Надо, надо умываться По утрам и вечерам, —

сказать о нем, что он учит «правдивости и честности», значит бесчест­но отклониться от истины.

У «Айболита» тоже другая тематика, не имеющая ни малейшего от­ношения к «правдивости».

Но дети, учащиеся 1-й Саратовской школы, приучены к тому, что­бы к каждой прочитанной книге, даже не вникая в ее содержание, применять один и тот же фальшивый шаблон.

В этом канцелярите их, конечно, невозможно винить. Но нет оп­равдания тем педагогам, которые приучают их к штампованной лжи.

же каждую минуту новые небывалые формулы речевого общения с людьми!

Такие трафареты, как «здравствуйте», «прощайте», «добро пожало­вать», «милости просим», «спит как убитый» и проч., мы всегда гово­рим по инерции, не вдумываясь в их подлинный смысл¹, подобно то­му как мы говорим «перочинный нож», невзирая на то, что уже более ста лет никто никаких перьев им не чинит.

Но есть такие житейские случаи, когда словесные трафареты не­мыслимы.

Хоронили одного старика, и меня поразило, что каждый из над­гробных ораторов начинал свою унылую речь одной и той же заучен­ной формулой:

Смерть вырвала из наших рядов...

И мне подумалось, что тот древний оратор, который впервые про­изнес эту живописную фразу над каким-нибудь древним покойником, был несомненно человек даровитый, наделенный воображением по­эта. Он ясно представил себе хищницу смерть, которая налетела на тесно сплоченных людей piвырвала из их рядов свою добычу.

Но тот двадцатый и сотый оратор, который произносит эту фразу как привычный, ходячий шаблон, не вкладывает в нее ни малейшей эмоции, потому что живое чувство всегда выражается живыми слова­ми, хлынувшими прямо из сердца, а не попугайным повторением за­ученных формул.

«Нет, — подумал я, — они не любили покойного и нисколько не жалеют, что он умер».

Из равнодушных уст я слышал смерти весть,