Новое чудо

Рассказывают, как один раввин возвращался домой накануне Субботы и оказался далеко от дома, когда наступила ночь. Религиозный закон запрещал ему продолжать путь, и он прибегнул к чуду. Слева от дороги была Суббота. Справа от дороги также была Суббота. Но на дороге, по которой он шел, Суббота еще не наступила... Что означает эта история? До тех пор, пока человек сам может устанавливать правила, совершать чудеса не так сложно.

Деньги также могут совершать чудеса, ибо они сформулировали собственные правила. И однажды провозгласив их, они заставляют уважать их, не допуская аи малейшего отступления. До сих пор мы рассматривали деньги как представителя стоимостей. Теперь мы изменим угол зрения, чтобы перенестись во вселенную, созданную деньгами, в которой они являются, прежде всего, орудием воздействия человека на человека в целях совместного создания реальности, которая включает и перекрывает их. То есть в итоге создания культуры, частью и отражением которой является экономика. И орудием все же самым удивительным. Действительно, большинство наших орудий и аппаратов являются лишь продолжением нашего тела или разума. Молоток или пишущая машинка продолжают руку, телефон продолжает слух. Деньги — это продолжение связи, то есть действий и реакций большинства индивидов в обществе, причем, должен я добавить, осуществляемое в каждое мгновение. Они могут изменять желания и чувства, превращать морально благое в морально несостоятельное, уродливое — в прекрасное, мир — в насилие. Или равным образом возобновлять основания для объединения каждый раз, когда происходит разъединение, как если бы они обладали алхимическими свойствами.

Последняя загадка денег появляется тогда, когда мы рассматриваем их как инструмент или средство всех этих операций, включая обмен. Теперь мы имеем дело уже не с процессом их объективации, а с процессом их закрепления. Объективация показала нам деньги в их роли представления, которая создает реальность, автономную от стоимостей. Закрепление ведет нас к исследованию способа, с помощью которого это представление проникает в

существующие отношения и придает им смысл по отношению к деньгам. Пусть так, но где же здесь загадка? Она заключается не в деньгах, которые, как любое средство, совершенствуются в ходе истории, а в том факте, что вместо того, чтобы следовать этой тенденции, они меняют суть, свою собственную суть. Эта эволюция противоречит разуму и представляет собой почти современное чудо. Действительно, как возможно возвести способ в ранг конечной цели? В этом заключаются магия денег и их власть над всем остальным.

В общих чертах Зиммель предлагает простое решение. Но оно показалось бы слишком абстрактным, если его не детализировать. Мы заметили, что объективация стоимости денег соответствует управляемому неким законом дистанцированию между индивидом и желаемым объектом. Эта стоимость тем больше, чем больше возрастают дистанция и препятствия, которые необходимо преодолеть. Закрепление денег, напротив, является одним из инструментов и способов действия другого закона, психологического принципа экономии усилий. Зиммель, как отмечали его современники, придавал ему всеобщий характер. Они пишут, что в своих трудах он применяет этот «принцип экономии энергии в психологической сфере, анализирует с психологической точки зрения процесс социальной дифференциации, рассматривает психологический аспект таких социальных явлений, как конкуренция

Тт -

или деньги». Действительно, с того момента, как деньги начинают представлять способ достижения цели, необходимо рассматривать их с точки зрения их эффективности. По самой своей природе какой-либо инструмент или машина служат возможно лучшему осуществлению проекта. Этот проект должен быть предварительно разработан, а его осуществление всегда предполагает определенное количество посредствующих звеньев.

Глубже вникая в эту проблему, мы констатируем, что деньги — это прежде всего инструмент, имеющий много функций, будь то купля или продажа, уплата выкупа для освобождения заложника, подкуп чиновника, поддержка искусства и так далее. Можно утверждать, что способы употребления непредсказуемы, также как и порядок их применения. И тем не менее деньги — это в некотором роде абсолютное средство, потому что их единственная подлинная цель — это обмен. В противоположность государству или религии, которые могут иметь совершенно различные цели — порядок, господство, спасение души и т. д. — деньги своей деятельностью призваны исключительно способствовать обращению благ и измерять их стоимость. Это сводит их функции

к роли простого инструмента и способа достижения предписанной цели, которая от них совершенно не зависит. И невозможно создать хоть сколько-нибудь разумную экономику, если это отношение постоянно не соблюдается самым строгим образом. И здесь нельзя допускать никакой путаницы, ибо это означало бы принимать обозначения богатства за само богатство. Каким же образом тогда осуществляется психологическое возведение средства в ранг цели, самый яркий пример которого являют собой деньги?

Человек, который хочет построить себе дом, должен сначала собрать всю необходимую сумму или часть суммы для покупки материалов и инструментов, нанять мастеров, а затем перейти к осуществлению своего намерения. Можно увеличить количество звеньев, упомянув о приобретении участка земли, составлении плана, починке инструментов, не говоря уже о получении необходимых разрешений и многих других непредвиденных случайностях. Между непосредственными действиями, совершающимися в каждое мгновение, и достижением отдаленной, иногда чересчур отдаленной, цели, если ее стремиться достичь, неизбежны многочисленные промежуточные ступени и даже обходные пути. Это справедливо для всех сфер жизни и техники, включая коллективные институты. Государство защищает индивида, в то время как гражданский кодекс гарантирует ему обладание благами и возможность передавать их своим потомкам, предвосхищая будущее. Церковь, со своей стороны, посредством своих ритуалов поддерживает накал религиозных эмоций и руководит человеческой душой.

«Вне всякого сомнения они удаляются от конечной цели религиозного чувства, но с помощью инструмента, который в противоположность всем материальным инструментам служит исключи телъно этим целям, которые индивид не смог бы достичь иначе» '.

Короче говоря, телеологическая цепная связь может изменяться в зависимости от требуемых инструментов и сколь угодно усложняться от одного случая к другому. Но энергия, необходимая для того, чтобы осуществить ее на всем протяжении пропорционально увеличивается и может парализовать любое ее функционирование. И тогда в мыслящих организмах, какими мы являемся, как и в организмах материальных, с необходимостью осуществляется принцип экономии усилий. Его можно резюмировать в одном положении: вместо того, чтобы сосредотачиваться

на целях, необходимо сосредотачиваться на средствах. Это самая элегантная гипотеза в теории Зиммеля. Она утверждает, что сознание, которое захотело бы охватить всю совокупность звеньев цепи, лишь рассеивается и слабеет, не будучи в состоянии интересоваться всем в равной степени. Требование позитивных действий и доведения до конца начатого дела приводит к стремлению не тратить силы понапрасну, перенося их на промежуточный и настоящий этап пути. Требуемые изобретательность и сила разом останавливаются на средствах, необходимых для достижения наилучшего результата. Даже с риском отступить от конечной и отдаленной цели.

«Распределение требуемого психологического усилия, — констатирует Зиммель, — когда имеющиеся силы ограничены, не совпадает с логической организацией. Для такой организации способ является совершенно безразличным, а весь акцент сосредотачи вается на цели Практическое удобство требует психологически перевернуть все эта отношение. Этот, по видимому, иррацио нальный факт является для человечества поистине бесценным. По всей вероятности, мы никогда не смогли бы преодолеть этап, на котором мы ставили перед собой лишь самые примитивные задачи, если бы наше сознание было бы этим сильно озабочено, и мы никогда не получили бы свободы развивать большое количество средств; или мы испытывали бы невыносимое и пароли зующее раздробление, если бы мы должны были постоянно пред усматривать всю последовательность средств, служащих конеч ной цели, в то же время разрабатывая каждое подчиненное средство»⁶²

Происходит инверсия, и вы сами видите, какая. Озабоченные тем, чтобы выполнять свои задачи с наибольшей экономией, люди переключают внимание на средства. Отдавая средствам умственно и физически главные усилия, иногда забывают, чему они служат, подобно тому, как ученые могут позволить ухищрениям изощренной техники захватить их до такой степени, что забывают, какую проблему она призвана решить. До такой степени, что концентрируясь на средствах, их начинают воспринимать как цель. Именно это в определенной форме подразумевают выражения типа «искусство ради искусства*, «производство ради производства». Короче говоря, в разорвавшейся телеологической цепи то, что было звеном, становится целью. В недавнем прошлом строили моторы, чтобы самолеты могли летать. Теперь строят

самолеты, чтобы могли летать моторы, и такое превращение стало обычным делом. Именно деньги проложили этот путь и преуспели на нем, ибо «никогда стоимость, которой объект обладает исключительно благодаря его обратимости в другие стоимости, возможно более ценные, не переносится полностью на сами эти другие объекты»⁶.

В таком обществе, как наше, это явление распространяется в ускоренном темпе. Необходимо постоянно приближать средство к цели, то есть без передышки превращать деньги в вещи, а вещи в деньги. Удается ли это деньгам? Тогда они продолжают сводить все другие материальные и интеллектуальные цели к самим себе, а все шкалы стоимости — к шкале финансовой стоимости. Предоставленные своим собственным силам, подчиняясь лишь собственным правилам, организуя социальные отношения и функции по своему вкусу, действуя как подлинная основа этих отношений, деньги совершенно логично в конечном счете выступают как их сущность. Они возвышаются над ними и гарантируют их, т. е. играют ту роль, которую ранее играли власть или религия.

К тому же, поскольку деньги не имеют никакого отношения к какому-либо специфическому действию, такому как сбор плодов, путешествие, получение прощения, они могут быть поставлены на службу любой цели. Это подразумевает, что гамма связанных и оцененных деньгами объектов постоянно растет и что сами деньги постепенно теряют свою специфику, становясь орудием чего угодно. Их спецификой является само отсутствие специфики, и они могут сочетаться с чем угодно, подчиняясь любой цели. «Стоимость денег в качестве средства возрастает с их стоимостью в качестве средства вплоть до того, что они становятся абсолютной стоимостью и прекращается осознание цели, которую они в себе заключают*. Более точно деньги становятся «психологической абсолютной стоимостью» и управляют нашей созидательной способностью, которая ищет в них пищу и безопасность.

Поскольку всегда романтично поднять банальное в ранг абсо-чютного, суровый и истинный романтизм нашей эпохи стремится подчинить абсолютное банальному. Превратив средства в цели, а именно таков смысл того, что этому предшествовало, деньги совершают обратную метаморфозу. Поскольку они предмет самого сильного вожделения, все другие цели становятся их средствами. Все замышляет недоброе против них и стремится сдержать их аппетиты. И вот деньги уже не ограничиваются

тем, что являются одной из целей жизни среди других, рядом с наукой или искусством, властью или любовью. Посредством непрекращающегося нажима деньги обгладывают их и превращаются также в их цель. Зиммель выводит все это из простого принципа, который применяется к человеческим действиям вообще и который деньги прекрасно иллюстрируют.

«Внутренняя полярность сущности денег, — делает вывод Зиммель. — заключается в том факте, что они являются абсолютным средством и таким образом психологически становятся абсолютной целью для большинства людей. Это странным образом превращает их в символ, в котором заморожены основные регуляторы практической жизни. Мы осуждены относиться к жизни так, как если бы любое из ее мгновений была вы конечной целью, предполагается, что каждое мгновение так же важно, как если бы жизнь существовала только для него одного. В то же время мы осуждены жить так, как если бы ни одно из этих мгновений не было бы последним, как если бы наше ощущение ценности не останавливалось бы ни на одном мгновении, но что бы каждое из этих мгновений становилось бы моментом перехо да и средством достижения все более и более высоких этапов развития»⁶⁷.

В этом напряжении закрепляется предлагаемое нам Зиммелем представление о движении обменов в нашем обществе и тех императивах, которым это движение подчиняется. По мере того как радиус его действия становится все шире, деньги пускают все более глубокие корни в жизни людей. Они выходят за пределы самих себя, если можно так выразиться, в том смысле что поле их эквивалентов расширяется настолько, что охватывает и устанавливает контакт с наиболее удаленными и чуждыми друг другу вещами, наподобие тех спутников, образы которых «орошают» весь мир. Все, что существует под солнцем, люди и блага, соединяется в единый проект, независимо от различий и антагонизмов. Деньги становятся на определенное время горнилом, в котором их реальность подвергается преобразованию. Всемогущество денег роднит их с представлением о Боге — родство, с которого, как радостно говорит Зиммель, «лишь психология, имеющая привилегию быть неспособной совершить богохульство» может снять покров.

Нет ничего неприличного в открытии этого «психологического подобия» между социальным представлением о деньгах и о

Боге, если не считать того, что оно предано анафеме. Да, правда, в течение тысячелетий все, что имело отношение к торговле и деньгам, пахло серой и считалось порождением демона. Утверждался инфернальный и сатанинский характер торговли, презирались деньги, которые считались словом дьявола. Но вот наша социальная машина, верная своей собственной конституции, превращает их в нового бога вместо того, которого она низвергает. Понадобилось бы написать целую энциклопедию, чтобы доказать и подтвердить это. Странно, что мы слышали крик: «Бог умер», и при этом не видели буржуа, прозаического и посредственного, породившего в прошлом веке другого бога, источника нашей земной жизни. Тогда, пишет один историк, «механизм, который двигатель наживы пускает в ход, может сравниться по своим результатам лишь с самым мощным взрывом религиозных страстей, который знала история. На протяжении жизни одного поколения весь населенный мир был подвергнут его развращающему влиянию»'.

Выло бы наивным полагать, что этим исчерпывается вся сущность денег. Еще более наивным — верить, что в этом не заключается часть их сущности и пренебрегать ею. Вот в чем состоит слабость многих теорий, которые видят здесь только мифы и аллегории. Да, параллельно с отливом и атрофией старого религиозного монотеизма гипертрофируется новый монетарный монотеизм. Своей неограниченной властью он обращает мир в свою веру и дает ответ на вопрос о спасении людей. В борьбе между Иеговой и Золотым тельцом Бог выиграл все битвы, но в результате проиграл саму войну. Немецкий поэт Генрих Гейне пишет об этом в поэме «Германия. Зимняя сказка*: «Деньги творят бога, или бог творит деньги? Не важно, деньги — это единственный современный культ. Народ теперь приписывает чудесные свойства лишь металлическим монетам, золотым и серебряным облаткам».