем. Формы республиканского устройства по возможности сохранялись, и правители заботились только о том, чтобы наиболее влиятельные должности всегда замещались их родственниками или приверженцами. Разумеется, и положению самого „тирана" в государстве придавалась какая-нибудь законная форма: обыкновенно ему вручали высшую военную власть — либо на всю жизнь, либо на известное число лет, по истечении которых полномочие возобновлялось. На основании этой компетенции большинство тиранов содержало отряды наемников для охраны кремля и других укрепленных мест. Одним этим, конечно, нельзя было надолго удержать власть в своих руках; поэтому тираны усердно стараются сохранить расположение возвысившего их народа образцовым управлением, сооружением великолепных общественных построек, устройством блестящих празднеств и, по возможности, славными внешними предприятиями. Такая деятельность требовала значительных денежных средств, вследствие чего теперь — впервые в греческой истории — введено было правильное прямое обложение.
Не может быть сомнения в том, что тирания дала могущественный толчок как экономическому, так и духовному развитию Греции. Она освободила народные массы от векового гнета, сломила старые сословные предрассудки, впервые фактически установила равенство перед законом между знатными и незнатными. Государство в первый раз сознало свою обязанность заботиться не только о защите граждан, но и об их материальном благосостоянии, путем покровительства торговле, сельскому хозяйству и промышленности, устройства дорог, каналов и водопроводов. Коринф и Самос достигли блестящего положения при Периандре и Поликрате; Писистрат и Гелон положили основание позднейшему величию Афин и Сиракуз. Художники и поэты были желанными гостями при дворах тиранов и находили для себя выгодные занятия, первые — при постройках, вторые — на музыкальных представлениях во время больших празднеств. Сами правители с живым участием следили за всеми духовными стремлениями своего времени, а Периандр и Питтак даже попали в число „семи мудрецов"
Но несмотря на этот блеск и на все великие заслуги тиранов, их господство в Греции не могло быть продолжительно. Подчинение воле одного человека, хотя бы и прикрытое подобием республиканских форм, сделалось, наконец, одинаково невыносимым для всех слоев населения. Та глубокая ненависть к монархическому правлению, которою отличаются греки классического периода, представляет большею частью последствие тирании. Нужно было обладать очень выдающимися политическими дарованиями, чтобы при этих условиях отстоять свое единовластие; а что такие дарования только редко передаются по наследству сыновьям, это было известно уже древнему Гомеру. Таким образом, тирания обыкновенно лишь на короткое время переживала своего основателя. Только в немногих случаях она удержалась в течение нескольких поколений, — дольше всего в Сикионе, где в продолжение целого столетия (приблизительно 660—560 гг.) власть оставалась в руках фамилии Ортагора.
Гнет тиранического правления сильнее всего давал себя чувствовать аристократии, и она-то больше всего и способствовала его свержению. Однако восстановление прежнего господства знати было при современных условиях немыслимо. Можно было, конечно, изгнать тиранов, но нельзя было уничтожить тех глубоких следов, которые оставило их правление. Так, сверженное некогда Кипселом господство Бакхиадов в Коринфе не было восстановлено, а заменено умеренной олигархией; в Афинах после падения Писистратидов законы Солона были изменены в демократическом духе. Только в тех государствах, которые не прошли через стадию тирании, как Фессалия, Беотия, Элида, древнее аристократическое устройство удержалось до Персидских войн, а отчасти еще дольше.
Движение, изображенное здесь в своих общих чертах, началось приблизительно около середины VII века. Оно ограничилось только теми частями греческого мира, которые в экономическом и духовном отношении достигли наибольшего развития, следовательно, колониями на западе Малой Азии, Сицилией, а в метрополии Аттикой, Эвбеей и городами при Истме. За исключением этих мест, тирания до IV столетия не привилась нигде на греческом полуострове; точно так же мы до Персидских войн не встречаем тиранов в колониях по северному побережью Эгейского моря и на Черном море, что, впрочем, объясняется, может быть, только скудостью дошедших до нас известий. На Крите возникновению тирании мешала военная организация граждан и обособленное положение острова; а там, где удержалась древняя монархия, тирания вообще не могла возникнуть.
Древнейшими тиранами Милета были, по преданию, Фоант и Дамасенор, которые, впрочем, скоро были свергнуты знатью; за ними последовал, около начала VI века, Фрасибул, который защитил город против Алиатта Лидийского и после продолжительной борьбы добился почетного мира (см. выше, с.255). Несколько больше мы знаем о внутренней борьбе в Митилене около середины VI столетия, благодаря песням Алкея, который сам принимал деятельное участие в этом движении. Попытки Меланхра и Мирсила добиться единовластия увенчались только временным успехом; наконец, утомленный внутренними смутами демос вручил диктатуру, или, как выражались враги, тиранию, человеку замечательного ума, Питтаку, который восстановил порядок и затем сложил с себя свое звание. Что касается тиранов большинства остальных городов малоазиатского побережья, то мы знаем только их имена, а большею частью не знаем и этого. В несколько более ясных очертаниях вырисовывается из тумана только личность Поликрата. Около 540 г. он сверг господство земельной аристократии на Самосе и скоро сделался, благодаря своему флоту, страшилищем Эгейского моря, на котором он занимался морским разбоем в самых широких размерах. Тщетно пытались милетцы и союзные с ними лесбосцы положить конец его грабежам; так же безуспешно окончился поход против Самоса, предпринятый спартанцами и коринфянами. Поликрат вышел победителем из всех войн, и многие из соседних островов и приморских городов должны были подчиниться его господству. С египетским царем Амасисом он поддерживал дружеские отношения, что, впрочем, не помешало ему послать свое войско на помощь персидскому царю для покорения Нильской долины. Награбленные сокровища он употреблял на великолепные постройки, которые еще долго потом составляли украшение Самоса; при его дворе жили поэты Ивбик и Анакреонт. Наконец, возрастающее могущество Поликрата начало беспокоить и персов, хотя он признал верховную власть великого царя и, без сомнения, платил также дань. Орет, сатрап Сард, хитростью заманил его в Магнесию на Меандре, где велел умертвить его и труп распять на кресте. После этого личный секретарь Поликрата, Меандрий, провозгласил себя тираном в Самосе и удержал в своих руках власть до тех пор, пока Силосонт, брат Поликрата, изгнанный последним из отечества, не вернулся с персидскою помощью на остров. Вообще персы старались доставлять власть в греческих городах Малой Азии тиранам, потому что последние, будучи связаны с государством собственными интересами, служили лучшею порукою верности городов. Благодаря этому под конец
VI века тирания была господствующей формой правления в азиатской Греции.
На другом конце греческого мира, в Сицилии, первым тираном был, по преданию, Панетий; приблизительно в 600 г. он сверг господство земельной аристократии в Леоцтинах. Большее значение приобрел около 560 г. в Акраганте энергичный Фаларис, который покорением соседних сицилийских общин положил основание величию своего города. Предание рисует его типом жестокого тирана; и действительно, только благодаря своей неутомимой энергии он мог держаться против происков своих врагов, которыми он в конце концов и был побежден после шестнадцатилетнего правления. Но с его падением Акрагант только переменил правителя; монархия удержалась или, по крайней мере, вскоре была восстановлена. В большинстве остальных городов греческого запада тирания установилась только под конец VI века, как это будет видно из дальнейшего изложения.
В греческой метрополии, по преданию, около середины
VII века Ортагор провозгласил себя тираном своего родного города Сикиона, и его династия удержала власть до середины следующего столетия. При Клисфене (приблизительно 590 — 560 гг.) эта тирания достигла наибольшего блеска. Сикион принимал участие в „священной войне" против Крисы (выше, с.246) и в победоносных войнах с могущественным Аргосом отстоял свою независимость. По преданию, руки Клисфеновой дочери Агаристы искали юноши из лучших фамилий всей Греции; отец выдал ее за афинянина Мегакла из дома Алкмеонидов (около 570 г.). Родившийся от этого брака сын, названный по имени деда с материнской стороны Клисфеном, положил основание аттической демократии после падения тирании сыновей Писистрата. Со смертью Клисфена мужская линия династии Ортагора, по-видимому, угасла, и в Сикионе было восстановлено республиканское устройство.
Несколько позднее, чем в Сикионе, господство аристократии было низвергнуто в соседнем Коринфе Кипселом, которому затем наследовал его сын Периандр. С воцарением последнего началась для Коринфа пора расцвета. Положено было основание целому ряду цветущих колоний, как Анакторион, Левкада, Амбракия, Аполлония, Эпидамн — на Ионическом и Адриатическом морях, Потидея на халкидонском полуострове. Далее Периандр покорил могущественную Керкиру, основанную около середины VIII века выходцами из Коринфа и успевшую с тех пор сделаться соперницей метрополии