А. Тоффлер Футурошок

Последние 300 лет западное общество находится в вихре перемен, который не только не стихает, но все больше набирает силу. Их влияние на индустриальные страны не имеет аналогов в истории человечества. Как следствие, в мире расплодились всевозможные виды любопытных социальных явлений — от психоделичес­ких церквей и «свободных университетов» до научных станций в Арктике и клубов обмена женами в Кали­форнии.

Возникли дополнительные типажи: 12-летние дети с недетским характе­ром, 50-летние взрослые, походящие на 12-летних детей. Богатые люди, ра­зыгрывающие бедность, анархисты, являющиеся неистовыми конформиста­ми, и конформисты, выступающие как ярые анархисты. Женатые священ­ники, министры-атеисты, еврейские дзэн-буддисты и т.д.

Как объяснить новую обстановку, сложившуюся в современном мире? Ускорение темпа перемен глубоко вошло в нашу личную жизнь, застави­ло нас играть новые роли и поставило перед лицом новых опасностей. Все это можно описать термином «футурошок». Футурошок, или шок будущего, представляет собой ошеломляющую растерянность, вызванную преждевре­менным наступлением будущего.

Футурошок — временной феномен, продукт стремительного темпа пере­мен в обществе. Он возникает из-за наложения новой культуры на старую. Это — культурный шок в нашем собственном обществе, но с худшими по­следствиями, чем при столкновениях с иными культурами.

По существу сегодня мы переживаем вторую индустриальную революцию. По всей вероятности, происходящие события шире, глубже и важнее, чем первая индустриальная революция. Настоящий момент представляет собой второй великий раскол в человеческой истории, сравнимый по значимости только с первым расчленением исторической целостности — переходом от варварства к цивилизации.

Сэр Джордж Томпсон, английский физик, лауреат Нобелевской премии, в книге «Предвидение будущего» предполагает, что наиболее точный аналог сегодняшнего дня — не индустриальная революция, а «возникновение сель­ского хозяйства в неолите». Джон Диболд, американский эксперт по авто­матизации, предупреждает, что «результаты технологической революции, во времена которой мы живем, будут намного глубже, чем любые социальные изменения, с которыми мы сталкивались раньше». Кеннет Болдинг, выдаю­щийся экономист и общественный мыслитель, утверждает, что настоящее представляет собой поворотный момент в человеческой истории. Нынешнее

время — разделительная грань, которая проходит по центру человеческой истории.

Подобные суждения можно проиллюстрировать многочисленными при­мерами. Так, было замечено, что если последние 50 тысяч лет человеческого существования разделить на срок человеческой жизни, продолжительностью приблизительно 62 года, то всего было около 800 таких сроков. А из них 650 человек провел в пешерах. Только во время последних 70 сроков, благо­даря письменности, стало возможным эффективное общение поколений. За последние шесть большинство людей увидело печатное слово. За четыре — человек научился измерять время, а за два — появился тот, кто использовал электрический мотор. И потрясающее количество материальных благ, кото­рыми мы пользуемся сегодня, были созданы за последний, восьмисотый, срок жизни.

Именно последний срок обозначает резкий разрыв со всем прошлым опы­том человека, потому что в течение него изменилось человеческое отноше­ние к ресурсам. Это наиболее очевидно в сфере экономического развития. Всего за один срок человеческой жизни сельское хозяйство, основа цивили­зации, в ряде стран утратило свое доминирующее положение. Сегодня в 12 развитых странах сельским хозяйством занимается менее 15% экономи­чески активного населения, а в США — менее 6%.

Более того, если считать сельское хозяйство первой ступенью экономи­ческого развития, а индустриализацию — второй, то внезапно окажется, что мы достигли следующей, третьей стадии. Около 1965 г. в США возникла новая мощная тенденция, когда более 50% не занятой в сельском хозяйстве рабочей силы прекратило заниматься физическим трудом. В розничной тор­говле, администрации, образовании, сфере услуг и других отраслях предста­вители умственного труда превысили число работников физического: впер­вые «белые воротнички» превосходят по численности «синие». Впервые в человеческой истории обществу удалось не только скинуть ярмо сельского хозяйства, но также за несколько десятилетий избавиться от ига физическо­го труда. Родилась первая в мире структура обслуживания. Десять тысяч лет — сельское хозяйство. Одна-две тысячи — индустриализация. И вот прямо пе­ред нами — постиндустриализм.

Естественно, эпохальные перевороты случались и раньше. Войны, чума, землетрясения, голод возмущали общественное спокойствие. Но эти потря­сения и сдвиги не переходили границ одного или нескольких соседних го­сударств. Сменились поколения, прошли века, и влияние этих событий рас­пространилось за пределы государств. Сегодня все границы сметены. Сеть общественных связей настолько плотна, что современные события мгновен­но отражаются во всем мире.

Раньше было иначе. Даже крупные события затрагивали небольшое ко­личество людей. Пелопонесская война, к примеру, по сегодняшним меркам не более чем стычка. Пока Афины, Спарта и несколько соседних городов-государств сражались, остальное население земного шара и не подозревало о войне. Она не затронула ни индейцев, живущих в Мексике, ни древних японцев.

Биолог Джулиан Хаксли в ярких красках рассказывает о том, что темп эволюции за время истории человечества стал в сто тысяч раз быстрее, чем темпы развития в доисторический период. Изобретениям и усовершенство-

ваниям, которые зародились 50 тыс. лет назад, во время раннего палеолита, потребовались тысячелетия, чтобы прийти к завершению. С приходом устой­чивой цивилизации скорость перемен сократилась до одного столетия. Уче­ный и писатель Ч.П. Сноу пишет, что до наступления нашего столетия со­циальные перемены были столь медленны, что практически были незамет­ны в жизни человека. Сегодня все изменилось. Темп перемен возрос настолько, что наше воображение уже не поспевает за ним. К примеру, в 1850 г. лишь в четырех городах на Земле население достигало одного милли­она. К 1900 г. их число возросло до 19. К 1960 г. — до 141, а сегодня прирост городского населения в мире подскочил до 6,5% в год. Эта ошеломляющая статистика означает увеличение городского населения вдвое через 11 лет. Еще более разительный пример: половина всей энергии, истраченной человече­ством за прошедшие две тысячи лет, приходится на последние 100 лет.

Не менее драматическое событие — ускорение экономического роста в постиндустриальных странах. Во Франции за 29 лет между 1910 г. и началом Второй мировой войны уровень производства поднялся лишь на 5%, а за какие-то 17 лет, между 1948 и 1965 гг. — на 220%.

Эти цифры обозначают еще один революционный шаг — в развитых стра­нах происходит двукратное увеличение производства товаров и услуг каж­дые 50 лет (соответственно сокращается время их производства). В любой стране по достижении человеком двадцатилетия его окружает в 2 раза боль­ше новых предметов, нежели окружало его родителей. К 30 годам современ­ный подросток столкнется со вторым удвоением. Возможно, за 70 лет чело­веческой жизни производство товаров увеличится в 10 раз. Это значит, что, если сложить все повышения от начала до конца жизни человека, то эта цифра составит 32 раза.

Несомненно, главной силой ускорения является технология. У нас это слово вызывает образы дымящихся заводских труб и лязгающих машин. Возможно, до сих пор классическим символом технологии остается сбороч­ный конвейер Генри Форда, который был изобретен полвека назад и кото­рый был превращен Чарли Чаплином в фильме «Новые времена» в некоего социального монстра.

Однако технология — не только фабрики и заводы. Изобретение в сред­ние века лошадиного хомута привело к глобальным изменениям в сельском хозяйстве и было таким же техническим усовершенствованием, как и недав­нее изобретение печи Бессмера. Более того, технология включает техничес­кое обеспечение и механизмы, различные способы получения химических элементов, разведения рыбы, посадки лесов, освещения театров, подсчета голосов, обучения истории и пр. Высокие технологии ушли далеко вперед от конвейерных линий и открытых печей. Электронную и космическую отрас­ли характеризуют тишина и чистота окружения.

Часто преувеличивают роль развития транспорта в ускорении перемен. Например, отмечают, что в VI тысячелетии до н.э. самым быстрым транс­портом для путешествия на большие расстояния был караван верблюдов, ко­торый в среднем проходил 8 миль в час. Около 1600 г. до н.э. изобрели ко­лесницу, максимальная скорость которой достигала 12 миль в час.

Подобное изобретение было очень важным. Прошло почти три с полови­ной тысячелетия, когда в 1784 г. в Англии появилась первая почтовая карета со средней скоростью 10 миль в час. Первый паровоз, представленный в

1825 г., мог набирать скорость лишь 13 миль в час, а большие корабли того времени с трудом достигали и половины этой скорости. Только в 1880-х гг. с помощью усовершенствованных паровозов человеку удалось развить скорость 100 миль в час.

Для того чтобы достичь подобных результатов, человечеству потребова­лись миллионы лет, а для того чтобы увеличить эти цифры вчетверо, потре­бовалось только 50 лет. Уже в 1938 г. человек оторвался от земли и преодо­лел планку скорости в 4000 миль в час, а через 20 лет — вдвое больше. В 1960-е гг. космические корабли вращались вокруг Земли со скоростью 18 тыс. миль в час. Если изобразить сказанное графически, то линия, пока­зывающая прогресс за последнее поколение, взлетит круто вверх. Те же са­мые тенденции к ускорению мы наблюдаем в увеличении расстояния и вы­соты, разработке природных ресурсов и использовании энергии.

Технология создает новые возможности. Техническое развитие состоит из трех фаз, которые образуют замкнутый цикл. Первая — рождение и первич­ное осуществление идеи. Вторая — практическое выполнение. Третья — рас­пространение в обществе. Процесс полностью завершен, когда распростра­нение новой технологии генерирует новые творческие идеи. Сегодня стано­вится очевидным, что время между фазами сокращается. Известно, что 90% ученых, существовавших на земле, живут в настоящее время, и научные от­крытия совершаются каждый день.

Главное отличие наших современников от предков заключается в колос­сальном сокращении времени между созданием идеи и ее практическим воп­лощением. Аполлоний Пергский описал конус, но лишь через 2 тыс. лет это открытие стали использовать в инженерном деле. Понадобилось несколько столетий на то, чтобы открытие Парацельсом эфира для целей анестезии ста­ло употребляться в медицине.

Еще в 1836 г. была изобретена машина, которая косила, молотила, вязала снопы и насыпала зерно в мешки. Она отражала технологию 20-летней дав­ности. Тем не менее потребовалось столетие, чтобы в 1930 г. появился совре­менный комбайн. Первый патент на пишущую машинку выдан в Англии в 1714 г., но только через 150 лет она приобрела коммерческое употребление. Столетие ушло на воплощение в жизнь открытия Николасом Аппертом спо­соба консервирования пищи.

Ныне подобное промедление для человечества — непозволительная рос­кошь. Мы не только творчески продуктивнее наших предков, но материаль­но богаче, технически более вооружены для того, чтобы существенно сокра­тить период между двумя фазами инновационного цикла. Поскольку сегод­ня требуется меньше времени, чтобы довести идею до потребителя, ее распространение в обществе занимает меньше времени.

Согласно расчетам Роберта Б. Янга из Станфордского исследовательско­го института, промежуток времени между появлением первых электропри­боров и пиком их популярности постоянно сокращается. Для пылесосов, электрических плит и холодильников, созданных в США до 1920 г., интер­вал между выпуском и пиком популярности составил 34 года. Для товаров, появившихся на рынке в 1939—1959 гг. (электрические сковородки, телеви­зоры и стиральные машины), он равнялся всего 8 годам. Запаздывание со­кратилось на 76%.

Каждое нововведение изменяет существующие технические приемы и технологии, стимулируя их новые комбинации, возможное количество ко­торых растет в геометрической прогрессии, в то время как число новых ма­шин и технологий — в арифметической. Яркий пример — производство ком­пьютеров, новые модели которых появляются с постоянным ускорением и продуцируют изменение всего технопарка планеты.

Очень важно и то обстоятельство, что совершенствование техники влия­ет как на техническое, так и на социальное окружение человека. Новые изоб­ретения часто выступают источником для новых социальных, философских и интеллектуальных решений. Тенологические инновации резко изменяют образ жизни и картину мира людей.

Часы появились вслед за тем, как Ньютон представил мир в виде гигант­ского часового механизма. Его философские суждения повлияли на интел­лектуальное развитие человечества, которое уподобило пространство гигант­ским часам. После чего возникли идеи о причинно-следственных связях в природе и обществе. Часы изменили нашу концепцию времени: разделение суток на 24 равных промежутка по 60 минут в каждом преобразило наш об­раз и стиль жизни. Свое поведение и свои дела мы сверяем с ходом часовой стрелки и назначаем деловые встречи на определенный час.

Если технику и технологию считать движущим механизмом цивилизации, то знания можно уподобить топливу для него. По мере приближения к на­шим дням этот двигатель требует и пожирает все больше топлива.

В действительности процесс накопления и последующей реализации на­учных знаний на практике напоминает спираль.

Изобретение письменности, растянувшееся на многие столетия, являло собой гигантский скачок вперед. Следующий шаг в увеличении наших зна­ний был сделан в XVI в. в связи с изобретением Гутенбергом книгопечата­ния. До 1500 г. в Европе издавалось не более 1 тыс. книг за год. А это означа­ет, что для создания библиотеки в 100 тыс. томов потребуется целое столе­тие. Через 450 лет, т.е. в 1950 г., в Европе ежегодно выпускалось 120 тыс. книг. Объем времени сократился от столетия до 10 месяцев. Уже в 1960 г. этот пе­риод сократился до 7,5 месяцев. В середине 1960-х гг. мировое производство книг превысило 1 тыс. наименований в день. Но известно, что каждая новая книга — дополнительный источник знаний.

До Гутенберга было известно всего 11 химических элементов. Двенадца­тый, сурьму, он обнаружил самостоятельно. При сохранении таких темпов нынешняя периодическая таблица элементов насчитывала бы не более 30—40 наименований. Вместо этого за 450 лет открыто 70 химических элементов, после 1900 г. открытия следовали с периодичностью раз в каждые три года.

Резко увеличился темп научных открытий: количество научных журна­лов и статей, как и промышленная продукция, удваиваются каждые 50 лет. Выпуск научной и технической литературы в мире вырос до 60 млн страниц в год. О природе человека в последние 2—3 десятилетия мы узнали больше, чем за всю предшествующую историю. Благодаря своей беспрецедентной способности к анализу, быстродействию и удобству в обработке информа­ции компьютеры стали ныне главной силой ускорения процесса приобрете­ния знаний.

В ускоряющемся мире сокращается время ответа на каждый раздражи­тель, а их суммарное число резко увеличивается. Следовательно, мир ус-

ложняется, а человеческая психика испытывает все большие нагрузки. Она не успевает привыкнуть к одному изменению, как требуется привыкание к другому.

Одновременно с усложнением структуры жизни увеличивается количе­ство отведенных нам ролей и число необходимых выборов, что, в свою оче­редь, влечет за собой потерю ощущения сложности современного мира. Че­ловек теряется перед этой сложностью. Чем больше событий мелькает перед глазами, тем меньше времени отводится на пристальное и спокойное наблю­дение за каждым из них. Отсюда потеря ясности изображения. Предметы движутся быстрее и теряют четкие очертания.

Но чем выше ускорение жизненных перемен и больше этих перемен, тем труднее к ним приспособиться. В усложняющемся мире ситуации все меньше перестают походить друг на друга. Они становятся неповторимыми, уникаль­ными, а следовательно, неожиданными и сложными для человеческого вос­приятия. Прежний жизненный опыт все реже приходит на помощь. И это еще один фактор, снижающий способность к адаптации. Повышение скорости перемен заставило нас справляться не просто с более быстрым потоком, но и со все большим количеством ситуаций, которые не знакомы нам по личному опыту. С другой стороны, известно, что если окружающие вещи начинают изменяться, то скоро наступят перемены и внутри человека, в его психике.

Чтобы пережить то, что мы называем футурошоком, человек должен по­стоянно развивать свои способности к адаптации. Нужно найти совершен­но новые способы зацепиться за убегающую действительность, поскольку старые устои общества и человека в нем — религия, национальность, семья и профессия — серьезно подорваны пронесшимся вихрем перемен.

Сегодня принято считать, что темп жизни глубоко влияет на поведение, вызывая сильные и противоречивые реакции у различных людей. Он прово­дит между нами незримую черту, разделяя людей на отцов и детей — два по­коления, живущих в разных временных измерениях.

Темп социальных перемен разделяет не только поколения, но и целые народы. На нашей планете до сих пор обитают крошечные группы людей, промышляющих, как и много тысячелетий назад, охотой и собирательством. Другие народы, составляющие большую часть человечества, целиком зави­сят от успехов в сельском хозяйстве. Их жизнь во многом похожа на жизнь их предков столетия назад. Вместе эти категории составляют до 70% землян. Они — люди прошлого.

Меньшая часть, около 25% населения Земли, обитает в промышленных центрах. Они ведут современный образ жизни. Они находятся как бы в пер­вой половине XX в., когда сохранялись пережитки традиционного прошло­го, лишь отчасти затронутого индустриальным сегодня. Они — люди насто­ящего. Оставшиеся 2—3% людей проживают в постиндустриальном завтра. Они сконцентрированы в гиганских мегаполисах Калифорнии, Массачусет­са, Нью-Йорка, Лондона, Токио и др. Они — авангард человечества, пионе­ры мирового постиндустриального общества, которое только нарождается.

Они богаче, лучше образованны и мобильнее большинства землян. И жи­вут они дольше. Но специфическим отличием людей будущего является ус­коренный темп жизни. Они живут быстрее окружающих.

Для многих психологически привлекательно именно ускорение. Они чув­ствуют даже беспокойство, раздражение и дискомфорт при замедлении рит-

ма жизни и отчаянно стремятся быть в гуще событий. Джеймс А. Уилсон обнаружил, что желание ускорить темп жизни явилось одной из скрытых причин так называемой «утечки мозгов»: массовой эмиграции европейских ученых в США и Канаду. Опросив 517 английских ученых и инженеров, Уилсон пришел к выводу, что их привлекли не только более высокие окла­ды и исследовательские возможности, но и более быстрый темп жизни. Ус­корение темпа жизни манит людей переселяться из села в город и развивает потребность в постоянных путешествиях.

Однако у значительной части людей вызывает своего рода головокруже­ние и тошноту. Постоянное мелькание их утомляет. Они предпочитают пе­редвигаться с собственной скоростью. Не случайно мюзикл «Остановите Зем­лю — я сойду!» имел такой грандиозный успех. Презрение к ценностям тех­нологической цивилизации открыто выражают хиппи. Они описывают общество как «расу крыс» — название, которое имеет непосредственное от­ношение к спешке и суете.

Психологически для пожилых время летит быстрее, но именно они и боятся больше других перемен и ускорения. Напротив, для молодых время тянется медленно, они более активны и, самое удивительное, стремятся к еще большему ускорению.

Когда 50-летний отец предлагает 15-летнему сыну подождать пару лет до того, как он сможет приобрести собственную машину, интервал в 730 дней составляет около 4% от прожитой жизни отца и около 13% от жизни маль­чика. Неудивительно, что для подростка ожидание будет в 3 или 4 раза доль­ше, чем для отца. Два часа жизни 4-летней девочки равноценны 12 часам жизни ее 25-летней матери. Сказать ребенку, чтобы он подождал конфету пару часов, все равно что попросить мать обождать 14 часов чашечку кофе.

У субъективного восприятия времени есть вполне объективные причины. Джон Коэн, психолог из Манчестерского университета, пишет: «По мере взросления нам кажется, что календарный год постепенно сокращается. Оглядываясь назад, человек считает, что каждый следующий год короче пре­дыдущего, а это, возможно, является результатом постепенного замедления процессов обмена веществ». По отношению к своим, все более затухающим, биоритмам пожилым людям кажется, что мир движется быстрее. Выпав из общественной жизни, они погружаются в собственный мир, обрывая все возможные контакты с быстро меняющимся миром, становясь одинокими и замкнутыми.

Конфликт между поколениями, мужьями и женами, родителями и деть­ми имеет свои корни в различном отношении к ускорению темпа жизни. То же относится и к столкновению культур. У каждой культуры свой, присущий только ей темп жизни. Когда немецы перед Второй мировой войной помо­гали строить в Иране железную дорогу, они столкнулись с этим феноменом. У иранцев и жителей Ближнего Востока отношение ко времени намного спокойнее, чем у американцев и европейцев. Когда бригада иранских рабо­чих появилась на работе с десятиминутным опозданием, немцы, чрезвычайно пунктуальные и вечно спешащие, немедленно их уволили. Иранским инже­нерам с большим трудом удалось убедить немецких коллег в том, что, по понятиям жителей Ближнего Востока, рабочие превзошли самих себя в пунк­туальности, а если увольнения будут продолжаться, то придется нанимать только женщин и детей.

Безразличие ко времени должно сводить с ума тех, у кого на счету каж­дая минута. Так, жители Милана и Турина, индустриальных городов севе­ра Италии, с пренебрежением относятся к медлительным сицилийцам, жизнь которых зависит от земледелия. Шведы из Стокгольма и Гётеборга так же относятся к лапландцам. Американцы посмеиваются над мексикан­цами, для которых тапапа (завтра) означает «довольно скоро». Да и в са­мих Штатах южане кажутся северянам медлительными, а негры из средне­го класса признают негров-рабочих непригодными для работы в СРТ (Coloured People's Time). В сравнении с остальными жителями Земли белые американцы считаются энергичными, быстрыми и предприимчивыми людьми.

Новые технологии, составляющие базу постиндустриального общества, большинство которых разрабатывается в американских наукоградах, влекут за собой неизбежное ускорение перемен в других обществах, где они внедря­ются. Нередко даже европейцы считают вторжение чужих технологий и об­раза жизни навязанной им сверху «американизацией». Так, появление в Париже американского типа аптек французам явилось свидетельством зло­вещего «культурного империализма». Жертвами «культуры быстрого обслу­живания» стали уже 30 тыс. французских бистро.

Чувство интервалов времени и темпа событий воспитывается в детях ро­дителями. Детские знания о продолжительности событий и правильном интервале времени закладывается в привычку на уровне подсознания. Не имея богатого репертуара временных интервалов, человек не в состоянии успешно функционировать в обществе.

Ребенок быстро усваивает, что на прием пищи уходит не одна минута или пять часов, а обычно от 15 минут до часа. Он знает, что поход в кино займет от 2 до 4 часов, а к врачу — редко больше часа; что обычный школьный день длится 6 часов. Он знает, что отношения с преподавателем продолжаются в течение всего учебного года, а с бабушкой и дедом — всю жизнь. Поведение взрослых уже целиком подчинено временным интервалам.

Именно этот внутренний календарь, различный для каждого общества, но усвоенный в раннем детстве, подвергается сегодня коренным изменени­ям. При этом одни страдают от ускорения темпа жизни, а другие процвета­ют. Если человек не приведет в порядок свое собственное представление о времени, учитывая привнесенные современностью коррективы, он, вероят­но, будет полагать, что две ситуации, схожие по внешним чертам, одинако­вы и по продолжительности.

Индивид, усвоивший принцип ускорения каждой клеточкой своего орга­низма, глубоко прочувствовавший, что мир крутится быстрее, автоматичес­ки делает поправку на сокращение времени. Предвидя, что одни действия займут меньше времени, а другие — больше, он не испытывает психологи­ческого шока и не бывает застигнут врасплох в отличие от человека, кото­рый не наделен такой способностью.

Нынешнему, весьма динамичному обществу, в отличие от традиционно­го статичного, присуща так называемая быстротечность. Она влечет за со­бой чувство непостоянства, «преходяшести» всего сущего, его неустойчиво­сти. Философы и теологи давно осознали недолговечность человека. Уско­рение времени, его сжатие вызывает почти осязаемое чувство того, что мы живем, потеряв уверенность и опору, среди зыбучих песков.

Быстротечность можно определить продолжительностью межличностных контактов, которая существенно сократилась по сравнению с прошлым, их меньшей глубиной и возросшим числом. Даже оборот товаров в современ­ных магазинах резко увеличился. В этом смысле можно говорить об «оборо­те человеческих взаимоотношений». На смену долговечным отношениям приходят недолговечные. Сегодня люди живут на повышенных скоростях, в условиях сокращения продолжительности отношений; смена связей проис­ходит намного стремительнее. Предметы быстрее проходят через жизнь че­ловека. Сокращается средняя продолжительность отношений с ними. Резуль­тат — текучесть, мобильность и быстротечность вещей.

Однако в текучке буден снижается чувство отвественности человека, уменьшается его способность сопротивляться. Быстрый оборот людей и ве­щей наряду с ускоряющимся обновлением жизни вызывает опасность футу-рошока.

Окружающий нас мир вещей — от куклы Барби до персонального компь­ютера — не только постоянно расширяется, но и постоянно, и с возрастаю­щей скоростью обновляется. В результате наши отношения с вещами стано­вятся все более временными, случайными. К сожалению, наше отношение к вещам отражает нашу систему ценностей. Мы легко расстаемся не только со старыми игрушками ради новых, но и с устоявшимися правилами и иде­алами.

С рождением ребенка люди входят в мир одноразовой культуры: однора­зовые подгузники и одноразовые шприцы, быстрорастворимые супы, пода­ваемые в одноразовой пластиковой посуде.

Идея однократного или краткосрочного использования предмета и пос­ледующая его замена возвращает нас к далекому наследию нищеты. Не так давно Уриэль Рон, консультант французского рекламного агентства Publicis, сказал мне: «Французские домохозяйки не привыкли выкидывать вещи. Они с любовью хранят старые предметы, предпочитая не выбрасывать их. Когда компания предложила им пластиковые одноразовые занавески, новую про­дукцию с негодованием отвергли».

В 1950-е гг. Швеция поражала туристов своей чистотой: на обочинах до­рог не валялись пивные и лимонадные бутылки. Но в 1960-е гг. бутылки за­полонили шведские дороги. Вслед за Америкой Швеция вступила в эру «од­норазовой» культуры. Сегодня в Японии бумажные салфетки стали настолько универсальными, что матерчатые платки считаются немодными и, конечно же, негигиеничными. Даже во Франции одноразовые зажигалки — обычная вещь. Журналы мод рекламируют роскошные наряды из бумаги. К одному из свадебных платьев приторочен длинный белый шлейф из «ажурной» бу­маги, а надпись под фотографией предлагает после свадебной церемонии сделать из него «прекрасные кухонные занавески». Бумажный бизнес пре­вратился в бумажный бум. Покупка новой вещи обходится потребителю те­перь дешевле оплаты услуг прачечной.

К сожалению, у нас формируется склад ума, соответствующий одноразо­вой продукции. Новый менталитет основан на быстрой смене впечатлений, друзей и ценностей. К избавлению от старых вещей также добавляется из­бавление от старых друзей. Вместо того чтобы надолго привязаться к одно­му предмету, мы на короткие промежутки связываемся с целым рядом сме­няющихся вещей.

Уму непостижимо, с какой быстротой мы разрушаем улицы и города и возводим новые. Здания в Нью-Йорке появляются буквально за ночь, а го­род способен полностью обновить свой облик в течение года. На смену веч­ным во времени пещерам пришли столетние прадедовские дома, а затем бы­стро разваливающиеся современные постройки.

«Исчезающее прошлое» — реальный феномен, который получает все боль­шее распространение, поглощая исторические центры Европы и Америки. Писатель Луи Очинклосс сердито жаловался на то, что «ужас жизни в Нью-Йорке — это ужас проживания в городе без истории... Восемь поколений моих предков жили в этом городе... и только один из домов, где они обитали, сто­ит до сих пор». Улицы современных городов напоминают стройплощадку: в них постоянно что-то перекапывается, эвакуируется, расширяется, перено­сится, ремонтируется. Этот процесс сродни круговороту зерна на ферме — вспашка, посев, сбор урожая, опять вспашка, посев других злаков...

В прошлом стабильность служила своеобразным идеалом. Касалось ли это пары ботинок ручной работы или возведения собора, творческая энергия человека была направлена на увеличение продолжительности срока службы вещей. Человекстроил на века. Пока общество оставалось неизменным, каж­дый предмет имел четко определенные функции, а экономическая логика диктовала политику стабильности. Даже если приходилось время от време­ни ремонтировать ботинки за 50 долл., служившие 10 лет, они все же были дешевле тех, которые стоили 10 долл. и служили 1 год.

Однако развитие технологии сокращало стоимость производства гораздо быстрее, чем падала стоимость ремонтных работ. Теперь дешевле заменить вещь, нежели починить ее. Экономически разумнее создать дешевый, одно­разовый предмет, хотя он прослужит не очень долго. Темп перемен в обще­стве резко возрос, экономику стабильности заменила экономикой иннова­ций.

Поскольку каждое следующее поколение техники лучше и совершеннее предыдущего, людям стало выгодно быстро менять вещи. Физический из­нос продукции наступал позже морального. Все больше улучшений проис­ходит за короткие интервалы, в экономическом смысле выгоднее строить на короткие сроки, чем на долгие. Улучшение кондиционирования воздуха в современных зданиях уменьшает рентабельность уже «устаревших» домов; стало дешевле разрушить десятилетнее строение, чем модифицировать его.

Достижением современной технологии явились шариковая ручка и авто­ручка. Изначально гусиное перо в качестве пишущего предмета было долго­жителем. Время от времени его чинили и чистили, тем самым продлевая срок службы. Авторучка дает потребителю свободу передвижения. Она представ­ляет собой орудие для письма с собственной чернильницей. Изобретение шариковой ручки еще больше закрепило это достижение. К прочим ее дос­тоинствам можно добавить еще одно — дешевизну. Вы можете просто выки­нуть ручку после того, как закончатся чернила. Так появилась первая одно­разовая ручка.

Выражением быстротечности является аренда. Ее распространение явля­ется характерной чертой постиндустриального общества, стремящегося к постиндустриализму. Во время Великой депрессии, когда миллионы оказа­лись без работы и жилья, стремление обрести собственный дом стало мощ­ной движущей силой капиталистического общества. В США уже после Вто-

рой мировой войны возрос процент строящихся домов, предназначенных для аренды. Еше в 1955 г. для квартир внаем было предназначено только 8% новых построек. К 1961 г. их количество достигло 24%. В 1969 г., впервые в США, большинство зданий было построено под квартиры, а не под частные дома. Жизнь в квартирах, по разным причинам,— просто существование. Что касается молодежи, то она, по словам профессора Бергмана Келли, хочет получить «жилье с наименьшими затратами». Минимум затрат — это как раз то, что потребитель одноразовой продукции получает за свои деньги. Обя­зательства по отношению к квартирам должны, по определению, быть более кратковременными, чем обязательства домовладельца по отношению к сво­ему дому. Склонность к аренде жилья подчеркивает общую тенденцию со­кращения временных отношений с вещами.

Автомобильная индустрия первой преуспела в разрушении традиционного мнения, что крупные приобретения делаются на всю жизнь. Ежегодный выпуск новых моделей, мощная реклама, поддерживаемая готовностью ком­паний дать кредит, делают покупку новой (или новой подержанной) маши­ны достаточно частым событием в жизни среднего американца. В результа­те интервал между покупками уменьшается, одновременно сокращая продол­жительность отношений хозяина и его средства передвижения. Средний американец владеет одной машиной не более трех с половиной лет, а люди с достатком меняют автомобили каждые год или два.

В последние годы получила распространение аренда машин. Сегодня в США миллионы автомобилистов время от времени арендуют машины на срок от нескольких часов до нескольких месяцев. Многие жители крупных городов, особенно Нью-Йорка, где парковка — просто кошмар, отказываются от своих машин, предпочитая брать их напрокат. В США машину можно с минимальными затратами арендовать почти везде: в аэропорту, на вокзале, в гостинице. Через руки среднего американца за его жизнь проходит от 20 до 50 арендованных или собственных машин.

Более того, американцы перевезли привычку арендовать автомобили и за границу. Каждый год около полумиллиона из них, находясь в других стра­нах, берут машины напрокат. Параллельно с увеличением автоаренды в США появился новый тип магазинов, где ничего нельзя купить, но все можно взять напрокат. Сегодня в США насчитывается порядка 9 тыс. таких магазинов с годовым оборотом аренды около 1 млрд долл., и их прирост составляет от 10до20%вгод.

Идея аренды получила широкое распространение. Магазины предлагают живые растения напрокат. В Филадельфии можно взять напрокат рубашку. А где-то еще американцы могут взять в аренду все, вплоть до платьев, кос­тылей, драгоценностей, телевизоров, стиральных машин, туристического снаряжения, кондиционеров, инвалидных кресел, столов, стульев, постель­ного белья, магнитофонов, бокалов для шампанского и столового серебра. Одним из наиболее заметных аспектов арендного бума стало увеличение проката мебели. Некоторые фабрики и многие арендные фирмы не больше чем за 20—50 долл. в месяц обставят полностью небольшую квартиру вплоть до занавесей, ковриков и пепельниц.

Рост арендной деятельности — это шаг в сторону от жизни, основанной на собственности. Если люди будущего живут быстрее, чем люди прошлого, то они должны намного лучше приспосабливаться. Нагруженные вещами,

они не смогут сделать ни шагу. Чтобы выжить в непостоянном мире быст­рых перемен, люди должны научиться путешествовать налегке. Распростра­няясь все шире, аренда постоянно сокращает продолжительность отношений человека и вещей. Результатами аренды являются увеличение числа людей, успешно контактирующих с одними и теми же предметами, и сокращение средней продолжительности таких отношений.

«Одноразовая культура» породила новое понятие — «устаревание». Очень важным является понятие «устаревание». Из страха, что товар устареет, пред­приниматель идет на нововведения. Это же принуждает потребителя пользо­ваться арендованными или одноразовыми вещами. Людей, воспитанных на идеале постоянства, беспокоит сама идея устаревания, особенно если оно запланировано. Некоторые предприниматели намеренно сокращают срок действия своих товаров, чтобы в будущем обеспечить их продажу. Покупа­тель попадает в тщательно расставленный капкан — смерть старой вещи была надуманно ускорена ее производителем.

Устаревание принимает две формы — незапланированное и запланирован­ное. Первое бывает трех видов: функциональное, моральное и потребитель­ское. Первый вид связан с нарушением функций: когда изделие буквально разрушается и больше не может выполнять свои функции — подшипники стираются, ткани снашиваются, трубы ржавеют. Второй — когда появляют­ся новые товары, выполняющие эти функции лучше: новые антибиотики лечат гораздо эффективнее старых. Третий вид — когда меняются нужды потребителя и сами функции, выполняемые продуктом.

Подобно тому, как у одной вещи множество функций, у человека много потребностей. Чем общество примитивнее, тем меньше потребностей и они проще. И наоборот. Когда материальное положение общества или индивида улучшается, потребности приобретают более индивидуальный характер. К то­му же они быстрее меняются: чем быстрее меняется общество, тем более крат-ковременны потребности.

Устаревают не только вещи, но и человеческие знания. В Вестингхаусе полагают, что так называемый «срок жизни» дипломированного инженера составляет всего десять лет. Это означает, что добрая половина всех его зна­ний устареет за одну декаду.

Арендные отношения охватывают не только сферу обслуживания и жилье, но и труд. Появилась огромная прослойки временных работников. В США почти каждый сотый работник нанимается ненадолго на временную работу. Их нанимают (арендуют через специальные агентства) для срочной работы в типографиях, больницах, на заводах. Около 500 агентств обеспечи­вают промышленность приблизительно 750 тыс. временных работников, от секретарей и диспетчеров до инженеров оборонительных сооружений. Одно такое «бюро проката», Arthur Treacher Service System, призывало взять напро­кат горничных, шоферов, мясников, поваров, водопроводчиков, нянь, ме­дицинских сестер, разнорабочих, электромонтажников.

Наем временных служащих для временной работы напоминает аренду материальных предметов, которая распространена по всему индустриальному миру. В 1956 г. Manpower, Incorporated, крупнейшее агентство временной рабочей силы, открыло отделение во Франции. Количество таких агентств удваивалось каждый год, на настоящий момент их стало 250.

На временную работу люди соглашаются по самым разным причинам. Рассказывает Ноук Хаггет, инженер-электромеханик: «Любая работа захва­тывает меня, если она напряженная и интересная. В таких условиях я рабо­таю лучше». За 8 лет он работал в 11 различных компаниях, знакомясь и рас­ставаясь с сотнями сотрудников.

Для квалифицированного персонала сознательные переходы с одного места на другое дают больше гарантий занятости, чем труд на одном пред­приятии в непостоянной индустрии. В оборонной промышленности внезап­ные назначения и отставки высшего звена руководителей являются обычной вещью. «Постоянный» работодатель, вероятно, окажется на улице без осо­бых предупреждений, а временный инженер просто перейдет надругую дол­жность после завершения своего проекта.

Большинство временных работников — сами себе хозяева. Они могут тру­диться тогда, когда захотят. Для многих это сознательный способ расширить круг общественных контактов. Молодая мать, которая была вынуждена пе­реехать в другой город из-за перевода ее мужа на новую работу, чувствовала себя очень одинокой в те часы, когда дети были в школе. Она подписала контракт со службой временной работы и с тех пор работала 8—9 месяцев в году. Переходя из одной компании в другую, она наладила контакты с ог­ромным количеством людей, среди которых смогла найти несколько друзей.

Таким образом, мы являемся свидетелями своего рода арендной револю­ции в разных сферах жизни современного общества.

Для общества высоких технологий ежедневные проездки, путешествия и постоянная перемена места жительства стали второй натурой. Образно го­воря, мы избавляемся от постоянных мест жительства и мете работы подоб­но тому, как выкидываем одноразовые тарелки. Мы стали свидетелями ис­торического процесса разрушения значения места в жизни человека. Мы воспитываем новую расу кочевников, которая мигрирует с места на место. Географическая мобильность, начавшаяся в США после Второй мировой войны, стала уже привычным явлением высокоурбанизированного общества.

В 1914 г., по словам Бакминстера Фуллера, среднее расстояние, которое преодолевал обычный американец за год, составляло 1640 миль, включая 1300 миль каждодневных прогулок. Иными словами, на транспорте амери­канец проделывал путь длиной в 340 миль за год, а за жизнь (если считать, что тогда в среднем он жил 54 года) — 88 560 миль. Сегодня владелец авто проезжает 10 тыс. миль в год и живет дольше своих предков, следовательно за всю жизнь ему приходится перемещаться на расстояние в 3 млн миль. Толь­ко в 1967 г. 108 млн американцев совершили 36 млн поездок с ночевками далее чем за 100 миль от дома. Только эти маршруты насчитывают 312 млрд миль. Если не принимать в расчет целую флотилию реактивных самолетов, автомобилей, поездов, грузовиков, поездов метро и др., то наш вклад в мо­бильность потрясает своими размерами. На протяжении вот уже 20 лет еже­дневно в Америке появляется 200 миль заасфальтированных дорог и улиц. Добавьте к ним 75 тыс. миль новых автотрасс, и этого будет достаточно, чтобы три раза обогнуть земной шар. За тот же период население США выросло на 38,5%, а протяженность дорог и улиц увеличилась на 100%. Таким образом, количество, которые проехали люди, возросло в 6 раз больше, чем населе­ние США. Наряду с растущим количеством повседневных передвижений в пространстве от дома до других объектов увеличивается число деловых по-

ездок и путешествий с ночевками вне дома. Каждый год Америка принима­ет 1 млн человек, в то время как 4 млн американцев совершают путешествие за океан. Публицист из «Фигаро» отзывался об этом процессе как о «гигант­ском человеческом обмене».

Перемещения людей по земле и под землей — характерная черта постин­дустриального общества в сравнении с доиндустриальным, которое кажется застывшим. Специалист по транспортным проблемам Уилфрея Оуэн гово­рит о провале между иммобильными и мобильными государствами. Он от­мечает, что страны Латинской Америки, Азии и Африки должны проложить еще 40 млн миль дорог, чтобы достичь уровня развитых стран. Этот контраст влечет за собой глубокие экономические и культурные последствия.

Всего за год 36,6 млн американцев меняют место жительства. Это боль­ше, чем все население таких стран, как Кампучия, Гана, Гватемала, Гонду­рас, Ирак, Израиль, Монголия, Никарагуа и Тунис вместе взятые. Каждый пятый американец раз в год меняет адрес, прихватив с собой жену, детей и кое-что из вещей, чтобы начать новую жизнь. По сравнению с этим даже нашествие татаро-монгольской орды покажется малозначительным событи­ем. Ситуация в Англии незначительно отличается от американской. Совре­менники переезжают из своих домов намного чаще, чем это делали их роди­тели.

Во Франции дефицитом жилья отчасти объясняется низкий уровень мо­бильности: только 8—9% ежегодно французов меняют место жительства. Социолог Моника Вио из министерства социального обеспечения Франции говорит: «Французы очень привязаны к месту. Даже если их работа находится всего за 30—40 километров, они отчаянно сопротивляются переезду».

Многие тысячи безработных из Алжира, Испании, Португалии, Югосла­вии и Турции приезжают в Европу. Каждую пятницу тысяча турецких рабо­чих в Стамбуле штурмует поезд, идущий на север. В Мюнхене даже издается газета на турецком языке. В Кельне на огромном заводе Форда четверть ра­бочих — турки. Потоки мигрантов покоряют Швейцарию, Англию, Фран­цию, Данию, доходят даже до Швеции.

Между американскими и европейскими мигрантами отмечаются замет­ные различия. В Европе миграция — показатель перехода от доиндустриаль-ного к индустриальному обществу. В Америке главной причиной миграции становится распространение автоматизации, а посему она — признак пере­хода от индустриального к постиндустриальному обществу.

В одном случае частая смена места жительства — характерная черта тех­нологически отсталых и неразвитых групп населения, в другом — показатель присущей среднему классу высокой мобильности. Статистика свидетельству­ет, что люди, получившие образование в колледже, переезжают гораздо чаше и дальше. Люди с высшим техническим или профессиональным образова­нием — одни из самых мобильных в Америке. Другой группой, для которой характерны частые миграции, являются административные работники. (Сре­ди служащих IBM ходит шутка, что название фирмы означает «Я переехал» — «/ Have Been Moved»). В постиндустриальном обществе именно ученые, ин­женеры и администрация — основная рабочая сила. Они, как и рабочие хлопчатобумажных заводов прошлого, символизируют свою эпоху.

Рабочие дольше налаживают связи и неохотно разрывают отношения. Не удивительно, что это находит отражение в сильном сопротивлении сме-

не местожительства или работы. Они редко меняют профессию или место ра­боты. Если для большинства рабочих семей перемена места жительства — всего лишь вынужденная мера, результат безработицы и других лишений, то для среднего и высшего класса переезд связан с дальнейшим улучшением жизни.

В то время как миллионы нищих и безработных крестьян перемешаются внутри страны, тысячи ученых и инженеров уезжают в другие страны — преж­де всего в США и Канаду. В Европе министерские чиновники беспомощно взирают на то, как ведущие американские корпорации засылают «охотников за головами» в Лондон или Стокгольм, переманивая талантливую молодежь. Но и в США происходит «утечка мозгов», когда тысячи ученых беспорядоч­но перемещаются с места на место. Наметились хорошо организованные маршруты — один с Севера, другой с Юга. Они идут в Калифорнию и другие штаты Тихоокеанского побережья, с промежуточным пунктом в Денвере. Центром притяжения выступает космическая и электронная промышлен­ность.

Наиболее мобильны менеджеры. В журнале Wall Street Journal в статье под названием «Как семья руководителя приспосабливается к постоянным пе­реездам по стране» рассказывается о «цыганских корпорациях». Она описы­вает жизнь М.Е. Якобсона, директора сети магазинов Mongomery Ward. Почти в 50-летнем возрасте он и его жена (в течение 26 лет совместной жизни) сменили 28 домов. «Я чувствую, будто моя жизнь прошла в дороге», — гово­рит гостям его жена. Тысячи похожих на них людей переезжают по крайней мере раз в два года, и их количество постоянно растет. Это происходит не только потому, что потребности корпораций постоянно расширяются, но также и потому, что высшее руководство считает частые переезды своих по­тенциальных преемников необходимым звеном в обучении. Меняя дом за домом, административные работники напоминают шахматные фигуры в человеческий рост на доске размером с континент.

«Я больше не занимаюсь ремонтом и украшением дома, — жалуется жена одного военного, которым тоже приходится часто перезжать. — Занавески из старого дома никогда не подойдут в новом, а ковер всегда не того цвета или размера. С сегодняшнего дня я занимаюсь только своей машиной».

У высокой мобильности есть оборотная сторона. Почты тратят бесчислен­ное количество денег, чтобы содержать в порядке телефонные книги. Орга­низации испытывают трудности при определении местонахождения своих представителей. Смена дома, даже при самых благоприятных обстоятель­ствах, влечет за собой ряд тяжелых психологических изменений. В извест­ной работе «Crestwood Heights», посвященной проблемам канадских приго­родов, социологи Д.Р.Силей, Р.А.Сим и Е.У. Лусли отмечают: «Мировоззре­ние, иногда речь, привычная еда и любимая обстановка — всем этим мы должны пожертвовать, не имея при этом никаких намеков на то, как вести себя в новой обстановке». Оказавшись выброшенным из привычной обста­новки, человек становится враждебным и подозрительным к окружению. У него усиливается чувство одиночества и беспомощности, что проявляется в частой смене настроения, развитии ненормального психического состоя­ния, чувства разрыва с реальностью.

Любое перемещение разрушает сеть старых связей и создает новые. Че­ловек переезжает в такой спешке, что нигде не может пустить корни. Эмиг-

ранты способствуют увеличению налогов, но не платят их, потому что они уже находятся в другом месте. Цивилизация началась с сельского хозяйства, что связано с оседлым образом жизни, и дошла, наконец, до переселений и миграций кочевников палеолита. Даже слово «укоренение» имеет земледель­ческое происхождение. Понятие корней связано с представлением о посто­янном жилище. В жестоком голодном мире, полном опасностей, дом, будь это даже жалкая лачуга, являлся последним убежищем, которое вросло в зем­лю, передавалось из поколения в поколение. Постоянный дом выступал ве­ликой ценностью и прославлялся в литературе: «В гостях хорошо, а дома лучше», «Мой дом — моя крепость», «Дома и стены помогают».

Но плюсов у мобильности больше. Знаток мотивации человеческого по­ведения Эрнст Дичер называет автомобиль для американского подростка пропуском в мир взрослых, получая в 16 лет права, он проходит своеобраз­ный обряд инициации.

Машина — символ мобильности. Действительно, автомобиль — последняя вещь, которую решится продать американская семья, оказавшись в трудном финансовом положении; худшее наказание для подростка, если родители запретят пользоваться ему машиной. Американские девушки на вопрос о том, что они считают самым важным в молодых людях, без промедления отвеча­ют: автомобиль. По итогам одного исследования, 67% опрошенных назвали машину «необходимой», а 19-летний юноша из Альбукерка заявил: «Если у тебя нет тачки, у тебя нет и девчонки». Миллионы подростков во всем раз­витом мире согласятся со словами поэта Маринетти, который более полуве­ка назад воскликнул: «Вид ревущей мчащейся машины прекраснее Крыла­той Победы». Перед тем как наложить на себя руки, один амриканский юно­ша написал: «Без прав у меня нет машины, работы и я выключен из общественной жизни».

Удовлетворив первичные потребности, человечество наконец-то устреми­лось к удовлетворению более высоких, в том числе потребности в путеше­ствиях и познании окружающего мира. Передвижение само по себе стало ценностью. Свобода в выборе общественного положения тесно связана со свободой передвижения. Когда человек чувствует себя социально ущемлен­ным, первым его импульсом является стремление сменить обстановку. Та­кая мысль вряд ли придет в голову крестьянину, выросшему в глухой дерев­не, или шахтеру, заточенному в мрачном подземелье.

Особым стремлением к переездам отличаются женщины, особенно путе­шествующие автостопом. Из них, считают специалисты, формируется само­стоятельный слой общества. Девушки-подростки помешаны на путешестви­ях, возможно, из-за того, что хотят сбежать от строгой обстановки родного дома. Опрос девушек, проведенный журналом Seventeen, показал, что 40,2% девушек побывали в одной или двух «крутых» поездках во время летних ка­никул. В 69% случаев они уезжают за пределы штата, а 9% составляют загра­ничные поездки.

Поездки укрепляют авторитет, поэтому многие американцы сохраняют бирки на чемоданах и дипломатах долгое время после поездки. Американцы вообще склонны восхищаться путешественниками, хотя постоянно жалуются на трудности переезда.

Очевидно, что место жительства больше не является источником челове­ческих различий. Люди больше не зависят от географического происхожде-

ния. Прописка теряет прежнее значение, а в университет принимают неза­висимо от места жительства. Мобильность основательно пошатнула геогра­фические устои общества. Обязанности человека по отношению к месту жительства стали до такой степени незначительными, что, по словам про­фессора Джона Дикмана из университета в Пенсильвании: «Верность чело­века городу или штату оказывается сегодня слабее связей с корпорацией, профессией или добровольной организацией». В семи крупнейших городах, включая Нью-Йорк, средняя продолжительность проживания на одном ме­сте меньше четырех лет.

Сокращено и адаптировано по источнику: Тоффлер А. Футурошок. СПб., 1997. Гл. 1-5. С. 5-73, 84-87.