Дорога направо

Итак, три лье тянулась дорога и вдруг озадачила его. Поперек ее

пролегла другая дорога, широкая и торная. Давид постоял немного в раздумье и

повернул направо.

Куда вела дорога, он не знал, он решил в эту ночь уйти от Вернуа

подальше. Пройдя одно лье, он поровнялся с большим замком, где, видимо,

только что кончилось какое-то торжество. Все окна были освещены; от больших

каменных ворот узором расходились следы, оставленные в пыли экипажами

гостей.

Еще три лье остались позади, и Давид утомился. Он вздремнул у края

дороги, на ложе из сосновых веток, а потом поднялся и опять зашагал по

незнакомому пути.

Так пять дней шел он по большой дороге; спал на мягких постелях,

приготовленных ему Природой, или на копнах сена, ел черный хлеб радушных

пахарей, пил из ручья или из щедрой пастушьей чашки.

Наконец, он перешел через большой мост и вступил в веселый город,

который увенчал терниями и лаврами больше поэтов, чем весь остальной мир.

Дыхание его участилось, когда Париж запел ему вполголоса приветственную

песнь - песнь перекликающихся голосов, шаркающих ног, стучащих колес.

Высоко под крышей старого дома на улице Конти поселился Давид и,

примостившись на табурете, принялся писать стихи. Некогда на этой улице жили

важные и знатные горожане, а теперь она давала приют тем, кто всегда

плетется по стопам разорения и упадка.

Дома здесь были большие и еще хранили печать былого величия, хотя во

многих из них не осталось ничего, кроме пауков и пыли. По ночам на улице

слышался стук клинков и крики гуляк, кочующих из таверны в таверну. Там, где

когда-то был чинный порядок, воцарился пьяный и грубый разгул. Но именно

здесь Давид нашел себе кров, доступный его тощему кошельку. Свет солнца и

свет свечи заставал его за пером и бумагой.

Однажды, после полудня, он возвращался из фуражирской вылазки в мир с

хлебом, творогом и бутылкой дешевого вина. Поднимаясь по мрачной лестнице,

он столкнулся - точнее сказать, наткнулся на нее, так как она неподвижно

стояла на ступеньке, - с молодой женщиной такой красоты, какую не рисовало

даже пылкое воображение поэта. Под ее длинным, темным распахнутым плащом

виднелось роскошное платье. В глазах отражались малейшие оттенки мысли. Они

казались то круглыми и наивными, как у ребенка, то длинными и влекущими, как

у цыганки. Приподняв одной рукой подол платья, она приоткрыла маленькую

туфельку на высоком каблучке и с развязавшимися лентами. Как она была

божественна! Ей не пристало гнуть спину, она была рождена, чтобы ласкать

собой глаз и повелевать!

Быть может, она заметила приближение Давида и ждала его помощи.

О! Она просит мсье извинить ее, она заняла собой всю лестницу! Но эта

туфелька... такая противная! Ну что с ней поделаешь! Все время

развязывается. О, если бы мсье был так любезен!

Пальцы поэта дрожали, когда он завязывал непослушные ленты. Он почуял

опасность и хотел бежать, но глаза у нее стали длинные и влекущие, как у

цыганки, и удержали его. Он прислонился к перилам, сжимая в руках бутылку

кислого вина.

- Вы были так добры, - улыбаясь, сказала она. - Мсье, вероятно, живет в

этом доме?

- Да, сударыня. Да... в этом доме, сударыня.

- Вероятно, на третьем этаже?

- Нет, сударыня, выше.

Женщина чуть раздраженно пошевелила пальцами.

- Простите. Это был нескромный вопрос. Надеюсь, мсье извинит меня?

Совершенно неприлично было спрашивать, где вы живете.

- Что вы, сударыня. Я живу...

- Нет, нет, нет; не говорите. Теперь я вижу, что допустила ошибку. Но

что я могу поделать: меня влечет к себе этот дом и все, что с ним связано.

Когда-то он был моим домом. Я часто прихожу сюда, чтобы помечтать о тех

счастливых днях. Пусть это будет мне оправданием.

- Вам нет нужды оправдываться... позвольте мне сказать вам, -

запинаясь, проговорил поэт. - Я живу на самом верху, в маленькой комнате,

там, где кончается лестница.

- В передней комнате?

- Нет, в задней, сударыня.

Послышалось что-то похожее на вздох облегчения.

- Не буду вас больше задерживать, мсье, - сказала она, и глаза у нее

были круглые и наивные. - Присматривайте получше за моим домом. Увы! Он мой

только в воспоминаниях. Прощайте, благодарю вас за вашу любезность.

Она ушла, оставив за собой память о своей улыбке и тонкий запах духов.

Давид поднялся по лестнице, как во сне. Сон прошел, но улыбка и запах

духов преследовали его и не давали ему покоя. Образ незнакомки вдохновил его

на элегии о чарующих глазках, песни о любви с первого взгляда, оды о дивном

локоне и сонеты о туфельке на маленькой ножке.

Видно, он был истинным поэтом, потому что Ивонна оказалась забытой.

Нежная красота пленила его своей свежестью и изяществом. Тонкий аромат,

исходивший от нее, будил в нем еще неиспытанные чувства.

Однажды вечером трое людей собрались за столом в комнате на третьем

этаже того же дома. Три стула, стол и свеча на нем составляли всю

обстановку. Один из трех был громадный мужчина, одетый в черное. Вид у него

был высокомерный. Кончики его вздернутых усов почти касались глаз,

смотревших с презрительной усмешкой. Напротив него сидела дама, молодая и

прелестная; ее глаза, которые могли быть то круглыми и наивными, как у

ребенка, то длинными и влекущими, как у цыганки, горели теперь честолюбием,

как у любого заговорщика. Третий был человек дела, смелый и нетерпеливый

вояка, дышащий огнем и сталью. Дама и великан в черном называли его

капитаном Деролем.

Капитан ударил кулаком по столу и сказал, сдерживая ярость:

- Сегодня ночью! Когда он поедет к полуночной мессе. Мне надоели

бессмысленные заговоры. Довольно с меня условных знаков, шифров, тайных

сборищ и прочей ерунды. Будем честными изменниками. Если Франция должна быть

избавлена от него, убьем его открыто, не загоняя в ловушки и западни.

Сегодня ночью, вот мое слово. И я подкреплю его делом. Я убью его

собственной рукой. Сегодня ночью, когда он поедет к мессе.

Дама нежно посмотрела на капитана. Женщина, даже став заговорщицей,

преклоняется перед безрассудной отвагой. Мужчина в черном подкрутил кончики

усов и сказал зычным голосом, смягченным светским воспитанием:

- Дорогой капитан, на этот раз я согласен с вами. Ждать больше нечего.

Среди дворцовой стражи достаточно преданных нам людей, можно действовать

смело.

- Сегодня ночью, - повторил капитан Дероль, снова ударив кулаком по

столу. - Вы слышали, что я сказал, маркиз: я убью его собственной рукой.

- В таком случае, - тихо сказал маркиз, - остается решить один вопрос.

Надо известить наших сторонников во дворце и сообщить им условный знак.

Самые верные нам люди должны сопровождать королевскую карету. Но кто сейчас

сумеет пробраться к южным воротам? Их охраняет Рибу; стоит доставить ему

наше письмо, и успех обеспечен.

- Я перешлю письмо, - сказала дама.

- Вы, графиня? - спросил маркиз, поднимая брови. - Ваша преданность

велика, мы это знаем, но...

- Послушайте! - воскликнула дама, вставая и опираясь рукою о стол. - В

мансарде этого дома живет юноша из деревни, бесхитростный, кроткий, как

овцы, которых он пас. Несколько раз я встречала его на лестнице. Опасаясь,

не живет ли он рядом с комнатой, в которой мы обычно встречаемся, я

заговорила с ним. Стоит мне захотеть, и он в моих руках. Он пишет стихи у

себя в мансарде и, кажется, мечтает обо мне. Он исполнит любое мое желание.

Письмо во дворец доставит он.

Маркиз встал со стула и поклонился.

- Вы не дали мне закончить фразу, графиня, - проговорил он. - Я хотел

сказать: ваша преданность велика, но ей не сравниться с вашим умом и

очарованием.

В то время как заговорщики вели эту беседу, Давид отделывал стихи,

посвященные его amourette d'escalier (1). Он услыхал робкий стук в дверь, и

сердце его сильно забилось. Открыв дверь, он увидел перед собой незнакомку.

Она тяжело дышала, будто спасалась от преследования, а глаза у нее были

круглые и наивные, как у ребенка.

- Мсье, - прошептала она, - меня постигло несчастье. Вы кажетесь мне

добрым и отзывчивым, и мне не к кому больше обратиться за помощью. Ах, как я

бежала, на улицах много повес, они пристают, не дают проходу! Мсье, моя мать

умирает. Мой дядя капитан королевской стражи. Надо, чтобы кто-нибудь

немедленно известил его. Могу я надеяться...

- Мадемуазель! - перебил Давид, глаза его горели желанием оказать ей

услугу. - Ваши надежды будут моими крыльями. Скажите, как мне найти его.

Дама вложила ему в руку запечатанное письмо.

- Ступайте к южным воротам, - помните, к южным, - и скажите страже:

"Сокол вылетел из гнезда". Вас пропустят, а вы подойдете к южному входу во

дворец. Повторите те же слова и отдайте письмо тому человеку, который

ответит: "Пусть ударит, когда захочет". Это - пароль, мсье, доверенный мне

моим дядей; в стране волнение, заговорщики посягают на жизнь короля, и

потому с наступлением ночи без пароля никого не подпускают и близко ко

дворцу. Если можете, мсье доставьте ему это письмо, чтобы моя мать смогла

увидеть его, прежде чем навеки закроются ее глаза.

- Я отнесу письмо! - с жаром сказал Давид. - Но могу ли я допустить,

чтобы вы одна возвращались домой в такой поздний час? Я...

- Нет, нет, спешите! Драгоценна каждая секунда. Когда-нибудь, -

продолжала она, и глаза у нее стали длинные и влекущие, как у цыганки, - я

постараюсь отблагодарить вас за вашу доброту.

Поэт спрятал письмо на груди и, перепрыгивая через ступеньки, побежал

вниз по лестнице. Когда он исчез, дама вернулась в комнату на третьем этаже.

Маркиз вопросительно поднял брови.

- Побежал, - ответила она, - он такой же глупый и быстроногий, как его

овцы.

Стол снова вздрогнул от удара кулака капитана Дероля.

- Сто тысяч дьяволов! - крикнул он. - Я забыл свои пистолеты! Я не могу

положиться на чужие!

- Возьмите этот, - сказал маркиз, вытаскивая из-под плаща огромный

блестящий пистолет, украшенный серебряной чеканкой. - Вернее быть не может.

Но будьте осторожны, на нем мой герб, а я на подозрении. Ну, пора. За эту

ночь мне надо далеко отъехать от Парижа. С рассветом я должен появиться у

себя в замке. Милая графиня, мы готовы следовать за вами.

Маркиз задул свечу. Дама, закутанная в плащ, и оба господина осторожно

сошли вниз и смешались с прохожими на узких тротуарах улицы Конти.

Давид спешил. У южных ворот королевского парка к его груди приставили

острую алебарду, но он отстранил ее словами: "Сокол вылетел из гнезда".

- Проходи, друг, - сказал стражник, - да побыстрее.

У южного входа во дворец его чуть было не схватили, но его mot de passe

(2) снова оказал магическое действие на стражников. Один из них вышел вперед

и начал:

"Пусть ударит..." Но тут что-то произошло, и стража смешалась. Какой-то

человек с пронизывающим взглядом и военной выправкой внезапно протиснулся

вперед и выхватил из рук Давида письмо. "Идемте со мной", - сказал он и

провел его в большой зал. Здесь он вскрыл конверт и прочитал письмо.

"Капитан Тетро! - позвал он проходившего мимо офицера, одетого в форму

мушкетеров. - Арестуйте и заточите в тюрьму стражу южного входа и южных

ворот. Замените ее надежными людьми". Давиду он опять сказал: "Идемте со

мной".

Он провел его через коридор и приемную в обширный кабинет, где в

большом кожаном кресле, одетый во все черное, в тяжком раздумье сидел

мрачный человек. Обращаясь к этому человеку, он сказал:

- Ваше величество, я говорил вам, что дворец кишит изменниками и

шпионами, как погреб крысами. Вы, ваше величество, считали, что это плод

моей фантазии. Но вот человек, проникший с их помощью во дворец. Он явился с

письмом, которое мне удалось перехватить. Я привел его сюда, чтобы вы, ваше

величество, убедились сами, что мое рвение отнюдь не чрезмерно.

- Я сам допрошу его, - отозвался король, шевельнувшись в своем кресле.

Он с трудом поднял отяжелевшие веки и мутным взором посмотрел на Давида.

Поэт преклонил колено.

- Откуда явился ты? - спросил король.

- Из деревни Вернуа, департамент Оры-эд-Луара,

- Что ты делаешь в Париже?

- Я... хочу стать поэтом, ваше величество.

- Что ты делал в Вернуа?

- Пас отцовских овец.

Король снова пошевелился, и глаза его посветлели.

- О! Среди полей?

- Да, ваше величество.

- Ты жил среди полей. Ты уходил на заре из дома, вдыхая утреннюю

прохладу, и ложился под кустом на траву. Стадо рассыпалось по склону холма;

ты пил ключевую воду; забравшись в тень, ел вкусный черный хлеб и слушал,

как в роще свистят черные дрозды. Не так ли, пастух?

- Да, ваше величество, - вздыхая, сказал Давид, - и как пчелы жужжат,

перелетая с цветка на цветок, а на холме поют сборщики винограда.

- Да, да, - нетерпеливо перебил король, - поют, разумеется, и сборщики

винограда; но черные дрозды! Ты слышал, как они свистят? Часто они пели в

роще?

- Нигде, ваше величество, они не поют так хорошо, как у нас в Вернуа. Я

пытался передать их трели в стихах, которые я написал.

- Ты помнишь эти стихи? - оживился король. - Давно я не слыхал черных

дроздов. Передать стихами их песню-это лучше, чем владеть королевством!

Вечером ты загонял овец в овчарню и в мире и покое ел свой хлеб. Ты помнишь

эти стихи, пастух?

- Вот они, ваше величества, - с почтительным рвением сказал Давид:

Глянь, пастух, твои овечки

Резво скачут по лугам;

Слышишь, ели клонит ветер,

Пан прижал свирель к губам.

Слышишь, мы свистим на ветках,

Видишь, к стаду мы летим,

Дай нам шерсти, наши гнезда

Обогреть...

- Ваше величество, - перебил резкий голос, - разрешите мне задать этому

рифмоплету несколько вопросов. Время не ждет. Прошу прощения, ваше

величество, если я слишком назойлив в моей заботе о вашей безопасности.

- Преданность герцога д'Омаль слишком хорошо испытана, чтобы быть

назойливой. - Король погрузился в кресло, и глаза его снова помутнели.

- Прежде всего, - оказал герцог, - я прочту вам письмо, которое я у

него отобрал.

"Сегодня годовщина смерти наследника престола. Если он поедет, по

своему обыкновению, к полуночной мессе молиться за упокой души своего сына,

сокол ударит на углу улицы Эспланад. Если таково его намерение, поставьте

красный фонарь в верхней комнате, в юго-западном углу дворца, чтобы сокол

был наготове".

- Пастух, - строго сказал герцог, - ты слышал, ЧТУ здесь написано. Кто

вручил тебе это письмо?

- Господин герцог, - просто сказал Давид. - Я вам отвечу. Мне дала его

дама. Она сказала, что ее мать больна и надо вызвать ее дядю к постели

умирающей. Мне не понятен смысл этого письма, но я готов поклясться, что

дама прекрасна и добра.

- Опиши эту женщину, - приказал герцог, - и расскажи, как она тебя

одурачила.

- Описать ее! - сказал Давид, и нежная улыбка осветила его лицо. - Где

найти те слова, которые могли бы совершить это чудо! Она... она соткана из

света солнца и мрака ночи. Она стройна, как ольха, и гибка, словно ива.

Поглядишь ей в глаза, и они мгновенно меняются: широко открытые, они вдруг

сощурятся и смотрят, как солнце сквозь набежавшие облака. Она появляется -

все сияет вокруг, она исчезает - и ничего нет, только аромат боярышника. Я

увидел ее на улице Конти, дом двадцать девять.

- Это дом, за которым мы следили, - сказал герцог, обращаясь к королю.

- Благодаря красноречию этого простака перед нами предстал портрет гнусной

графини Кебедо.

- Ваше величество и ваша светлость, - взволнованно начал Давид. -

Надеюсь, мои жалкие слова ни на кого не навлекут несправедливого гнева. Я

смотрел в глаза этой даме. Ручаюсь своей жизнью, она - ангел, что бы ни было

в этом письме.

Герцог пристально посмотрел на него.

- Я подвергну тебя испытанию, - сказал он, отчеканивая каждое слово. -

Переодетый королем, ты, в его карете, поедешь в полночь к мессе. Согласен ты

на это испытание?

Давид улыбнулся.

- Я смотрел ей в глаза, - повторил он. - Мне других доказательств не

надо. А вы действуйте по своему усмотрению.

В половине двенадцатого герцог д'Омаль собственными руками поставил

красный фонарь на окно в юго-западном углу дворца. За десять минут до

назначенного часа Давид, опираясь на руку герцога, с ног до головы

облаченный в королевскую одежду, прикрыв лицо капюшоном, проследовал из

королевских покоев к ожидавшей его карете. Герцог помог ему войти и закрыл

дверцу. Карета быстро покатила к собору.

В доме на углу улицы Эспланад засел капитан Тетро с двадцатью

молодцами, готовый ринуться на крамольников, как только они появятся. Но,

по-видимому, какие-то соображения заставили заговорщиков изменить свой план.

Когда королевская карета достигла улицы Кристоф, не доезжая одного квартала

до улицы Эспланад, из-за угла выскочил капитан Дероль со своей кучкой

цареубийц и напал на экипаж. Стража, охранявшая карету, оправившись от

замешательства, оказала яростное сопротивление Капитан Тетро, заслышав шум

схватки, поспешил со своим отрядом на выручку. Но в это время отчаянный

Дероль распахнул дверцу королевской кареты, приставил пистолет к груди

человека, закутанного в темный плащ, и выстрелил. С прибытием подкреплений

улица огласилась криками и лязгом стали; лошади испугались и понесли. На

подушках кареты лежало мертвое тело несчастного поэта и мнимого короля,

сраженного пулей из пистолета монсеньера маркиза де Бопертюи.