И равнодушно ей внимал я

Но вот попрощаться с умершим подвели его ближайшего друга. Он буквально ослеп от слез. Видно было, что горе у него непритворное. Встав у самого края раскрытой могилы, он молча смотрел в нее, по­трясенный отчаянием, и наконец, к великому моему изумлению, ска­зал:

Смерть вырвала из наших рядов...

Вот до чего порабощает ослабевших людей мертвая сила шаблона. Даже самое искреннее, свежее, непритворное чувство выражают они стертыми, стандартными фразами.

К счастью, это случается редко, так как в огромном большинстве случаев каждый словесный шаблон — и здесь его главная суть — при­крывает собой равнодушие.

Шаблонами люди чаще всего говорят по инерции, совершенно не переживая тех чувств, о которых они говорят.

^[1] Отсюда то «забвение этимологии слов», без которого, как указы­вает академик Л. А. Булаховский, жизнь языка невозможна (см. его книгу «Введение в языкознание» (Ч. II. М., 1954. С. 21 и след.)).Поэтому в старое время было так много шаблонов именно в бюро­кратической речи, созданной специально затем, чтобы прикрывать на­плевательское отношение к судьбам людей и вещей.

Подлинная жизнь со всеми ее красками, тревогами, запахами, бур­лившая вдали от канцелярий, в ней не отражалась никак. Уводя нашу мысль от реальностей жизни, затуманивая ее мутными фразами, этот жаргон был по самому своему существу аморален. Жульнический, бес­честный жаргон. Потому что вся его лексика, весь его синтаксический строй представляли собою, так сказать, дымовую завесу, отлично при­способленную для сокрытия истины. Как и все, что связано с бюро­кратическим образом жизни, он был призван служить беззаконию. Вспомним хотя бы казенную бумагу, название которой воспроизво­дится Герценом:

«Дело о потере неизвестно куда дома волостного правления и об изгрызении плана оного мышами».

Конечно, и сама по себе отвратительна формула этого чиновничье­го жаргона: эта «потеря неизвестно куда», это «изгрызение плана», но в тысячу раз отвратительнее то, что крылось за этим жаргоном. Ведь дело шло о чудовищной краже: в городе среди бела дня, на глазах у всех жителей был похищен огромный дом, и, чтобы упрятать следы преступления, чиновники уничтожили те чертежи, на которых был изображен этот дом, и свалили свою вину на ни в чем не повинных мышей.

Такие воровские дела сплошь и рядом скрывались за дымовой за­весой канцелярского жаргона.

Какой удобной ширмой для злостных очковтирателей может слу­жить штампованная казенная речь с ее застывшими словесными фор­мулами, очень наглядно показано в великолепном гротеске Ильфа и Петрова:

«Задание, например, следующее:

Подметайте улицы.

Вместо того чтобы сейчас же выполнить этот приказ, крепкий па­рень поднимает вокруг него бешеную суету. Он выбрасывает лозунг:

Пора начать борьбу за подметание улиц.

Борьба ведется, но улицы не подметаются.

Следующий лозунг уводит дело еще дальше:

Включимся в кампанию по организации борьбы за подметание улиц!

Время идет, крепкий парень не дремлет, и на неподметенных ули­цах вывешиваются новые заповеди:

Все на выполнение плана по организации кампании борьбы за подметание!И, наконец, на последнем этапе первоначальная задача совершен­но уже исчезает, и остается одно только запальчивое, визгливое лопо­танье:

Позор срывщикам кампании за борьбу по выполнению плана организации кампании борьбы».

Даже великое слово «борьба» в устах этих бюрократических лоды­рей стало шаблоном, употребляемым специально затем, чтобы укло­ниться от всякой борьбы!

Здесь перед нами вскрывается главная зловредность шаблона: он превращает в пустышку каждую, даже самую эмоциональную, самую пылкую фразу. Даже страстные призывы к труду, сделавшись привыч­ными штампами, служат, в сущности, безделью и косности.

К этому жаргону вполне применимы слова Маяковского: