Медведчик

Шел медведчик большой дорогой, вел медведей.

С медведями ходить трудно – медведь так в лес и смотрит, тоже поваляться охота в теплой берлоге – берлога насладена медом! – вот и изволь на скрипке играть, отводи медвежью душу.

За Филиппов пост наголодался медведчик, нахолодался.

Плохо нынче скомороху!

И то сказать: без скомороха праздник не в праздник, а всяк норовит лягнуть тебя побольнее, либо напьются, нажрутся, и скомороха не надо.

Застигнул медведчика вечер: куда ему с медведями, позднее время!

А стоял на дороге постоялый двор богатый. Просит медведчик хозяина пустить на ночлег.

А хозяин и слышать не хочет.

Прошел слух, будто ездят по большим дорогам начальники, проверяют перед праздником чистоту на дворах. И была хозяину грамотка подброшена, что ночью нагрянет к нему начальник для проверки.

Вот хозяин, кто б ни попросился, всем и отказывал.

– Я не пускаю не то что тебя с твоими супостатами, я и извозчиков не пускаю: обещался нынешнее число сам губернатор у меня быть.

А работник и говорит:

– Хозяин, – говорит, – отведу я их в баню: в предмыльник поставят медведёв, а сами в бане.

Уперся хозяин: и то и другое, и неудобно, и что губернаторские кони услышат медвежий запах, и будут пугаться.

А уж ночь охватывает, ночь – звезды, крепкий мороз.

Просит медведчик: медведей ему жалко – звезды, как льдинки, горят, крепкий мороз!

Ну, хозяин и согласился.

– Отведи их в баню с медведями, – сказал работнику, – да затвори покрепче, а ключи у себя держи, кто знает!

Отвел работник медведчика в баню, запер ворота и стал с хозяином звонка слушать, гостей поджидать.

* * *

Остался медведчик с медведями в бане.

И тепло ему и медведям тепло, да все неспокойно – и сам не спит, и медведи не спят:

Миша лапу сосет, а медведица Акулина

ноздрями посвистывает.

Не м е ртво, никак не уснуть: то Акулину погладит, то Мишу потреплет.

О чем медведица думала, невдомек медведчику, только недоброе думала, губой пошлепывала, или чуяла недоброе, да сказать не могла?

Миша тот свое думал: пройтись бы ему на пчельню пчелок поломать! – охотник был до меда медведь, лапу сосал.

Встал медведчик, потрепал лапы, потрогал медвежьи уши.

«Постой, – подумал, – прочитаю заговор, чтобы медведей ножи не брали, кто знает!»

– Мать сыра земля! – поклонился медведчик Мише, поклонился Акулине.

Мать, сыра земля,

ты железу мать,

а ты, железо,

поди в свою матерь землю,

а ты, дерево,

поди во свою матерь дерево,

а вы, перья,

подите в свою матерь птицу,

а ты, птица,

полети в небо,

а ты, клей,

побеги в рыбу,

а ты, рыба,

поплыви в море,

а медведю Мише,

медведице Акулине

было бы просторно по всей земле!

Железо, уклад, сталь, медь,

на медведя Мишу,

на медведицу Акулину

не ходите,

воротитесь ушьми и боками!

Как метелица

не может летать прямо

и приставать близко

ко всякому древу,

так бы всем вам не мочно

ни прямо, ни тяжко падать

на медведя Мишу,

на медведицу Акулину!

Как у мельницы

жернова вертятся,

так бы железо, уклад,

сталь и медь

вертелись бы круг

медведя Миши,

медведицы Акулины,

а в них не попадали!

А тело бы медвежье

было не окровавлено,

душа не осквернена;

а будет мой приговор

крепок и долог.

И только что медведчик заговор кончил, слышит, колокольчик у ворот брякнул, – да все резче и громче.

* * *

Слышит работник, звонят у ворот, поднялся.

И хозяин поднялся, тоже услышал.

– Беги, – говорит, – скорей, отворяй!

Работник к воротам, отворил калитку посмотреть, а у ворот люди – не такие, он назад, калитку запер, да к хозяину.

А уж разбойники давай сами бить и ломать, сорвали ворота, да в дом.

И сейчас же – овса, сена коням, а себе вина и закуски.

Хозяин видит, дело-то плохо приходит, старается угодить гостям:

и вина и хлеба-соли полон стол наставил.

А им все мало, до денег добираются, вот куда метят!

– Довольно, – говорят, – тебе, хозяин, копить, уж накопил достаточно!

Да за сундук и взялись.

Тут хозяин улучил минуту, пока молодцы из сундуков выбирали, да и пришепни работнику, чтобы в баню сходил к медведчику:

помощи попросить медведями.

Работник в баню к медведчику, рассказал медведчику, какая беда у хозяина.

Мигнул медведчик Мише, мигнул Акулине, вывел медведей из бани к дому, приказал им службу.

Акулина сердитей и сильнее Миши, – велел ей медведчик в дом идти и управляться, насколько есть мочи, – да чтобы маху не давала.

А Мише приказал в сенях ждать.

– Случаем тронутся утекать молодцы, – сказал медведчик, – маклашку давать им немилосердную!

Поклонились медведи медведчику:

рады, дескать, приказание исполнить!

Стал Миша в сенях.

Поднялась на задние лапы медведица и пошла в дом.

А разбойники деньги все обобрали и опять стали гулять, уж в дорогу пили и закусывали.

Да как посмотрели на это чудовище – космато, велико, голова, что квашня! – от страха так и ужаснулись.

Ну, Акулина не робкая, не заробела, давай их ломать во все свои силы –

кому руку прочь, кому ногу прочь,

кому черепанку взлупила.

Разбойники за ножи, а нож не берет –

погнулись в кольцо ножи,

невредима медведица.

Видят, не сладить, и давай уходить.

А Миша в дверях.

И кто в сени выскочил, так тут и пал.

Так перебили медведи всех до единого, а было всех двенадцать молодцов, двенадцать разбойников.

– Собакам собачья честь! – сказал хозяин, забрал себе двенадцать разбойничьих коней и до утра чистил и прибирал с работником дом и двор.

А медведчик, чуть свет, в путь пошел, повел медведей.

До звезды ему надо добраться до города, пристать к колядовщикам.

Без скомороха, без медведчика и праздник не в праздник, и пир не в пир, коляда – не настоящая.

Жулики

Ходил вор Васька по Петербургу:

было ему на роду написано и богом

указано воровать.

Начал Васька сызмала, и хорошо ему воровство далось, развернулся и пошел вовсю:

где лавку пошарит, где магазин почистит,

и капиталами не брезговал.

Ваську Неменяева все сыщики уважали.

Идет Васька по Миллионной, несут покойника.

А за гробом человек десять молодцов с дубинами, бьют в гробу покойника.

– Что такое, за что бьете? – остановил Васька.

– Должен много, за то его так и провожают, – ответили вору.

– Оставьте, – сказал Васька, – не троньте покойника, я за все заплачу.

Обратил народ внимание, бросили дубинки, пошли за Васькой.

И всех до одного расчитал Васька, как следует, – публика осталась довольна.

* * *

Сидит Васька у себя на Фонтанке, пьет вино бокал за бокалом.

Пьет Васька, попивает и не заметил, как усидел четверть, – и хоть бы что, ни в одном глазе: крепкий.

Хозяйка доклад делает: человек какой-то спрашивает, видеть вора хочет.

Велел Васька пустить гостя.

А тот, как стал на пороге, так и стоит, зяблый, щербатый такой, в драном сером кафтанишке, не садится.

– Нельзя ли, – говорит, – мне ночевать, ночлегу нету.

– Чей и откуда? – спрашивает Васька.

– Мы деревенский вор Ванька, воровать в деревне нечего, в Петербург пришли, где денег больше.

– А мы городской вор Васька Неменяев.

Ну, вор на вора не доказчик, признались, выпили и стали друг с другом тайный совет держать:

куда воровать идти.

– А что тебе тут знакомо? – спросил деревенский вор Ванька приятеля Ваську.

Васька и давай ему рассказывать: у такого-то купца денег много, а у этакого еще боле, в одном месте еще больше, а в этаком и счет потеряешь, перебрал купцов со всех улиц, и с Сенной, и с Гостиного, и апраксинских, и александровских.

– Не годится купца обижать, – говорит Ванька, – а лучше вот что: пойдем-ка в царский банк, возьмем денег, сколько надо.

Поднялись воры спозаранку, наняли чухонскую телегу и поехали, пока что, с похмелья поразмяться.

Ехали почтовым трактом, выбирали, где пристать лучше.

За Озерками выпрягли воры лошадь, сами сели под елку, развели огонек, закусили и сидят себе, о воровском деле рассуждают.

И вдруг, как зарычит над ними с елки птица – попугай-птица!

Васька за лук:

натягивает тугой лук, полагает калену

стрелу, пускает в птицу.

Не упала птица с елки, обронила железные ключи.

– Ключи нам и нужны, – подхватил ключи Ванька, – а ты нам вовсе не нужна, лети, куда знаешь!

Вечером вернулись воры с находкой на Фонтанку, поужинали и – на работу.

* * *

В полночь приходят воры к царскому банку:

у калитки крепкий караул дежурит.

– Нельзя ли отворить калитку! – подступил к караулу Ванька.

А стражи человек двадцать и на всякого по ста рублей просят.

Выдал Ванька деньги.

Отворили калитку, впустили воров во двор, калитку опять заперли.

Обошли воры круг царского банка, кинули шар на крышу – расправилась у шара резиновая лестница.

Поднялись они по лестнице, взял Ванька мел-камень, обкружил дыру на крыше – и открылся ход.

– Ты подержи бечевку, а я спущусь, – сказал Ванька приятелю и полез в банк.

И в банке Ванька недолго копошился, отпер попугайным ключом шкап, забрал денег, сколько влезло, и опять на крышу.

Мел на крыше стер – срослась по старому крыша чисто.

И стали спускаться.

Спустились воры наземь, свернули лестницу в шар, да к калитке.

Пропустила их стража.

И пошли они к себе на Фонтанку, делить деньги.

Васька и говорит:

– В Петербурге я вор первый и все сыщики меня уважают, только до этакого дела я своим умом не дошел бы.

– Пойдем завтра, царь банк пополнит, – сказал Ванька.

И опять снарядились воры на работу. Опять в полночь приходят они к царскому банку.

А стража уже другая, ту царь сменил, хитрая, не сдается.

– Без того, – говорят, – мы вас не пустим, по двести рублей надо.

Выдал Ванька деньги.

Отворили калитку, впустили воров во двор, калитку опять заперли.

Обошли воры круг царского банка, кинули шар на крышу – расправилась из шара резиновая лестница.

Поднялись они по лестнице, омелил Ванька круг на крыше – и открылся ход.

– Вчера я, сегодня ты иди, – сказал Ванька и стал спускать приятеля на бечевке в банк.

А уж там догадались, и приготовлен был чан с варом.

Ванька бечевку ослабил, Васька туда и попал, в этот вар.

И сидит по плечи в вару, никак высвободиться не может.

Видит Ванька, дело плохо, прикрепил бечевку, полез за Васькой.

И так, и сяк, и туда повернет, и сюда повернет, вертел, вертел, – не может снять приятеля.

Взял да и снес ему голову.

Да с головою на крышу, мел стер, бросил лестницу наземь, спустился.

Отворила стража калитку, вышел Ванька на улицу и прямо на Фонтанку к Васькиной хозяйке.

Схохонулась Маруха:

– Где, – говорит, – мой вор, Васька Неменяев?

– Голова его тут, а его самого нету, поминай как звали! – ответил Ванька.

Достал у Марухи Ванька банку с вареньем, умял варенье, Васькину голову в середку всунул, завязал банку, поставил банку в уголок под образы для сохранности и стал ждать, что будет.

* * *

А в царском банке о ту пору поднялась тревога:

пошел царь банк проверять и видит,

в чану с варом, около шкапа, тулово

торчит при часах и цепочке.

Взяло царя раздумье:

«Что это за вор – одно тулово при часах и цепочке?»

И велит царь привести к себе старого вора – сидел на Выборской в Крестах старый вор Самоваров.

Привели Самоварова к царю из тюрьмы.

Царь говорит Самоварову:

– Что, старый вор, старинный, можешь ты знать, кто ограбил банк?

– Был вор не простой, – ответил старик, – был вор деревенский. Городской вор глупый, он и в вар попал – его тулово.

– А как бы деревенского вора найти? – спрашивает царь.

– Деревенский вор в Петербурге, – учит старый вор Самоваров, – если он украл деньги, унес он и голову, унес голову, унесет и тулово. Вези ты чан на площадь, прикажи двенадцати генералам караулить тулово, ловить деревенского вора.

* * *

Как сказал старый вор, так царь и сделал.

Повезли тулово на площадь, погнали двенадцать генералов караул держать, ловить деревенского вора.

Три дня стоит чан на Суворовской площади, – в чану тулово при часах и цепочке, круг чана генералы ходят, караулят тулово.

Три дня Ванька околачивается на Суворовской – подступиться нет возможности.

На четвертый день догадался Ванька: покупает Ванька бочку вина и прямиком на площадь.

Подъехал он к тулову да и сковырни бочку наземь, будто нечаянно.

Потекло вино, орет Ванька:

– Пособите, товарищи, поднять, добро пропадает!

Жаль добра, – генералы и давай подымать бочку, всем миром понадсели, да с божьей помощью и взвалили ее на телегу.

Крепко уморились.

Ванька отблагодарить хочет, цедит вина, потчует генералов.

Сначала-то генералы отпирались, ну, а потом согласились, чтобы только подкрепиться и мужика не обидеть.

Выпили они по одной – зашумело в голове, просят по другой.

Ванька поднес по другой – загудело у них в голове, просят по третьей.

А уж после третьей на разные голоса запели, вот как!

Ванька сейчас бочку наземь, чан с туловом на телегу, да и был таков.

А приятель-то Васька сильно облип весь, в вару-то стоя, обмочалилось его тулово, на чем только часы и цепочка держатся, и узнать нельзя, – одна труха.

Приехал Ванька на Фонтанку, вытащил тулово, будто тушу, омелил у тулова шею, вынул из банки голову, приставил голову к тулову.

И срослась голова по-старому.

Взялся Ванька за попугайные ключи, поднес к Васькиным губам.

И ощерился Васька.

– Ну, – говорит, – чуть не захлебнулся, больно сладко.

Тут на радостях Ванька пустился то да сё, и как Васька в вару завяз, и как на Суворовской площади три дня без головы своим туловом народ пугал, и как потом все срослось по-старому.

За рассказом, за беседою выпили.

Васька, знай, все облизывался.

За выпивкой задремали. И пошел храп на всю Фонтанку улицу.

* * *

А на площади тем временем поднялась тревога: поехал царь проверять караулы, смотрит, на площади лежат генералы влежку круг бочки, мертвецки пьяны, – нет ни чана, ни тулова.

Царь вне себя:

– Куда, – говорит, – девалось тулово? На что, – говорит, – вы поставлены: бочку с вином стеречь? Где тулово? Подать сюда тулово!

Повскакали генералы, – а ноги-то уж не держат! – упали генералы царю в ноги.

– Не вино нас винит, винит нас пьянство. Куда хочешь клади нас, а тулово с варом потеряно, увезено с площади, неизвестно кем!

Велел царь казнить генералов. И опять потребовал к себе с Выборской старого вора Самоварова.

Привели Самоварова из темницы к царю, поставили перед царем.

– Ну, старый, – спрашивает царь, – рассуди наше дело, как словить вора: приезжал вор на площадь, увез чан с туловом.

– А вот как, – учит старый вор Самоваров, – обряди ты своего именного козла в парчовую одежду, да пошли за караул твоих самых верных телохранителей, и пусть они ведут козла на серебряной цепочке по Петербургу: если вор в городе, обдерет он козла, как пить даст.

* * *

Как сказал старый вор, так царь и сделал.

Обрядили в парчу именного козла, повели козла царские телохранители на серебряной цепочке по Петербургу.

Ведут козла по Невскому, а вор Ванька навстречу, кланяется:

– Пожалуйте, – говорит, – ко мне на Фонтанку, жена у меня Маруха именинница, охота ей именного козла посмотреть в день ангела, глупая баба, осчастливьте, сделайте милость!

«Уж не это ли сам вор деревенский?» – думают себе телохранители.

И повернули козла на Фонтанку, да с козлом к Ваньке, будто в гости.

А Ванька и говорит:

– Что это вы скотину-то понапрасну мучаете; поставьте-ка козла в сарай, у нас во дворе сарай теплый.

Упираются телохранители: боятся козла из рук выпускать.

Да раздумались:

«Что, в самом деле, скотину понапрасну мучить, козла не убудет, а вор от нас не уйдет, скот надо миловать!»

И поставили телохранители козла в сарай, сарай на замок замкнули, ключ главному на эполету повесили.

Тут давай Ванька угощать гостей:

и подарки-то им подносить и вином-то

их поить, и словами улещает.

А как размякли гости, оставил их Ванька на Ваську – пускай зубоскалит, – а сам будто в квасную за папиросами.

И пока зубоскалил приятель с телохранителями, прибежал Ванька к сараю, отпер попугайным ключом теплый сарай, ободрал козла догола, придушил козла да на кухню.

И подносит гостям на блюде именную козлятину, вареньем обложена:

– Покушайте, любезные гости, козлятины, самая свежая!

Едят гости именную козлятину, брусничным вареньем закусывают, а сами себе думают:

«Ну, уж теперь вору не уйти от нас, он самый и есть вор деревенский, попался голубчик!»

Да на радостях и приналегли на козлятину, да на радостях и расхвастались:

кто что, да кто как, и о всяких знаках

отличия.

Пришло время прощаться, расходиться пора, о козле они и не спрашивают, вышли вон на улицу, да на Ванькиных воротах мелом и написали:

Мы тут были, козлятину ели.

А Ванька выждал немного, да за ними по их следу, письмо их стер на воротах, да где попало, в местах десяти, ту же надпись и написал:

Мы тут были, козлятину ели.

А во дворце тем временем поднялась тревога: явились к царю телохранители – козла нет.

Говорят телохранители:

– Мы вора поймали! – и ну хвастать.

Царь сейчас в коляску.

Выехал царь на Фонтанку.

Едет царь по Фонтанке, туда посмотрит, сюда посмотрит, – на одном доме надпись, и на другом надпись, и на третьем, и на десятом, и все одно и то же мелом написано:

Мы тут были, козлятину ели.

Повернул царь коляску, махнул рукою:

– Козлятина, – говорит, – козлятина одна!

И пока там новый караул снаряжали ловить деревенского вора, Ванька с Васькой зря на Фонтанке не торчали, глаз не мозолили, а взяли чухонскую телегу, забрали золото, серебро и распростились с Петербургом.

* * *

Стал белый, светлый день, как приехали воры к морю.

Лошадь и телегу воры продали, купили пароход, сели на пароход и поплыли тихо и смирно в иностранные земли.

Приезжают воры к иностранному королю Молокиту.

А у того короля Молокиты была дочь царевна Чайна-прекрасная.

И влюбился Васька в Чайну-царевну. Посылает Васька сватов к королю.

Чайне люб Васька, а король Молокита не хочет:

– Выстрой, – говорит, – русскую церковь в трое суток, тогда и бери Чайну, а не то голову долой.

А Ваське что: ему Ванька поможет, Ванька к этому делу привычен, Ванька – деревенский.

И взялся Васька в трое суток русскую церковь строить.

День Ванька строит – выше окон,

другой строит – вывел к потолку,

на третьи сутки накрыли всю крышу.

– Принимайте, собор готов, – говорит Васька королю Молокиту.

И точно, – видит король, собор построен, от слова не отпирается.

И при освящении собора Ваську с царевной и повенчали.

Велел король Молокита нагрузить им двенадцать кораблей и с дарами отправил их в море.

И пали им попутные ветры – приятная погода.

Целы и невредимы вернулись они в Петербург.

Целую неделю выгружали корабли, да неделю пир пировали.

После пира стал вор Ванька прощаться с приятелем, а прощаясь, раскрыл ему свою тайность:

он и есть тот самый покойник,

которого на Миллионной в гробу дубинками

били – вор Ванька.

– Пожалел ты меня, выкупил, послужил и я тебе верою, правдою и неизменою! – сказал вор Ванька.

И пошел себе, ничего не взял, только попугайные ключи да мел-камень, все золото, серебро оставил приятелю.

И остался Васька Неменяев с своей молодой женой вдвоем без приятеля, и стали жить по-хорошему при всей обличности и удовольствии.